Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 11 глава

– Санни Уэстон.

– Санни?

—Да.

– Меня зовут Роб. Роб Таггарт.

Свое имя мистер Таггарт произнес с удивительной уверенностью в голосе. Ничего другого он с такой уве­ренностью не говорил. Значит, у мистера Таггарта все- таки имелось то, чем он считал себя вправе гордиться. Комплексы прошлых лет почти забыты. Очень немногие из тех, кто был романтиком в юности, остаются ими и во взрослой жизни. Дети вырастают, становятся обычными людьми, устраивают свою жизнь, остепеня­ются. Школьные будни быстро забываются, когда при­ходит очередь жениться и заводить детей, покупать машины, ездить в отпуск, ходить на работу и получать повышение по службе.

– Очень приятно, Роб, – сказала я. – Чего же вы от меня хотите?

– Ну вообще-то я надеялся поговорить с кем-ни­будь из отдела продаж, с человеком, который получает товары.

– Это я и есть. Я сама управляю своим сайтом.

– Вы?

—Да.

Мистер Таггарт не скрывал удивления. Дядя Хэмф­ри тоже очень удивился, когда узнал про мой сайт. Ко­нечно, Роб Таггарт ничего не знал ни обо мне, ни о моей жизни. Он не собирался осуждать меня. Он просто уди­вился тому, что я в одиночку управляю сайтом, только и всего.

– Что ж, отлично. Тогда у меня к вам просьба. Вы ведь продаете все эти секс-игрушки и знаете, какие товары производятся для девушек и женщин. Вы мог­ли бы рассказать о них моему классу. Мне кажется, если мы хотим предотвратить у девочек раннюю бере­менность, нельзя, черт подери, зарывать голову в пе­сок!

– Это точно, – ответила я.

Должна признаться, мистеру Таггарту из католиче­ской школы для девочек удалось здорово меня удивить. Подобная пылкость так редко встречается в наши дни, что, когда с ней все-таки сталкиваешься, хочется сдав­ленно и смущенно захихикать. Роб твердо верил, что сумеет оградить несчастных десятиклассниц от непри­ятностей, если я покажу им «Неистового кролика» или «Двупалого ласкателя». Конечно, я могу объяснить Робу, что для любой Саманты, Ребекки или Дениз важен не сам оргазм, а тот парень, с которым она может потерять девственность на вечеринке под музыку из дешевого магнитофона. Когда тебе пятнадцать, важно не физи­ческое удовлетворение, а возможность показать по­дружкам засосы на своей шее. Однако если я бы сказа­ла это Робу, у него могли просто опуститься руки. Мне совсем не хотелось, чтобы у Роба Таггарта опускались руки, чтобы он разочаровался в своем начинании. Мне пришло в голову, что наивность может быть настоящим благословением. Я почти чувствовала, как горят мои ла­дони, с которых ежедневно вместе с кожей срывали эту самую наивность. Было бы очень жаль, если бы мистеру Таггарту пришлось испытать то же самое.

– Прислать вам образцы наших товаров? – спро­сила я.

– Нет-нет! Я не могу... Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел, как я... Эти девочки, они ведь уже не дети, по­нимаете? Я бы хотел, чтобы вы сами приехали и пока­зали им свои товары.

– Какие именно?

Я не поняла, что Роб имеет в виду. Сексуальное бе­лье? Порнофильмы? Наручники?

– Ну... Фаллоимитаторы всякие... Вибраторы... Дру­гие игрушки... Вы лучше меня знаете.

Голос мистера Таггарта чуть дрогнул. Мне захоте­лось приобнять его за плечи: «Не надо смущаться, Роб. С какой стати вы должны знать название всех этих приспособлений? Вы можете быть прекрасным любов­ником и не пользоваться секс-игрушками. Конечно, вы не такой, но ведь я могу этого не знать. Точнее, я знаю, однако виду не покажу. Не расстраивайтесь».

– Значит, вы хотите, чтобы я пришла к вам на урок и рассказала о тех товарах, которые продаются через мой сайт?

– Вот именно. Вы не могли бы провести два урока? По понедельникам, в час пятнадцать.

– Господи, какая странная просьба... Ну, наверное, могла бы. А о чем мне им говорить?

– Просто расскажите, как работают все эти шту­ки. Расскажите, какая отличная вещь оргазм!

Мистер Таггарт сконфуженно рассмеялся. Я тоже рассмеялась, хотя чувствовала себя очень и очень не­ловко.

– Роб, еще один вопрос. Вы купите у меня те това­ры, которые я принесу на урок? Я имею в виду, будет ли от всего этого какая-то выгода лично для меня?

– О...

Из мистера Таггарта словно выпустили воздух. Ро­мантичные натуры не любят говорить о презренном металле, однако я деловая женщина, и мне приходится это делать.

–Я могла бы принести каталоги для ваших коллег, – помогла я Робу, – а вы скажите девочкам, чтобы захва­тили с собой немного денег. Вдруг они захотят что-нибудь купить.

– Хорошо, давайте так и сделаем. Правда, я не га­рантирую, что вы наверняка что-нибудь продадите, но девочкам будет интересно.

– Конечно, им будет интересно. Ладно, Роб. Дого­ворились. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон.

– Телефон? Ладно... Почему бы нет...

– На тот случай, если случится что-нибудь непред­виденное и я не смогу прийти.

– Ну конечно. Я понимаю.

Его голос снова дрогнул – в десятый или одинна­дцатый раз за весь разговор.

– А лучше отправьте мне все детали через сайт на электронный почтовый ящик. Так будет удобнее.

– Нет, пожалуйста, я могу продиктовать номер.

– И все-таки лучше по почте. Вдруг я неправильно запишу.

Мистер Таггарт согласился и повесил трубку. В тот же день на мой почтовый ящик пришло письмо, подпи­санное Робом Таггартом. Может быть, Роб ко всем от­носится, как к своим ученикам. Может, ему кажется, будто он способен всех нас чему-нибудь научить.

Итак, я открываю сумку и достаю оттуда пару лист­ков бумаги, исчерканных небрежными каракулями. Я пока не решила, о чем именно рассказывать ученицам католической школы для девочек, но знаю точно – отвечать на вопросы о самом сексе я не стану. И про разные позиции не буду рассказывать. В общем, ника­ких вопросов.

Мобильник начинает вибрировать, а затем звонит. Я смотрю на дисплей и вижу имя Эдриана. Внутри у меня что-то нервно трепещет, совсем как тогда, когда я при­клеивала к животу шесть электростимуляторов, надеясь с их помощью похудеть. Правда, в то время я была по­чти в два раза больше, чем сейчас. Странно, но оптимизм и отчаяние сочетаются друг с другом не так уж редко.

– Привет, красавчик, – отвечаю я на звонок.

– Привет. Как дела?

Эдриан очень необычно разговаривает – растяги­вая слова с какой-то северной медлительностью. Ну а если говорить прямо, то Эдриан постоянно кажется пьяным. Точнее, не столько пьяным, сколько поддатым, как будто он выпил кружки три пива. Я заметила эту особенность совсем недавно и с тех пор никак не могу выбросить ее из головы.

– У меня все отлично. Пью кофе, работаю с бума­гами. А ты чем занимаешься?

– Да так, ничем. Слушай, Санни, хорошо бы пого­ворить...

– О чем? Ты не сможешь пойти со мной на ужин?

– На ужин?

– Да, сегодня вечером. Ты же обещал. Я понимаю, что у тебя могли появиться другие дела, ничего страшного. Просто надо было предупредить меня заранее. Теперь я не успею никого найти вместо тебя...

Мой голос начинает дрожать, глаза наполняются слезами. Эдриан наверняка поймет, что я чуть не пла­чу. Конечно, я сказала ему: «Ничего страшного», ну и что? Когда женщина обижена, она всегда говорит: «Ни­чего страшного». Это самый часто встречающийся об­ман на свете. Словосочетание «ничего страшного» нужно отменить совсем, чтобы люди придумали нако­нец что-нибудь новое или начали говорить друг другу правду.

– Нет-нет, я не отказываюсь идти. Во сколько на­чинается ужин?

– В семь... Если не хочешь, можешь не ходить.

– Санни, я хочу пойти. Хочу, понимаешь? Просто я зайду к тебе пораньше, если ты не против, около ше­сти. Надо с тобой поговорить.

– Ладно. Ты уверен, что хочешь пойти?

– Конечно, уверен. Я очень хочу тебя увидеть.

Я ненадолго задерживаю дыхание. Может, это лю­бовь?

– Ладно... В смысле я тоже очень хочу тебя увидеть. До встречи. Жду к шести.

– Счастливо. – Эдриан кладет трубку.

Ну что ж, не исключено, что сегодняшний вечер окажется не так уж плох. Я смотрю на список намечен­ных дел и с улыбкой вычеркиваю пункты про Эдриана и доклад для католической школы. Теперь остается только позвонить в таможню. Все задания выполнены, галочки проставлены, цели достигнуты.

Номер портсмутской таможни я сохранила в памя­ти телефона еще несколько месяцев назад. Пятерых из двенадцати таможенников я узнаю по голосам. Мы дав­но называем друг друга по имени. После того как не­сколько партий моего товара впервые застряли на та­можне, я поставила себе целью по-дружески сойтись со всем ответственным персоналом, чтобы в случае необходимости ускорить процесс. Обычно, если воз­никали какие-то проблемы, нам удавалось быстро их разрешить. Обычно, но не всегда. Если трубку брала Нэнси Хом, все становилось гораздо сложнее.

Нэнси – вежливая и исполнительная дама вьетнам­ского происхождения. Она очень ответственно подхо­дит к своей работе и выполняет ее прекрасно – если разговаривает с клиентом вживую. Если вы общаетесь с Нэнси по телефону, она понимает не больше пятна­дцати процентов сказанного. И еще она просто помеша­на на незаконном ввозе в страну животных: практиче­ски уверена, что каждый, кто звонит ей по поводу сво­его товара, пытается ввезти в Британию какое-нибудь животное. Обычно ей мерещатся грызуны – хорьки, хомяки, тушканчики... Если трубку снимает Нэнси, я знаю заранее, в какое русло повернет наш разговор. «Плавки» превратятся в «полевок», а «трусы» в «крыс». Тут, к сожалению, ничего не поделать.

Я откидываюсь на спинку кресла, скрещиваю ноги и, чувствуя на лице солнечные лучи, слушаю длинные гудки, которые раздаются где-то в здании портсмут­ской таможни. Раздается щелчок, и я делаю глубокий вдох, на удачу скрестив пальцы. В трубке звучит запи­санный на автоответчик голос инспектора Билла Грегора:

– В настоящий момент мы не можем ответить на ваш звонок. У нас очень большой объем...

Автоответчик внезапно отключается, и в трубке раздается другой голос:

– Алло. Говорит Нэнси.

У меня падает сердце.

– Нэнси, привет. Это Санни Уэстон. У меня Интер­нет-сайт, помните? Мы с вами уже разговаривали пару раз...

– Ах да! Здравствуйте, Санни. Как поживаете?

Она очаровательная женщина. Мне всегда бывает стыдно, что я не хочу разговаривать с ней по телефону.

– Спасибо, Нэнси, у меня все отлично. А у вас как дела?

– Все хорошо, спасибо. Чем я могу вам помочь, Санни?

– Дело в том, что мне должна была прийти партия японского бандажа из Турции. Похоже, она где-то за­терялась.

Я стараюсь говорить очень внятно, чтобы Нэнси не уловила ни в одном из моих слов ассоциации с живот­ными.

– Понятно. Когда должен был прийти товар?

– Два дня назад.

– В каком объеме?

– Четыре коробки.

– Ясно. Что за товар?

– Шелковый бандаж и нижнее белье. В основном трусики. Еще там должны быть майки, комбинации, пояса со всякими лентами и другими штучками...

– Понятно. Что написано на этикетках?

– На тех, которые на коробках наклеены?

– Да. Этикетки.

Я делаю глубокий вдох.

– Там написано... «Шелковые японские игрушки».

На другом конце провода раздается резкий вздох, за которым следует продолжительное молчание.

– Нэнси? Вы меня слышите?

– Санни, а у вас есть необходимые документы для ввоза в страну лягушек?

Мне хочется плакать. И чего я так боюсь этого не­счастного ужина? Разве может быть что-то хуже, чем телефонные переговоры с Нэнси Хом?

Кэгни стоит в коридоре своей квартиры и пытает­ся разглядеть собственное отражение в остекленной репродукции Констебля, которую повесили сюда еще прежние обитатели. Он снимает пальто и перебрасы­вает его через руку. Потом, покачав головой, снова на­девает. Затем наклоняется к репродукции, чтобы раз­глядеть себя повнимательнее. В коридоре горит туск­лая, покрытая толстым слоем пыли лампочка. Стены выкрашены в грязно-кремовый цвет. Кэгни одет во все черное, поэтому его голова выглядит на темном фоне очень светлой и как будто парит над воротни­ком свитера. На верхней губе у Кэгни выступают не­сколько капель пота. Немного подумав, он опять сни­мает пальто, перебрасывает его через плечо, удержи­вая всего одним пальцем, и снова смотрит на отражение в стекле.

– Черт меня побери, – говорит он наконец.

Бросив пальто на стол, Кэгни выходит из квартиры и захлопывает за собой дверь.

Внизу, возле входа в магазинчик, ждет Кристиан – просто воплощение респектабельности в темно-синем костюме. Две верхние пуговицы его голубой рубашки расстегнуты, открывая взору загорелую грудь с редки­ми темными волосками.

В забегаловке рядом со станцией метро полно лю­дей, потягивающих пиво. Кэгни, проходя мимо, смот­рит на счастливчиков с завистью. Отдельные группы туристов и местных жителей, сидящих в пабе, громко хохочут и разговаривают. Кэгни не был в баре уже боль­ше года и едва справлялся с желанием снова окунуться в анонимность, которую дарят такие места.

Несмотря на сгущающиеся сумерки и на то, что до Кристиана целых двадцать шагов, Кэгни видит на лице друга хмурое выражение. Когда до Кристиана остает­ся футов десять, тот заявляет Кэгни:

– Говорю тебе в последний раз, не надо ходить на чертов ужин. Помяни мое слово, добром это не кончит­ся. У меня дурное предчувствие. В последний раз у меня было такое предчувствие, когда мы с Брайаном ходили на мюзикл «Куин».

– Пошли, – отвечает Кэгни и, не сбавляя шага, проходит мимо своего друга.

Кристиан торопится следом, чтобы не отстать.

– А ты что, ничего не взял с собой?

– В каком смысле?

– Ну, бутылку вина, красного или розового... Сей­час такая погода, будто лето еще не кончилось.

– Ничего я не взял.

– Слава Богу, что я взял. Удивительно, какие не­практичные встречаются люди.

Кэгни молча идет дальше.

– А собственно, куда мы? – спрашивает Кристи­ан, когда Кэгни доходит до конца улицы и сворачивает не в сторону парка, а направо – к южной кольцевой дороге.

– Они живут за парком. Пойдем обходным путем.

Кэгни и Кристиан проходят по зеленой Кью-стрит.

От разрозненно стоящих домов из-за закрытых окон и тяжелых дверей со вставками из цветного стекла до­носятся звуки музыки, веселые крики играющих детей, звон хрустальных бокалов и запах копченой индейки.

– Волнуешься? – спрашивает Кристиан.

– Не говори глупостей.

– Знаешь, Кэгни, что как-то раз сказал Оскар Уайлд? Он сказал, что осенью юноши обращаются мыслями к любви.

– Это сказал Теннисон. И речь шла не про осень, а про весну.

– Да? Ты уверен? Мне почему-то кажется, что это был Оскар Уайлд-

– Теннисон. Оскар Уайлд сказал, что мужчина мо­жет быть счастлив с любой женщиной при условии, что он ее не любит.

– Вот уж нашелся эксперт по любви к женщинам! – Кристиан фыркает.

Когда они останавливаются перед дорогой, пропус­кая медленно ползущие «порше» и «фольксвагены», Кристиан подозрительно оглядывает Кэгни с ног до головы, но ничего не говорит. Наконец водитель оче­редного автомобиля – совсем молодой парень – при­тормаживает и делает знак рукой, предлагая им перей­ти через дорогу.

Пройдя мимо разросшегося садика во французском стиле, друзья сворачивают налево и входят в живопис­ную аллею с благоухающими пионами. Откуда-то до­носится аромат черного кофе.

– Вряд ли ужин займет больше двух часов, – гово­рит Кэгни. – Придем, посидим за столом, побеседуем и уйдем.

– Волшебная перспектива, – отвечает Кристиан без тени улыбки.

– Перестань, пожалуйста, я серьезно. И не смей валять дурака за ужином, не ставь меня в глупое поло­жение перед той девицей.

Кэгни говорит, не оборачиваясь к Кристиану и не сбавляя шага.

– Если хочешь, могу прямо сейчас развернуться и пойти домой. Поверь, в пятницу вечером у меня най­дется целая тысяча других дел.

Кристиан останавливается, пытаясь показать, что он не шутит. Кэгни делает еще пару шагов и тоже оста­навливается, глядя перед собой.

– Прости. Я лишь хотел попросить, чтобы ты не ставил меня в глупое положение.

– Это ты можешь поставить меня в глупое положе­ние, а не я тебя. Лично я прекрасно умею вести застоль­ные беседы, а вот ты практически не общаешься с людь­ми. Те, с кем ты знаком больше десяти лет, не считаются.

– Давай не будем препираться, а? К твоему сведе­нию, я умею разговаривать с людьми, когда надо. Не такой уж я отшельник.

Они идут дальше.

– Ты с людьми не разговариваешь, Кэгни. Ты гово­ришь им колкости. Ты относишься к людям с пренеб­режением.

– Такой уж у меня характер.

– Характер, не характер, а ничего приятного в этом нет. Если хочешь понравиться девушке...

– Бога ради!

Кэгни повышает голос и останавливается, с гневом глядя на Кристиана, но последнего это ничуть не сму­щает. Кэгни понижает голос:

– Мне плевать, что она обо мне думает.

– Девушки ценят хорошее чувство юмора, – не­возмутимо продолжает Кристиан. – Или хорошо на­качанный пресс. Поскольку пресса у тебя нет, придет­ся делать ставку на юмор.

– Во-первых, ты не видел, какой у меня пресс. Во- вторых, чем лучше знаешь человека, тем меньше его уважаешь.

– Признайся, Кэгни, ты запал на нашу прелестную Санни. Не пытайся спрятать чувства за притворной холодностью, не поможет. Кстати, что за чудесное у нее имя – Санни.

– Ни на кого я не западал. И имя у нее дурацкое.

– Кто бы говорил про дурацкие имена! Если что-то выбивает человека из равновесия, Кэгни, он всегда это чувствует. Тебя явно что-то выбило из равновесия, по­этому ты в таком дурном расположении духа.

– Кристиан, я почему-то думал, что после стольких лет знакомства ты должен понимать – мне гораздо лучше, когда я один. Мне никто не нужен.

– Не обманывайся. Ты притворяешься, что обре­кать самого себя на одиночество круто и весело. Оди­ночество – это глупо и неразумно. Мужчине нельзя долго быть одному.

 

– Что-то я не вижу, чтобы ты сам собирался завес­ти семью.

– Если ты присмотришься повнимательнее, то за­метишь, что я пытаюсь. Мне уже сорок, Кэгни. Я хочу остепениться, завести постоянного партнера. Нельзя всю жизнь валять дурака, даже если хочется. Я живу один лишь потому, что пока не встретил мужчину сво­ей мечты. Запомни, Кэгни, храбрый человек ищет сча­стье, а не прячется от него.

Кэгни открывает рот, чтобы ответить, и тут же за­крывает, не сказав ни слова.

– Нет ничего страшного в том, чтобы быть самим собой, Кэгни. Нет ничего страшного в том, чтобы быть обыкновенным. Если встречаешь человека, который тебе нравится, нечего строить из себя злобного нелю­дима.

– Мне ничего строить не приходится. Все уже дав­но построено, причем не мной.

– Господи, Кэгни! Мы что, не можем просто пого­ворить? Нельзя ненадолго обойтись без твоих дурац­ких шуточек? Перестань лицемерить. Ты хоть раз в жизни признавался кому-нибудь, что ты чувствуешь на самом деле? Я же вижу, тебе самому это нужно, черт побери! Ты вовсе не такой унылый и раздражительный, каким хочешь казаться. Ты абсолютно нормальный парень, даже симпатичный. Не думай, что только внеш­ность делает тебя интересным. Если бы ты позволял лю­дям узнать себя поближе, они относились бы к тебе гораздо лучше. Не отталкивай их от себя. Особенно Санни Уэстон...

Кристиан говорит, энергично размахивая на ходу руками и сбивая увядшие цветы с веток неопрятно ра­стрепанных кустарников. Мостовая по всему пути его движения усыпана опавшими лепестками. Кэгни рука­ми зря не жестикулирует, а размахивает ими в такт ходьбе, как хорошо тренированный солдат.

– Что ты вообще о ней знаешь? – спрашивает он Кристиана. – Какие фильмы она берет в прокат? По-моему, она весьма ограниченная особа. Пустышка, по­мешанная на идиотских диетах! Поверхностная и глу­пая как пробка.

– Поверхностная? Подумайте только! И с каких же пор вы сами, месье Джеймс, стали образцом глубоко­мысленности? Если человек строит из себя умника, не факт, что он является таковым на самом деле. Любой мужик может засунуть себе в трусы свернутый носок, Кэгни. Это еще не значит, что у него член длиной два­дцать пять сантиметров.

– Черт побери! Неужели у вас, ребята, все разго­воры сводятся к сексу?

Кэгни тут же морщится от собственной бестактно­сти.

– Я использовал невинное сравнение, – отвечает Кристиан. – А слова «у вас, ребята» недостойны при­личного человека.

– Чего ты от меня хочешь, Кристиан? Чтобы я сме­ялся над ее шутками? Чтобы плакал, если она начнет вспоминать старые добрые деньки? Или очаровывал ее своей чувствительностью? Что за ерунда!

– Ну, одной только внешностью ты ее сердце не завоюешь, Кэгни. У нее наверняка широкий выбор. Вот в прошлом году ты заполучил бы мисс Уэстон без осо­бых усилий – хватило бы чуть приподнятой брови. Сейчас совсем другое дело. Девушки с такими фигур­ками долго в одиночестве не остаются. У вас с ней осо­бые отношения, вот и воспользуйся преимуществом, пока не поздно. Иначе ее завоюет какой-нибудь дру­гой парень, гораздо менее достойный, чем ты. Погово­ри с ней, Кэгни, не робей. Тебя не убудет.

Кэгни, сам того не желая, улыбается. Кристиан очень хорошо его знает. Чересчур хорошо.

– Красноречиво с тобой разговаривать буду бро­вями, будут нам речь заменять пальцы и чаши с ви­ном.

– Ну и кого ты мне тут процитировал? – с улыб­кой спрашивает Кристиан.

– Овидия.

– По крайней мере хоть что-то эротическое в тебе осталось, пусть только поэзия. Но имей в виду, что со времен Овидия в любви многое изменилось. Теперь в этом деле требуются храбрость и инициатива. Если хо­чешь, чтобы тебя заметили, нельзя скромно держаться в сторонке.

– Очень жаль, Кристиан, потому что для меня нет ничего хуже, чем лезть незнакомому человеку в душу, как в ванну.

– Теперь так принято! – восклицает Кристиан и, взмахнув рукой, задевает ветку гибискуса. Воздух тут же наполняется сладковатым лавандовым арома­том.

– Гадость какая, – морщится Кэгни, отгоняя от себя осу.

Выйдя из парка, друзья останавливаются перед трех­этажным домом – большим и добротным, хотя и не­много запущенным. Взглянув на оконные рамы с об­лупленной краской и покосившуюся табличку на две­ри, Кэгни сразу понимает, что хозяин дома из тех, кто головой работает гораздо лучше, чем руками. Все его попытки сделать какую-то работу по хозяйству навер­няка заканчивались отбитыми пальцами и уязвленным самолюбием. С другой стороны, у хозяев не хватает времени или желания пригласить специалистов, кото­рые починили бы и покрасили все, что нужно починить и покрасить в их чересчур большом семейном гнезде. Представители среднего класса нередко запускают свои дома. Большинству местных жителей, не обделен­ных ни деньгами, ни интеллектом, явно недостает прак­тичности и обычного здравого смысла.

Кэгни и Кристиан стоят перед покосившейся калит­кой, не спеша входить в маленький садик, заросший цветущими сорняками, зато с красивой дорожкой по­середине.

– Нельзя затащить девушку в постель, для начала с ней хоть немного не поговорив, – назидательно объяв­ляет Кристиан.

– Я не собираюсь... – Кэгни внезапно умолкает. – Чушь! Я ждал Лидию целый год.

– Ты уже рассказывал. Ну ждал ты ее, и что в итоге? Столько времени зря потратил!.. Ладно, Кэгни, хватит болтать. Пора.

Кэгни совсем не тянет идти в дом.

– Неправда! Мои родители прожили вместе пять­десят лет только потому, что сдерживались, не позво­ляли себе распускаться. Они обращались друге другом очень бережно. Улыбались. Разговаривали. Каждый день совместной жизни узнавали друг о друге что-то новое. Но я готов поспорить на тысячу фунтов, что, когда мама умерла, отец не смог бы сказать, какой у нее был знак зодиака. И правильно! Нечего вываливать на людей всякую чепуху!

– Кэгни, ты очень старался устроить свою личную жизнь, и у тебя ничего не вышло, но мы оба знаем, что предыдущие жены просто не подходили тебе. Идем, нам пора.

Кристиан открывает калитку, однако Кэгни хвата­ет его за руку и не дает войти.

– У меня ничего не вышло?! А тебе не кажется, что это чересчур мягко сказано, черт подери?!

– Ну ладно, ладно. Я признаю, что ты очень сильно пострадал от женщин. Что дальше? На нас из окон смотрят дети!

 

Кристиан кивает головой в сторону окна, в кото­ром из-за тяжелых занавесок появились два детских личика. Малышня с интересом наблюдает за тем, как перед их домом спорят два высоких незнакомых че­ловека.

– К черту детей! Я уже три раза разводился! Три совершенно разные женщины, у которых не было друг с другом ничего общего, бросили меня в течение пер­вого года нашей совместной жизни! Энни вообще по­дала на развод всего через три недели после свадьбы!

– Ну что ж, не повезло тебе, Кэгни. Такое бывает.

Кристиан поворачивается к детям и, беззвучно ска­зав им: «Мы сейчас придем», озорно показывает язык.

– Не повезло?! Это было не невезение, а настоя­щее безумие!.. Хотя нет! Настоящим безумием была бы попытка начать все с самого начала!

– Нет, Кэгни, безумие – заботиться только о са­мом себе.

– Я не дурак, Кристиан.

– Конечно, не дурак, но ты всегда западаешь на один и тот же тип женщин. Вспомни, и Грейси, и Ли- дня, и Энни – все на одно лицо. Я видел их фотографии. Господи! Они даже волосы красили в один и тот же цвет – арктический блондин. Тебе нужно найти милую умную девушку, а не очередную снежную ко­ролеву, которая тобой попользуется, а потом подотрет­ся! Тебе нужна девушка с головой на плечах! С харак­тером! Такая, как Санни Уэстон, например.

– К черту твою Санни Уэстон! Разве я виноват, что мне не нравятся мегеры? Что тут странного? И что пло­хого в том, что я предпочитаю красивых блондинок? Разве меня можно в этом винить?

– Конечно, можно! Сначала ты убеждаешь себя в том, что за прекрасной внешностью и ледяными взгля­дами таится добрая душа. Когда ты понимаешь, что это не так, ты сам себя начинаешь винить, жалеешь, что влюбился в красивую пустышку. Потом мрачнеешь и замыкаешься в себе. Проходит немного времени, и тебя бросает очередная жена!

– Вот именно! Они от меня уходят, не я от них! Все, достаточно. Я не собираюсь в очередной раз повторять одну и ту же ошибку. Пускай я один, но это мой соб­ственный выбор. Мне нравится то, как я живу.

Кристиан вздыхает и входит через калитку в сад. Кэгни идет следом. Они останавливаются перед дверью в дом, но ни один, ни другой не спешат взяться за мед­ный дверной молоток и постучать.

– Я никому не позволю сделать из меня дурака, – говорит Кэгни шепотом.

– Ты со мной разговариваешь или сам с собой?

– Я не хочу, чтобы все началось сначала, Крис­тиан.

– Тогда ты больше никогда не влюбишься, Кэгни. Никогда. По-моему, знать, что в твоей жизни больше не будет любви, это настоящий ад.

– Ну, значит, я отправляюсь в ад. Любви мне да­ром не надо. Слава Богу, я вырвал из себя ростки этого чувства раз и навсегда.

Кристиан берется за молоток. Кэгни кажется, что удары молотка предзнаменуют крупные неприятнос­ти, ждущие впереди.

За дверью кто-то кричит: «Уже иду!», и две малень­кие головки в окне скрываются за шторами.

Кэгни с Кристианом смотрят на свои ботинки и тер­пеливо ждут. Слышно, как кто-то сбегает по деревян­ной лестнице. Кристиан поворачивается к Кэгни:

– Веди себя хорошо.

Кэгни глубоко вздыхает.

– Сделаю что смогу.

Я так долго жила исключительно своим воображе­нием, представляя себя страстно влюбленной и столь же страстно любимой, что теперь сложно разобрать­ся, какие из моих чувств искренние, а какие существу­ют только в фантазии. Мне трудно разобраться, дей­ствительно ли я влюблена или только мечтаю об этом. Я очень долго грезила о человеке, который сумеет про­бить мою эмоциональную броню. Я представляла, как возлюбленный уходит утром на работу и больше ни­когда не возвращается. Я старалась поплакать о ком-нибудь даже тогда, когда плакать было совершенно не о ком. Я бесконечное количество раз брала напрокат в магазинчике у Кристиана одни и те же фильмы – «Грязные танцы», «Красотка», «Офицер и джентль­мен». Я смотрела на то, как влюблялись и застенчивая девушка, и озлобленная женщина, и наивная прости­тутка. Они влюблялись, потому что любовь – это та­кое чувство, которое приходит ко всем. Даже к таким, как они. Я была всеми героинями одновременно, толь­ко немного толще. Я ждала, когда появится прекрас­ный принц и увезет меня на белом коне. Ждала, когда моя жизнь превратится наконец в сказку и закончится так, как положено кончаться всем сказкам. Ну, а если сказок в реальной жизни не бывает, то что я делала все эти годы? Жила пустыми, несбыточными мечтами?

Мне следовало забыть о мечтах и сказках, когда сегодня вечером, без двух минут шесть, я открыла дверь Эдриану. Он улыбнулся, и мое сердце забилось силь­нее. Мы поцеловались. Если бы весь мир в тот момент задержал дыхание и забыл выдохнуть, это был бы очень счастливый конец.

Я посмотрела на часы. Пять минут седьмого. Эдри­ану понадобилось всего семь минут, чтобы сказать мне то, что он хотел сказать. Три недели и семь минут.

– Повтори, пожалуйста, – попросила я расте­рянно.

– Я все еще помолвлен, – часто кивая, повторяет Эдриан.

– Ничего не понимаю. Как ты можешь быть помолв­лен? Мы ведь с тобой три недели встречаемся...

– Ну вообще-то мы виделись всего несколько раз...

– А в каком смысле «все еще» помолвлен? В прош­лом году ты не был ни с кем помолвлен.

– Где-то через полтора месяца после того, как ты уволилась, я снова встретился с Джейн, и мы сошлись. Ну и закрутилось...

– Джейн? Та, которая преподавала физкультуру?