Вот что я слышал:
Некогда Будда, сидя на Скале священного грифа
В Городе Царских Дворцов,
Проповедовал бодисаттвам и ученикам.
Вокруг собрались монахи и монахини
И верующие – мужчины, женщины.
Явились небожители, духи и демоны,
Дабы услышать Священный Закон.
Окружили все драгоценный трон
И не спускали глаз с сияющего лика.
– Ничего себе! – раздался голос. – Написано про монахинь? Уж не про тех ли девочек из Ёсивары, которых мы кличем «монахинями»? Говорят, среди некоторых «монахинь» пошла мода на сероватые белила. Они берут меньше, чем в веселом квартале…
– Помолчи!
Будда приступил к изложению Закона.
Добрые люди, мужчины и женщины,
Признайте свой долг перед добродетельными отцами,
Признайте свой долг перед милосердными матерями.
Человек является в этот мир по закону кармы,
Но порождают его отец и мать.
– Будда поучает, что надо любить маму и папу. Слышали тысячу раз!
– Тише!
– Читай! Мы больше не будем тебе мешать.
Без отца не родится ребенок,
Без матери ему не взрасти,
Дух происходит из отцовского семени,
А плод растет во чреве матери…
Дзюро устроился поудобнее, высморкался и продолжил:
Таинство связи матери и ребенка
Делает материнскую заботу о чаде
Несравненным в мире деянием…
Заметив, что компания подозрительно затихла, Дзюро спросил:
– Слушаете?
– Слушаем… Читай дальше.
Проходят положенные месяцы и дни,
Карма подгоняет рождение человека,
Женщину терзают боли,
Отец бледнеет и дрожит от страха.
Все домочадцы, слуги сбились с ног.
Но вот дитя родилось и положено в траву,
Границ не знает ликование отца и матери.
Мать радуется первому крику младенца,
|
|
Как нищая замирает при виде найденной жемчужины.
Объятья матери – колыбель младенца,
Колени матери – простор для игр.
Грудь матери – источник животворный.
Любовь ее – дарует жизнь.
Без матери беспомощно дитя.
Мать, голодая, отдаст ребенку последнюю кроху.
Без матери чахнет дитя.
– Почему не читаешь?
– Подождите минутку!
– Смотрите-ка! Плачет, как младенец!
Чтение затеяли для того, чтобы убить время, в шутку, но проникновенные слова сутры заворожили всех. Дзюро и еще несколько человек сидели с погрустневшими лицами, глядя куда-то вдаль.
Мать работает в поле в соседней деревне,
Носит воду, разводит огонь,
Толчет зерно, мелет муку.
Ночью она бежит домой.
И слышит крик ребенка.
И сердце ее ликует любовью.
Она спешит к дому.
Ребенок тянется к ней,
Она склоняется над ним,
Прижимает его к себе, целует,
Радость обоих безмерна.
Нет в мире любви сильнее, чем эта…
– Эй, кто там хлюпает?
– Не могу сдержаться, я кое-что вспомнил.
– Сиди тихо, а то и я начну плакать.
В этой компании отчаянных людей запрещались разговоры о любви к родителям. Их восприняли бы как проявление слабости, женской слезливости. Старое сердце Осуги возликовало бы при виде лиц обычно грубых подопечных. Простые, трогательные слова сутры проняли даже громил.
– Все прочитал?
Растет ребенок. Ему два года.
Пока он беспомощен без отца и матери.
Без отца он не знает, как развести огонь.
Без матери он не знает, что нож может порезать палец.
Мальчику минуло три года.
Мать отнимает дитя от груди, он пробует новую еду.
Без отца он не знает, что яд может убить.
|
|
Без матери он не знает, что травы исцеляют.
Родители идут в гости и приносят ребенку
Самые вкусные угощения.
Ребенок растет.
Отец приносит ему одежду,
Мать расчесывает волосы.
Они отдают все лучшее ребенку,
А сами донашивают старое платье.
Сын приводит в дом невесту.
Чужая женщина ему дороже отца и матери.
Молодые не налюбуются друг другом.
Сидят у себя, ласково воркуя.
Стареют отец и мать,
Силы покидают их.
Сын – их единственная опора,
Одна сноха может им помочь,
Но сын не заглядывает к старикам
Ни днем, ни ночью.
Холодно и грустно в их комнате.
Они вроде случайных гостей на постоялом дворе.
Напрасно зовут они сына.
А придет, так бранит,
Что зажились, мол, в этом мире.
Горем наполняются их сердца.
Заливаясь слезами, робко молвят они:
Без нас ты, сынок, не родился бы,
Не вырос бы без нашей любви.
За что теперь, сынок…
Дзюро вдруг разрыдался и швырнул листок.
– Больше не могу… Пусть кто-то другой…
Никто не вызвался дочитать сутру. Заплаканные мужчины лежали, сидели, понурив головы, как потерявшиеся дети.
Необычную сцену увидел вошедший в комнату Сасаки Кодзиро.
Весенний красный ливень
– Где Ядзибэй? – громко спросил Кодзиро.
Игроки ушли с головой в игру, а остальные погрузились в воспоминания детства под влиянием сутры, поэтому никто не ответил.
– Что случилось? – спросил Кодзиро, подходя к Дзюро, которые лежал, закрыв ладонями заплаканные глаза.
– О, я не заметил, как вы пришли, господин.
Дзюро и его товарищи, поспешно вытирая глаза и носы, поднимались с циновок.
|
|
– Вы что, плачете?
– Да… то есть нет.
– Не спятили случаем?
Дзюро поспешил рассказать о встрече с Мусаси, чтобы отвлечь Кодзиро от странной картины, которую тот застал на мужской половине дома.
– Хозяин в отъезде, мы не знали, что делать, Осуги пошла к вам.
Глаза Кодзиро ярко сверкнули.
– Мусаси в гостинице в Бакуротё?
– Да, но сейчас он может быть в доме Дзусино Коскэ.
– Интересное совпадение.
– Почему?
– Я отдал Дзусино свой Сушильный Шест на полировку. Сегодня меч должен быть готов. Я как раз иду за ним и заглянул к вам по пути.
– Вам повезло. Если бы вы сначала пошли в мастерскую, то Мусаси мог бы внезапно напасть на вас.
– Я его не боюсь. Но как же мне увидеть старуху Осуги?
– Я пошлю за ней проворного малого. Она, верно, еще не доплелась до Исараго.
Вечером заседал военный совет. Кодзиро считал, что дожидаться возвращения Ядзибэя бессмысленно. Он выступит в качестве помощника Осуги, чтобы она могла наконец расквитаться со своим недругом. Дзюро и Короку вызвались пойти вместе с ними, хотя особенного толку от них ожидать не приходилось.
У Осуги после прогулки по городу разболелась спина, поэтому выполнение плана решили отложить на следующий день.
На другой день под вечер Осуги выкупалась в холодной воде, вычернила зубы лаком и подкрасила волосы. Оделась в белое белье, приготовленное на похороны. В храмах, которые Осуги посещала, она ставила на белье храмовые печати на счастье, так что исподнее было изукрашено символами храма Сумиёси в Осаке, Оямы Хатимана и Киёмидзу в Киото, Каннон в Асакусе и других, не столь известных святилищ. Священные печати превратили белую ткань в набивную. Осуги чувствовала себя гораздо увереннее под такой защитой.
Старуха тщательно сложила и спрятала за оби письмо Матахати и Сутру Великой Родительской Любви, а в кошелек вложила еще одно письмо, с которым никогда не расставалась. Оно гласило:
«Несмотря на преклонные годы, я провожу дни в странствиях ради великой цели. Меня может убить мой заклятый враг, я могу умереть на обочине дороги. В случае моей кончины прошу чиновников и добрых людей отослать мое тело домой на деньги, которые находятся в этом кошельке. Осуги, вдова Хонъидэн, деревня Ёсино, провинция Мимасака».
С мечом на боку, в белых ноговицах и митенках старуха была почти совсем готова. Стеганый пояс-оби плотно перехватывал кимоно-безрукавку. Поставив чашу с водой на стол, Осуги склонилась перед ней и сказала:
– Пора!
Затем замерла на несколько мгновений с закрытыми глазами. Мысли ее обратились к дядюшке Гону. В дверь заглянул Дзюро.
– Готовы? – спросил он. – Пора в путь! Кодзиро ждет.
– Я готова.
Осуги вышла и села на почетное место перед алтарем. Псаломщик подал ей чашку и осторожно налил сакэ. Налил он также Кодзиро и Дзюро. Все выпили, встали, потушили лампу и вышли.
Многие из людей Хангавары вызвались их сопровождать, но Кодзиро не взял их, они только мешались бы в бою. Когда они выходили из ворот, один из молодых людей высек искры из огнива – на счастье.
Небо затянуло дождевыми облаками, пели соловьи.
Четверо шли по темным улицам, сопровождаемые собачьим лаем. Собаки чуяли зловещие намерения этих людей.
– Кто это там? – спросил, оглядываясь, Короку.
– Ты кого-то увидел?
– Кто-то идет за нами.
– Наверное, кто-нибудь из наших, – успокоил Кодзиро. – Ведь все хотели пойти с нами.
– Они все бы испортили.
Повернув за угол, Кодзиро остановился под карнизом дома.
– Уже пришли? – спросил он шепотом.
– Мастерская Коскэ чуть дальше по улице, на другой стороне.
– Что нам делать? – спросил Короку.
– Действовать по плану. Вы остаетесь здесь, я иду в лавку.
– А что, если Мусаси попытается сбежать через черный ход?
– Не беспокойся. Ни он, ни я не побежим друг от друга. Если он удерет, то ему конец как фехтовальщику.
– Не лучше ли нам расположиться напротив дома? Мало ли что случится.
– Хорошо. Как договорились, мы выйдем с Мусаси на улицу и пойдем рядом. Когда приблизимся к Осуги, я выхвачу меч. Воспользовавшись замешательством Мусаси, Осуги нанесет ему удар.
Осуги переполняла благодарность.
– Спасибо тебе, Кодзиро! Ты так добр ко мне! Ты – живое воплощение Хатимана.
Старуха сложила ладони и склонила голову, словно перед ней и вправду находился бог войны.
В глубине души Кодзиро не сомневался, что делает правое дело. Уверенность в собственной непогрешимости не знала границ.
Когда Мусаси и Кодзиро были юношами, полными молодого задора и надежд, между ними не существовало вражды. Они, конечно, соперничали друг с другом, как принято у равных друг другу. Неуклонный рост славы Мусаси вызывал неприязнь у Кодзиро. Мусаси всегда признавал выдающееся мастерство Кодзиро, но был невысокого мнения о его характере и проявлял осторожность в обращении с соперником. С годами они совершенно разошлись по многим причинам, сказались разгром школы Ёсиоки, судьба Акэми, действия Осуги. Не могло быть и речи о примирении.
Сейчас, когда Кодзиро взял на себя роль защитника Осуги, события с неумолимой быстротой приближались к неизбежному исходу. Кодзиро негромко постучал в дверь.
– Коскэ! Ты не спишь?
В доме было совершенно тихо, но из-под двери виднелась полоска света.
– Кто там? – нерешительно спросили из-за двери.
– Ивама Какубэй дал тебе мой меч для полировки. Я пришел за ним.
– Большой длинный меч?
– Впусти меня!
– Подождите.
Дверь приоткрылась, глаза обоих мужчин встретились. Загораживая дорогу, Коскэ сказал:
– Меч пока не готов.
– Когда же он будет готов? – спросил Кодзиро, отодвигая хозяина с дороги и входя в дом.
– Дайте посчитаю…
Коскэ потер глаза и подбородок и еще больше вытянул длинное лицо. Кодзиро показалось, что над ним смеются.
– Не кажется ли тебе, что ты сильно запаздываешь?
– Я ведь объяснил Какубэю, что не могу точно определить срок окончания работы.
– Я не могу больше обходиться без меча.
– В таком случае заберите его.
– Что?
Кодзиро искренне удивился. Ремесленник не смеет так отвечать самураю. Кодзиро понял, что здесь заранее приготовились к его визиту. Пора переходить к главному делу.
– Говорят, у тебя живет Миямото Мусаси из Мимасаки.
– Кто вам сказал? – подозрительно спросил Коскэ. – Да, он действительно гостит здесь.
– Позови его. Мы с ним давно не виделись, с той поры, как расстались в Киото.
– Ваше имя?
– Сасаки Кодзиро. Он меня знает.
– Передам, но не уверен, захочет ли он вас видеть.
– Одну минуту.
– Да?
– Объясню подробнее. В доме даймё Хосокавы я случайно услышал, что у вас живет человек, который по описаниям похож на Мусаси. Я пришел, чтобы пригласить Мусаси немного выпить и поболтать.
– Понятно, – ответил Коскэ, удаляясь в глубину дома. Кодзиро обдумывал, как поступить, если Мусаси, почуяв неладное, откажется от встречи. Пронзительный вопль прервал его размышления.
Кодзиро буквально вылетел из дома. Его план разгадали и обернули против него самого. Мусаси, конечно, выбрался наружу через черный ход и пошел в атаку. Но кто кричал? Осуги? Короку? Дзюро?
«Не везет!» – подумал Кодзиро, приготовившись к схватке. Он был натянут как струна.
– Рано или поздно, но это должно было случиться, – пробормотал он. Он знал об этом с того дня, когда они встретились на перевале горы Хиэй. И вот час пробил! Если Осуги уже мертва, то кровь Мусаси будет принесена в жертву за упокой ее души.
Кодзиро пробежал шагов десять, когда кто-то окликнул его.
– Короку, это ты?
– Я… я ранен, – простонал тот.
– Где Дзюро?
– Он тоже…
– Где он?
Кодзиро увидел окровавленное тело Дзюро, простертое на земле шагах в тридцати. Готовый к отражению нападения, Кодзиро крикнул:
– Куда делся Мусаси?
– Нет, не Мусаси…
– Что? Ты хочешь сказать, что напал кто-то другой?
– Нет, не Муса… – Голова Короку безжизненно поникла. Кодзиро подбежал к Дзюро и приподнял его за ворот кимоно, липкий от крови.
– Дзюро, кто напал? Куда он побежал? Дзюро жалобным голосом простонал в ответ:
– Мама… прости, зря я был…
– Ты о чем? – раздраженно рявкнул Кодзиро, выпуская его из рук.
– Кодзиро! Кодзиро, это ты? – раздался голос Осуги.
Старуха беспомощно лежала в придорожной канаве, покрытая грязью, соломой и очистками овощей.
– Вытащи меня! – стонала старуха.
– Как тебя угораздило свалиться?
Кодзиро бесцеремонно выдернул Осуги из канавы и, как мешок, бросил ее на дороге.
– Куда ушел тот человек? – проговорила старуха, словно бы вторя вопросу Кодзиро.
– Кто, нападавший?
– Да. Это был тот самый человек, который следил за нами.
– Он неожиданно набросился на вас?
– Да, налетел как смерч. Выскочил из-за угла и поразил Дзюро. Короку не успел вытащить меч, как тоже был ранен.
– Куда он исчез?
– Он оттолкнул меня, я упала и не видела, но шаги удалились вон в том направлении. – Старуха показала в сторону реки.
Кодзиро пересек большой пустырь, на котором торговали лошадьми, и добежал до дамбы Янагихара. За ней виднелись штабеля леса, костры и какие-то люди. Подбежав ближе, Кодзиро увидел, что это носильщики паланкинов.
– Моих товарищей ранил незнакомый человек, подберите их и доставьте в дом Хангавары Ядзибэя в плотницком квартале. Возьмите и старую женщину, – приказал он носильщикам.
– На вас напали грабители?
– А здесь они есть?
– Хватает. Мы их сами побаиваемся.
– Неизвестный побежал в этом направлении. Никого не видели?
– Только что?
– Да.
– Нет. Как с оплатой?
– С вами рассчитаются на месте.
Кодзиро быстро осмотрел штабеля бревен, берег реки и решил вернуться домой. Встречаться с Мусаси без Осуги не было смысла. В последний раз его взгляд скользнул по зарослям павлонии, и он заметил блеск меча. Кодзиро вовремя отскочил, на землю упали задетые клинком ветки.
– Жалкий трус! – крикнул Кодзиро.
– Ошибаешься, – раздалось в ответ, и последовал еще один выпад. Кодзиро отскочил метра на два.
– Если ты Мусаси, то почему должным образом не… Снова сверкнул меч.
– Кто ты? – крикнул Кодзиро. – Ты не обознался случаем?
Кодзиро в очередной раз увернулся. Нападавший понял, что попусту тратит силы. Сменив тактику, он надвигался на Кодзиро, выставив вперед меч.
– Никакой ошибки нет, – с ненавистью проговорил он. – Быть может, мое имя что-нибудь тебе скажет. Меня зовут Ходзё Синдзо.
– Ты из школы Обаты?
– Ты оскорбил учителя и убил моих товарищей.
– По воинскому кодексу ты можешь вызвать меня на поединок в любое время. Сасаки Кодзиро не играет в прятки.
– Я убью тебя.
– Попытайся!
Кодзиро спокойно наблюдал, как сокращается расстояние между ними. Четыре, три метра… Кодзиро распахнул кимоно на груди и положил правую руку на рукоятку меча.
– Смелее! – насмешливо крикнул он противнику.
Издевка слегка поколебала решимость Синдзо, и в этот миг Кодзиро сделал молниеносный выпад. Меч сверкнул и тут же снова был в ножнах.
Синдзо неестественно замер, расставив ноги. Крови не было видно, но было ясно, что он ранен. Левая рука сжимала горло, хотя правая все еще стискивала меч, направленный на Кодзиро.
Синдзо с хрипом выдохнул. За его спиной раздался топот ног. В подбежавшем человеке Кодзиро узнал Коскэ. Избегая ненужной теперь встречи, Кодзиро нырнул в тень. Коскэ подхватил падающего Синдзо.
– Убийство! – крикнул Коскэ. – На помощь!
Кровавый лоскуток отвалился от шеи Синдзо, и потоком хлынула кровь, обагряя кимоно раненого.
Кусок дерева
Еще одна незрелая слива упала с дерева. Мусаси ничего не слышал. Яркий свет лампы падал на его склоненную голову с непокорной гривой жестких волос, слегка отдававших медью.
«Какой трудный ребенок!» – бывало, жаловалась его мать. Упрямство осталось с ним на всю жизнь, как и шрам на макушке от карбункула.
Мусаси резал статуэтку Каннон, погрузившись в воспоминания о матери. Порой ему казалось, что в статуэтке проглядывают материнские черты.
– Все еще работаешь? – раздался из-за фусума робкий голос Коскэ. – Тебя спрашивает человек по имени Сасаки Кодзиро, он ждет внизу. Хочешь с ним поговорить или сказать, что ты уже спишь?
Мусаси едва ли слышал Коскэ.
Стол, колени Мусаси, пол – все было усыпано древесной стружкой. Он резал фигурку богини в обмен на обещанный меч. Задача весьма трудная, потому что Коскэ обладал тонким вкусом.
Когда Коскэ вынул из шкафа небольшой обрубок дерева, Мусаси сразу догадался, что дереву много лет. Действительно, ему было около семи веков. Коскэ почитал обрубок как семейную реликвию, поскольку привез его из храма при гробнице принца Сётоку в Синагэ.
– Мне посчастливилось побывать там, когда храм ремонтировали, – рассказывал Коскэ. – Плотники и монахи рубили старые балки на дрова. Я попросил отпилить мне от балки кусок, потому что не мог перенести бессмысленного расточительства.
Дерево оказалось податливым, но Мусаси нервничал, потому что боялся испортить бесценный материал.
Громко хлопнула садовая калитка. Мусаси очнулся от мыслей и впервые за весь вечер оторвался от работы. «Может быть, Иори?» – подумал он, прислушиваясь. Раздался голос хозяина дома.
– Что стоишь разинув рот? – произнес Коскэ, который ругал жену. – Не видишь, что человек тяжело ранен. Несите его в дом.
Люди затащили Синдзо в комнату.
– Есть сакэ, чтобы промыть рану? Я сбегаю домой и принесу.
– А я за лекарем!
– Спасибо, – с глубокими поклонами поблагодарил помощников Коскэ. – Думаю, он выживет.
Мусаси понял, что случилось нечто чрезвычайное. Смахнув стружки с колен, он спустился по скрипучей лестнице вниз и вошел в комнату, где перед раненым стояли Коскэ с женой.
– Еще не спишь? – удивился полировщик мечей.
Мусаси склонился над раненым, пристально вглядываясь в его лицо.
– Кто это?
– Ходзё Синдзо, сын даймё Авы. Я сам только что признал его. Славный мальчик, ученик Обаты Кагэнори.
Мусаси осторожно приподнял повязку и осмотрел рану, уже промытую сакэ. Чрезвычайно ровный срез обнажал пульсировавшую артерию. Раненый чудом выжил. «Кто?» – спросил себя Мусаси. Судя по ране, меч задел шею в движении вверх при выполнении приема «Полет ласточки».
«Полет ласточки» – любимый прием Кодзиро.
– Известны подробности? – спросил Мусаси хозяина.
– Нет.
– Могу сказать лишь одно – это работа Сасаки Кодзиро.
Поднявшись к себе, Мусаси растянулся на татами, словно не замечая приготовленную рядом постель. Стружки валялись по всей комнате. Мусаси проработал без перерыва сорок восемь часов. Он не учился ремеслу резчика, ему недоставало умения. Его вдохновлял лишь образ Каннон, запечатленный в его сердце, а единственным приемом была способность отвлечься от посторонних мыслей, когда он воплощал в дереве выношенный в сердце образ.
Порой ему казалось, что фигурка удается, что рука пошла легко, но вдруг кинжал срывался, делая неверный срез. От куска дерева в конце концов осталось всего десять сантиметров.
Во дворе пел соловей. Мусаси не заметил, как заснул. Он проснулся через час, полный сил и бодрости. Голова была свежей и ясной. «На этот раз получится», – сказал себе Мусаси. Он спустился во двор к колодцу, умылся, прополоскал рот. Вернувшись к себе, он уверенно взял кинжал.
Теперь он по-новому ощущал дерево. Он чувствовал застывшие в нем столетия. Мусаси знал: если последняя попытка не удастся, то останется лишь кучка стружек. Мусаси работал с лихорадочным упорством, не разгибаясь и не прерываясь, чтобы попить воды.
Небо посветлело, запели птицы, в доме началась утренняя уборка. фусума в комнате Мусаси были закрыты.
– Мусаси, ты жив? – послышался тревожный голос хозяина. Коскэ отодвинул створку и вошел к гостю.
– Не получается, – вздохнул Мусаси, откладывая кинжал. Перед ним лежал остаток заготовки длиной в большой палец.
– Не выходит?
– Нет.
– А где дерево?
– Изрезал. Бодисаттва не пожелал воплотиться в дереве.
Мусаси потянулся. Он чувствовал себя человеком, возвращающимся к действительности из путешествия в загадочный мир озарений и разочарований.
– Не получается, – повторил он. – Надо обо всем забыть и настроить мысли на другой лад.
Мусаси лег на спину и закрыл глаза. Голову заполнил ослепительно белый туман. Душа неслась в бесконечной пустоте.
В это утро почти все постояльцы покидали постоялый двор. Четырехдневная конная ярмарка закончилась. Барышники разъезжались по домам. Теперь несколько недель постоялый двор будет пустовать.
Хозяйка окликнула поднимающегося по лестнице Иори.
– Что тебе? – спросил мальчик.
Сверху ему хорошо была видна проплешина на макушке хозяйки.
– Куда это ты?
– Наверх, к учителю. А что?
– Не задавай вопросов, а лучше скажи, когда ты ушел отсюда?
– За день до позавчера, – ответил Иори, посчитав на пальцах.
– Три дня назад, да?
– Так.
– Хорошо провел время? Уж не лисы ли тебя околдовали?
– Откуда тебе известно? Сама лиса, похоже. – Иори, довольный своей шуткой, поднялся еще на несколько ступеней.
– Твоего учителя там нет.
– Не верю.
Иори взбежал наверх, но скоро вернулся совершенно растерянный.
– Он сменил комнату?
– Не понимаешь? Он совсем уехал.
– Правда?
– Сомневаешься, так посмотри книгу постояльцев. Видишь – «выехал»?
– Но почему? Не дождавшись меня?
– Да. Потому что ты слишком долго болтался невесть где.
– Но… но… – Из глаз Иори брызнули слезы. – Пожалуйста, скажи, куда он ушел?
– Он мне не докладывал. А тебя он бросил, потому что ты непутевый.
Иори выскочил на улицу, беспомощно оглядываясь по сторонам. Почесывая гребнем редкие волосы, хозяйка закатилась хриплым смехом.
– Не суетись, – крикнула она Иори. – Я пошутила. Твой учитель живет напротив у полировщика мечей.
Иори запустил в нее соломенным конским башмаком. С виноватым видом Иори появился в комнате Мусаси, сел в официальную позу и еле слышно произнес:
– Я вернулся.
Он уже заметил сумрачное настроение, царившее в доме, оглядел комнату учителя, заваленную стружкой.
– Я пришел, – повторил Иори чуть громче.
– Кто это? – пробормотал Мусаси, открывая глаза. – Иори.
Мусаси резко сел. Он обрадовался в душе, увидев мальчика, но чувств не выразил.
– А, это ты, – коротко бросил он.
– Простите, что задержался.
Ответа не последовало.
– Простите меня, учитель!
На этот раз извинения сопровождались поклоном, но Мусаси промолчал.
Мусаси встал, затянул пояс и приказал:
– Открой окно и прибери в комнате.
Он вышел, прежде чем Иори успел произнести: «Слушаюсь!» Мусаси спустился вниз и справился о состоянии раненого.
– Спал крепко, – ответил Коскэ.
– Я позавтракаю и сменю тебя. Ты устал, – предложил Мусаси, но Коскэ отказался.
– У меня к тебе просьба, – обратился он к Мусаси. – Надо сообщить в школу Обаты о происшествии, но мне некого послать.
Мусаси пообещал, что отправит Иори или сходит сам. Когда он поднялся к себе, в комнате было чисто.
– Иори, ответ принес?
– Вот он, – бодро ответил Иори, радуясь, что его не ругали. Он извлек конверт из-за пазухи.
– Дай сюда.
Иори на коленях приблизился к учителю и протянул письмо. Сукэкуро писал:
«Господин Мунэнори является наставником сёгуна, поэтому он не может с вами встретиться. Если вы посетите нас по другому поводу, то, вероятно, наш господин сможет повидать вас в додзё. Если вы непременно хотите испытать стиль Ягю, то вам следовало бы встретиться с Ягю Хёго. К сожалению, он отбыл в Ямато по причине болезни господина Сэкисюсая. Разумнее поэтому отложить ваш визит к нам. О деталях договоримся позднее».
Мусаси улыбнулся. Иори, почувствовав, что гроза миновала, непринужденно вытянул ноги и проговорил:
– Их дом совсем не в Кобикитё, а в Хигакубо. Усадьба богатая. Кимура Сукэкуро угощал меня такой едой…
– Иори! – строго прервал его Мусаси, недовольный фамильярностью мальчика.
Мальчик быстро подобрал под себя ноги и ответил.
– Да, господин!
– Три дня слишком большой срок, если ты и заблудился. Что с тобой стряслось?
– Меня заколдовали лисы.
– Лисы?
– Да, господин, лисы.
– Как же ты, деревенский парень, позволил им заколдовать себя?
– Сам не знаю. Совсем не помню, что со мной было.
– Странно.
– Да, господин, я и сам удивляюсь. В Эдо, наверное, лисы коварнее деревенских.
– Согласен, но, по-моему, дело не в одних лисах.
– Лиса выскочила на меня, чтобы заколдовать, я отрубил ей хвост, вот она меня и наказала, – затараторил Иори.
– Тебя наказала не лиса, а твое чувство вины. Посиди и подумай над моими словами. Когда я вернусь, расскажешь мне, что ты придумал.
– Слушаюсь. Вы уходите?
– Надо зайти в одно место по соседству с храмом Хиракава в Кодзимати.
– До вечера вернетесь?
– Если не встречу лису.
Мусаси ушел, оставив Иори размышлять о чувстве вины. Небо было затянуто плотными облаками, которые в сезон дождей удручают глаз.
Покинутый пророк
Пение цикад наполняло рощу вокруг храма Хиракава Тэндзин. Ухала сова. Мусаси подошел к дому Обаты и громко поздоровался, но ему ответило эхо. Вскоре послышались шаги, и из дома вышел самурай с двумя мечами, по виду персона более значительная, чем страж или привратник.
– Кто вы? – спросил самурай, не утруждая себя поклоном.
– Я – Миямото Мусаси. Если не ошибаюсь, это школа военных наук Обаты Кагэнори?
– Да, – лаконично отозвался самурай.
Он, видимо, ожидал, что посетитель пустится в нудный рассказ о том, как жаждет совершенствовать свои знания военного дела.
– Один из ваших учеников ранен, – сказал Мусаси. – Сейчас он на попечения полировщика мечей Дзусино Коскэ, который, должно быть, известен вам. Я пришел по просьбе Коскэ.
– Не иначе как Синдзо! – воскликнул самурай, с трудом подавляя волнение. – Извините меня, я – Ёгоро, единственный сын Кагэнори. Спасибо за известие. Жизнь Синдзо в опасности?
– Утром ему стало получше, но ему пока нельзя двигаться.
– Передайте мою благодарность Коскэ.
– Непременно.
– Отец долгое время болеет, поэтому вместо него занятия вел Синдзо, но прошлой осенью он куда-то исчез. Прошу прощения, что не могу оказать вам должный прием, поскольку в доме никого нет.
– Не беспокойтесь. Скажите, пожалуйста, не находится ли школа во враждебных отношениях с неким Сасаки Кодзиро?
– Да, вражда началась в мое отсутствие, так что я не знаю всех подробностей. Кажется, Кодзиро оскорбил отца, вызвав негодование учеников. Они хотели проучить Кодзиро, но он убил некоторых из них. По-моему, Синдзо дал себе клятву отомстить Кодзиро.
– Теперь кое-что прояснилось. Простите, но хочу дать вам совет. Не вздумайте сражаться с Кодзиро. Его нельзя победить с помощью обычной фехтовальной техники, а в тактике он еще виртуознее. Как боец, оратор и тактик он не имеет себе равных среди здравствующих знатоков военного искусства.
Глаза Ёгоро вспыхнули гневом, что заставило Мусаси еще раз повторить свое предупреждение.
– У вас будет случай продемонстрировать свою гордость, но не стоит рисковать головой из-за пустяка. Не пытайтесь отомстить за поражение Синдзо. Вас постигнет та же участь. Не совершайте глупость.
Мусаси ушел. Ёгоро стоял, опершись о стену, со скрещенными на груди руками.
– Подумать только, вот и Синдзо, – проговорил он дрожащим голосом. Ёгоро вспомнил письмо, оставленное Синдзо, в котором тот сообщал, что отправляется отомстить Кодзиро. Если Кодзиро преуспеет в бою, то Ёгоро больше не увидит еще одного из учеников отца.
Синдзо жив, но его поражение не стало менее унизительным. Школа прекратила занятия, и молва склонилась к тому, что додзё Обаты – сборище трусов или, на худой конец, кучка теоретиков, не имеющих понятия о практике войны. Часть учеников покинула школу. Остальные перешли в конкурирующую школу, где изучали стиль Наганумы, поскольку Кагэнори постоянно болел, и стиль Косю вышел из моды.
Ёгоро решил не говорить отцу про Синдзо. Сейчас оставалось только ухаживать за отцом без надежды на его выздоровление, как считали лекари.
– Ёгоро, где ты?
Ёгоро удивлялся, что голос едва живого отца, когда тот звал сына, звучал молодо и бодро. Ёгоро вбежал в комнату и опустился на колени около постели отца.
– Звал?
Кагэнори сидел, привалившись к раме раздвинутого сёдзи, как он частенько делал, когда его донимали боли в спине.
– Кто тот самурай, который только что вышел из наших ворот?
– Просто посыльный, – нерешительно ответил Ёгоро.
– Откуда?
– Самурай пришел сообщить, что с Синдзо произошел несчастный случай. Имя этого самурая – Миямото Мусаси.
– Он родом из Эдо?
– Я слышал, что он из Мимасаки. Он ронин. Ты его прежде встречал?
– Нет, – ответил Кагэнори. – В нем есть что-то необычное. Я перевидел множество людей за свою жизнь, на поле боя и в обычной обстановке, но лишь немногих назвал бы истинными самураями. Мне нравится этот человек, Мусаси. Хочу с ним поговорить. Позови его.
– Слушаюсь, – послушно ответил Ёгоро и затем недоуменно спросил: – Что в нем необычного? Ты видел его лишь издали.
– Тебе не понять. А когда уразумеешь, будешь таким же стариком, как я.
– И все же?
– Меня восхитила его бдительность. Он пришел в дом к больному человеку, но и здесь не проявил беспечности. Входя во двор, он мгновение помедлил, чтобы оценить обстановку, расположение дома, направление дорожек в саду. Ему хватило одного взгляда. Я поражен. Другие, конечно, подумали бы, что он помедлил из приличия.
– Он, значит, истинный самурай?
– По всей видимости. Беги и верни его!
– Но тебе нельзя утомляться.
– Не беспокойся. Я, может, всю жизнь ждал встречи с таким человеком. Я постигал военные науки не для того, чтобы передавать их безусым мальчишкам. Мою теорию называют стилем Коею, но она только осмысляет те методы, которые применяют прославленные воины Косю. Она отличается от стратегии, которой следуют Такэда Сингэн, Уэсуги Кэнсин или Ода Нобунага, словом, все те, кто воевал за власть над страной. Цель и задачи военной науки изменились. Моя теория предназначена для достижения мира и спокойствия. Ты знаешь кое-что о ней, но кому мне передать ее сокровенный смысл?
Ёгоро молчал.
– Сын, мне надо так много оставить тебе, но ты незрел. Ты, например, не угадал выдающихся качеств человека, которого только что встретил. Ты не тот, кому я доверил бы продолжение своего дела. Я жду момента, когда встречу нужного человека. Учти, цветущая вишня надеется на ветер, который разнесет ее пыльцу.
– Отец, ты еще долго проживешь.
– Так говорит только дитя. Приведи ко мне того самурая.
– Сейчас!
Ёгоро выбежал. Сначала он бросился в том направлении, в котором, вероятно, ушел Мусаси, затем осмотрел территорию храма и вышел на главную улицу Кодзимати, но Мусаси бесследно исчез.
По правде сказать, Ёгоро не слишком горевал из-за неудачи, поскольку сомневался в совершенстве Мусаси. Ему не понравились и предупреждения Мусаси. Он явился только для того, чтобы расточать похвалы Кодзиро.
«Не такой уж я молодой и неопытный», – подумал Ёгоро, вспоминая слова отца.
Мусаси и Ёгоро были ровесниками. Как ни велики таланты Мусаси, они не безграничны. Ёгоро достаточно повидал в жизни, он несколько лет странствовал как ученик боевых искусств, изучал военное дело и прошел строгую школу Дзэн. И вот его отец, увидев со стороны незнакомого человека, сделал вывод о выдающихся способностях чужака да еще захотел, чтобы Ёгоро брал с него пример.
«Отца не убедишь, что я давно уже не ребенок», – с грустью подумал Ёгоро. Он мечтал о дне, когда отец увидит в нем зрелого мужа и отважного самурая. Грустно было сознавать, что такой день может не наступить из-за смерти отца.
– Эй, Ёгоро!
Ёгоро обернулся и увидел Накатогаву Хандаю, самурая из дома Хосокавы. Прежде Хандаю регулярно посещал занятия в школе, но последнее время они не виделись.
– Как здоровье учителя? Постоянно занят, поэтому не мог зайти.
– Изменений нет.
– Я слышал, что Сасаки Кодзиро ранил Синдзо.
– Уже пошли слухи?
– Узнал сегодня об этом в доме даймё Хосокавы.
– Все произошло только прошлой ночью.
– Кодзиро живет у Ивамы Какубэя, от Какубэя слухи и пошли. Даже господин Тадатоси знает.
Ёгоро был слишком молод, чтобы бесстрастно воспринять это известие. Поспешно распрощавшись с Хандаю, он заторопился домой. Он уже принял решение.
Городская молва
Жена Коскэ готовила суп для Синдзо, когда в кухню вошел Иори.
– Сливы уже созрели, – заявил он.
– Значит, скоро запоют цикады.
– Вы что, не маринуете сливы?
– Нет, мы не делаем заготовок, да к тому же на сливы уйдет много соли.
– Соль не пропадет, а вот сливы сгниют. Маринованные сливы могут пригодиться, если случится война или наводнение. Вы заняты, разрешите мне собрать сливы.
– Забавный ты мальчик! Рассуждаешь о наводнениях как старичок.
Иори стоял под деревом с большой деревянной бадьей. Стрекочущая цикада отвлекла его от мысли о наводнении. Иори подкрался и поймал ее. Держа цикаду в кулаке, он испытывал странное ощущение: она была теплой, хотя говорят, что у насекомых нет крови. В минуты опасности, наверное, все живое источает тепло. Иори, почувствовав жалость к цикаде, раскрыл ладонь, и она, треща крыльями, полетела в сторону дороги.
На раскидистом дереве обитали разнообразные существа: красивые мохнатые гусеницы, маленькие голубые лягушки, божьи коровки, спящие бабочки, танцующие в воздухе полосатые мухи. Иори подумал, что жестоко трясти сливу, вспугнув всю живность. Он сорвал первую сливу и отправил ее в рот. Затем осторожно потряс ветку, но плоды почему-то не осыпались. Иори сбивал по одной сливе и бросал в бадью.
– Негодяй! – вдруг завопил Иори и стал швырять сливы в кого-то, прятавшегося за забором, который отделял двор от переулка. Человек убежал.
В окне мастерской появился Коскэ.
– Почему шум? – удивился он. Спрыгнув с дерева, Иори ответил:
– Еще один подглядывал из-за забора. Я запустил в него сливой, и он удрал.
– Что за человек? – спросил полировщик мечей, вытирая руки о тряпку.
– Бандит.
– Не из людей Хангавары?
– Не знаю. Почему они следят за домом?
– Хотят добраться до Синдзо.
Иори оглянулся на комнату, где лежал раненый. Синдзо доедал суп. Чувствовал он себя получше и уже обходился без повязки на шее.
– Коскэ! – позвал Синдзо.
– Как здоровье? – спросил, подходя к нему, оружейник. Синдзо попытался сесть в официальную позу.