Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 2 глава

Незнакомец заворачивает за угол дома в самом кон­це улицы и тут же переходит на бег. Я успеваю заме­тить, что он зажимает рот ребенка рукой. Когда я была маленькой, нас всегда пугали этими ужасными незна­комцами. Помню, как нас учили никогда не садиться в автомобили незнакомцев. Не ходить за незнакомцами, чтобы посмотреть их щенков. Не брать у незнакомцев конфеты.

Теперь им дают длинные медицинские имена, зна­чение которых дети не понимают. Лично меня до сих пор страшит одна только мысль о незнакомцах, хотя мне уже почти тридцать. Не думаю, что современные названия – длинные и непонятные – способны вну­шить детям такой же безотчетный ужас.

Подошвы моих спортивных туфель громко стучат по мостовой. От внезапного выброса адреналина ноет все тело. Мышцы сокращаются резко и болезненно. Я забегаю за угол и вижу быстро удаляющегося Незна­комца с Дугалом на руках. Ребенок вырывается, но мужчина крепко держит его. Незнакомец перебегает дорогу, направляясь к узкому переулку на другой сто­роне.

Через этот переулок я проходила всего однажды и чуть не умерла от страха, постоянно опасаясь на­ткнуться на какой-нибудь труп. Там очень много тем­ных закутков, заборов и калиток, ведущих в малень­кие садики.

Меня тошнит от страха, однако я продолжаю пре­следование. Незнакомец перебегает через улицу и чуть не попадает под машину, увернувшись в самый послед­ний момент. Он бежит быстро, но все-таки медленнее меня. Я несусь вперед, как спринтер, не отвлекаясь ни на что постороннее и не отводя глаз от копны рыжих волос, которые так раздражали меня всего пять минут назад. Теперь я за двадцать семь минут пробегаю пять километров, а год назад не могла добежать до автобус­ной остановки без того, чтобы меня не затошнило. К счастью для Дугала, с тех пор я изрядно похудела. Дей­ствительно, Дуталу очень повезло – год назад, до того как я сбросила вес, у него не было бы ни единого шан­са на спасение.

Где-то у меня за спиной, за оставшимся позади «Гарден кафе», раздаются крики. Мать Дугала зовет сына по имени. Я, не оборачиваясь, бегу дальше.

Теперь я слышу дыхание Незнакомца. Слышу, как он сопит и кашляет всего в десяти футах от меня. Вход в переулок все ближе и ближе. Я несусь изящными скачками, отталкиваясь носками от земли. Руки каса­ются боков, грудная клетка работает, как кузнечные мехи, бицепсы и мышцы ног мучительно болят, но я не останавливаюсь. Теперь на моем теле нет трясущихся жировых складок, которые врезались бы мне в живот и бока.

До входа в переулок остается всего три фута. Я по­чти нагнала Незнакомца, но он вдруг резко останавли­вается и разворачивается ко мне лицом. Я еще двига­юсь по инерции и вижу, что Незнакомец напуган не меньше меня. По его переносице стекает крупная кап­ля пота. Он отнимает руку ото рта Дугала и, сжав кисть в кулак, выбрасывает ее вперед, по направлению к мо­ему лицу. Дугал начинает истошно кричать. Лицо маль­чишки почти такого же цвета, как волосы, а широко раскрытые глаза полны слез и отчаяния. Мы все страш­но напуганы.

Я стараюсь увернуться от приближающегося к мо­ему лицу кулака, но не успеваю. Незнакомец наносит мне скользящий удар по голове. На полной скорости я натыкаюсь на его кулак, как автомобиль в некстати подвернувшийся столб.

Меня ударили первый раз в жизни.

Я с криком падаю на мостовую. Голова раскалыва­ется от такой боли, что я почти ослепла. Стараясь смор­гнуть набежавшие слезы, я все-таки вскакиваю на ноги и, свернув в переулок, вижу Незнакомца, который ус­пел оторваться от меня шагов на двадцать. Он прижи­мает головку Дугала к своему плечу, чтобы хоть немно­го заглушить крики ребенка.

Я бегу следом по грязной асфальтовой дорожке. Ветки разросшихся кустарников хлещут меня по лицу. Все звуки в узком переулке кажутся неестественно громкими – мое дыхание, дыхание Незнакомца, стук наших ботинок по земле, шелест листьев, которые я задеваю на бегу. Незнакомец мало-помалу замедляет ход, переходя на быстрый шаг, а я, напротив, набираю скорость, хоть и прихрамываю от дикой боли, которая пронзает мой висок – тот самый, куда пришелся удар грязным кулаком.

Я хочу крикнуть Незнакомцу, чтобы он остановил­ся, однако от ужаса не могу выдавить ни звука. Мне очень страшно. Страшно обратить его внимание на то, что я женщина и кроме нас двоих в темном и узком переулке никого нет.

Переулок, растянувшийся в длину метров на три­ста, шириной всего-навсего с велосипедную дорож­ку. Разросшиеся с обеих сторон кустарники затеня­ют его ветвями, но солнце светит так ярко, что я от­четливо вижу Незнакомца. Он не сворачивает ни в одну из калиток, чтобы скрыться, и наверняка слы­шит, как мои спортивные туфли стучат по мостовой. Кроме того, он видел и мои тренировочные брюки. Такое впечатление, будто я с самого утра готовилась к тому, чтобы гоняться по улицам города за похити­телями детей.

Мы оба здорово вспотели – и я, и Незнакомец. Пот течет с нас ручьями. Я вижу темные пятна на спине его бежевой спортивной куртки. В воздухе летает целая туча мушек, и пахнет чем-то гнилым.

Почти поравнявшись с похитителем, я протягиваю руку вперед, к Дугалу, и толкаю Незнакомца в спину. Он отпускает ребенка. Мальчик падает на четверень­ки, ладонями и коленками в грязь и палую листву. Не­знакомец теряет равновесие и, ударившись головой о стену, тоже валится на землю. Я лечу следом за ним и падаю сначала прямо на похитителя, а затем скатыва­юсь в грязь. Мы тут же пытаемся подняться на ноги. Незнакомец, прежде чем встать, отползает от меня на четвереньках.

– Черт, – бормочет он себе под нос.

Меня поражает то, что он говорит по-английски. Конечно, он с самого начала выглядел как самый обыч­ный англичанин, но я все равно поражена.

Сердце колотится, как бешеное, в висках стучит. Сзади, метрах в пятидесяти от нас, раздается мужской голос. Он что-то кричит, но я не могу разобрать, что именно. Незнакомец уже встает, а я до сих пор стою на четвереньках.

– Дугал! – кричу я мальчику. – Прячься за меня!

Несчастный ребенок с копной рыжих волос, запла­канными глазками, окровавленными коленками и си­няками от пальцев похитителя бросается ко мне, изо всех сил перебирая крохотными ножками, пока Незна­комец не успел подняться во весь рост.

Я снова слышу, как кричит бегущий в нашу сторо­ну мужчина, и теперь могу расслышать слова.

– Ах ты, больной ублюдок! – орет он. – Ах, ты, сволочь!

Каблуки его ботинок громко стучат по мостовой. Я поднимаю глаза и вижу, что с Незнакомца слетели солн­цезащитные очки, а под ними оказалось лицо самого обычного человека лет сорока пяти, только очень крас­ное, залитое потом и перепачканное землей. Он смот­рит на меня сверху вниз то ли с испугом, то ли с нена­вистью, то ли с отвращением. Затем переводит глаза вверх – туда, откуда доносится угрожающий топот других ног, гораздо больших по размеру, чем мои. Я снова слышу крик бегущего к нам человека:

– Ах ты, больной ублюдок! Сволочь!

Я поднимаюсь на ноги, а Незнакомец делает стре­мительный выпад вперед. Его старый грязный ботинок впечатывается мне в живот. Я ору от резкой боли и складываюсь пополам.

– Сука, – говорит мне Незнакомец, но особой уве­ренности в его голосе не чувствуется.

Дугал начинает плакать. Бегущий по переулку муж­чина, задыхаясь, продолжает кричать:

– Сволочь! Убью!

Похититель разворачивается и бросается бежать по переулку, к солнечному свету, льющемуся с улицы. Я перекатываюсь на бок и, схватившись за живот, мычу от невыносимой боли. Меня никогда раньше не били ногами в живот. Дугал плачет навзрыд и стучит ладош­ками по моей спине. Я кое-как поднимаюсь на четве­реньки. Колени трясутся, живот разрывается от боли, голова раскалывается, а в висках стучит кровь. Я про­тягиваю руки к Дугалу, и ребенок с воем бросается мне в объятия.

Топот огромных ног ближе. Пробегая мимо нас с Дугалом, мужчина немного сбавляет ход, но не оста­навливается.

– Идите обратно, – говорит он нам на бегу и за­кашливается так сильно, что я почти уверена – похи­тителя ему не поймать.

Я отрываю головку Дугала от своей груди и зажи­маю ее между ладонями.

– Тебе больно? – спрашиваю я ребенка.

Дугал, не переставая реветь, утвердительно кива­ет. Я поднимаюсь с колен и беру Дугала на руки, стараясь не обращать внимания на тяжесть в груди и рез­кую боль в ногах, в животе и в висках. Теперь мы идем по переулку в противоположном направлении – туда, откуда пришли.

Дугал немного успокаивается. До конца переулка еще далеко, потому что Незнакомец, убегая от меня, успел преодолеть две трети его длины. Куда похититель собирался бежать? Каков был его план? И был ли во­обще у него план? Может, он просто поддался безум­ному порыву? Воспользовался удачно подвернувшей­ся возможностью?

Наконец, мы выходим из темного переулка на сол­нечный свет, и я шепчу Дугалу на ушко:

– Вон твоя мама, малыш.

Дугал поворачивает заплаканное личико и видит свою высокую обезумевшую от ужаса мать, которая судорожно вцепилась в двух других сыновей. Он сно­ва начинает кричать и вырываться, отчаянно пинаясь ногами. Я осторожно отпускаю его на землю. Дугал бежит к матери, обнимает ее, уткнувшись лицом в грудь, и затихает, а она плачет уже и за себя, и за сына.

Я прислоняюсь спиной к стене дома. Держусь од­ной рукой за живот, другой вытираю пот, заливающий глаза, и стараюсь восстановить дыхание. Проходит все­го пара секунд, и у меня из глаз тоже начинают течь слезы.

Я слышу, как нарастает вой полицейских сирен. Вокруг нас собирается небольшая толпа – людям ин­тересно посмотреть на странную сцену из «мыльной оперы», которая разыгралась у входа в обычный пере­улок. Рядом с визгом тормозов останавливается поли­цейская машина. Я прикрываю глаза ладонью от сле­пящих вспышек ее мигалки; синие огни напоминают неоновые вывески стрип-клубов Сохо. Дверца автомо­биля резко распахивается, сирена прекращает выть, а из радиоприемника сквозь шум помех доносится:

– Мы взяли его.

Я вытираю слезы и мечтаю о том, чтобы меня тоже обняла мама. Я хочу рассказать ей, что противно пах­нущий Незнакомец в разбитых очках сначала ударил меня кулаком по лицу, а потом пнул в живот. Очень обидно, что меня побили. Обидно и страшно при мыс­ли о том, что я сделала. Я преследовала похитителя ребенка. Я бежала за Незнакомцем по темному пе­реулку.

Закрываю глаза руками и, помимо тошноты, под­нимающейся к горлу откуда-то из желудка, чувствую внезапную гордость. Внутренний голос шепчет мне то, что не сразу дошло до моего сознания: «Ты бежала очень быстро».

Меня рвет. Выпитая кружка черного кофе и низко­калорийная булочка с голубикой – все, что я успела съесть на завтрак, – оказываются на мостовой.

Я смотрю себе под ноги и чувствую, что меня про­сто распирает от гордости.

Кэгни прижал больного ублюдка к стене, но не мо­жет ударить поганца. Нет, не потому, что ему этого не хочется. Кэгни с удовольствием растер бы похитителя в порошок, размазал по стенке, разбил в лепешку его нос и губы, чтобы эта сволочь выла от боли, истекая кровью и умоляя о пощаде. Кэгни хотелось бы выбить все зло, которое таится в этой грязной душонке.

К сожалению, он не может этого сделать, потому что полицейский крепко ухватил его за локоть и пыта­ется оттащить от задержанного. Лучше бы полиция позволила ему разрядиться праведным гневом. Сами полицейские не вправе избить ублюдка. По крайней мере, на глазах у собравшейся толпы. Если они тронут эту сволочь, хоть пальцем, их тут же обвинят в неоправ­данном применении насилия по отношению к аресто­ванным, и целая орава дураков и скучающих домохозяек выйдет на улицы с плакатами и транспарантами, протестуя против произвола полиции. Что касается Кэгни, то он не полицейский и потому волен врезать преступнику по первое число. Конечно, потом за это пришлось бы отвечать, однако в данном случае игра, безусловно, стоила свеч. Тем не менее констебль ре­шительно отводит руку Кэгни в сторону.

– Отпустите его, сэр. Позвольте мы сами им зай­мемся. Отпустите.

– Ну что, сволочь? Любишь приставать к детиш­кам, да? Прибить бы тебя прямо здесь и сейчас!

– Простите, – шепчет похититель, и слезы ручья­ми льются по его лицу. – Простите. Я не хотел.

Ярость захлестывает Кэгни огромной волной, но еще один полицейский хватает его за плечо и оттаски­вает от задержанного преступника. Затем похитителя разворачивают лицом к стене и, заломив ему руки за спину, надевают наручники.

– Что бы вы с ним ни сделали, это будет слишком мягкое наказание! Никакой справедливости, черт возьми!

Кэгни сгибается, опершись ладонями на колени, и заходится громким кашлем. Надо же, сказал всего не­сколько предложений – и совсем выбился из сил. В груди такая тяжесть, что трудно сделать вдох, начина­ется сильная изжога. Кэгни заходит в переулок, и там его рвет. Совсем немного. Он вытирает рот тыльной стороной ладони и, держась за бок, прислоняется спи­ной к стене дома.

Ему нельзя бегать. Человеку с таким здоровьем бе­гать категорически запрещено. Для его состояния не придумано медицинского термина. Сам Кэгни опреде­ляет свой диагноз как виски «Джек Дэниеле». Вдоба­вок к этому он страдает «Мальборо», хотя и не сильно. По крайней мере, так считает сам Кэгни. К счастью, ни одна из его болезней не представляет угрозу для жиз­ни. Точнее, ни одна из его болезней не представляет угрозу для жизни, если не бегать по улицам за преступ­никами.

Задержанного усаживают в полицейскую машину и увозят. Кэгни провожает автомобиль взглядом. Из второй машины выходит полицейский и подходит к Кэгни, упершись руками в бедра, как шериф из како­го-нибудь старого вестерна. Такое чувство, что он в любую секунду готов выхватить из кобуры револьвер.

– Сэр, вы можете идти?

Кэгни смотрит на полицейского, похожего на Кэри Гранта, и утвердительно кивает, понимая, что не в си­лах выдавить не звука. Такое чувство, что жара и злость выжгли ему все дыхательные пути от гортани до самых бронхов.

Наконец, он кое-как выдавливает:

– Что вы хотели?

– Вам придется проехать с нами в участок.

– Зачем?

– Чтобы составить протокол.

– Для чего?

– Чтобы мы могли привлечь того мерзавца к ответ­ственности за похищение детей.

Кэгни становится противно, что констебль хочет показать себя приверженцем старых моральных усто­ев, пока его не видит и не слышит никто из посторон­них. Кэгни знает, что в зале суда полицейский ни за что не назвал бы этого мерзавца мерзавцем. В зале суда он лишь нервно оглядывался бы по сторонам – вдруг ря­дом стоит какой-нибудь святоша или политкорректный болван.

– Я могу рассказать вам все, что знаю, прямо здесь, – с усилием выдавливает Кэгни.

Он делает глубокий вдох, из последних сил стара­ясь не упасть на землю, и вновь прислоняется к стене с самым непринужденным видом, какой только может изобразить.

– Я сидел в своей конторе, когда услышал жен­ский крик... – Кэгни делает еще один глубокий вдох и продолжает: – Женщина кричала, что кто-то схватил ее ребенка... – Снова вдох. – Я выскочил на улицу и увидел, что какая-то девица уже преследует похитите­ля, а мать ребенка бьется в истерике... – Лицо Кэгни заливается краской, легкие разрываются от боли. – Что мне оставалось делать? – Он делает паузу, чтобы подчеркнуть сказанное и глотнуть еще немного кисло­рода. – Хотя вам нужно поговорить с той девицей, а не со мной. Когда я нагнал их, ребенок был уже с ней...

Надо успокоиться, черт побери. Успокоиться и не­много отдохнуть.

Кэгни опускает голову и смотрит себе под ноги. Он вдруг сознает, что здорово удивлен происшедшим. В последние годы его редко что удивляет, однако сейчас он действительно удивлен. Та девица просто дура. Ког­да Кэгни пробегал мимо, она лежала, скрючившись, на земле и, возможно, была серьезно ранена. Тем не ме­нее поступок сильный. Глупый, но сильный. Кэгни ут­вердительно покачал головой, а затем потряс ею. Ко­нечно, девице повезло. Она не смогла бы оказать серь­езное сопротивление, если бы маньяк переключился с ребенка на нее. На свете еще остались вещи, которы­ми надлежит заниматься исключительно мужчинам.

– Вы должны проехать в участок для составления протокола.

—Констебль смотрит на него с удивлением, и Кэгни сразу понимает, что у того на уме. «Почему он не хочет стать героем?» – недоумевает глупый полицейский. Он не знает Кэгни – тому совсем не по душе, что пос­ле спринтерской пробежки и разговора с полицией придется еще и ехать в участок. Ему не нужны ника­кие медали.

– Я тут ни причем, – говорит Кэгни. – Обрати­тесь к девушке.

– Если вы так любите оставаться в стороне, сиде­ли бы в своей конторе, а теперь вам придется проехать в участок.

Констебль берет Кэгни за локоть и ведет его к по­лицейской машине. Кэгни не сопротивляется. Он из­расходовал свои силы на целый месяц вперед.

В полицейских машинах ему не доводилось ездить больше десяти лет, но запах здесь ничуть не изменил­ся – запах страха и дезинфицирующих средств. У Кэг­ни появляется чувство, что его арестовали. Машина тормозит перед светофором. Человек из стоящего ря­дом автомобиля заглядывает в салон. Кэгни опускает голову и принимается разглядывать собственные ко­лени.

– Вы сегодня здорово поработали, – говорит по­лицейский с водительского места.

Кэгни не отвечает.

Внезапно оживает рация, и констебль примерно минуту с кем-то болтает, время от времени издавая короткие смешки. Наконец, разговор прерывается громкими помехами, и полицейский, выключив рацию, снова поворачивается к Кэгни. Сейчас они стоят перед пешеходным переходом, пропуская пожилую пару с черным Лабрадором. Старики с собакой переходят ули­цу с таким видом, будто вся дорога принадлежит толь­ко им.

– Не знаю, может, вам в кофе чего-то подмеша­ли? – говорит констебль. – Та девушка тоже ни в ка­кую не хотела ехать в участок. Заявила, что торопится в тренажерный зал, представляете?! Не исключено, что вы спасли ребенку жизнь, а приходится чуть ли не на­ручники вам надевать, чтобы составить протокол!

Констебль смеется. Кэгни смотрит на него с не­скрываемым раздражением. Полицейский отворачива­ется и, покачав головой, бормочет себе под нос, но до­статочно громко, чтобы услышал пассажир:

– Хам...

Кэгни смотрит в окно. Она торопилась в тренажер­ный зал?! Спасла мальчишке жизнь – и собиралась идти поднимать тяжести?

– Черт побери...

Констебль слегка поворачивает голову в сторону Кэгни, а тот громко добавляет для самого себя:

– Куда катится наш мир?

Я нетерпеливо прохаживаюсь перед полицейским участком, дожидаясь, когда приедет вызванное такси. Полицейские собирались отправить меня домой на слу­жебной машине, но я отказалась, заявив, что плачу на­логи не для того, чтобы они в рабочее время катали не­известно кого на служебном транспорте. По правде говоря, мне просто не понравилось сидеть на заднем сиденье за толстой стеклянной перегородкой – дело в том, что я очень плохо в ней отражалась.

Я собираюсь ехать в тренажерный зал, но не пото­му, что я помешана на занятиях спортом, а потому, что хочу немного отвлечься. Хочу забыть о том, что случи­лось сегодня утром. Полицейские в участке все время называли это «происшествием» и в протоколе написа­ли точно так же. Если честно, мне гораздо легче думать о случившемся как о «происшествии». По крайней мере, становится не так страшно... Надо как можно ско­рее выбросить из головы подобные мысли. Не хочу весь день фантазировать о том, что могло случиться со мной и ребенком.

 

В полицейском участке я провела всего пару часов. Там было довольно тихо, совсем не так, как показыва­ют в фильмах; по крайней мере на стенах не висели жуткие фотографии расчлененных проституток. Меня напоили кофе. Полицейские все время шутили и, судя по всему, получали искреннее удовольствие от своей работы. Медицинский осмотр, занявший около часа.

проходил в маленькой комнате с зелеными стенами, неоновой лампой, старой белой ширмой на колесиках и древней больничной кушеткой, которая выглядела так, словно последние несколько лет ею пользовались только на самых веселых подростковых вечеринках.

Во время осмотра я чувствовала себя очень нелов­ко – во-первых, боялась подцепить какую-нибудь за­разу, а во-вторых, смущалась из-за обвисшей кожи на животе, когда меня попросили поднять блузку. Кроме того, я еще долго продолжала плакать. Доктор сказал, что это шок. Молодая женщина-полицейский с густы­ми бровями пару раз взяла меня за руку и назвала очень храброй. От этого я, естественно, разревелась еще сильнее. Я вообще не умею принимать комплименты. Моя рука невольно тянулась к лицу, чтобы прикрыть глаза, из которых с новой силой лились крупные сле­зы, а женщина-полицейский всякий раз опускала ее об­ратно – то ли для того, чтобы измерить кровяное дав­ление, то ли для того, чтобы понаблюдать за моим сму­щением.

От удара грязным кулаком и пинка спортивным ботинком в живот на теле остались всего лишь синяки, не больше. Удивительно. Я была уверена, что у меня непременно сломана какая-нибудь кость или разорван какой-нибудь сосуд. В тот момент, когда похититель бил меня в лицо и пинал в живот, боль казалась просто не­выносимой.

Я сделала все возможное, чтобы ничего не забыть. Я рассказала полицейским об отвратительном запахе, который стоял в переулке и, похоже, успел впитаться в мою кожу, как дьявольский крем. Правда, я сомнева­юсь, что они записали эту часть моих показаний. По­лицейские заявили, что полученные мною травмы ста­нут важной частью обвинения, поскольку доказать вину подозреваемого в похищении ребенка будет слож­но – слишком мало времени мальчик находился у него в руках. Вообще очень странно, что полиции придется теперь доказывать совершенно очевидную для меня вещь каким-то людям, которые сами ничего не видели, а адвокат похитителя сможет заявить присяжным, буд­то все произошло совсем иначе. Скорее всего, защит­ник попытается убедить суд, будто у его клиента слу­чилось временное помешательство. Я сказала полицей­ским, что похититель выглядел скорее напутанным, чем сумасшедшим, но они снова не стали записывать мои слова. Мол, меня вызовут, когда дело получит продол­жение. Впереди был суд, и мне предстояло фигуриро­вать в качестве жертвы насилия. Услышав про жертву насилия, я объяснила полицейским, что похититель не использовал против меня оружия. Они странно на меня посмотрели и опять ничего не ответили, только дали напоследок номер телефона и попросили звонить, если вспомню что-нибудь важное. Еще они сказали, что ско­ро со мной свяжется адвокат и я должна буду побесе­довать с ним, не стесняясь и ничего не скрывая.

Чего я полицейским не сказала, так это того, что регулярно посещаю психотерапевта. Я начала ходить к нему восемь месяцев назад, после того как поняла, что мне нужно не только заниматься спортом, но и вре­мя от времени с кем-нибудь разговаривать. Мне нра­вится обсуждать со своим психотерапевтом разные абстрактные теории, а ему нравится искать связь меж­ду ними и моей повседневной жизнью. Будь у доктора больше пациентов, он вряд ли до сих пор занимался бы такой несознательной особой, как Санни Уэстон, но пациентов у него не так много, поэтому я продолжаю платить ему деньги, а он продолжает меня слушать.

Лично я нахожу наши беседы интересными, хотя доктор не разделяет моего мнения. Он считает, что я говорю совсем не о том, о чем следовало бы. Он счита­ет, что я избегаю реальности и связанных с нею про­блем. Каждую неделю он пытается повернуть разговор в нужном направлении, а я сопротивляюсь как могу. В конце концов, деньги-то плачу я...

Сейчас я точно знаю, что не хочу говорить с докто­ром о случившемся, не хочу снова все пересказывать и даже думать о событиях сегодняшнего утра. Мой соб­ственный поступок кажется совсем незначительным. Наверное, потому, что поступок этот именно мой, а не кого-нибудь другого. Я не собираюсь рассказывать о своих мыслях психотерапевту – это стало бы равно­сильно признанию, что он с самого начала был прав. Если пересказать все, что случилось сегодня утром, ко мне вернется прежний страх. По ночам мне будут сниться кошмары, и я не справлюсь с ними до тех пор, пока заново не выброшу все из головы. Если подумать как следует, то ничего страшного, в сущности, не про­изошло. Инцидент занял считанные минуты, Дугал еще совсем мал и очень быстро обо всем позабудет, а я от­делалась подбитым глазом и парой кровоподтеков на животе.

Я прохаживаюсь взад-вперед перед полицейским участком, затем облокачиваюсь на ограждение и смот­рю на часы. В службе такси утверждают, что их ма­шины приходят по вызову не позднее чем через де­сять минуть после звонка. Наглая ложь. Таксисты при­езжают вовремя или раньше срока только в одном случае – если вы собираетесь в ресторан или на ве­черинку и еще не успели решить, какие надеть туфли. Тут уж они подкатывают к дому и начинают раздражен­но сигналить еще до того, как вы положили телефон­ную трубку.

У меня за спиной раздается глухой неприятный ка­шель. Я оборачиваюсь и, прикрыв глаза от слепящего солнца, вижу, что футах в пятнадцати от меня под ста­рым деревом стоит мужчина. Я тут же узнаю в нем того самого незнакомца, который вместе со мной пресле­довал похитителя. Он одет в толстый черный свитер с высоким воротником и черные брюки. Неужели никто, кроме меня, не слушает прогноз погоды? Сейчас, на­верное, градусов тридцать, а ведь время только-только подходит к полудню. Руки у незнакомца скрещены на груди.

Он высокий – больше шести футов. Что касается возраста, то, скорее всего ему где-то под сорок, хотя трудно сказать наверняка, поскольку он морщится от яркого солнца, а глубокие складки на лице очень силь­но старят человека. В принципе ему может быть и трид­цать лет, и сорок. Хотя вряд ли. Вид у незнакомца та­кой угрюмый, как будто ему стукнула добрая сотня.

Лицо у него до сих пор очень красное – то ли от быстрого бега, то ли просто от жары, не знаю. Вообще он выглядит, как человек, изрядно побитый жизнью. Такое чувство, будто он только что проиграл бывшей жене-алкоголичке тяжбу за право опекунства над ре­бенком или едва вышел из тюрьмы, отсидев пятнадцать лет за преступление, которого не совершал. Интерес­но, как складывалась его жизнь? Откуда такая опусто­шенность во взгляде? Может, он просто устал? Напри­мер, из-за того, что подрался с похитителем...

Лицо с широкими скулами выглядит чересчур блед­ным. Пусть бы вышел из тени и немного постоял под прямыми солнечными лучами!.. Волосы у него темные и короткие, на макушке слегка взлохмаченные. Навер­няка ему приходится бороться с этим непокорным хо­холком каждое утро. Виски припорошены сединой, небольшие бакенбарды тоже. Черты лица правильные, но холодные. Глаза глубоко посажены. Нос определен­но римский.

Стоя у дерева и строго глядя в никуда, этот человек напоминает мне одного из тех голливудских актеров, которых теперь можно увидеть только на старых чер­но-белых фотографиях. Они умудрялись быть жестки­ми, даже грубыми и одновременно выглядеть привлекательными, что в наши дни практически невозмож­но. Незнакомец напоминает мне книгу, которую дав­но никто не открывал и которая хочет оставаться за­крытой. Седина в его волосах – как пыль на обложке.

Что скрывается под его толстым черным свитером, сказать трудно. Жировые отложения или все-таки мус­кулы?..

Сама не замечаю, как пристально разглядываю не­знакомца. Не замечаю до тех пор, пока он не перево­дит взгляд в мою сторону. Наши глаза встречаются все­го на какую-то долю секунды, но этого достаточно, что­бы я почувствовала себя полной идиоткой. Я заливаюсь краской и, торопливо отвернувшись, делаю пару ша­гов вперед, чтобы посмотреть, не едет ли мое такси. К сожалению, дорога пуста.

Он снова кашляет, однако не для того, чтобы при­влечь мое внимание – это не в его власти. Он явно не относится к тем, кто регулярно занимается спортом. Частота моего дыхания восстановилась через несколь­ко минут или даже секунд после происшествия, а его легкие до сих пор не в состоянии работать нормально.

Я оборачиваюсь через плечо, чтобы прикинуть, сколько он примерно весит, и снова встречаюсь с ним глазами. Тут же наклоняюсь и дотрагиваюсь до носков своих ботинок. Не знаю зачем. Просто захотелось что- то сделать, и теперь я чувствую себя полной дурой. Вдруг он подумает, что я пытаюсь привлечь его внима­ние своей задницей или хвастаюсь гибкостью? Навер­ное, я выгляжу очень глупо. Теперь он решит, будто я спасаю детей по утрам специально для того, чтобы зна­комиться с мужчинами. Может, подойти к нему и объяснить, что я всего-навсего пыталась прикинуть соотношение его мускулатуры и жировых отложений? Не знаю. Учитывая обстоятельства, неизвестно, какое из двух объяснений покажется ему более оскорбитель­ным.

И все-таки нужно подойти к нему и объясниться. Если мне придется встречаться с ним в суде, я умру от стыда. Надо пойти и исправить неловкую ситуацию. Я должна показать, что вовсе не нахожу его привлека­тельным. Собственно говоря, это старая привычка, от которой я никак не могу избавиться, – привычка от­казывать мужчине первой, до того как он сам успеет мне отказать.

Я отрываюсь от ограждения, к которому прислоня­лась все это время, проверяю, не остались ли на моих спортивных штанах пятна от утренней рвоты, и наби­раюсь храбрости для небольшого разговора.

Скрестив руки на груди и низко наклонив голову, я решительным шагом направляюсь к незнакомцу. Он снова кашляет. Я поднимаю голову только тогда, когда до него остается всего несколько футов. В тени дерева заметно прохладнее, чем на солнце.

Незнакомец стоит очень прямо. Посмотрев на меня, он быстро отводит взгляд в сторону, как будто в поис­ках какого-нибудь неожиданного спасения. Увы, здесь только два героя – он да я. А что касается меня, я твер­до намерена как можно скорее прояснить неловкую ситуацию.