Как-то мы сидели в комнате Татьяны Львовны Толстой в Ясной Поляне. Она показывала нам фотографии и, между прочим, показала группу девиц, с которыми она училась когда-то в Школе живописи и ваяния в Москве. В это время в комнату вошел Лев Николаевич. Он взял группу и стал рассматривать. Потом; указывая на одну из девиц, сказал:
— Вот эта, вероятно, сойдет с ума.
— Почем ты знаешь, папа? — сказала удивленно Татьяна Львовна. — Она действительно сошла с ума.
———
Другой раз Лев Николаевич сидел в той же комнате около дамского столика, у которого поднималась крышка, под которой были отделения для разных швейных принадлежностей. Столик был старинный, домашнего изготовления, из корельской березы. Лев Николаевич, посматривая на столик, сказал:
— Я так живо представляю себе, как тетушка велела позвать домашнего столяра и говорит ему: «Можешь ты, Финогеныч, сделать мне столик для шитья?» — «Можно, матушка-барыня». — «И чтобы крышка подымалась, и чтобы ящики были для разной мелочи?» — «Можно, можно, матушка. А из какого дерева: из ясеня или из корельской березы?» — «Да как покрасивей будет». — «Из корельской березы много красивей будет, матушка».
———
Мы сидели вдвоем в кабинете и говорили что-то о семейной жизни. Лев Николаевич сказал:
— Телесная привязанность супругов с годами переходит в духовную. Если я заболею, кто же за мной поухаживает так старательно, так внимательно, как Софья Андреевна?..
———
Когда Лев Николаевич писал «Крейцерову Сонату», он как-то сказал мне:
— Когда я пристально занимаюсь каким-нибудь вопросом, я замечаю, что как будто обстоятельства помогают мне в этом деле. Вот сейчас я получил из Америки сведения об обществе «Диана» стремящихся к целомудрию, и «Токологию» Стокгэм1 — о том же предмете.
|
|
364
Лев Николаевич как-то сказал:
— Я уверен, что сознание единства людей выросло настолько, что воины больше невозможны. Правительства будут готовиться к войне, но войн больше не будет.
К сожалению, предсказание это не сбылось.
———
Случалось, что мы, молодежь, укоряли Льва Николаевича, что он живет в барской обстановке. Как-то, когда мы были наедине, Лев Николаевич сказал мне:
— Вы, может быть, не поверите, но я все-таки надеюсь умереть под забором.
———
В 1910 г. (мне было тогда 46 лет) Лев Николаевич сказал мне:
— Я-то уж не увижу, а вы, может быть, еще увидите, как люди устроятся без насилия. Очень бы мне хотелось это видеть, да только уж не придется.
———
Мы шли с Львом Николаевичем по Москве. Он сказал:
— Люди думают, что я знаю что-то особенное. Я ничего не знаю больше других людей. Может быть, я только могу лучше, понятнее выразить то, что я знаю и что знают другие.
———
Однажды Лев Николаевич сказал:
— Если вы хотите знать про человека, во что он действительно верит, что считает настоящим благом, смотрите не на то, что он делает для себя, а на то, что делает для любимых людей, для своей жены, детей, друзей и т. д.
———
У Льва Николаевича был один знакомый — богатый человек. Этот знакомый говаривал:
— Что такое жизнь человеческая? Одеваешься и раздеваешься, и опять одеваешься и раздеваешься, — только и всего. Тоска!
Этот человек впоследствии застрелился.
———
Про другого знакомого Лев Николаевич рассказывал так. У него были большие имения на Волге, приносившие ему в год до тридцати тысяч дохода. Но пришли неурожайные годы, и управляющий написал ему в Петербург, что не может ему высылать по 30 тысяч, а будет высылать только по 25 тысяч. Этот человек стал говорить знакомым, что он не может жить так, что он не нищий, чтобы жить на 25 тысяч, и тоже покончил с собой.
|
|
———
Я как-то спросил Льва Николаевича, насколько нужно простирать преподавание математики детям.
— Чем больше, тем лучше, — ответил он.
———
В Ясной Поляне была девочка Маша, которая считалась дурочкой. Ей говорили: «Машка, ведь ты дура». Она отвечала: «Ну, что ж? Богу всякие люди нужны, и дураки нужны». Иногда Маша приносила из
365
лесу орехов в подоле, и когда кто-нибудь просил у нее орехов, она говорила: «Ишь ты какой! Каждый об себе думает».
———
Один раз к Льву Николаевичу приехал знакомый молодой человек, студент Горного института. Когда они были наедине, студент признался, что он убил человека и очень мучается этим. Лев Николаевич стал у него расспрашивать подробности этого дела. Студент рассказал, что он жил в Петербурге с сестрой — девушкой, знакомых у него никого не было, кроме одного старика, который принимал в нем участие и к которому он приходил в праздничные дни. Один раз он заметил, что старик этот прятал в комод деньги, и ему закралась в душу мысль завладеть этими деньгами. Он не мог справиться с этой мыслью и один раз, застав старика одного, убил его и взял деньги. Ему удалось так благополучно скрыться, что никто не заподозрил его в преступлении. Но совесть делала свое дело и не давала ему покоя. Он спрашивал Льва Николаевича, что ему теперь делать. Лев Николаевич сказал, что надо открыться в своем преступлении и перенести то, что из этого последует. Студент уехал. Через несколько дней Лев Николаевич получил очень резкое письмо от сестры этого студента, которая упрекала его за совет, данный ее брату. Она писала, что такое признание не воскресит умершего, но к одной погибшей жизни прибавит еще другую. И совет Льва Николаевича остался не исполненным.
|
|
Дочери Льва Николаевича спросили его, знают ли они этого студента?
— Знаете, — ответил Лев Николаевич, но не назвал его.
———
Один знакомый рассказывал Льву Николаевичу, что он ехал но Волге на пароходе и увидел там одного человека, который тревожно и озабоченно метался по палубе. Знакомый спросил его, что с ним такое? Человек сказал, что его одолевают два дьявола: на шее у него зашит золотой, а в кармане лежит паспорт. Через два дня знакомый увидал этого человека повеселевшим и спросил его, как его дела? Тот отвечал: «Избавился от одного дьявола: украли золотой». Впоследствии Лев Николаевич вывел этого человека отчасти в сцене на пароме в «Воскресении»2.
———
Лев Николаевич обладал очень тонким обонянием. Один раз, вернувшись с прогулки, он рассказал, что, проходя мимо орехового куста, он почувствовал, что пахнет земляникой.
— Я стал, как собака, принюхиваться, где сильнее пахнет, и нашел-таки ягоду, — сказал он.
———
Еще Лев Николаевич рассказывал:
— Один раз я вошел к себе в кабинет и издали заметил на письменном столе пачку полученных писем, и в числе их один конверт с большой сургучной печатью. Я даже почувствовал, как запахло сургучом. Потом, когда я стал пересматривать письма, я увидел, что никакой сургучной печати не было, а были просто красная бумажка-облатка, похожая на печать. Внушение обмануло и меня и мое обоняние.
———
366
Как-то в Ясной Поляне гостил профессор Николай Яковлевич Грот, с которым тогда Лев Николаевич особенно дружил. Один раз Лев Николаевич пришел в залу после своих занятий веселый, бодрый и сказал Гроту и мне:
— Давайте будем влюблены во всех людей!..
———
Вот легенда, рассказанная Львом Николаевичем.
Один человек жил очень дурно: распутничал, обижал людей, обманывал. Человек этот умер и предстал на суд перед богом. Ангел держал книгу жизни и вычитывал дела этого человека. Дела были все дурные, и все их приходилось класть на левую чашку весов. Когда ангел прочитал всю жизнь грешного человека, левая чашка весов была полна горой, а правая оставалась пустою. Бог спросил: «Что же, неужели у него нет ни одного доброго дела?» — «Нет, ни одного». — «Да ты, может быть, ошибся? Посмотри хорошенько». Ангел стал опять пересматривать жизнь грешника и вдруг оказал: — «Есть одно дело». — «Какое?» — «Человек этот шел по улице и увидал, что стоит маленькая девочка и плачет. Она уронила куколку в лужу и не могла достать. Человек поднял куколку и подал девочке; девочка улыбнулась, а человек пошел дальше». Бог спросил грешника: — «Помнишь ли ты это дело?» — «Нет, не помню». Бог сказал ангелу: — «Положи куколку на правую чашу весов». Ангел положил, и одна куколка перетянула всю кучу грешных дел. Бог сказал: — «Пустите этого человека в рай».
———
В Ясной Поляне был молодой, очень азартный петух. Мальчики забавлялись тем, что кричали петухом, и тогда этот петух, где бы он ни был, сейчас же являлся с намерением подраться, но, не встречая соперника, мало-помалу стал нападать на проходивших людей, даже и без вызова. Кончилось тем, что у некоторых, ничего не знавших посетителей оказались спины пальто распоротыми шпорами этого азартного петуха. Это возмутило Софью Андреевну, и она как-то за обедом сказала, что этого петуха надо зарезать. Лев Николаевич заметил:
— Но мы ведь теперь знаем характер этого петуха. Он для нас уже личность, а не провизия Как же его резать?
Повар Семен3 петуха все-таки зарезал.
———
В московском доме у Толстых был черный пудель, который часто приходил к Льву Николаевичу в кабинет, а потом сам выходил в дверь и оставлял ее открытой, чем прерывал занятия Льва Николаевича. Лев Николаевич так приучил его, что пудель стал сам затворять за собою дверь.
———
Как-то Лев Николаевич сказал мне:
— Как приятно не бояться смерти!
Один раз Лев Николаевич получил из Тулы почтовую повестку на присланную на его имя из-за границы посылку. В повестке значилось, что за посылку надо заплатить таможенного сбора 35 руб. Лев Николаевич долго колебался, вносить ли эти деньги, и, наконец, решился
367
и попросил Софью Андреевну выкупить посылку. Когда посылка была получена, то оказалось, что в ней было два маленьких коврика к постели, пепельница и целая куча фотографий фабриканта, приславшего посылку. Лев Николаевич потом долго смеялся над своей оплошностью.
———
Один раз я сидел у Льва Николаевича в кабинете в Москве, а он пошел вниз проводить молодежь в театр. Он вернулся взволнованный и сказал про одну из барышен:
— Она сует свою ногу в нос лакею, чтобы он ей застегнул ботик. Совсем как та римская императрица, которая купалась при рабах и говорила, что для нее раб не мужчина.
———
Один посетитель сказал Льву Николаевичу, что у него нет средств и он не знает, как будет жить дальше. Лев Николаевич спросил:
— Вы вчера ужинали?
— Да.
— А третьего дня?
— Ужинал.
— Ну, и завтра будете ужинать.
На подобное же мое замечание о себе Лев Николаевич сказал:
— Кому вы будете нужны, тот вас и прокормит.
Под впечатлением этого ответа я провел всю свою жизнь.
———
Кажется, когда Лев Николаевич писал комедию «От ней все качества», он раз спросил девушку, жившую у Чертковых:
— Что бы ты сделала, Люба4, если бы тебя поцеловал какой-нибудь парень?
— Что? Дала бы ему плюху!
— Молодец! Такую мне и надо!..
Не помню, попало ли такое лицо в комедию5.
———
Один раз зимой, когда Лев Николаевич жил в Ясной Поляне с одной из дочерей, к нему приехала молодая барышня. Она сказала, что она ученица консерватории и хотела бы приобрести для себя пианино, что она читала в его книгах, что надо помогать ближнему, и потому надеется, что он не откажет ей в трехстах рублях для покупки инструмента. Лев Николаевич сказал ей, что у него таких денег нет. Барышня огорчилась, стала плакать, Лев Николаевич послал к ней свою дочь. Ничего не помогало, и барышня уехала. Лев Николаевич очень расстроился и сказал мне:
— Это мне за то, что я позволил Софье Андреевне напечатать отрывки из «Так что же нам делать?», когда цензура не позволила напечатать всю книгу6.
———
Лев Николаевич говаривал, что ничто так не характеризует человека, как его отношение к половому вопросу.
— Смотришь, смотришь на человека и никак его не поймешь. Только, когда узнаешь его с половой стороны, тогда только он делается понятным.
———
368
Лев Николаевич по поводу многократного исправления им своих произведений говаривал, что русскую пословицу: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается» надо бы говорить наоборот: «Скоро дело делается, да не скоро сказка сказывается».
Он также говаривал, что латинская пословица «Об умерших надо говорить только хорошее или ничего не говорить» несправедлива: нехорошее только об умерших и можно говорить, так как это им уже не повредит.
———
В бытность мою в Москве в 1889 г. я в мае месяце узнал, что Лев Николаевич собирается в Ясную и хотел бы пойти туда пешком, как он это сделал несколько лет тому назад с Колечкой Ге7 и Дунаевым8.
Я предложил ему пойти со мною, Лев Николаевич согласился, и мы уговорились о дне выхода. В назначенный день я пришел в Хамовники9. Софья Андреевна снарядила Льва Николаевича по-дорожному, сделала мне наставление, как оберегать Льва Николевича в дороге, мы сели в коляску и поехали. Кучер вывез нас далеко за город и потом предоставил нам итти пешком.
Рассказывая об этом путешествии, я не могу припомнить всех подробностей и последовательности событий. В голове моей остались только перемешанные обрывки воспоминаний (ведь это было почти 50 лет тому назад). Буду рассказывать, как будет вспоминаться.
Мы попросились ночевать в одну избу. Так как по Курскому шоссе шло множество богомольцев, то пускать ночлежников было для населения делом обычным. Хозяйка нас охотно пустила и поставила самовар. Лев Николаевич вышел на крылечко и сел. Я остался в избе, так как всю дорогу старался предоставлять ему чаще быть наедине с самим собой. Был чудесный майский вечер, в соседнем садике щелкали соловьи. Когда хозяйка поставила на стол готовый самовар, мы накрошили в миску баранок, обдали их кипятком и, когда они распарились, прибавили туда молока. Получилось кушанье, которое Лев Николаевич весьма одобрил.
Мы шли вдоль линии железной дороги, по соседней тропочке. Как-то мы подошли к трем прохожим, повидимому, босякам, которые разложили огонь и что-то варили. Проходя мимо них, Лев Николаевич сказал:
— Здорово, братцы.
— Собака тебе брат, — угрюмо сказал один из них. Мы прошли несколько шагов, Лев Николаевич остановился, как будто хотел вернуться к говорившему, но потом раздумал, и мы пошли дальше.
Когда мы шли по шоссе (шоссе несколько раз пересекает железную дорогу) и спускались под гору, Лев Николаевич, указывая на лежавшую внизу деревню, сказал:
— Когда мы шли здесь с Колечкой и Дунаевым, вон из того двора выбежала визжа свинья, вся окровавленная. Ее резали, но не дорезали, и она вырвалась. Страшно было смотреть на нее, вероятно, больше всего потому, что ее голое розовое тело было очень похоже на человеческое.
В другом месте, когда спускались уже вечерние сумерки, на нас вылетел вальдшнеп. Он летел прямо на нас, но, увидавши нас, испугался и круто свернул и скрылся в лесу. Лев Николаевич сказал мне:
— А ведь по настоящему ему бы надо подлететь к нам и сесть на плечо. Да так и будет.
369
Один день выдался дождливый, дорога стала тяжелой, и мы для ночлега наметили усадьбу одного московского знакомого, купца Золотарева10. До ночлега было далеко, и мы должны были спешить, чтобы не захватить ночи. Лев Николаевич быстро шел своей легкой походкой, и мне было трудновато за ним тянуться. Свернув с шоссе и пройдя версты две в сторону, мы, наконец, разыскали усадьбу. Хозяева были дома и радушно приняли нас, усталых и измокших. Немного посидев, я почувствовал, что у меня от истощения сил начинается лихорадка. Меня уложили в постель и стали отогревать чаем. Лев Николаевич сказал, что лучшее средство согреться — это играть в четыре руки, и сейчас же сел с хозяйкой за рояль. Перед сном я еще слышал, как он беседовал с хозяевами и рассказывал, как надо разводить смородину. На другой день я был здоров и бодр, и мы отправились дальше.
Когда мы проходили через Серпухов, мы зашли на почту. Лев Николаевич спросил письма на свое имя. (Софья Андреевна хотела написать туда). Вдруг вся почта взволновалась, и чиновники и публика — все шушукались и поглядывали на Толстого. Я не понимал, как Лев Николаевич выдерживал это всеобщее внимание. А он написал открытку, опустил, и мы пошли дальше11.
Кажется, на пятые сутки мы были в Туле12. Мы пошли в дом вице-губернатора Свербеева13, с которым Лев Николаевич был хорошо знаком. Нас приняли радушно, накормили и поместили в комнате, где обычно жили два сына хозяина, морские кадеты14. Утром, когда мы встали, Лев Николаевич заметил под кроватью огромные чугунные гимнастические гири, взял и хотел делать упражнения. Я испугался, что это будет вредно ему в его года, и запротестовал. Он положил гири, но сказал:
— Что ж, ведь я, знаете, подымал одной рукой пять пудов.
Не знаю, как в Туле узнали про наш приход, но к Льву Николаевичу пришло несколько человек знакомой молодежи, и четверо из них пошли вместе с нами в Ясную (четырнадцать верст)15. В Ясной они пробыли до позднего вечера и потом вернулись в Тулу, я же остался в Ясной.
Из разговоров со Львом Николаевичем в это мое пребывание с ним могу припомнить только два отрывка. Мы стояли на балконе второго этажа и смотрели через сад на восток. Там, на краю сада, возвышались две ели, и Лев Николаевич сказал:
— Эти ели мы посадили с братом Сережей и еще говорили себе: «Неужели они когда-нибудь дорастут до горизонта?..» А теперь они вон насколько выше его.
Другой раз в разговоре о жизни после смерти он сказал:
— Я знаю, что буду жить с такими высокими существами, каких мы теперь и представить себе не можем.
КОММЕНТАРИЙ
Автор воспоминаний — близкий Толстому по взглядам Евгений Иванович Попов (р. в 1864 г.), педагог и переводчик. Познакомившись с Толстым в ноябре 1887 г., Е И. Попов не прерывал личного общения с ним до последнего года его жизни. В 1893 г. Е. И. Попов вместе с Толстым переводил с европейских языков книгу китайского философа Лао-Тсе «Тао-Те-Кинг».
1 «Tocology, a Book for every Woman» («Токология, книга для всех женщин») доктора медицины Алисы Стокгэм. Эту книгу Толстой получил от автора в ноябре 1888 г. По рекомендации Толстого, книга была переведена на русский язык. К русскому переводу книги Стокгэм Толстой написал предисловие, с которым книга и вышла в свет в Москве в 1892 г.
2 См. «Воскресение», часть III, гл. XXI.
3 Семен Николаевич Румянцев (ум. 1932 г.) — яснополянский крестьянин, служивший у Толстых поваром.
370
4 Любовь Сергеевна Арбузова, яснополянская крестьянка, дочь лакея Толстых Сергея Петровича Арбузова (1849—1904).
5 Такая девушка не была выведена Толстым ни в комедии «От ней все качества», ни в каком-либо другом его произведении.
6 Обширная работа Толстого «Так что же нам делать?», начатая в 1882 г., была набрана для январской книжки журнала «Русская Мысль», 1885 г., но цензурой не была пропущена. Отдельные главы этой работы появились в журнале «Русское Богатство», 1885 г., №№ 3, 4 и 9. Большие выдержки были напечатаны в 1886 г. в XII томе «Сочинений» Толстого, выпущенном его женой Софьей Андреевной. В этой работе Толстой рассказывает о своих неудачных попытках благотворительной деятельности в Москве в 1882 г. во время городской переписи.
7 Николай Николаевич Ге (р. 1857 г.) — сын друга Толстого, художника Н. Н. Ге.
8 Об Александре Никифоровиче Дунаеве см. стр. 190. Толстой шел пешком из Москвы в Ясную Поляну вместе с Н. Н. Ге-сыном и А. Н. Дунаевым 17—22 апреля 1888 г.
9 Толстой вышел из Москвы пешком в Ясную Поляну вместе с Е. И. Поповым 2 мая 1889 г.
10 На хуторе знакомого ему купца Максима Петровича Золотарева, отца единомышленника Толстого Василия Петровича Золотарева, в 25 верстах от Подольска, Толстой и Попов ночевали 3 мая.
11 В Серпухове Толстой с Поповым были 4 мая. Открытое письмо, написанное Толстым его жене из Серпухова, напечатано в книге: «Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», изд. 2-е, М., 1915, стр. 337.
12 В Тулу Толстой и Попов пришли 6 мая
13 Дмитрий Дмитриевич Свербеев (1845—1930) — в 1885—1891 гг. тульский вице-губернатор, позднее губернатор самарский.
14 В дневнике Толстого от 2—6 мая 1889 г. имеются следующие записи о его путешствии:
«2 мая. Встал в 6, убрался в дорогу скоро и весело, но не бодро. В 10 пришел Попов, и мы выехали за заставу. Шли до Сырова, 4 версты не доходя до Подольска, где и ночевали. Дорогой пили чай. Муж пьет, женщина работает, 8-летняя девочка моет полы и делает папиросы на 1 рубль в неделю, — 20 коп. за стекло отдали при мне. С Поповым итти хорошо и легко.
3 мая. В дороге за Подольском. Дурно спали. Чувствую себя слабым, но итти хорошо. У швеи записывал. Шли до Лысых Гор, узнали, где Золотарев, еще 3 версты в сторону. Шли по воде. Его дома нет — жена, брат, детки. Приняли нас хорошо. Спали прекрасно.
4 мая. В дороге. Приехал М. П. Золотарев. Умный и тихий, хороший человек. Идет к добру. От него выехали с ним в 11-м. Пошли во 2-м. Зашли с трудом за Серпухов. Остановились у баб, три мужика врозь от всех. Ночевали у мужика Ефрема, наивного и начавшего пить.
5 мая. В дороге. Везде бедствие — вино; читал «Винокура» [«Первый винокур», комедия Толстого против пьянства, для народного театра]. Баба воронежская покупала книжку, от мужа пьяницы. Холод страшный. Ззбли, и даже заробел. — Отдыхали против станового, не входя, и потом в трактире. У отца девочки. Я дал книжки. Пришли ночевать в Богородицк, 34 версты от Тулы. Много народа: старый и молодой солдат, бабы, ребята, слесаря. Я говорил о войне. Поняли. Спал хорошо. Выходим дальше.
6 мая. В дороге. Шли бодро без остановки 16 верст. Обедали в трактире Серюковки, где я очень уговаривал о пьянстве. Добрый старик трактирщик, жена и сын. Писарь при церкви, ухарь, пил и читал и дал мне 5 коп. за книгу «Пора опомниться [статья против пьянства профессора химии А. П. Пакина, исправленная Толстым и изданная «Посредником]. Бывший старшина, в упадок пришедший, шел с нами. Дошел до Тулы. И зашел к Свербееву. Немного стеснительно, но он добродушен вполне».
12 Из Тулы в Ясную Поляну Толстого сопровождали его молодые единомышленники А. В. Долнер, А. А. Пастухов и невеста А. С. Буткевича Е. Ф. Штыкина. Ее письмо об этом см. в воспоминаниях А. С. Буткевича, стр. 347—348.