– Да я-то тут при чем? – предчувствуя неладное, удивленно спросила Пелагея Даниловна.
– Ваше поручительство… Не следовало подписывать такую глупую гарантию. Через несколько дней наступает срок платежа, а у вашего Буянова нет денег. Зная, что он запутался, Хевурд, как главный пайщик, выкупит эти векселя с вашей гарантией, заставит Шульца опротестовать их и насчитает на вас столько штрафа и пени, что придется отдать ему всю рыбу с костями и снастями…
– Вы меня, Василий Михайлыч, пугаете!
– Не пугаю, а правду говорю. Буянов хотел открыть прииск, значит, для английской компании новый конкурент. Они готовы его живьем съесть и вас вместе с ним проглотят…
– Что же мне делать?
– Надо срочно повидаться с Буяновым. Пусть сам расхлебывает.
– Да я ему, дьяволу, всю бороду по волосику выдергаю… Уж я ли его не привечивала! Я ли не доверяла!.. Так со мной поступить, так сироту несчастную обидеть!
Тут Пелагея Даниловна не выдержала. Она заревела белугой и, замахав полными руками, сползла с кресла на ковер. Василий позвал прислугу. Купчиху снова напоили валерьянкой и уложили в постель.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Весть об открытии новых богатых золотых приисков произвела переполох на всем Южном Урале и дошла до Петербурга. Пайщиками многих золотопромышленных компаний Урала, в частности анонимных, состояли не только лица из высших придворных кругов, но и некоторые члены царского семейства. Подряженные Буяновым артели перешли к братьям Степановым, за ними хлынули и другие. О богатстве новых россыпей из уст в уста передавались легенды. Рабочие, приискатели, обслуживающий персонал, жестоко эксплуатируемые приисковыми компаниями, требовали улучшений условий, бастовали, огромными партиями бросали старых хозяев и шли искать фарт на новых местах. Четко налаженная работа по добыче золота нарушилась и грозила некоторым русским и заграничным компаниям большими убытками.
|
|
К концу XIX века, в период становления империализма, бурно нарастал процесс увеличения золотых запасов в капиталистических странах. В обращении находилось большое количество валюты, что требовало огромного накопления золотых фондов. В Англии и Франции золото обращалось в массовом порядке. Этот золотой ручей в большей своей части тек из России, через промысловые компании: «Лена Гольдфильдс» в Сибири, «Зарецк инглиш компани» на Урале и другие. Помимо того, много было анонимных компаний, куда также привлекался английский и французский капитал. Выпуская мелкие акции, английские капиталисты вовлекали в свои операции мелкую буржуазию. Но мелкие акционеры практически лишены были возможности контролировать свое общество и влиять на его дела. В начале XX века капиталисты круто изменили политику. Жестоко стал вводиться золотой стандарт, началось сколачивание сокровищ, усиливались безналичные расчеты.
Царское правительство, начиная с 1910 года, увеличило обращение золота, и оно широким потоком не только по импортным расчетам, но и через дворянских туристов-бездельников потекло за границу. Этому способствовало и увеличение добычи золота русскими промышленниками, открытие новых приисков, жестокая эксплуатация промысловых рабочих. К концу тринадцатого года Россия по золотым запасам стояла на втором месте в мире, а в Европе на первом. Однако тайными путями через меняльные лавки, через подставных лиц золото скупалось английскими, американскими и германскими агентами. Так, например, еще до войны золотоносный Амурский округ был разбит германскими «специалистами» на четырнадцать районов, заранее вырабатывалась и устанавливалась соответствующая проба. Достаточно было агенту узнать, из какой местности добыто золото, как он уже знал и его состав и цену. Агенты же английских компаний выменивали золото у русских промышленников и купцов на спирт, сделанный из русского хлеба, и на дешевые британские товары народного потребления.
|
|
Такой лакомый кусок, как новые богатые золотые россыпи, не давал Хевурду покоя. Он рвал и метал. На приисках компании срочно пришлось повысить расценки на заработную плату, на подъемное золото, увеличить число праздничных дней, подумать об улучшении быта рабочих. Но и это не помогло. В течение двух месяцев прибыль компании уменьшилась наполовину.
Слава братьев Степановых росла с каждым днем, они уже считались миллионерами. Условия работы на новых приисках были относительно выгодными. Первое время там отсутствовала горнополицейская стража, не было ни штрафов, ни той чудовищной кабалы, которая была у англичан и на Ленских приисках, у Белозерова. Рабочие «Зарецк инглиш компани» требовали расчета и уходили. Надо было срочно принимать какие-то меры.
Под видом большого парадного обеда по случаю своего дня рождения Хевурд пригласил хозяев и управляющих золотыми приисками. Из Троицкого общества был вызван главный управляющий Горслей, высокий, худощавый англичанин со строгим, словно каменным лицом. Он сидел в гостиной рядом с Хевурдом, помешивая ложечкой в стакане, пил смесь чая, виски, сиропа и коньяка. Тут же, за длинным столом, присутствовали управляющий Тептярского общества, веселый и подвижный, с круглыми совиными глазами Терпель, представитель американской компании длинноносый Раснер в роговых очках, представители германских фирм Фитингоф, барон Земеринг и главный врач горной инспекции Бикгоф.
|
|
Из русских приехали управляющий Кочкарского общества Роман Шерстобитов, из Миасса – Хлебников и Белов, и, наконец, знаменитый Авдей Иннокентьевич Доменов со своим совладельцем по анонимному обществу Эрдели. Грузный и бородатый Доменов едва умещался в большом кресле; поблескивая рыжими кабаньими глазками, тыча пальцем в плечо Шерстобитова, он говорил:
– Ну кой черт мог думать, что тут у тебя под боком лежит богатство? Да и такое, рассказывают… что ушам своим не верю! Сам поеду, непременно…
– Поезжай, Авдей Иннокентич, поезжай… – опрокидывая в широкий рот рюмку водки, напутствовал его Шерстобитов. – Там ведь в управляющих бывший твой дружок ходит, Тарас Суханов.
– Брось! – Доменов рывком повернул голову и часто заморгал глазами. – Тараска – управляющий?.. Да он все дело с потрохами пропить может!
– Как раз теперь капли в рот не берет. Зарок дал после того дела…
– Да, дело было… Но с ним, однако, не раз бывали случаи… Неужто напрочь бросил?
– Три дня тому назад я его навестил, – отвечал Шерстобитов. – Три года не пьет. И знаешь, что я тебе скажу, изменился старик, не узнать. Посмотрел на меня угрюмо, как раскольник, и говорит: «Если ты, Ромка, вынюхивать приехал, скажу тебе напрямки: золота такого ты еще не видел… Я тоже не встречал… И если ты вздумаешь разбойничать или какой вокруг нашего дела плетень плести, мой характер и повадки ты знаешь. Я свое дело в обиду не дам, понял?»
– Что же ты там увидел? Может, испугался Тараса? – спросил Доменов.
– А что можно у этого медведя увидеть? Приставил ко мне такие рожи, в нужник иду – и они за мной. Да что тебе говорить, ты его лучше меня знаешь. Прижмет он нас.
– Это ты верно говоришь, – согласился Доменов, знавший Суханова еще по Сибири. – Фартовый человек. К нему и рабочие и все золотишники тянутся. У него, как у Моисея святого, своя правда. Кого-кого, а меня он всегда на заклание пустит…
На другом конце стола, где сидели Хевурд, Горслей, Раснер и немцы, шел разговор о Буянове, о ценах на хлеб.
– Просчитался Матвей Никитич солидно, – говорил Хевурд, краем уха прислушиваясь к разговору между Шерстобитовым и Доменовым.
– Буяноф на такой дел не котится, – мотая седой головой, говорил Земеринг. – Пустой челофек. Шум потнималь, а толку – фу! Мокрый мука нам продафаль, книлой рыб… Рабочий сташка устраиваль, сколько нам убитка приносиль… Ефо нато тафно расорять… этот Буяноф…
– А ведь сам, подлец, из мошенников, – наклонившись к уху Доменова, шептал Шерстобитов. – Знал, что покупает порченую муку, за дешевкой погнался, а сейчас, видите, что говорит, сквернавец…
– У меня недавно был Гассавей, – повернув голову к Хевурду, неожиданно проговорил Горслей. – Он приехал из Англии и обследовал почти весь приленский край.
– Это любопытно, – ответил Хевурд. Он давно слышал о деятельности известного эксперта по вопросам добычи золота Гассавея.
– Он находит, что Ленские прииски по богатству золота уступают только Аляске.
– Горный инженер Роклер это подтверждает и говорит, что Ленские прииски могут давать не менее семнадцати миллионов рублей прибыли, – заметил Раснер.
– Наши компании должны самостоятельно вести разведывательные работы, – продолжал Горслей. – Надо давно было получить такое разрешение от русского правительства. Кто знает запасы русского золота? Сколько золота лежит в недрах приуральских гор и степей? Достаточно того, что русские открыли богатые россыпи, как мы уже бойкотированы, от нас бегут рабочие, устраивают забастовки, нам надо усиливать горнополицейскую стражу… Нам надо действовать, мистер Хевурд, действовать… Господин Доменов – это хитрец, – косясь на раскатисто хохотавшего Авдея Иннокентьевича, продолжал на английском языке Горслей. – Он пошлет своего человека в Петербург, тот проникнет во дворец, там найдутся советчики…
– Господин Горслей, вы ведь владеете русским языком, – услышав свою фамилию, сказал Доменов.
– Простите, мистер Доменов, я рассказывал нашему уважаемому хозяину одну историю, которая лучше звучит на родном языке, – надменно улыбнувшись, ответил Горслей.
Доменов, сильно подвыпивший, начал уже входить в обычный раж.
– Но в этой истории участвует моя персона. Ежели не ошибаюсь, я слышал свою фамилию… Может, я главное лицо в этой истории? – багровея, спросил он.
Разговор притих. Все знали, что управляющий анонимного общества пользовался в округе большим влиянием.
– Я прошу извинения, мистер Доменов, – желая сгладить неловкость, начал Хевурд. – Вы всеми у нас уважаемое лицо… Понимаете… мне трудно говорить по-русски… Мой друг говорил, что золотопромышленники плохо ведут разведки… Авторитет вашей компании и лично ваш, как справедливо заметил мистер Горслей, помогли бы нам поставить этот вопрос в высших сферах, где вас знают и ценят… Вы знаете, что всякое новое предприятие, входящее в сферу, в нашу сферу, я хочу сказать, неблагоприятно отражается на деловой жизни соседей… Я не против конкуренции, но вообразите себе, что будет, если братья Степановы развернут дело с еще более широким размахом.
– А я ни капельки не сомневаюсь в этом, – тяжело засопел Доменов. – Управляющего прииском я знаю тридцать лет. За дело, где золотце светит тускло, Тарас Суханов не возьмется… А ежели уж он взялся, то, будьте покойны, к нему вся Сибирь придет работать… Он заведет такие порядки, что заморозит нас, как тараканов. Почему он с Ленских приисков ушел? Потому, что там главным управляющим стал Кешка Белозеров. А это два медведя в одной берлоге. Кешка – бывший конторщик, а Тарас – настоящий старатель, пол-Сибири и весь Урал исколесил. Пить любил, в трактирах горстями золото половым и девкам, швырял, а Белозеров за один золотник человека удавит или сам удавится… Говорят, Суханов пить бросил. Уж если верно бросил, то держись… Трезвый, он сам дороже золота, так знает дело, что сквозь землю все видит… Я считаю так: коли прозевали, пенять нечего… Все идет на пользу отечеству и его императорскому величеству… Надо искать новое. Россия-матушка велика, Урал богат; и платинка есть и камешки… У кого фарт, тот и найдет… Вот так я думаю, так и в Петербург отпишу… А пока разрешите за новое дело казаков Степановых бокал поднять, счастья им пожелать!.. За приумножение богатства русского, – неожиданно для всех закончил Доменов, сверля удивленных гостей маленькими, полупьяными глазками…
«Вот поди и узнай, что у Авдея на уме!» – улыбаясь, подумал Шерстобитов. В душе он был рад, что Доменов угостил всех иноземцев такой горькой пилюлей…
Вскоре гости разошлись. Хевурд теперь отчетливо понимал, что в этом вопросе на русских золотопромышленников полагаться нельзя. Надо действовать самостоятельно. Позвав слугу, он приказал подать в кабинет турецкого кофе и сигар. Туда же для беседы пригласил инженера Шпака.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В кабинете Мартина Хевурда густо плавал сигарный дым. На маленьком столике стыла чашка кофе.
Хевурд был в плохом настроении. Раздражали его и крупные неприятности в делах, и острый приступ ревматизма. Сегодня он получил сведения, что русские чиновники нащупали тайный канал, по которому золото утекало за границу. На афганской границе был задержан пограничным кордоном агент фирмы. Чтобы замять дело, пришлось порядочно раскошелиться… Не радовали Хевурда и вести из дому. Сын, офицер королевской армии, что-то натворил и просил выслать непомерно крупную сумму денег. Окончательно избаловался парень. Хорошо бы вызвать его в Россию и заняться им как следует. А тут еще два казака нашли золото и ощутительно пошатнули хорошо налаженные дела. Приходилось срочно принимать действенные меры.
Мартин Хевурд любил риск, по обладал чувством благоразумия. В игре самое главное – не зарываться. Добыча золота, да еще в чужой стране, дело сложное, требующее большого опыта.
Петр Эммануилович Шпак работал у Хевурда не больше полугода, но уже успел стать его особо доверенным лицом. В «Зарецк инглиш компани» он перешел из анонимной компании. Это был молодой, лет под тридцать, русоволосый, с добрейшими голубыми глазами человек, полунемец-полушвед, сын разорившегося дворянина, образованный и воспитанный, сводивший с ума провинциальных купчих и их дочерей. Шпак в совершенстве знал несколько языков и все марки заграничных вин. Как и почему он попал в Оренбургский край, знал только один Хевурд, пользовавшийся его услугами, еще когда Шпак служил в анонимной компании…
Шпак сел против мистера Хевурда и почтительно стал его слушать. Разговор шел в присутствии вызванного Хевурдом бухгалтера.
– Нам придется расстаться, господин Шпак, – сухо заявил Хевурд и, выразительно посмотрев на бухгалтера, добавил: – Срочно приготовьте господину Шпаку полный расчет… Через полчаса принесите мне на подпись.
Мартин Хевурд посмотрел на часы, давая бухгалтеру понять, что он может идти. Тот, поклонившись, удалился.
– Я думаю сэр, что вы должны все-таки объяснить, – удивленно и робко начал Шпак.
– Увольняю я вас потому, что весьма ценю ваши заслуги перед компанией, – ответил Хевурд, бережно, чтобы не стряхнуть пепел, поднося к губам сигару.
– Странное объяснение, мистер Хевурд, – пожав плечами, проговорил Шпак.
– Да, это именно так. В доказательство моей искренности я приготовил вам чек… Прошу принять… Я решил, что вы должны использовать ваше большое дарование на другом, более полезном поприще…
Прищурив под очками острые глаза, Хевурд с удовольствием любовался растерянностью инженера.
Выслушав похвалу и получив тут же чек на тысячу рублей, Петр Эммануилович совсем был сбит с толку. Хевурд жестом руки остановил его.
– К черту всякие церемонии! Надо учиться у русских. Вы слышали, как сказал Авдей Доменов, ваш бывший начальник? Будем говорить прямо и просто. Вы образованный человек, что представляет редкость в этом захолустье. Вы пойдете в жизни очень далеко. Это я вам говорю, старый английский консерватор. Я взял над вами шефство, хочу помочь до конца, как помог уйти от неприятности в том обществе, где вы отлично работали и немножко ошиблись… Это свойственно молодому человеку… Я вам советую попытать счастье на новом прииске. Доменов – старый плут, ему можно верить. Дело Степановых должно принять широкий размах. Туда потребуются опытные инженеры. Вы отлично знаете золотую промышленность Урала, ее теперешнее состояние. Там узнаете еще больше. Эти два братца Степановы – настоящие варвары. Вы будете учить их, как надо добывать золото, и сами получите немалую пользу. Я думаю, что вы поступили бы очень глупо, если бы не воспользовались моим дружеским советом. Вы меня понимаете, Петр Эммануилович?
– Отлично понимаю, сэр…
Внезапное чувство радости пригвоздило Шпака к креслу. Ясно было, что он не только не увольнялся, а становился особенно близким и нужным лицом для Хевурда. Вся история с освобождением его из английской компании будет фикцией. Он знал своего хозяина не хуже самого себя. Не такой уж мистер Хевурд добросердечный простак, чтобы выбросить на ветер чек на тысячу рублей. Он заставит их отработать… Но Шпак никакой работы не боялся, бывали у него дела потрудней и поопасней… Не он ли скупал вольноприносимое золото в других компаниях и по указанию Хевурда переправлял его через афганскую границу? Это была работа посерьезней, чем быть инженером у полуграмотных казаков, обалдевших от богатства. Тут, как понимал Шпак, была реальная возможность обеспечить себя на всю жизнь.
Петр Эммануилович сунул чек в карман и рассыпался в благодарностях.
– Разумеется, мои пожелания заслуживают вашей благодарности, но пошлем все это к черту, – продолжал Хевурд, – закончим деловой разговор. Послушайте мой совет. С чего вам следует начинать? Я думаю, на первое время вы возьмете в свои руки все исследовательские работы… Вам, как инженеру, любопытно будет знать, что представляют из себя россыпи Синего Шихана. Вокруг этого дела поднимают большой шум. Откровенно говоря, мне, как деловому человеку, очень важно иметь представление о конъюнктуре этого района.
«Откровенно говоря, тебе хочется прибрать его к рукам», – подумал Шпак, слушая наставления хозяина с большим вниманием.
– Это мне нужно знать как предпринимателю, чтобы быть в курсе всех событий, – твердо подчеркнул Хевурд. – Я уверен, что по старой дружбе вы не лишите меня такой информации, дорогой Петр Эммануилович.
– Я, сэр, высоко ценю ваше расположение и доверие и всегда готов быть покорным слугой… Можете располагать мной, как вам будет угодно.
Шпак низко склонил голову. Сделка была заключена.
На следующий день Шпак снял лучшую комнату в номерах Коробкова, где останавливались купцы и прасолы.
Теперь предстояло обдумать, каким путем получить место инженера на Синем Шихане. Но тут ему помог случай. В город неожиданно прикатил на вороных рысаках сам Митька Степанов.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Больше месяца Олимпиада Лучевникова наслаждалась горячей вдовьей любовью. Митька чувствовал себя полновластным хозяином в ее доме, блаженствовал, приносил подарки, устраивал пиры, но о дальнейших их отношениях пока не задумывался.
Скоро Олимпиада почувствовала, что такая легкомысленная связь к добру не приведет: в один прекрасный день все откроется, пойдут сплетни… и, очевидно, они уже и шли, только пока шепотком. Надо было что-то предпринять и решить…
Однажды вечерком Митька застал свою возлюбленную в полном расстройстве. Олимпиада, скрестив руки, сидела за столом, на его приветствие не только не ответила, но даже не кивнула головой. А когда он полез, как обычно, целоваться, резко оттолкнула его со словами:
– Калиткой ошиблись, Митрий Александрыч…
– Это как понимать? – озадаченно спросил Митька.
– Так и понимай, как сказано…
– Да скажи по-человечески! А то калитка какая-то! В твою калитку взошел… Что еще за ферты?
– А ты и в другую заходил… Вот туда бы и шел, – тихо проговорила Олимпиада и опустила голову.
– Куда? В какую такую? Вот придумала! Что ты, Липа!
– К Маринке Лигостаевой, вот куда!
– К Маринке?.. Ну, ты ефти подковырки брось, – мрачно и обиженно заявил Митька.
Ему неприятно было вспоминать свое неудачное сватовство, о котором, правда, мало кто знал. Олимпиаде он рассказал об этом в тот же вечер.
– К одной сватаешься, а к другой ночевать ходишь!.. Что я тебе, потаскушка какая? – со злостью, сквозь слезы, проговорила Олимпиада.
– Вот тебе и раз! – воскликнул Митька. – Да разве я когда-нибудь так думал?
– Ты, может, и не думал, а люди думают.
– А им какое дело…
– Значит, хочешь, чтобы меня на всю станицу срамили? Нет, Митя, больше этого не будет, – тихим, убитым голосом проговорила Олимпиада, приглаживая ладонью гладко зачесанные волосы. В этот вечер, готовясь к решительному разговору. Олимпиада нарядилась во все новое и самое лучшее и была необыкновенно хороша.
Парень переживал сильный порыв увлечения. Для него потерять Олимпиаду казалось не только невозможным, но и противоестественным.
– Что не будет? Что ты такое говоришь? – спрашивал он возбужденно.
– Не будет больше того, что было… Мне на улицу показаться совестно… Вон Агашка Япишкина сегодня сказала такие слова… – Олимпиада закрыла лицо руками и заплакала. – Если бы ты хоть капельку любил, то сделал бы, как все добрые люди… Думаешь, мне нужны твои подарки? Все отдам, верну назад… Я не такая…
Уронив на стол голову, она плакала уже по-настоящему, проклиная свою горькую вдовью долю, вспоминая погибшего в японскую войну мужа и свою первую любовь. Прожили они тогда с мужем два месяца; потом его взяли в лагеря, а оттуда в Маньчжурию.
– Ну что ты, Липушка, что ты! Да я за тебя жисти могу порешиться! – растерянно повторял Митька и сам едва не расплакался. Он присел рядом, обнял ее и продолжал говорить всякие нелепые, но искренние и любовные слова. Но Липочку эти слова устраивали мало, она требовала доказательств в виде вмешательства отца Николая Сейфуллина. Митька сначала на все соглашался, но потом, вспомнив мамашу и родственничков, крепко задумался. Горячо лаская притихшую Олимпиаду, думал о том, как ему поступить? Знал, что много будет разговоров и перетолков. Женился на вдове, да еще старше себя годами, словно в станице девушек не было… А мать приказала Ивану подыскать для Митьки купчиху с капиталом. Присмотрели на Ярташкинских хуторах дочь прасола Батурина. Митька ни разу ее не видел; говорят, чернющая, как цыганка… Зачем ему такая? Да и как же он может оставить свою Липушку?.. Прижимаясь к вдовушке, Митька горел и забывал все на свете…
Задернув занавески и потушив лампу, Олимпиада прилегла на кровать. Рядом робко притулился и Митька.
– Ты не липни… все равно ничего не будет; а если любишь, так сам знаешь, как надо поступить, – поглаживая рыжие Митькины волосы, говорила она.
– А ты думаешь, не поступлю? Начихать мне на всех! – бодрился Митька. – Ивашка мне перечить не будет.
В горенку вползала теплая июньская ночь. За окном мигали звезды, они обрумянивали кусты сирени в палисаднике.
Избушка Олимпиады стояла на самом краю станицы, неподалеку от оврага. Дальше начиналась луговая поляна, отведенная казаками под выгон. Сейчас там паслись в ночном рабочие лошади и быки. На разные мотивы звенели колокольчики и медные боталы. Станица окуталась сонной тишиной, даже собаки лаяли лениво и неохотно. Только пес Спиридона Лучевникова вдруг протяжно взвыл и залаял яростным, хриплым лаем. На улице по пыльной, высохшей земле протопал копытами чей-то конь и замер у самых окон избушки. Митька услышал, как всадник спрыгнул с коня, скрипнул ременным поводом, захлестывая его за загородку палисадника. Потом хлопнула калитка, и кто-то, шурша травой, подошел и остановился у открытого окна.
– Кто это? – прижимаясь к Митьке теплым дрожащим телом, шепотом спросила Олимпиада.
– Откудова я знаю? – отозвался Митька. – Может, твой хахаль какой…
– Тоже скажешь!.. – Олимпиада толкнула его локтем в бок и тихо добавила: – Встань да погляди. Я боюсь, Митя…
– У тя топора какого близко нету?
– Что ты, Митя!
– Я ефтих наездников быстро отучу, – храбрился Митька.
– Митрий, ты здеся? – раздался за окном знакомый басок…
В горенке повисла тишина. Слышно было, как гундосили комары и часто колотилось Олимпиадино сердечко.
– Иван… брательник! – прошептал Митька, вынимая руку, на которой покоилась голова его подружки.
– Срам-то какой, батюшки мои!
Олимпиада чувствовала, как горячая кровь приливала к ее лицу. Отвернувшись, она стыдливо натянула на ноги подол белой ночной сорочки, закрыла голову подушкой и свернулась клубочком.
– Откликнись, что ли? Ить знаю, что ты здеся, – чиркая спичку, проговорил Иван.
– Ну, здеся… Чего тебя принесло, – мрачно откликнулся Митька.
– Выдь-ка на час, поговорить надо.
– Дня тебе мало, приперся… Али беда какая стряслась? – ворчал Митька, проклиная старшего брата и его взбалмошный характер. «Житья теперь не даст», – соображал он.
– Выдь, тебе говорят! А то сам зайду и таких плетюганов дам, почешешься…
– Иди, Митя, иди ради истинного бога! Ох, стыдобушка моя! – со страхом, боясь скандала, прошептала Олимпиада.
Нащупав в темноте висевшую на стуле верхнюю одежду, Митька, недовольно посапывая носом, обдумывая свою тайную думу, торопливо оделся и вышел на улицу.
По дороге, ведя коня в поводу, Иван назидательно говорил младшему брату:
– Его, дурака, женить собираются, а он по вдовушкам шаманается.
– А тебя что, завидки берут? – огрызнулся Митька.
– Как потом жене-то в глаза смотреть будешь? Думаешь, не узнает?
– Глазами буду глядеть. Говори, чего встревожил?
– В нашем теперешнем положении надо тебе, дураку, серьезность иметь, а ты баранки на веревочке таскаешь к Липке Лучевниковой!
– Перестань комедианничать. Тоже, подумаешь, замаялся…
– Дело говорю дураку и добра желаю!
– Не надо твоего добра, своего девать некуда…
– Тебе старший брат говорит. Не перечь!
– Ох же и надоел!.. Скажешь, зачем позвал, а то назад вернусь, – заявил Митька, укорачивая шаг.
– Мать ночи не спит! Ты ефти шашни с Липкой брось, всурьез говорю, – отрезал Иван, подбадривая поводом устало шагающую позади лошадь. Он только что приехал с прииска. Увидев, что мать ругается и плачет, поехал разыскивать брата.
– И не подумаю, – упрямо проговорил Митька. – Может, я с ней под венец желаю встать? Ты, Иван, Липу не тронь! Сам я завязал узелок, сам и развяжу… А ту чернявенькую цыганку, ежели хочешь, сам бери, мне не нужна…
– У тебя башка трухой набита…
– Брось меня срамить! Ты что в самом деле? А то, ей-богу, схвачу камень и трахну куда попало! Сколько дней в грязище копался, сколько золота накопал, и опять я дурак. Да что на самом деле!..
Не миновать бы драки, но Иван, видя, что он переборщил, быстро переменил тон:
– Да ить у меня душа за тебя болит! Не хочешь Батурину? Ну и шут с ней! С нашим-то капиталом княгиню можно высватать!.. Ну чем тебя эта приворожила? Лицом и фигурой видная?
– И лицом и всем берет… Эх, Иван, ничегошеньки ты не знаешь… – Митька сдвинул на затылок фуражку и тяжело вздохнул. – Мне теперь хоть раскнягиня будь, я с той буду жить, а об ефтой думать али бегать к ней… Наперед знаю…
– Ну, уж оставь, брат… Чтобы мы, Степановы, полюбовниц завели? Срамно, брат!
Иван, чувствуя фальшь в своих словах, замолчал. Уже дома Митька за бутылкой вина напомнил ему:
– Значит, в князья хочешь меня определить? Интересно… Князь Митрий Лександрович Степанов! Вот история, а? Вчерась кизяки на станке делал, а седни князь… Подать ишо вина, князь велит! – Митька напыщенно выпятил грудь и взъерошил рыжие волосы.
В конечном счете все свелось к шуткам. Братья похохотали от радостного ощущения великой силы богатства и легли спать. А утром, позавтракав, подседлали коней и поехали на прииск, чтобы участвовать при крупном съеме золота на Родниковской даче. Там Тарас Суханов творил чудеса. Золото брали пудами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
После разговора за бутылкой вина братья как будто примирились, но Митька понимал, что уломать родственников на его свадьбу с Олимпиадой будет трудно. А Митька уже не мог отказаться от Олимпиады. Не мог он забыть ее горячие ласки.
Однажды Митька уже заявил матери о своем намерении жениться на Олимпиаде. В доме поднялся такой ералаш, что хоть хватай веревку и лезь в петлю. Мать за икону – и проклинать. Сноха Аришка – нос кверху, о невестке слышать не хочет, разделом хозяйства грозит, и Иван на ее руку тянет.
Все произошло накануне престольного праздника. Иван предложил поехать на Ярташкинские хутора невесту смотреть, а Митька уперся. Пришел на конюшню к Микешке, сел на ларь и чуть не со слезами:
– Что мне делать, Микешка?
– Ежели такое дело, – выслушав его, заговорил Микешка, – я бы на твоем месте разом все прикончил…
– Как прикончить, научи! – попросил Митька.
– Пошел бы к отцу Николаю, договорился… и темной ночкой обвенчался… Что у тебя, денег нет?.. Заплатишь хорошенько…
– Ну, положим, есть у меня полсотни рублев… А больше Ивашка не даст…
– Какой же ты тогда хозяин?.. На золоте сидишь, а в кармане полушка, – сказал Микешка, не подозревая, какого жаркого огонька он подбросил в Митькино сердце.
– Я покажу, кто здеся хозяин, – пригрозил Митька.
Вечером он незаметно пробрался в дом попа. Отец Николай собирался спать. В длинной ночной рубахе стоял перед зеркалом и расчесывал густую с проседью бороду. Из другой комнаты выглянула черноволосая, с насмешливыми, такими же круглыми, как у отца, глазами девочка и с дерзким любопытством осмотрела голубой Митькин чекмень и рыжие кудри.
– Лидуха-галчонок, кшы спать, – увидев в зеркало ее улыбающееся личико, сказал отец Николай.
«И правда, на галчонка смахивает», – подумал Митька.
Он надул щеки. Девочка потешно сморщила нос и, показав забавному гостю язычок, шмыгнула за дверь. Это развеселило Митьку. Разумеется, в то время никому и в голову не могло прийти, что из этой девочки впоследствии выйдет известная русская писательница.
– Я к вам по делу, отец Николай, – откашливаясь в кулак, проговорил Митька.