В ФИЛЬМЕ
СНИМАЛИСЬ…
СБОРНИК РАССКАЗОВ
Посвящается сыну Кириллу
УДК 82-32
ББК 84(2)
Т 86
Туракевич В.А.
В фильме снимались… - Новороссийск: САМИздат, 2013. – 56 с., ил.
Рассказы, вошедшие в сборник, представляют собой небольшие наблюдения автора, выхваченные из повседневной жизни. В них обыденное и фантастическое сливается в некий конгломерат – жизнь человека, не такого как все, человека, который умеет наблюдать, видеть то, мимо чего другие проходят, не замечая и не задумываясь.
Рисунки автора
Подписано в печать 20.11.2013
Формат 60×84. Бумага для множ. апп.
Усл. печ. л. 2,03. Тираж 100.
© В. Туракевич, 2008
Содержание
| Вместо предисловия4 Ёжики встретились5 Saint Valentine5 Марсель6 Пол6 Диана7 Мексика, 30-е7 Живые9 Целое9 Письмо пчёлам10 Фейерверк11 Дахау12 Че Гевара12 Улицы любви13 ИС-313 Фонари-одуванчики15 Пуговица16 Помнить16 Человек-планета18 Третий18 Сонет19 Патриот20 Лондонское20 Гуманность22 Может быть поможет22 Тридцать седьмой23 Плакат25 Таня26 Ангел26 Ганс26 | Сикрет28 На линии28 Евклид30 Просьба30 Не идут32 Неприличное34 Мастер каламбура34 Осенний трансформатор36 Не моё36 Хочу в Голландию38 О нежности38 Из ненаписанного40 Я40 Открытые двери42 Пускатель44 А тут44 Утончённые45 Не лучше45 Продолжай46 Любовь46 Дочь48 Осень48 Переход49 Мама-собака50 Здесь и сейчас51 Свободная страна51 Дырочки52 Папiр туалетнiй54 Красный флажок от Фомы55 Медведю. На небо. Отсюда56 |
Вместо предисловия
Под этой обложкой, в рамках проекта «САМИздат», представлено далеко не первое издание сборника рассказов Валерия Туракевича «В фильме снимались…», или, как называет его автор, «Медведь». Уже были самостоятельные издания Стаса Павлюка, часть рассказов публиковалось в журнале «Кофе», а уж сколько перепечаток ходит по рукам – и не сосчитать. Поэтому оценить глубину медвежьего проникновения в культурную среду достаточно трудно. Тем не менее, интерес к творчеству Валерия не угасает, поэтому было решено оказать читателю такую вот «медвежью» услугу и выпустить этот сборник еще раз.
Полагаю, что кому-то может не понравиться порой острое и ироничное повествование, одно могу сказать точно – тот, кто хоть раз прочитал несколько рассказов этого сборника, уже, хотя бы чуточку, но инфицирован «медвежьей болезнью Туракевича».
Сам автор определяет медведя как сына, который вырос; друга, который умер; девушку, которую когда-то любил… – медведь многогранен, он то искренне переживает из-за увиденного в концентрационном лагере Дахау, то провоцирует Валерия на различные проделки. Персонаж вопрошает медведя: «… ты не зло? … А может ты, наоборот, добро?». Медведь не зло и не добро, медведь – это alter ego Туракевича, его спасение и опора. Валерий Анатольевич говорит, что ему с медведем легче жить, «медведь он помощник, без него плохо, он дисциплинирует» и очень расстраивается, что его медведь, подобно Чижиковскому-олимпийскому, улетел навсегда и никогда больше не вернется. Но порой, сидя за чаем у Валеры в мастерской, я начинаю замечать, что со мной говорит уже не художник Туракевич, а тот самый пыльный плюшевый медведь.
Истинный медвежатник
Михаил Чура
ЖИКИ ВСТРЕТИЛИСЬ
Я часто себя спрашиваю, кто такой медведь:
-сынок, который вырос;
-друг, который умер давно;
-старый велосипед занесённый снегом во дворике;
-девочка, которую когда-то любил;
-ёлочная игрушка с запиской внутри…
Я совсем не знаю, что ответить.
– Пошёл! – рявкнул голос с небес.
Я задрал голову, небеса здесь терялись в глыбах старых домов, цвета яичного разбавленного желтка. Узкая улочка, тень. Впереди маячил восход. Солнце. Я сунул руки в карманы и двинул вперёд. Над ажурным навесом, ржавым от времени, подпирая стену, курил старик.
– I’m sorry, – сказал я. – How can I get to…
Старик – чёрная шляпа, выцветшие маслины глаз, мотнул рукой, не понимает, мол.
– Прикуриваешь! – приказал голос. – И не смотри ты вверх, – добавил он устало.
Я наклонился, сигарета в зубах. Старик протянул жеваный огрызок черуты. Выпустив дым, я зашагал дальше.
Солнце полоснуло по глазам. Те же старые дома, мощеная улица. Навстречу медведь, иду к нему.
– Встретились! – рявкает голос.
– Привет! – улыбаюсь медведю.
– Привет! – смотрит он на меня радостно. Жмёт руку, как-то, как всегда, по-детски.
– Идём, – говорит он.
– Это Италия? – спрашиваю его.
Медведь пожимает плечами:
– Какая разница.
Где-то рядом море, гомонят чайки. Смотрю вверх. Безумная акварель неба.
– Finita! – орёт голос, – Снято! Молодцы!
Мы идём. Я держу его за руку.
– Эй, ребята! – грохочет голос. – Всё! Стоп! Сняли! Вы куда?
Я вяло отмахиваюсь. Мы идём дальше. Голос молчит. Плывут титры.
SAINT VALENTINE
– Слушай, а кто он, этот святой Валентин?
На календаре обыденно чернело 14 февраля, а в городе то тут, то там колыхались надувные алые сердца.
Медведь почесал затылок: – Ну помнишь, у тебя был друг Валентин! Ты мне о нём рассказывал….
– А-а-а…! – протянул я, – так ведь пил, как лошадь…
– Ну…, пил. Не только же он пил.
Не только. Я вспомнил, как мы с ним спорили о чём-то в тёмной школьной мастерской, действительно пили дешевый портвейн. У нас с ним было много общего, и как он искал со мной общения, а я не очень-то. А однажды он мне занял последнюю двадцатку. Мне тогда было плохо…
– Святой! – произнёс медведь, – видишь ли, когда миллионы вокруг знают что ты святой, это… как бы тебе сказать, легче, что ли. А вот так, как он, последнюю двадцатку…
– Да, – ответил я, – действительно, поступок ведь.
«С праздником тебя, Валентин!» – подумал я про себя, а медведь рисовал на пыльном стекле сердечки.
МАРСЕЛЬ
– Ну и я начинаю врать. Дескать, это Марсель; там много моряков, кошек, проституток.
– Ну-ну, – слушает меня медведь.
– Что ну-ну?! Враньё ведь, не был я в Марселе.
Медведь подошёл к моей картине: на коленях у бородатого моряка девчонка в полосатых носках, рядом лукавая полосатая кошка.
– Слышишь, чайки кричат? – спрашивает меня медведь и смотрит по-доброму на картину.
Я что-то бурчу в ответ.
Потом он поворачивается ко мне:
– Это ты, себя обманываешь, – он наставляет на меня свой палец.
– То есть? – не понимаю я.
– Чайки кричат, кошка наелась рыбы, носки полосатые у девчонки…. Все верят, что это Марсель, один ты не веришь. – Выпалив это, медведь замолкает. Потом добавляет чуть устало:
– Раз все видят Марсель, значит, в каком-то Марселе ты всё-таки был. Понял?!
ПОЛ
– Красиво! – сказал Медведь и поднял с пола жёлтый лист.
– Ты здорово придумал, – он смотрел на меня с уважением.
На полу комнаты были разбросаны листья. Такой жёлто-охровый ковёр или охристый. Я собирал их в старом парке и мокрые осенние собаки удивлялись. Может они думали, что я их ем. Они что-то искали под…, мне же нужны были только листья. Мои соседи крутили пальцем у виска и оттаскивали от меня детей. Детям мой пол нравился. Медведю тоже.
ДИАНА
Дом был старый – старый. Хотелось зайти в подъезд, встретить кого-нибудь. Просто случайно, кого давно не видел.
– А ну брысь! – раздался за спиной голос. Мы вскочили. Я курил, сидя на ступеньках истёртой лестницы рядом с медведем. Мы уютно молчали, смотрели в старинное окно, и вдруг это.
Бодрая старуха принялась махать веником. – Подмету, потом сядете, – сказала она, побрызгивая воду из помятого ведра.
– Спасибо, – сказал медведь.
Старуха глянула на нас, продолжая своё дело: – Ты кто? – спросила она медведя, – инопланетянин что ли?
– Да, нет, – смутился медведь, – почему?… я – просто медведь.
– Медведь говоришь? – и старуха вдруг взяла веник наизготовку, как ружьё и нацелилась в медведя. – Бах! Бах! – сказала она и хрипло рассмеялась.
Медведь испуганно посмотрел на меня.
– Эх помню, бывало, ходила я на медведя! – продолжала старуха мести как ни в чём не бывало, – Из Сибири я, понял?!
– Ну да, ну да, – поспешно ответил я. – Пойдём. – Я взял медведя за лапу. – До свидания. – Сказал я старухе, уже спускаясь.
– Бывайте, – ответила старуха.
Некоторое время мы шли молча и медведь оглядывался на подъезд.
– А как это, ходить на медведя? – спросил он наконец.
Я так и не нашёлся, что ему ответить.
МЕКСИКА, 30-Е
Что-то такое вспоминается…. Старый монастырь и выщербленная стена. Взвод солдат, офицер что-то сказал и на меня уже смотрят через прицелы винтовок.
Внутри ледяная пустота. Пустотища, ноги не держат. Вдруг появляется он, прямо между ними и мною. Он что-то говорит им и солдаты неуверенно переглядываясь опускают винтовки. Офицер вытирает потный лоб и чешет в затылке.
Чуть позже медведь сидит на старом ящике, болтает ногами, рассказывает. Я рядом. Вокруг полулежа, солдаты: курят, смеются. Офицер дружески толкает меня в плечо, протягивает серебряную фляжку. Делаю глоток рома и отдаю её обратно. Пустоты, как ни бывало. Мексика, тридцатые. Хотя может я что-то путаю, я совсем не знаю мексиканского.
Старое радио трещит. Шум, писк, завывание. Медведь крутит ручку, слушает.
ЖИВЫЕ
– «Вот дура!» – подумал я, увидев тонкую фигуру девчонки.
Легкомысленные летние тряпочки развевались на ней. Продавщица. Покурить, что ли, вышла? Норд усиливался, казалось, что он дует со всех сторон сразу. Я опустил нос в воротник.
– Да это же манекен! – ошалел я, подойдя поближе. Впрочем, не успев обругать себя за недогадливость, я увидел медведя.
Не замечая меня тот суетился возле яркой куклы, он то обнимал девчонку за талию, пытаясь приподнять её, то обхватывал её колени. На шее у летней барышни колыхался медвежий оранжевый шарф.
– Привет! – проорал я. – Что это ты тут делаешь?
– А, привет, привет, – медведь поднял глаза. – Слушай, помоги пожалуйста, а? Я уже одну занёс. – Произнёс он, с натугой отрывая девочку от земли. Та чуть покачнулась. – Замёрзли они очень, понимаешь? – медведь оставил свои попытки и дул себе на лапы. – Замёрзли и плачут! Ну, смотри же!
Я посмотрел на пластиковое личико. В чётких, правильно прорисованных глазах девчонки капельками стыла влага. Я скинул рюкзак. Хотелось о многом спросить, вроде: а где директор? Продавцы? Сказать, что это всего лишь куклы и что они не живые…. Вместо этого я усердно втаскивал хрупкую фигурку в двери магазина. Медведь пофыркивал, пытаясь помочь, и первая спасённая им девчонка посматривала на нас благодарно. Закончив дело, я рассмеялся.
– Что? – медведь посмотрел на меня.
– Да пять минут назад, я назвал её дурой! За то, что так вырядилась, в такой норд!
– Ну, вот видишь! – улыбнулся медведь.
Потом мы ушли. Девочки-манекены, склонив головки, провожали нас застывшим взмахом тонких изящных рук. На одной из них тёплой солнечной змейкой струился медвежий оранжевый шарф.
ЦЕЛОЕ
– Приехали! – сказал Женя и заглушил мотор.
Огромный, ржавый и мокрый состав пару раз дёрнулся и застыл как бы навечно.
Снаружи хлестал дождь. Я смотрел на усталые товарные вагоны с километровыми истёртыми номерами и очень хотел кофе.
– Минут двадцать проторчим, – сказал я вслух. После двухчасового лазания по мокрой громадине парохода, я устал.
Я хотел попасть хоть куда-нибудь. От этого дождя, мокрого запаха железяк и гулкого ночного бряцанья. К тому же на часах два часа ночи…
Двое неторопливо подошли к составу. Он и она в чём-то блестящем пластиково-мокром. В руках они держали такие же пластиковые пакеты. Оттуда что-то торчало. Я посмотрел направо: «Не входить – опасно для жизни. Угроза обрушения здания».
– Наверное, они оттуда, – сказал я молчаливому Жене. – Тоже ждут. В два ночи им куда-то надо.
– Да они, по-моему, никуда не торопятся, – мой напарник оглядел пару бродяг и потерял к ним всякий интерес.
Дождь усилился, тихо урчало FM. Я выкинул окурок и плотно закрыл окно. Несколько крупных капель успели разбиться о мою голову.
Мокли товарные вагоны – покорные и ржавые. Терпеливо мокли и блестели пластиком бомжи, почти не шевелясь, мокло старое здание, которое вот-вот должно обрушиться. Я, Женя, бродяги, вагоны, здание – мы все чего-то ждали.
– Подружились. – Произнёс медведь просто, когда я закончил.
– В смысле? – не понял я, – какая дружба?
– Угу, – сказал медведь, – каждый сам по себе и всё же вместе. Эти двое, Женя твой неразговорчивый, поезд, дом, ну и дождь конечно.
– Ну, знаешь, – я изумлялся. – Я собственно совсем не это имел в виду. То есть имел, конечно, в виду и это, но не совсем. – Я запутался.
– Ты пойми, – медведь похлопал меня по плечу, – это целая картинка и из нее ничего нельзя убрать. Ни бродяг, ни вагоны…. И в то же время каждый сам по себе…. Понял?
Я, конечно же, ничего не понял, только подумал, что мы тогда действительно ждали с полчаса, что поезд уехал, бродяги пошли дальше. Я вспомнил, как устало тянул кофе маленькими глотками, Женя возился с компьютером и торопился домой. Не торопился никуда я и дождь, и, наверное, тот старый дом.
С той работы меня давно выгнали, там нужно было уметь рассчитывать осадку судна, а не размышлять, куда идут бродяги ночью, и едет усталый товарный.
ПИСЬМО ПЧЁЛАМ
«Deutsche post» правильные строгие буквы неумолимо чернели на жёлтом боку большого фургона. Ещё там был рожок. Такой же чёрный, строго правильный.
«Эдельвейс, твою мать», – подумал я, – «горная дивизия СС».
Медведь пыхтел за столом и мусолил карандаш.
– Привет! – гаркнул я. – Чё творишь?
Медведь вздрогнул и обернулся.
– А, это ты, – пошевелил он ушами и вздохнул, – да, вот письмо заканчиваю. Щас, подожди…
Он склонился над конвертом, потом хлопнул по нему лапой.
– Ну, вот и всё, – произнёс довольно, – пойдём, они ждут!
– Кому письмо-то? – спросил я, догоняя его.
– Пчёлам! – ответил он просто. – Почтальоны уже ждут.
В жёлтом фургоне сидели «они». В немыслимой форме оба. Толстый, розовый как молочный поросёнок, деловито протирал тряпочкой «шмайсер», курил и насвистывал одновременно. Худой водитель возился с приёмником. Завизжал убойный маршик. Худой довольно откинулся.
– Aber gut. – Произнёс толстяк и выплюнул в окно окурок.
Медведь робко приблизился и протянул конверт. Толстый взял конверт и широко улыбнулся.
– Danke! – сказал он и повернулся к водителю.
Лязгнул металл, толстый пристроил куда-то свою опасную игрушку. Легко завёлся мотор. Что они говорили я не разобрал, часто слышалось слово «fahren».
– Так как же…, – начал я, – куда, как они довезут письмо это… Пчёлы ведь, они…
– Эти…? – прервал меня медведь, – эти довезут.
Медведь мрачно посмотрел на удаляющийся жёлто-чёрный фургон.
В тишине гулко и грозно гудела ближайшая трансформаторная будка. Как дисциплинированный рой альпийских пчёл. На серой броне её металла чернел жёлтый знак: череп, кости, молния.
ФЕЙЕРВЕРК
– Ненавижу фейерверки. – Я с раздражением захлопнул окно.
– Ага! – медведь наблюдал за мною. – Знаю.
– Откуда? Что ты знаешь? – спросил я сварливо.
– Ты ненавидишь фейерверки, потому что никогда их сам не устраивал. – Медведь улыбался и пялился в окно.
В чернилах заоконного неба распускалось и бахало. Бахало и распускалось.
– Ну, не устраивал. – Я уже успокоился. – Где уж мне. Да, бог с ними, с этими фейерверками. Зато я рад вон за них. Слышишь, как орут? Им нравится. Значит им хорошо. А раз им хоро…
– Я тебе помогу, – медведь дружески пихнул меня мохнатым плечом и шмыгнул носом.
…
– Ну, ты доволен? – медведь поднял обрывок газеты и вытер лапы. – Чёрт! – сказал он, – всё равно воняет.
От нас и вправду за версту шибало бензином.
– А нормально получилось, – глупо гигикнул я.
– Ну! – хрюкнул медведь и захихикал. – Как ты картиной махал и орал! Обалдеть можно!
– Дыра, между прочим, в ней…, – заметил я.
И понял, что меня это совсем не трогает. Две пожарные машины ещё гудели и цвели синим. Там же суетились какие-то люди. Проём окна моей бывшей комнаты тлел как новогодняя гирлянда. Я вспомнил, как мы убегали от длинных, оранжево-жёлтых языков, и засмеялся.
– Слушай, а ведь спалили всё к чёртовой матери! Как только других не сожгли, – я вытер лицо влажной ладонью.
– Ты копоть, вон, размазал, – улыбнулся медведь. – Ничего! Ситуация была под контролем. На то он и фейерверк.
Медведь подхватил пару обожженных картин. Я поднял сумку. Она была совсем лёгкой. Люди за кустами продолжали суетиться. Торчали шланги и лестницы.
– Куда пойдём-то теперь? – я оглянулся на синие всполохи.
– Куда-нибудь! – уверенно ответил медведик и подтянул картины.
Неуютная днём улица по-домашнему желтела фонарями. Мы уходили. Было спокойно и хорошо.
ДАХАУ
Он прыгал у яркой светящейся тумбы.
– Что это, а? – приговаривал медведь. Приседал, смотрел внутрь.
– Что с ними? – спрашивал он, тыкаясь носом в стекло.
Я уже рассчитался за пиво. В холле супермаркета сиял аппарат. Плюшевые мелкие звери лежали вповалку. Опустив монету, можно попытаться извлечь трупик с помощью небольшого crab-crane.
– Что это, а? – медведь подбежал ко мне, растерянно водил лапами.
Я… я…, мне было плохо.
– Дахау, – ответил я и сделал глоток. – Концлагерь такой, а это газовая камера. Видел? Все умерли.
Я сперва даже и ничего не понял. Медведь, раскинув лапы, опустился на кафельный пол.
– Я видел, видел…, – рыдал он. – Я видел!
Попробуйте поднять на руки пятилетнего ребёнка, если он этого не хочет. Я попробовал. Медведь сопротивлялся.
– Я видел! – он смотрел на меня. – Я не хочу! – говорил он.
Мне было страшно. Я нёс его по тёмной, грязной улице, он сопел, уткнувшись мне в плечо. И я дал себе слово никогда так больше не шутить.
ЧЕ ГЕВАРА
Гевара смотрел грозно вверх и прямо вперёд. Толстое бедро качнулось. С жирной полуягодицы взирал он же. Че!
Командарме или команданте. Точно не помню. Помню – куски его рук, ног, кишки украсили когда-то боливийскую сельву. А теперь…, теперь он украшал задницу стокилограммовой красотки. Та лениво выбирала шоколадку. И пусть меня разрубят на куски, если она знает, КТО у неё на жопе!
– Что поделаешь? – вздохнул медведик.
– Обидно! – откликнулся я. – Жил человек, верил…
– Ве-е-ерил…! – горько протянул медведь. – Самое и обидное, что верил. Столько народу полегло.… Сам, и что…?
– И что? – переспросил я. – Что?
– А вот что! – медведь чеканил слова. – Если твоя идея верна, ты никогда не увидишь её, да и себя, на чьей-то заднице. Понял?
– Да понял я, понял. – Ответил я.
Я немного испугался.
– А то ведь, – продолжил медведь, – хороший же человек, герой и вдруг… жопа.
«Да, действительно», – подумал я. – «Толстуха, её зад и такой славный герой».
Медведик сердито раскачивался на стуле. Магазин наполнялся новыми покупателями.
УЛИЦЫЛЮБВИ
– Ты представляешь, – развивал я свою мысль, – если к каждому названию добавить слово «любовь», как было бы красиво и славно.
Я натянул на руку второй носок и стал похож на опереточного графа, вернее графиню. Перчатки до локтей. С грязных носков летели комки серой пены.
– Отойди. – Попросил я.
Медведь жадно слушал.
– Ну и вот, – продолжал я, – представляешь, улица любви такого-то или такой-то.
– Ну, да. – Согласился медведь. – Например, ему дали по морде на улице LIBE STRAAT…
– Ну, это где-нибудь в Голландии, – миролюбиво ответил я, натирая носки, – а у нас…, у нас будет: – ему навешали на улице любви Красных лётчиков или на улице любви Робеспьера.… Да, отойди ты ради Бога, мыло летит!
Медведь отшатнулся от раковины.
Мы рассуждали о любви на улице любви Планеристов. Грязная пена летела во все стороны. Я стирал заскорузлые носки.
ИС-3
– Ну, вот! – сказал я. – Здесь мы устраивали «пикник». Прямо садились на баки, ели курицу, пили пиво. Ещё сын любил на нём лазить.
Медведь с любопытством осматривал танк, медленно обходя его вокруг.
– А он ездит? – он трогал пыльное огромное колесо.
– Да, нет, – засомневался я, – он же старый, пустой.
Потом мы стояли на башне, ещё холодный ветер трепал медвежий шарф и относил мои слова.
– Это ИС-3, тяжёлый танк! – почти кричал я.
– Да. Тяжёлый. Точно. – Согласился медведь. – А что внутри? – спросил он вдруг.
– А я откуда знаю, – пожал я плечами, – люк запаян.
Медведь наклонился и… легко открыл тяжеленный зелёный блин. Взглянув на меня, он с каким-то танкистским остервенением нырнул внутрь.
Тут же внутри зажёгся тусклый свет.
– Послушай! – заорал я, упав на колени и пялясь в нутро танка.
Я уже пришёл в себя и не знал что делать.
– Давай сюда! – зло проорал медведь. – Быстрее…
Танк вдруг чихнул, затрясся, и из-под него поползли чёрные клубы дыма. Не помню, как я оказался внутри. Было тесно и затхло. Острые углы везде. Внизу деловито возился медведь, передвигал какие-то рычаги, щёлкал тумблерами, время от времени припадал к смотровой щели.
– Люк закрой, – коротко сказал он, – мухи налетят. – Ну, вот, – медведь что-то тронул, танк качнулся.
– Поехали! – повернулся он ко мне, улыбаясь.
– Правая, – бормотал он, – ага, теперь вперёд…, ограда, да бог с ней, с оградой.
Я стукнулся лбом о железяку.
– В окуляр смотри! – приказал мишка. – Я – водитель, мне некогда. За Родину, за Сталина! – заорал он, хохоча, и взглянул на меня совершенно безумными глазами.
Ствол танка угрожающе шевелился. Кто-то седой и старый, сперва ещё бежал за нами, потом отстал. А мы уже выползали на шоссе. Было жутко весело. Вернее и жутко и весело. Вспарывая гусеницами асфальт, мы набирали скорость. От нас шарахались машины, резко в сторону метались троллейбусы, срывая штанги.
– Поймают ведь! – орал я, смеясь.
– Пусть только попробуют, враги! – отвечал медведь.
– По врагам отечества-а-а бронебойным, – на распев тянул я и разворачивал башню.
– Боезапаса нет, – медведь двигал рычагами, – да и ни к чему это.
– Куда прём-то? – спросил я его.
– Сюрприз, товарищ лейтенант. – Улыбался медведь. – Что впереди?
– Магазин, – ответил я, взглянув в оптику, – продуктовый, подъезжаем уже.
– Ага! – медведь сделал резкое движение, мы встали.
– Ты чего? – удивился я.
– Щас. – Медведь прыгнул вверх и рванул люк.
Внутрь ворвался свежий ветер.
– Карамельки есть? – спрашивал медведь верзилу в комбинезоне.
Тот разгружал немецкий фургон.
– Сливочные такие, – объяснял медведь.
– Эти? – верзила осклабился, держа в руках пакетик.
– Ага, кидай!
– А что, война? – неуверенно поинтересовался он.
– Да у вас тут всегда война. – Ответил медведь, поймав пакет. – Ну пока! – он прошмыгнул мимо меня.
И мы опять взревели.
…
Я разворачивал карамельку и посматривал в окно. Медведь тоже грыз и щурился на яркое солнце.
– Ты же говорил, – продолжал он, – что тебе надоела эта куча мусора. А теперь вот…
Я снова посмотрел в окно. Вместо привычного хлама на небольшом пустыре зеленел танк. Надёжно и прочно. Как будто стоял здесь годами. Вокруг него бегали, ходили. Люди в форме, типы в штатском. Один тщетно пытался поднять крышку люка. Несколько пялились под танк.
– Облепили, как муравьи, – улыбнулся я, – сейчас по домам пойдут опрашивать…, чё говорить будем, мишка, а?
Я легонько щёлкнул его в нос.
– А мы тут причём? – медведь наконец разгрыз карамельку и теперь разворачивал другую.
– Вот ты умеешь водить танк? – спросил он меня.
– Нет! – засмеялся я.
– Ну, вот и всё. – Убеждённо сказал медведь, улыбаясь. – Хотя, учись, – добавил он, вдруг становясь серьёзным, – в жизни всё может пригодиться!
ФОНАРИ -
ОДУВАНЧИКИ
– И вот придёт когда-нибудь кто-то большой и сорвёт все фонари, и поставит их в вазу у себя на столе. Они будут там у него тихо желтеть. – Не знаю, откуда это пришло мне в голову.
– Нет, – медведь помотал головой, – нет, если большой, то ведь… мудрый. Он не станет рвать фонари. Они же завянут.
– Почему не станет?! – я хотел спорить, – может и станет…
– Ну, может быть сорвёт один, – улыбнулся медведь и поглядел на заляпанный краской стол.
На моём столе, в стакане тихо фонарел одуванчик. Один. Я сорвал его сегодня утром.
ПУГОВИЦА
Чёрная, круглая. Пуговица. Четыре дырочки. Совершенно случайно, она, выпала из груды моих бумаг. Я – ледяной, утренний, – оттаял. Я утонул в глазах хозяйки этой пуговицы, огромных и светлых. Так и не смог ещё прийти в себя.
– Тебя ещё обязательно кто-нибудь полюбит, – говорила она, и легко трогала языком мои губы. От её имени пахло дикими ромашками, и её короткая жизнь была такой же, обычно-раздавленной.
Я её помнил совсем маленькой, а сейчас всё сжимал в руках теплую живую штучку, которая билась как её небольшое сердце под маленькой левой грудью.
Медведь тронул пуговицу мохнатой лапой, сжал в кулаке и зачем-то прижал к уху. – Тикает, – сказал он, улыбаясь светло и радостно. – Но придётся вернуть, – вздохнул он.
– Почему? – мне сделалось тоскливо.
– Нельзя забирать сердца. – Проговорил он. – Особенно если их забывают случайно!
Так всё, собственно, и вышло. Передо мною таяла рюмка водки. Девочка-ромашка сидела рядом, говорила не со мной. Очень-очень далёкая. Она пришла забрать свою пуговицу, изредка скользя по мне пустотой огромных глаз.
ПОМНИТЬ
С наслаждением вдохнув воздух, я уставился на огоньки города. На безветренном небе маялись звёзды, где-то в углу балкона, поблёскивал глазами медведь.
– Хорошо! – пыхнул я сигаретой.
– Неплохо! – откликнулся медведь, чуть глухо, смотря вверх.
– Да всё нормально, мишка! Милые люди и я… с ними.
– А ты с ними? – спросил медведь и подошёл ко мне.
Мы молчали. Я курил.
– Только вот, – вздохнул медведь, – сейчас кого-то ужасно бьют по почкам в ближайшем отделении милиции…. А кто-то надсадно блюёт желчью и умрёт всего через полчаса от разрыва аорты. – Медведь глянул на часы.
– А ещё…, – продолжал он, – вон в том доме, кто-то лихорадочно-старый шарит по складкам одеяла, прячет старое кольцо. Утром его уже не будет. Кольцо заберут родственники…. – Медведь замолчал.
Сигарета вдруг стала горькой. Пронзительно желтел фонарь.
– Да брось ты! – медведь пихнул меня плечом. – Иди. Они уже пляшут.
На стенах холла корчились тени.
– Просто помни, – попросил он, – обо всём. Даже когда тебе хорошо. Как сейчас.
ЧЕЛОВЕК-ПЛАНЕТА
Кошка прищурила хитрый жёлтый глаз и вздохнула. Лапа её безвольно вытянулась, она вся, как бы обмякла, на плече у загорелого здоровяка. Он сидел напротив меня и улыбался. Автобус дёргало из стороны в сторону, но человек сидел прямо, как скала.
«Индия!» – подумал я, припоминая старое фото, где сосредоточенные тёмные люди с баулами строго смотрели в объектив, облепив старый полуразваленный джип.
– Она никогда не сходит с меня. – Сказал вдруг человек с кошкой, прервав ход моих не очень хороших мыслей.
Я бросил лапать взглядом аккуратную бирюзовую попку в ладонь от моего лица и хмуро глянул на человека-скалу.
«За что это мне?!» – думал я. – «Каждый полоумок считает своим долгом выплеснуть на меня свой бред».
– Я для неё один такой, – заговорил кошконоситель снова, – не представляю, что будет, когда меня не станет. Она ведь даже ест, не сходя с меня. Я для неё – планета!
Он порылся в кармане, горделиво посмотрел на меня и вытащил несколько сухих вонючих зёрен. Кошка заинтересованно открыла глаза. Я молча наблюдал за ними.
«А гадит она тоже не сходя с тебя?» – хотелось спросить прямо в счастливую рожу сумасшедшего здоровяка.
– А как же! Куда же она без меня? – сказал он поднимаясь.
Кошка не без тревоги оглядывала толпу, через которую им предстояло продраться.
– Трудно, конечно, – проговорил человек-планета. – Трудно быть Богом! Но пока справляюсь….
Толпа расступалась перед ними.
– Сдачу возьми! – чуть позже услышал я злобный голос водителя.
– За двоих! – гордо и отчётливо ответил человек-планета.
Автобус дёрнуло, человек спокойно плыл среди толпы уже на улице и улыбался. На плече у него, свесив лапы, дремала кошка.
– Везёт тебе. – В голосе медведя я с удивлением услышал завистливые нотки.
– В чём везёт-то? – не понял я.
– А вон тому, такой замечательный человечище ничего не расскажет. – Я посмотрел туда, куда кивнул медведь.
Под ослепительным солнцем солидный господин укладывал какие-то яркие пакеты в нутро новенького огромного «Мерседеса».
ТРЕТИЙ
Троллейбус наддал, резко взвыл и вдруг остановился.
– Твою мать! – произнёс кто-то небритый.
– Всё. Приехали! – пояснила добродушная тётка в оранжевой тужурке.
Чертыхаясь, салон быстро опустел.
– Ну, а вы чего? – тётка смотрела на нас. Мы с медведем переглянулись.
– Ты торопишься? – спросил я его.
– Да, нет, – неуверенно ответил он.
Ни меня, ни его никто не ждал.
– Можно мы выпьем у вас пива? – спросил я.
– Да мне-то что? – пожала плечами оранжевая тётка. – Пейте!
Чуть позже мы, молча, тянули невкусное пиво, грузная кондукторша шевелила пальцами босых ног, развалившись на сиденье. В окна смотрела ночь пронзительно-синими глазами. В салоне сидели я, мой друг – медведь и был ещё кто-то третий. Он улыбался, и казалось, что время остановилось.
– Вот, блядь, дроссель полетел. – Объявила вдруг оранжевая тётка.
А потом, троллейбус взвыл и с трудом направился к остановке. Мы с медведем внутренне подобрались. Я огляделся, его, третьего, уже не было с нами. Рядом вздыхал медведь, и водил пальцем по тёмному стеклу.
СОНЕТ
За дверью засмеялись соседи. Протяжно и гулко, как гиены. Я задыхался. Сердце частило двойными ударами, плавилось болью, где-то глубоко внутри. С трудом я натянул на себя синий плед. Мне его отдали родители, слишком старый, он им был не нужен. Я закрыл глаза.
– Как всё надоело, – шептал я.
Боль вела себя тихо-тихо. Сердце тоже. Оно вознамерилось отдохнуть. Я вздохнул с облегчением. Синий коридор мне нравился. Двери, двери…, а мне никуда не надо. Я просто иду, и дышится так легко.
Медведь выпрыгнул, появился откуда-то слева. Или справа.
– Фу! – сказал он, стукнувшись об меня.
– А ну, давай отсюда! – приказал он.
– Нет, медведь, – возразил я, – я отсюда никуда не пойду. Какая тишина! Медведь, сроду ещё так не было. Мне так хорошо, мишка.
– Хорошо!? – повторил медведь и заглянул мне глубоко в глаза.
– Ах ты, гад! – услышал я и не успел удивиться.
Это был страшный удар. По-моему в ухо.
– Ну, что ты наделал, скотина!? – я сидел на полу.
С дивана свисал скомканный синий плед. Медведь облюбовал свой любимый стул.
– Зачем? – у меня текли слёзы, – мне было так легко!
Медведь пошевелил ушами.
– Ну, извини, – наконец сказал он. – Я не хотел…, просто ты немножко умер. Почти.
– Умер! – горько откликнулся я. – Я может только жить начинал, а ты!
– Извини! – повторил медведь.
За дверью снова засмеялись соседи. Протяжно и гулко. Как гиены.
ПАТРИОТ
– Я сказал, что ты – голубая русская…, – кошка смотрела на меня, сомневаясь.
– Ну, извини, если не нравится, хочешь будешь британской, а? – кошка, совсем маленькая, косилась теперь на мои башмаки.
От них тонко и пронзительно несло.
– Ну извини, кошка! – я старался быть убедительным. – Ну, чуть соврал.
Иногда ведь хочется, а? Зато я купил тебе корм! Смотри! – пакетик дешёвого корма не сработал. Я толкнул в плечо медведя. – Ну, а ты, чё молчишь? Медведь недовольно покосился на меня.
– Тоже ещё! Патриот хренов…, – ворчнул он.
– Почему, мишка? – недоумевал я.
– Русская, голубая, – протянул он жеманно и закончил. – Пижон! – по-моему он немного ревновал.
– Ну, она же почти русская, почти голубая. – И я посмотрел на кошку. Кошка щурила глаза и стеснялась.
– На себя посмотри…, – бухтел пыльный медведь, – не русский, не голубой… так, чёрт знает что!
Я размазал пот тыльной стороной ладони, задыхаясь от возмущения. Стояла адская жара, и мы все понемногу сходили с ума. Медведь. Я. И только маленькой кошке было всё равно…
ЛОНДОНСКОЕ
Дождь скучал. Все разбежались, спрятались от него, поэтому, когда я вышел он влажно кинулся целовать и облизывать меня…. Промок я насквозь, но, втянув голову в плечи, шёл….
Дождь пританцовывал тонкими струйками ног и радовался. Не мог прийти сам! – злился я. В башмаках уже противно хлюпало. Меня позвали к телефону (раздражённо, между прочим) полчаса назад. Медведь, как всегда настойчиво и мягко попросил встретить его. Площадь Звезды. Чёрт знает, где она, эта площадь Звезды. И вообще, я сомневался, что такая есть в этом городе, но я так часто ходил в те места, которых нет, и никогда не было.
– Ну, где ты!? – фонари спорили с мелкими каплями. Большие мокрые листья уже смирились. Это была совсем небольшая площадь. Из ярко освещаемой телефонной будки высунулся медведь и махнул лапой.
– Медведь, уже почти одиннадцать, – начал я сварливо.
– Кофе? – перебил медведь, и потряс термосом. Я махнул рукой и улыбнулся.
Будка становилась домом. Я курил, приоткрыв дверь, медведь жался носом к стеклу. Фонари пятнились через стекло зыбко и нечётко, тревожно совещались деревья, изредка мелькали зонтиконосители.
– Чего звал-то? – спросил я, чувствуя себя немножко Буддой.
– Дождь. – Коротко ответил медведь.
– А-а, – протянул я. Мне было хорошо. Мимо нас изредка мелькали некрасивые лондонцы.
ГУМАННОСТЬ
Голубь нагло расхаживал по скамейке, косился на меня то одним, то другим жёлтым неподвижным глазом. С десяток его ближайших родственников, в развалку, лениво окружали меня, блистая опереньем как отборная эскадрилья «Люфтваффе». Они чего-то от меня ждали. Делиться джином с тоником с ними я не собирался, справедливо полагая, что этого им не надо.
– Ну, что, птичий грипп?! – я протянул руку к нахальному вымогателю.
Птица сдала назад, однако улетать не спешила.
– Агрессоры! – сказал я, и толпа загомонила или закурлыкала. В общем, подала голос.
«Венеция, блин». – Подумал я и повернулся к медведю. Тот с интересом поглядывал то на меня, то на птиц.
– Не люблю голубей, – сказал я ему. – Я где-то читал, если среди них появляется один раненный, они заклёвывают его до смерти! Представляешь! Жестокие твари!
Медведь молчал.
– А ещё птица мира называется, – я с неприязнью покосился на пернатое сообщество.
– А у вас что, не так? – услышал я в ответ.
Медведь смотрел в сторону.
– И вообще, – продолжил он более внятно, – может они гуманны. Их обществу не нужны инвалиды. А вы…? – медведь замолчал.
Я молчал тоже. Мне нечего было сказать. Голуби продолжали курлыкать, расхаживая вокруг нас.
МОЖЕТ БЫТЬ ПОМОЖЕТ
– И так во всём,