Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 16 глава

Доктор улыбается и мягко говорит:

– А может, люди признают, что не следует без вес­кой причины менять свою внешность.

– Вряд ли, – отвечаю я с сомнением. – Хотя кто знает. Вдруг найдутся люди, которые поднимут восста­ние против тех, кто навязывает окружающим стандар­ты красоты. Злодеев приговорят к страшной смерти, и их диктатура закончится. Людям запретят менять свою внешность, будь то прокалывание ушей юной модели или пересадка кожи пострадавшему при пожаре. Все будут такими, какие они есть от природы, потому что внешность – это проявление нашего внутреннего мира, самой его сущности. Никто не станет делать себе искусственный загар и стремиться к тому, чего нельзя достигнуть.

– И что случится потом? – спрашивает доктор, за­интригованный нарисованной мной картиной.

– Потом все космонавты, летающие в космических кораблях по земной орбите, посмотрят вниз и увидят, как целые города вдыхают воздух полной грудью и об­легченно выдыхают. Этот вздох облегчения будет слы­шен даже в открытом космосе. Люди наконец-то смо­гут расслабиться и жить спокойно.

Я говорю, глядя в окно на белку, взбирающуюся вверх по дереву. По улице проезжает красный автомо­биль – проезжает медленно, наверное, ищет место для парковки. Доктор смотрит на меня и молчит, а я уже не помню, что сказала несколько секунд назад.

– Передо мной сейчас очень непростой выбор – остаться худой или вновь располнеть до прежних раз­меров. Я могла бы отбросить все ограничения и есть сколько душе угодно. Правда, голода я не чувствую, желудок у меня как будто усох. Достаточно пяти ложек, и я уже сыта до отвала. Сейчас я не могу съесть даже пятой части того, что съедала на обед всего год назад. Я недавно была в гостях у мамы и поела у нее жаркого, так меня чуть не вырвало. В детстве я могла есть мами­но жаркое в неограниченных количествах, таскала из холодильника то, что оставалось после обеда, а потом заедала все пакетиком чипсов и упаковкой шоколад­ного драже. Я больше не могу поглощать пищу в таких количествах, но почему-то до сих пор хочу. Получает­ся, что, похудев, я отказалась от одной гарантии безо­пасности, а другую так и не нашла...

Я смотрю на доктора в надежде увидеть по выра­жению его лица, о чем он думает. К сожалению, лицо у доктора остается совершенно непроницаемым. И к своему блокноту он не прикасался уже минут пят­надцать.

– Что, никак не можете отойти от перемены часо­вых поясов?

– Нет, все нормально.

– Вы почти ничего не говорите.

– Зато вы говорите много, – отвечает доктор с улыбкой.

– Ну, я уже закончила. Теперь ваша очередь.

Я закидываю ногу на ногу, вытянув их вперед, а руки скрещиваю на груди.

– Как развиваются ваши отношения с Эдрианом? – спрашивает доктор, даже не заглянув в записи.

Я закатываю глаза и громко вздыхаю.

– Сама не знаю. Просто не знаю.

Мне вдруг становится скучно. Меня раздражает то, как трудно стало говорить об Эдриане и наших с ним отношениях. Я не могу сформулировать свои мысли, которые выстраиваются у меня в голове в длинную оче­редь и путаются. Я пытаюсь подыскать слова, несколь­ко раз открываю и снова закрываю рот и, наконец, выдавливаю:

– Эдриан... мы с ним... в общем...

Почесав нос, я закидываю руки за голову. Доктор смотрит на меня и молчит. Я поворачиваюсь и замечаю, что у него шелушится лоб – маленькие белые чешуй­ки отслаиваются от загорелой кожи. Я отвожу взгляд в сторону. Побарабанив пальцами по дивану и оглядев еще раз комнату, я решаюсь наконец признать то, что со всей очевидностью поняла совсем недавно.

– Он мне надоел. Эдриан мне надоел. Довольны? Вы это хотели услышать? Конечно, с моей стороны очень некрасиво так говорить, но ничего не могу поде­лать. Я устала от Эдриана. Когда дело касалось только меня и моих лишних килограммов, все было гораздо проще, не так эмоционально, не так утомительно. Кста­ти, Эдриан помолвлен – не со мной. Признался на про­шлой неделе. Мы с тех пор не виделись, но он постоян­но звонит, оставляет сообщения на автоответчике. Я не знаю, что делать. Не понимаю, что чувствую, – сего­дня мне одно кажется, завтра–другое. Вы не представ­ляете, как я устала постоянно думать об одном и том же. Устала постоянно гадать, что думает Эдриан. У меня такое чувство, что я никак не могу сосредоточиться, ра­зобраться в своих мыслях и вообще в своей жизни. Я бы не сказала, что он прямо-таки испортил мне жизнь, однако беспокойства из-за него очень много. И мне это совсем не нравится.

Доктор откашливается и закидывает ногу на ногу.

– Таким образом, вы хотите сказать, что ваши от­ношения с едой устраивали вас гораздо больше, чем отношения с Эдрианом?

– Ну, примерно так.

– Но ведь люди не сандвичи, Санни. Это и делает отношения с людьми такими интересными. Вы не про­сто потребляете их, вы с ними общаетесь, взаимодей­ствуете. Учитесь у них, в конце концов, а они учатся у вас. С каждым новым человеком, которого вы встреча­ете на своем пути, отношения будут строиться иначе, чем с остальными. В этом их особая прелесть.

– Значит, говорите, люди не сандвичи? – спраши­ваю я.

–Д а,–отвечает доктор, спокойно глядя мне в глаза.

– Вам нравится такая аналогия?

– По-моему, она прекрасно отражает высказанную мной мысль. – Доктор по-прежнему не сводит с меня глаз.

–А ведь вы так и не показали мне свои документы об образовании, – замечаю я.

– Ну а как развиваются отношения с Кэгни Джейм­сом? – спрашивает доктор.

Конечно, я не стану требовать у него документы. И так понятно, что он гораздо умнее меня.

– Не знаю, – отвечаю я, невольно распрямив спи­ну, и тут же стараюсь вновь ссутулиться. На всякий случай.

– Разве он не приходил на тот ужин, куда вас при­глашали?

– А вы много чего понаписали в своем блокноти­ке, да?

Я натужно улыбаюсь широкой неискренней улыб­кой.

– Значит, не приходил? – переспрашивает доктор.

– Приходил, но это было на прошлой неделе. С тех пор мы с ним не виделись, и никаких отношений меж­ду нами не завязалось.

– Ну а как прошел ужин?

Я смахиваю с брюк воображаемую пылинку и от­вечаю самым непринужденным тоном:

– Прекрасно. – И улыбаюсь доктору во весь рот.

– Прекрасно?

– Прекрасно, – отвечаю я, кивая головой, и улы­баюсь еще шире.

– Ну, а если бы я попросил вас ответить немного поподробнее? Как бы вы описали свои чувства?

– Я бы сказала, что посетила званый обед, а зва­ные обеды – это вам не какие-нибудь сандвичи.

Я подмигиваю доктору и тут же об этом сожалею. Что со мной такое происходит?

– Ладно, Санни. Если ужин прошел прекрасно, то можно сказать, что он был спокойный и приятный?

Я сама чувствую, как меняюсь в лице, и понимаю, что доктор тоже заметил перемену. Да что же это та­кое? Зачем платить деньги психотерапевту, если не отвечать на его вопросы искренне? Какой смысл скры­вать от него свои чувства, а потом невольно себя выда­вать?

– Был ли вечер спокойным? – переспрашиваю я.

– Да, – подтверждает вопрос доктор.

– Нет, не был.

– Понятно. Ну а приятным он был?

– Не сказала бы, – честно признаюсь я.

– И все-таки вы утверждаете, что ужин прошел прекрасно?

– Ну, может, «прекрасно» – не совсем подходя­щее слово...

– Тогда какое бы слово вы подобрали, чтобы опи­сать тот ужин более точно? – спрашивает доктор и берет в руки блокнот и карандаш.

– Наверное... кошмарно. Или отвратительно. Во­обще там было как-то некомфортно. Эдриан полве­чера провел в другой комнате, болтая по телефону со своей невестой. Отец Дугала демонстрировал маль­чика гостям, как какую-то вещь, которую они чуть не потеряли. Ну, а что касается Кэгни Джеймса... мы с ним...

Я отворачиваюсь к окну и смотрю на улицу. Мы с ним – что? Поспорили? Поругались? Категорически не сошлись во мнениях? Возненавидели друг друга? Я видела этого человека всего три раза в жизни и думаю о нем, не переставая. Мы с ним полные противополож­ности, но сегодня утром, мечтая о Кэгни, я испытала самый удивительный оргазм за всю свою не такую уж долгую жизнь.

Я поворачиваюсь к доктору в поисках поддержки, однако снова ее не получаю.

– Я бы сказала, что мистер Джеймс не верит в пси­хотерапию.

Доктор ухмыляется.

– По-моему, –добавляю я, – он считает, что люди, которые ходят по психотерапевтам, зря тратят деньги.

Доктор продолжает ухмыляться.

– Вы так улыбаетесь, потому что согласны с ним? – спрашиваю я. – А когда вы идете в банк и обналичивае­те там чеки, выписанные вашими клиентами, вы тоже улыбаетесь?

– Люди очень резко реагируют на вещи, которые их смущают или раздражают, – говорит доктор таким тоном, словно он повторял мне эту истину тысячу раз, не меньше.

Я чувствую, что сказанные им слова должны иметь для меня какое-то особое значение, но какое именно – не понимаю.

– Он мне совсем не подходит, – говорю я медлен­но и мечтательно, как во сне. – Он плохо одевается. Он выглядит... старым. Еще он очень грубый и терпеть меня не может. У нас нет ничего общего...

Я снова поворачиваюсь к окну, скольжу взглядом по дереву с сидящей на нем белкой, по улице. Пейзаж перед глазами вдруг начинает расплываться. Я потираю переносицу и лоб между бровями. На улице начинает темнеть. Наручные часы показывают без пятнадцати четыре. Я думаю о том, что после сеанса неплохо бы сходить в «Королеву экрана». Кристиан приглашал меня в гости, а я до сих пор не выкроила время, чтобы выполнить данное обещание. Ну и пускай офис Кэгни Джеймса находится над магазином Кристиана. Это ведь не значит, что мы с ним непременно встретимся. Может, он работает. Принесу Кристиану кофе, разде­лим с ним одну оладью на двоих... У меня начинают путаться мысли.

– Понимаете, – говорю я доктору, – Эдриан как будто создан для меня. Он подходящего возраста и оде­вается именно так, как мне нравится. Он смотрел те же фильмы, на школьных дискотеках танцевал под ту же музыку, а не курил марихуану под завывания Боба Дилана. И самое главное, мои родители без особого труда смогут с ним разговаривать. Им не придется му­чительно подыскивать темы для беседы. Эдриан мог бы прийти к нам на Рождество...

Я замечаю, что у меня на колене лежит длинный волос. Осторожно снимаю его, зажав между большим и указательным пальцами, и туго оборачиваю вокруг мизинца правой руки.

– Я всегда мечтала о таком парне. Я не могу взять и отказаться от мечты всей жизни. Это будет очень глу­по и импульсивно. Нельзя отказываться от того, о чем ты мечтала столько лет, правда ведь? Я не ищу какого- нибудь романтического героя. Эдриан подходит мне по всем статьям. А Кэгни... Кэгни совсем другой. Очень закрытый и грубый. У него масса комплексов. Он на­брасывается на людей, как будто обороняется от них. В общем, затравленный он какой-то. Мне кажется, его пугает окружающий мир. Наверное, он хочет, чтобы его оставили в покое.

– Вы же сказали, что встречались с Кэгни всего три раза, – замечает доктор, делая пометки в блокноте.

– Нуда. Может, я просто фантазирую без всяких на то оснований, не знаю. А может, я провожу черес­чур много времени на этом диване. Как вы думаете? В любом случае Эдриан подходит мне по всем статьям. Он будет идеальным Бреттом для моей Бабз.

Доктор понимающе кивает. Я рассказала ему про Бабз на нашей второй встрече. Она была моим вто­рым «я» – идеальным «я», а не клоном, копией или близнецом. Я придумала Бабз, когда увлекалась сери­алом «Беверли-Хиллз, 90210». Она была мной, но жила в Беверли-Хиллз, в огромном красивом доме с младшим братом по имени Паркер. Она обесцвечивала волосы, однако выглядела совсем как я, Санни Уэстон. За парой исключений. Во-первых, она сделала себе пластическую операцию, исправив нос. Во-вторых, Бабз всегда была очень стройной, для меня тогдашней – недостижимо стройной. Всякий раз, страдая от очередной насмеш­ки или колкости, я мысленно переносилась в Лос-Анджелес и часами представляла, как живу совсем дру­гой жизнью. Бабз разговаривала с друзьями, весели­лась и со старших классов встречалась с парнем по имени Бретт. Поссорившись с ним, Бабз ходила на сви­дания с парой других парней – жокеем и студентом- филологом. Во время летних каникул они с Бреттом вновь сошлись и больше не расставались. Сейчас Бабз работает в одном из домов моды. Два года назад они с

Бреттом поженились. Медовый месяц провели на ос­тровах Фиджи. Через пару лет Бабз хочет завести ре­бенка, а прежде они с Бреттом планируют съездить в Европу. Может быть, она забеременеет именно там...

Я не сумасшедшая. Я понимаю, что все это нереаль­но. Доктор говорит, что ничего нездорового в моих фантазиях нет. Он говорит, что таким образом я реа­лизую свои мечты и желания. Мне становится немно­го легче, когда я фантазирую о Бабз. Хотя порой быва­ет жаль, что я трачу время на пустые мечты, вместо того чтобы менять собственную жизнь. Иногда Бабз дни на­пролет занимала все мои мысли, хотя в последнее вре­мя я не позволяю ей тянуть на себя одеяло.

– Бабз ни за что на свете не связалась бы с таким типом, как Кэгни Джеймс. Она назвала бы его неудач­ником.

Я виновато смотрю на доктора.

– Назвала бы, если бы была настоящей, – возра­жает он. – А она не настоящая. Теперь, Санни, вы сами превратились в Бабз и должны жить собственной жиз­нью. Никто не сделает этого вместо вас. Вы осуществи­ли свою мечту не с помощью чуда, а собственными уси­лиями и трудом. Пришло время брать от жизни то, чего вы так долго хотели. Нет ничего такого, чего вы не мог­ли бы добиться. И никаких извинений для бездействия тоже не осталось.

Доктор говорит так серьезно и искренне, что я не­много смущаюсь. Я перевожу взгляд на его настольные часы. На циферблате без одной минуты четыре. У меня осталась всего одна минута.

–Домашнее задание будет? – спрашиваю я с улыб­кой.

– Не ограничивайтесь тем, что вам дают. Если ви­дите перед собой то, чего хотите, хватайте и держите изо всех сил.

Часы издают тихий щелчок и показывают ровно четыре.

* * *

До «Королевы экрана» я решила прогуляться пеш­ком и по пути старалась не представлять, как Кэгни Джеймс выскочит внезапно из кофейни и обольет мне джинсы своим кофе со сливками. Или выбежит из книжного магазина и собьет меня с ног с такой силой, что я упаду на землю, рассыпав по тротуару содержи­мое сумки, за исключением гигиенических тампонов, которые останутся лежать внутри, на самом дне.

Сказать по правде, я не особенно стараюсь отгонять от себя подобные фантазии. Я представляла себе такие ситуации все выходные – с того самого дня, когда мы ужинали у родителей Дугала. Проигрывая в голове оче­редной несчастный случай, я вдруг одергивала себя в испуге, что мои мысли прочитает кто-то другой. Иног­да мне кажется, что у меня в голове встроен проектор. Когда я начинаю думать или фантазировать, невиди­мый пульт управления направляет мне в глаза сигнал. Проектор включается, и у меня, как у какого-нибудь живого мертвеца из японского ужастика, из лба бьет луч света и отбрасывает изображение на стену близ­лежащего здания. Естественно, в такие минуты все окружающие могут читать мои мысли. Если бы их про­читал Кэгни Джеймс, он счел бы мое поведение ребя­чеством. Хотя он и без чтения мыслей считает меня со­пливой девчонкой. Он-то взрослый человек, а я веду себя по-дурацки. Кроме того, он был женат три раза...

Небо темнеет, воздух становится прохладнее. В та­ких сумерках, как сейчас, все вокруг кажется гораздо чище, чем при дневном свете. Фонарные столбы здесь старомодные, сделанные из темного металла. Звезды, мигающие на темно-синем небе, необычно большие, а луна – круглая, ярко-желтого цвета. На полированных поверхностях «мерседесов», «порше», «лендроверов» и «БМВ», припаркованных вдоль тротуара, красиво отражаются огни проезжающих мимо автомобилей, фонарных столбов, витрин магазинов, спутников, кос­мических кораблей и, конечно, звезд. Я пинаю опав­шие листья, понимая, что этого делать не стоит, но не в силах удержаться от искушения. Мне нравится прогул­ка в компании с сумерками. В желудке урчит от голо­да, а голова немного кружится. Сегодня у меня был хо­роший день.

Витрины магазинов украшены разнообразными ат­рибутами Хеллоуина. В магазине музыкальных товаров за пианино сидит скелет. За стеклами других витрин выстроились пластмассовые тыквы; они злобно скалят­ся, хотя не блестят и не выглядят так аппетитно, как настоящие.

Слева от меня в одном из домов располагается книжный магазинчик, где в основном продают класси­ческую литературу. Еще здесь постоянно предлагают книги местных авторов. Такое чувство, что люди пере­езжают в Кью специально для того, чтобы написать книгу. Как будто здесь легче всего выбросить из голо­вы все лишнее, сосредоточиться, сесть за стол и накро­пать очередной опус. Меня всегда смешило слово «опус». Оно похоже на название какого-то драгоцен­ного камня. Или на название кисты, обнаруженной на роговице глаза.

В одной части витрины стоят детективы и трилле­ры, в другой – большие иллюстрированные учебники иностранных языков, предназначенные для детей. Магазин импортирует их прямо из Франции, Германии, Испании и Италии, чтобы они помогали юным иност­ранцам и иностранкам осваивать чужие языки.

В кронах огромных вязов, выстроившихся по пери­метру парка, мигают китайские фонарики. Они при­ветствуют потоки людей, через каждые семь минут появляющиеся из станции метро. Большинство из этих людей только-только возвращаются с работы, и на их лицах словно написано: «Дело сделано».

Кью – не район, а настоящая мечта. Мне нравится пинать по тротуарам опавшие листья. Нравится видеть вокруг себя удачливых и состоятельных людей. Я на­деюсь, что частичка того покоя и счастья, которые об­ретают здесь люди, достанется и мне.

Мне нравится, что рождественская елка, стоящая у входа на станцию метро, осталась нетронутой ван­далами. Мне нравится, что во время всего Рождествен­ского поста у того же входа людей приветствует хор, исполняющий рождественские гимны. Каждый день один хор меняется другим в строгом соответствии со списком, утвержденным муниципалитетом. Все они собирают деньги на благотворительность и поют одни и те же гимны. На одиннадцатый день на дежурство заступает хор «Общества пожилых актеров». Им я обычно денег не подаю, потому что вряд ли они соби­рают мелочь для детей или больных раком; скорее все­го собранные ими средства пойдут какому-нибудь престарелому актеру, у которого не хватает денег на новый шиньон. Я не спонсирую стареющих трагиков с нездоровым пристрастием к парикам и постоянны­ми жалобами на то, что никто не видел их Гамлета. Меня не волнует, как хорошо их хор споет очередной гимн. Я бы предпочла, чтобы пожилые актеры сами вышли на улицу и что-нибудь исполнили. Мне вооб­ще нравится, когда старики занимаются не только тем, что сидят перед телевизором с коробкой печенья и пе­реключаются с канала на канал в поисках очередного ток-шоу.

Иногда мне ужасно нравится просто быть здесь. Нравится ходить по опрятным улочкам, вдыхать чис­тый воздух и запах жареного мяса из лавки, улыбаться элегантной пожилой даме, которая держит книжный магазин только потому, что ей по душе возиться с кни­гами. Иногда мне так нравится здесь, что становится не важно, одинока я или нет. А иногда...

Иногда меня совсем не радуют зеленые кроны де­ревьев. Подумаешь, зеленые! Они и должны быть та­кими. Точно так же, как небо должно быть синим. Иног­да меня не радует даже синее небо. Мир делается пре­красным не оттого, что деревья зеленые, а небо синее. Разве кому-то есть дело до всех этих цветов? Разве кому-то есть дело до тишины, безопасности, уюта, сме­ны времен года, красоты? Может, Кью только притво­ряется таким?

Разве кого-то волнует, что я ем? Разве кого-то вол­нует, чего я не ем? Разве кого-то вообще что-то вол­нует?

Наверное, не очень красиво так думать, но кого это волнует? Может, я не хочу быть красивой? По край­ней мере сегодня не хочу. Может, мне надоело каждый день разглядывать в зеркало свое лицо в поисках слу­чайного волоска? Я не желаю больше ломать голову над тем, какую сделать прическу. Не желаю изучать свое похудевшее тело с некрасиво обвисшей кожей. Я хочу хоть раз в жизни почувствовать себя свободной. Сде­лать вид, что все хорошо. Поэтому в некоторые дни, когда мне бывает очень легко угодить, Кью кажется самим совершенством.

Что же до Кэгни, то он никак не вписывается в этот район. Очевидно, Кэгни был бы счастлив, если бы его раз и навсегда оставили в покое. Я уже достаточно взрослая и понимаю, что немногословный парень очень скоро наскучит девушке и начнет ее раздражать. Од­нако маленькая частичка моего «я» все-таки находит угрюмую молчаливость Кэгни довольно привлекатель­ной. Крохотная, эгоцентричная, почти микроскопиче­ская часть моего сознания втайне надеется, что как-ни­будь поздно ночью я сумела бы разговорить этого не­людима. Хотя к чему прилагать столько усилий? Разговариваешь ты или нет, кому какое дело? Я не со­бираюсь заниматься такими глупостями.

Проблема Кэгни в том, что он хочет остаться в пол­ном одиночестве и в то же время думает, что это ги­бельно. Поэтому внутри его происходит постоянная борьба – та же самая борьба, которая происходит во мне самой. Иногда я так злюсь на себя, что теряю вся­кое терпение. Это больше всего похоже на езду в авто­мобиле. Вы едете по знакомым улицам и внезапно со­знаете, что переключаете передачу, давите на тормоза или поглядываете в зеркало заднего вида автоматиче­ски, не задумываясь ни на секунду. Вы прекрасно зна­ете, куда направляетесь, и это придает вам увереннос­ти. Однако через некоторое время вам вдруг приходит в голову, что недурно бы потеряться! Потеряться, не имея с собой карты и не зная, куда ехать. Ну разве это не здорово?! Особенно если вам повезет встретить по пути что-нибудь удивительное. Итак, вы оказываетесь в незнакомой местности и сбавляете скорость, чтобы сориентироваться, но остальные автомобили вдруг на­чинают раздраженно сигналить, требуя немедленно их пропустить. Они-то знают, куда им ехать!.. И тут вы начинаете жалеть, что забрались так далеко от дома, и хочется снова попасть на знакомые улицы и ехать, не задумываясь, автоматически поглядывая в зеркало зад­него вида.

Я подхожу к магазину Кристиана и, не поднимая головы, сразу замечаю, что свет в окнах Кэгни поту­шен. У меня почему-то пересыхает во рту. Фестиваль видео, о котором рассказывал за ужином Кристиан, в самом разгаре. Над входом в магазин натянута полоса черной ткани с разбросанными по ней звездами и ярко- оранжевой надписью: «О УЖАС!». В витрине стоят тыквы с прорезанными глазницами и ртами, в которых мерцает красноватый свет. За тыквами гордо выстро­ились картонные фигуры Тома Круза, Пола Ньюмана, Леонардо Ди Каприо, Лайзы Минелли, Джулии Роберте и Оливии Ньютон Джон. Кто-то из знаменитостей облачен в военную форму, кто-то – в сверкающее искра­ми платье, ажурные чулки и шляпу-котелок; в руки им вложены – по всей видимости, Кристианом – пласт­массовые кинжалы, топоры и бензопилы, изо рта тор­чат клыки.

Когда до витрины остается всего несколько метров, я замечаю сквозь стекло Кристиана. Он сидит за при­лавком с огромной кружкой кофе в руке, считает что- то на калькуляторе и напевает под нос песенку, слов которой я не слышу.

Я открываю дверь и вместо привычного дребезжа­ния колокольчика раздается резкий неприятный скрип. Кристиан поднимает голову и широко мне улы­бается. Я тут же начинаю жалеть, что пришла. Улыбка у Кристиана широкая, но совсем не дружеская. По ней нельзя сказать, что он рад меня видеть, а ведь я успела нафантазировать, будто мы с ним стали друзьями! Ко­нечно, мы общались совсем недолго, но мне показалось, что между нами установились особые отношения, очень близкие. Может, Кристиан со всеми так обща­ется?

– Привет, – говорю я с притворной небрежно­стью. – Вот решила заскочить в гости, посмотреть, как проходит твой фестиваль...

– Ну и молодец, – отвечает Кристиан с такой же неискренней улыбкой и распахивает глаза в поддель­ном восторге.

– Как у тебя дела? – любезно интересуюсь я, пе­реминаясь с ноги на ногу.

– Занят очень, – признается Кристиан.

Мы одновременно оглядываемся по сторонам. В магазине, кроме меня, нет ни одного покупателя. Я опускаю глаза в пол и внимательно рассматриваю свои туфли.

– В смысле, я раньше был занят, – поясняет Крис­тиан. – Когда оформлял интерьер.

Он делает манерный жест, как юная манекенщи­ца, рекламирующая на автомобильной выставке новей­шую модель «форда». Мы улыбаемся друг другу и то­ропливо отводим глаза.

– Кстати, ты отлично поработал с интерьером! – говорю я восторженно.

Скорее бы уйти, иначе разревусь прямо здесь!

– Спасибо за комплимент, – отвечает Кристиан и набирает на калькуляторе какую-то цифру.

– Ну ладно. Мне пора. – Я разворачиваюсь и де­лаю несколько шагов к выходу. – Слушай, Кристи­ан... – Я опять поворачиваюсь к Кристиану и вижу, что он смотрит мне вслед. – Я что-то не так сделала? Ты ведешь себя очень странно. Конечно, мы еще не слишком хорошо знаем друг друга, всего один вечер вместе провели. Однако мне показалось, что мы с то­бой неплохо поладили. А сейчас ты как-то странно себя ведешь... Как будто не рад мне совсем...

Кристиан бурчит что-то своему калькулятору.

– Извини, не расслышала...

Кристиан вскидывает голову и выразительно упи­рается кулаками в бока.

– Я думал, ты придешь раньше! Уже четыре дня прошло!

– Прости, я...

– Я думал, ты захочешь продолжить наш тогдашний разговор. В смысле, про Эдриана... и про Кэгни, может быть. Я надеялся, ты захочешь о нем поговорить. Точнее, я сам хотел поговорить с тобой о Кэгни...

Кристиан выходит из-за прилавка и останавливается прямо передо мной. На сей раз на его лице появляется самая настоящая, а не поддельная улыбка.

– Ты хочешь поговорить со мной о Кэгни? – пере спрашиваю я.

– А разве ты сама этого не хочешь?

Соврать или сказать правду? Выбор простой и ясный.

– Не знаю, – отвечаю я, выбрав полуправду.

– Я все думаю о том вечере и о вас с Кэгни, и о том, как вы спорили. Знаешь, что я понял? Он уже многие-многие месяцы и даже годы ни с кем не разговаривал столько, сколько с тобой! Представляешь?! Я роман­тик, Санни, и не жалею об этом. Кэгни прекрасный мужчина, а ты – прекрасная девушка. По-моему, из вас выйдет отличная пара!

Мне приходится поднять руку ко рту, чтобы при­держать нижнюю челюсть, – она отвалилась чуть ли не до самой груди. Кристиан пытается сосватать мне Кэгни Джеймса, а перед свадьбой заставит нас обра­титься в такую религию, которая допускает присут­ствие на свадьбе самого экстравагантного шафера из всех возможных! Мне стало приятно от мысли, что не я одна фантазирую на тему отношений с Кэгни Джей­мсом, и одновременно стыдно перед Эдрианом. Он с прошлой недели пытался вымолить у меня прощение, и все безрезультатно. Началось в субботу утром. Сна­чала Эдриан пару раз позвонил. Я не сняла трубку. За­тем прислал на мобильный телефон сообщение: «Ску­чаю». Думаю, не будь оно таким сухим и лаконичным, я повела бы себя благосклоннее. В воскресенье после­довала целая череда сообщений с извинениями и на­стоятельными просьбами перезвонить. Днем на дисп­лее снова несколько раз появлялось «скучаю», а вече­ром его сменило «пожалуйста, позвони мне». Снова не получив ответа, Эдриан принялся забрасывать меня обещаниями. Многозначительное «наверное, я ее бро­шу» пришло несколько раз за один день. Конечно, это еще не значило, что он действительно собирается бро­сать невесту, все его посулы могли оказаться пустым трепом. Я надеялась, что, если мы с Эдрианом на ка­кое-то время расстанемся, мне будет легче принять решение. Увы, мобильные телефоны сделали полное уединение невозможным. Я могла отключить телефон, но вдруг случилось бы что-нибудь непредвиденное?

Кристиан берет меня за обе руки.

– Прости, что я вел себя по-свински. Просто я прождал тебя все воскресенье и весь понедельник. Ду­мал, ты вот-вот появишься. Вчера к вечеру я на тебя уже обиделся, сегодня утром рассердился, а днем решил, что ты дала нам окончательную отставку!

– Кому «нам»? – растерянно спрашиваю я.

– Мне и Кэгни! – восклицает Кристиан и одними губами шепчет: «Прости».

Из динамиков звучит вступление к песне «Стармейкер».

– Обожаю эту композицию, – с улыбкой говорю я Кристиану, держа его за руки.

– Знаю, – отвечает он. – Я тоже ее люблю.

Я замечаю, что на футболке у Кристиана написано: «Счастлив и неподражаем».

– Ну-ка повернись спиной, – прошу я.

Кристиан поворачивается. На спине у него черны­ми буквами на темно-фиолетовом фоне написано: «Боже, храни эту королеву!»

– Тебе идет фиолетовый, – говорю я.

Он поворачивается ко мне лицом и спрашивает:

– Может, потанцуем? Если согласишься, будет ясно, что ты меня простила. Я признаю, что вел себя как ребенок.

– Конечно, давай потанцуем. – Я ставлю сумку возле кассового аппарата и поворачиваюсь к Крис­тиану.

Интересно, что за танец он решил исполнить? Кри­стиан не собирается оригинальничать. Он притягива­ет меня к себе и обнимает, как для обычного медлен­ного танца. Приходится привстать на цыпочки, чтобы Кристиан мог уткнуться лицом мне в шею. От него чу­десно пахнет – цитрусом, лимоном и мускусом. Мы медленно двигаемся между полками и манекенами, Кри­стиан прижимает ладони к моей спине и снова шепчет:

– Прости меня, Санни. Прости, пожалуйста. Я вел себя, как свинья.

– Хватит извиняться, – отвечаю я, и мы продол­жаем танцевать.

Я закрываю глаза и пробую представить, что танцую не с Кристианом, а с Кэгни Джеймсом. Картинка полу­чается настолько странная, что по коже бегут мураш­ки, а желудок сдавливает судорогой. Меня начинает слегка подташнивать. Кажется, я испугалась собствен­ной фантазии.