Янек поднял голову, те двое тоже не спали. Густлик беспокойно ворочался в башне на месте командира. Косу не хотелось первым спрашивать, в чем дело.
– Танкисты! – совсем близко раздался голос. – Спите?
– Спим, – отозвался Елень, открывая люк. У танка стоял пехотинец. – Чего тебе?
– Слыхали стрельбу? Говорят, сейчас русские окружение замкнули. В темноте выбили немцев из леса, южнее.
Кроме телефонов и радиостанций в каждой армии существует еще один способ распространения сведений, действующий не менее быстро, чем радиоволны. Это солдатский телеграф. Сведения передаются из уст в уста по фронту, переносятся с наблюдательных пунктов на батареи посыльными и водителями автомашин, докатываются с фронта в тыл и из тыла на фронт.
Батальоны и полки, дивизии и корпуса – это не просто людские массы, скорее, это живые организмы. Сосредоточение сил, оборона, наступление
– все это как движение пальцев одной руки, и о том, как с помощью нервов двигаются пальцы, узнает все тело. И сейчас со скоростью электрического тока пронеслась по фронту весть, что сомкнулось кольцо окружения и танковый клин дивизии «Герман Геринг» в мешке.
– Теперь понимаешь, Янек? – спросил Семенов. – Если бы ударили вчера, или сегодня, или даже за несколько минут, гитлеровцы могли бы подтянуть резервы или отступить.
– Я ему рассказывал, – вставил довольный Григорий, – если в шишку ударишь обухом топора, то только ветка закачается. Хочешь орех разбить, бей его на чем-нибудь твердом. Вот и сейчас, когда они окружены…
Семенов встал, приказал Еленю освободить башню и ложиться спать. Янек и Григорий поднялись, чтобы заменить командира, но он и слушать не хотел – отправил и их спать.
Друзья знали, что командир сердится, когда долго настаиваешь на своем, что спорить с ним можно до определенного момента, и послушно улеглись на ящиках.
Семенов открыл люк, посмотрел в небо, на котором виднелись мигающие звезды. Чтобы смягчить резкий тон приказа, шепотом сказал:
– Спите, ребята, завтра будет хорошая погода.
– Эй, вставайте!
Все быстро проснулись, не понимая, сколько спали – минуту или несколько часов. Было еще темно. В открытом люке виднелся силуэт Семенова.
– Идите сюда!
Все разом вскочили и протиснулись в башню к командиру.
– Подъехала автомашина, и кто-то спрашивает о танкистах. Может, начальство?
Слышались шаги пробирающегося через заросли человека и треск ломающихся веток.
– Эй, есть кто-нибудь там?
– А ты кто?
– Повар, не узнаете?
– Бери правее…
Капрал Лободзкий взобрался на броню и приблизился к башне. Он почти не изменился со времени их знакомства: чуть сутулый, с отвисшей на щеках кожей. Только как будто немного похудел, а может, это только казалось ночью.
– А-а, это вы – четыре непорочных танкиста и почитаемая вами собака? Идите вон туда прямо и возьмите на кухне мясо, кофе и хлеб. Кофе можете налить в термос, а я тем временен посплю.
В танке остался Елень, остальные, захватив котелки, по очереди вылезли из танка. Янек подсадил Шарика, сам выбрался последним. Повар остановил его за руку:
– Кос, я встретил Вихуру из колонны снабжения, он просил передать, что раненую девушку перевез на другой берег и передал доктору из санитарной машины.
– Спасибо, что сказал.
– Не за что, – пожав плечами, ответил Лободзкий.
Кухню нашли без труда – их безошибочно привел Шарик. Между деревьями на узкой просеке стояла автомашина с прицепленными к ней двумя котлами. Из отбитой трубы струился дымок. Шофер спал на сиденье; дверца кабины была приоткрыта, и из нее высовывалась голова с коротко остриженными волосами. Несмотря на темноту, можно было заметить веснушки, густо рассыпанные по всему лицу водителя. Саакашвили хотел разбудить его, но Семенов остановил Григория.
– Пусть поспит.
Они напились горьковатого пшеничного кофе, положили в два котелка вареное мясо, под брезентом нашли хлеб. Когда вернулись к танку, повар спал на броне, под головой лежала свернутая подстилка Шарика.
– Подложил ему, чтобы шишку не набил, – объяснил Елень. – Так спит, что будить жалко. Только сначала все мать звал.
Григорий побрызгал ему в лицо водой. Повар вскочил, протер глаза и, полусонный, заговорил:
– Днем варю, ночью развожу…
Потом спрыгнул с танка и пошел к густому сосняку.
– Подожди, – позвал Янек. – Иди за собакой, она покажет. Шарик, отведи его на кухню!
Они исчезли в темноте, а через минуту танкисты услышали урчание запускаемого мотора. Овчарка вернулась, весело помахивая хвостом, с большим куском сырого мяса в зубах.
До рассвета оставалось мало времени, но общими усилиями они уговорили Семенова лечь спать, а сами втроем разместились в башне. Елень доедал с хлебом остатки мяса, а Янек с Григорием шепотом разговаривали. Небо на горизонте посветлело. Звезды погасли, на броню легла роса…
Поручник перевернулся на другой бок, вздохнул и пробормотал что-то. Янек слез с сиденья, заглянул вниз и услышал шепот:
– Люба, я приду… Я сейчас…
На дне танка было темно, но в открытый люк механика падал серый столб света, и от этого на лицо Василия ложилась светло-голубая тень. Янек смотрел на него, и командир показался ему значительно моложе, чем обычно. Кос подумал, что Семенов мог быть его старшим братом. Старший в экипаже – еще не значит взрослый.
– Что там? – тихо спросил Григорий.
– Ничего, это он во сне разговаривает, – ответил Янек.
Где-то совсем рядом гулко ударила танковая пушка. Эхо выстрела покатилось, вернулось обратно к лесу. Семенов открыл глаза.
– Слышу, немцы оповестили о начале дня. – Он сел и посмотрел на часы. – Через четверть часа, Янек, ты должен быть у рации, а пока, думаю, надо позавтракать. Налейте кофе.
Съели по куску хлеба и, передавая из рук в руки котелок с кофе, осушили его до дна.
– Теперь по местам!
Окоп, в котором стоял танк, был неглубокий, и бруствер не заслонял смотровые щели, но Григорий и Янек, находившиеся на полметра под землей, видели только деревья расположенной поблизости густой сосновой рощи.
Солнце выплыло из-за горизонта, и в его лучах Кос через прицел мог различить седые ниточки с висящими на них капельками росы. Маленький зеленый паучок бегал по ним и деловито плел сеть. Отдохнув за ночь, он работал старательно, не зная, что скоро этот стальной холм двинется с места, сомнет сосенки и порвет паутину. Косу стало жаль труженика. Он даже решил выйти из машины и перенести паука вместе с веткой куда-нибудь в сторону, но тут же подумал, что это не имеет смысла, так как они сами не знают, что с ними будет.
Возможно, именно сейчас, на рассвете, их выдал отраженный от брони луч солнца и притаившийся невдалеке «фердинанд» уже навел свое орудие на цель. Возможно, в его ствол уже загнан восьмидесятивосьмимиллиметровый снаряд, и стоит только слегка нажать…
Нет, ничего подобного не случится. Танк хорошо замаскирован, солнце светит с нашей стороны. Другое дело танки, которые стоят с той стороны деревушки и будут атаковать с запада. Их может выдать открытый перископ.
В наушниках раздался свист и вскоре послышался голос:
– «Граб», «Дуб», «Бук», «Сосна», «Ель», «Лиственница»! Я – «Висла», я – «Висла». Доложите, как слышите. Прием.
Это была Лидка. Говорила она сонным голосом, словно всего минуту назад крепко спала.
– «Висла», я – «Ель»! Вас слышу. Прием.
– Я – «Дуб»! Вас слышу…
Роты докладывали по очереди, казалось, спокойно, может, несколько бодрее, чем обычно. Янек подождал и доложил последним:
– «Висла», я – «Граб». Слышу вас хорошо. Прием.
Он не сказал «Граб-один», а назвал позывной всего взвода, несмотря на то что от взвода остался один танк. Хорунжий Зенек со своим экипажем погиб, когда вызвал на себя огонь, прикрывая их прорыв к окруженному батальону. Погиб раньше, чем успел свариться бульон из курицы, пойманной его механиком. А на другой день третий танк получил прямое попадание в мотор. Его вывезли тягачом, и сейчас он стоял у штаба как неподвижная огневая точка.
– Я – «Висла». Слышу всех. Тебя, «Граб», тоже.
Янек не знал, как понимать ее последние слова: то ли это знак особой симпатии, то ли насмешка. Задетый, он недовольно повел плечами и тут же радостно подумал, как просто и естественно завязалось его новое знакомство.
«Если уцелею в бою, то через несколько дней получу письмо из госпиталя. Тогда напишу ей, что наш танк называется „Рыжий“. И еще напишу: „Это по цвету твоих, Маруся, волос…“
Заговорила артиллерия. Выстрелов не было слышно, снаряды не свистели над головой. Наверное, стреляли с той стороны, с запада. Об этом можно было только догадываться – Янеку мешали видеть росшие впереди молодые сосенки.
– Бьют по фольварку, – заметил Семенов. – Наверно, теперь уже недолго…
Из башни танка на расстоянии не меньше полукилометра был виден огромный массив каменных зданий, наполовину разрушенных, с темными провалами вместо окон.
В створе между двумя домами можно было разглядеть часть двора; справа – вымощенную булыжником дорогу, а немного ближе – редкий сад с яблонями, под которыми стояло несколько разноцветных ульев. Вокруг дворовых построек и сараев вздымались столбы пыли от взрывов, снарядом сорвало маскировку с орудия, стоявшего у дороги.
Василий поймал орудие в прицел, но выстрела не сделал.
– Сигнала еще нет? – спросил он у Коса.
– Молчат.
Вдалеке, из-за фольварка, с той стороны, где за сгоревшей деревней простирался лес, послышались гул моторов и выстрелы танковых пушек. Семенов решил, что именно там должен находиться командир и что поэтому приказ атаковать был передан условным сигналом, а не по радио. «Они пошли, а нас оставили в засаде, – подумал он. – Солнце с тыла, немцы нас не обнаружат».
С юга на небольшой высоте появилось звено самолетов. Приближаясь к фольварку, самолеты изменили строй: теперь они летели один за другим, словно нанизанные на нитку. Ведущий вошел в пике и сбросил бомбы. Затем он снова взмыл в небо, а второй начал атаку. С земли рванулись вверх высокие столбы песка, обломки бревен и кирпичей.
– Что там делается? – забеспокоился Саакашвили.
– «Юнкерсы» врубают нашим, – объяснил Елень. – Ой, гляди-ка, халупа двинулась.
– Вижу, следи за ней, запомни, где остановится, – ответил Семенов.
– Ударим?
Василий не ответил. Спокойным движением он перевел ствол и поймал в прицел двигающуюся крышу. Нетрудно было догадаться, что случилось. Танк, замаскированный в доме, двинулся и потащил на себе крышу и уцелевшие стены. Цель легко можно было уничтожить, но в этом случае пришлось бы обнаружить себя.
Самолеты сбросили бомбы и теперь прошивали лес за деревней длинными очередями из пулеметов и пушек. Потоки пуль и снарядов неслись к земле, тучи пыли, поднятые разрывами бомб, медленно клубились в воздухе. От одной мысли, что все это происходит совсем рядом, на расстоянии не более полутора километров, по спине забегали мурашки.
С востока, над притаившимися танками, пронеслись две пары истребителей. Внезапно «юнкерсы» прервали атаку и начали разлетаться в разные стороны. Последний самолет заметил опасность слишком поздно и не успел ретироваться. Прошитый очередью, он вспыхнул и упал в лес.
Истребители исчезли, преследуя немцев, и небо вновь стало пустынным. Из-за фольварка слышались выстрелы немецких танков да тявканье минометов. Снаряды рвались за деревней, а здесь, на опушке леса, было тихо и спокойно.
– Отбили? – спросил Саакашвили.
– Отбили.
– А мы сидим здесь и ничего не делаем… – забеспокоился Янек.
– Сам ведь спрашивал ночью, – повернулся Семенов к Косу, – откуда узнаем, что противник сделает неосторожное движение. Так вот, он должен его сделать. Вот и ждем, когда он просчитается.
В танке на некоторое время воцарилась тишина. Под броней становилось душно… Небо, видное в смотровые щели, побледнело, предвещая зной. Шарик, наевшись свежего мяса, спал. Елень, привыкший философски оценивать события и ничему не удивляться, тоже задремал, клюнул носом, стукнулся головой о броню, проснулся и зевнул. Янек вынул из пулемета затвор, осмотрел его, сдул невидимую пыль и поставил на место.
Каждый по-своему переносил тягостное ожидание. Если бы они с утра пошли в бой, не было бы времени на раздумья. Теперь же, когда стало известно о безуспешной атаке роты, занимавшей позиции на противоположной окраине деревни, воображение рисовало им невеселую картину: сожженные танки, убитые осколками снарядов люди. В тиканьи танковых часов, в легком шелесте ветра, в уплывающих минутах – во всем был растворен страх. Григорий потянулся к огнетушителю и, едва дотронувшись до него, отвел руку. Потом стал было напевать, но тут же умолк. Проверил замок люка, погладил броню.
– Молодец, «Рыжий», – прошептал он и громко добавил: – Василий, видно что-нибудь?
– Когда будет видно, скажу.
Между строениями фольварка через неравные промежутки времени несколько раз охнули минометы, веером разбросав мины по лесу. Семенов видел, как, сменяя позицию, расчет переносит стереотрубу, устанавливает ее в окопчике у акации. Заметил место, где они укрылись, проверил, стоит ли у дороги орудие и немецкий танк, замаскированный крышей дома.
– Ничего существенного. Фрицы нервничают немного.
Снова заговорила советская гаубичная батарея. Между деревьями всплеснулись фонтаны взрывов, снаряд развалил угол каменного сарая. Вначале Семенов считал залпы, но быстро сбился – присоединились новые орудия и огонь усилился. Наконец артиллерия смолкла. Были слышны лишь шум моторов за деревней да длинные пулеметные очереди.
Немцы, видимо, решили начать контратаку. Неожиданно, сбросив маскировку, из укрытия выползли два, а потом еще четыре танка. Поднимая столбы пыли, они двинулись к перекрестку дорог. Семенов закусил губу и убрал руку со спуска. Его так и подмывало выпустить по немцам несколько снарядов. Танки скрылись за домами, деревьями и за завесой пыли.
С юга, теперь уже на большей высоте, снова показались немецкие самолеты.
Василий, усмехаясь, следил за ними и в тот момент, когда они начали менять порядок, готовясь перейти в пике и атаковать, поднял руку.
– Янек, иди сюда, быстро.
Кос быстро проскользнул у основания орудия и встал в башне рядом с командиром.
– Посмотри в перископ. Видишь самолеты?
– Вижу.
– Внимание, сейчас начнут бомбить, – быстро объяснял Василий. – Наши провели артиллерийскую подготовку, но в атаку не пошли. Немцы же на всякий случай вызвали самолеты, но, видимо, не выдержали напряжения и двинулись в контратаку. Это и есть то самое неосторожное движение, о котором ты спрашивал.
Заметив над землей поднятые танками столбы пыли, немецкие летчики приняли их за объект атаки. Самолеты с воем вошли в пике, сбрасывая одну за другой бомбы…
– Это они в своих? – спросил Кос.
– По своим лупят, – радовался Елень, стоявший по другую сторону орудия.
Семенов толкнул Янека в спину:
– По местам! Густлик, заряжай осколочным. Янек, внимательно слушай, а ты, Григорий, заводи мотор и будь готов.
Уже пятый самолет выходил из пике, а шестой стремительно шел в атаку, когда в шлемофонах отозвалась штабная радиостанция.
– «Сосна», «Ель», «Лиственница», внимание!.. Вперед!
Семенов знал, что через минуту последует команда и его танку. Спокойно навел пушку на противотанковое орудие, стоящее у дороги. Было видно, как к нему бегут немцы в пятнистых куртках и занимают позиции.
– «Дуб», «Бук», «Граб», внимание!..
Теперь маскировка была уже излишней, и, прежде чем послышалась очередная команда, раздался выстрел… Сквозь оседающие облака дыма и пыли стало видно завалившееся набок орудие с торчащей кверху оторванной трубой станины. Мгновенно в прицел была поймана акация, с минуту Василий отыскивал миномет и, не обнаружив его, выпустил по дереву один за другим два снаряда. Сердце командира радостно забилось, когда внезапно вверх высоко взметнулся гейзер разрыва.
– Боеприпасы рванули, – прошептал он и громко добавил: – Противотанковым заряжай!
– «Дуб», «Бук», «Граб», внимание! – повторила бригадная радиостанция, и вот долгожданная команда: – Вперед!
– Механик, стоп! – остановил Василий Григория, который уже выжал сцепление и включил скорость.
Семенов развернул ствол в ту сторону, где заметил двигающуюся крышу, секунду отыскивал ее и наконец увидел, что она еще движется, пытаясь занять позицию возле построек фольварка. Василий навел пушку в самый центр соломенной крыши и выстрелил. Крыша дрогнула, сдвинулась в сторону, и из-под нее, как раненый зверь, выполз огромный «фердинанд». Самоходка, пятясь, разворачивалась.
– Подкалиберным заряжай!
– Готово!
Василий старательно высчитал поправку, и как раз в этот момент «фердинанд» остановился на несколько секунд. Поручник воспользовался этим и всадил снаряд прямо в башню вражеской машины. Не дожидаясь результата выстрела, скомандовал:
– Механик, вперед! Полный газ!
Танк рванулся с места, как резвая лошадь, застоявшаяся в конюшне. Они скорее выскочили, чем выехали, из окопа и двинулись на фольварк.
– Янек, бей по амбразурам и окнам!
Кос прильнул к прицелу. Некоторое время в нем мелькали зеленые иглы сосен да верхушки подминаемых танком низких деревьев, но вот в прицеле посветлело – танк въехал в сад. Через смотровую щель Янек увидел, как промелькнули несущиеся вперед соседние танки и между яблонями, за пасекой, показался дом, чернеющий провалами выбитых окон. В глубине его, как глаза кошек в темном подвале, сверкнули искорки пулеметных очередей, Янек тут же открыл по ним огонь и подавил пулеметы противника, столь опасные для движущейся за танками пехоты. Затем он «обработал» два окопа и пролом в стене у самой земли. Но вот танк немного свернул в сторону и между двумя строениями въехал во двор фольварка. Из-за угла выскочил немецкий солдат с фаустпатроном. Короткой очередью Кос уложил его. Падая, немец успел нажать на спуск, и по вытоптанному двору фольварка, словно футбольный мяч, покатился снаряд. Он взорвался, ударившись о груду камней.
Рядом с убитым немцем появился мчавшийся бронетранспортер. Заметив танк, водитель резко затормозил и стал разворачивать машину, а в это время, укрывшись за его броней, два десантника, в покрытых маскировочными сетками касках, строчили из пулемета. Расстояние до бронетранспортера было чересчур мало, чтобы поразить его выстрелом из орудия. Мгновенно оценив обстановку, Семенов приказал механику:
– Тарань!
Саакашвили дал газ, и танк рванулся на вражескую машину. Отброшенный сильным толчком, бронетранспортер, теряя колеса, врезался в каменную стену, а танк, вовремя затормозив, остановился как вкопанный, избежав в последнее мгновение столкновения со стеной.
Неожиданно справа и слева появилось множество серых фигурок: бежали польские и советские солдаты. Они стреляли очередями из автоматов, швыряли гранаты в окна и двери домов, выводили из подвалов пленных. Отдельные группы немцев бежали в сторону леса. Янек знал, что там они наверняка попадут в руки гвардейцев, замкнувших на опушке кольцо окружения.
Он поднял ствол своего ручного пулемета и, слегка нажимая на спуск, выпустил очередь над их головой.
– Тата-та-тата, тата-тата-тата, та-та-та…
– Ты что это вытворяешь? – недовольно спросил Семенов.
– Свое имя выстукиваю, – ответил он с улыбкой. – Ты же сам еще в Сельцах говорил, что я должен научиться.
Группа автоматчиков направлялась к их танку, но неожиданно они повернули, как-то странно замахали руками над головой и бросились врассыпную.
– Да свои же мы, чего боитесь? – с досадой проговорил Григорий и приоткрыл люк, чтобы остановить беглецов. Но едва он успел высунуть голову, как тут же захлопнул тяжелую крышку и растерянно пробасил:
– Проклятая… И меня нашла…
– Что случилось?
– Да ужалила.
– Пуля? – забеспокоился Василий.
– Какая пуля? Пчела. Целый рой броню облепил.
Только теперь все почувствовали в танке запах меда.
Янек через прицел видел, как во дворе фольварка обнимаются и целуются польские и советские солдаты, как в одно место собирают пленных, взятых во время атаки на фольварк, а в другое сгоняют овец, найденных в коровнике. А к их танку ближе, чем на десять метров, никто не решался подойти. Смельчаки, рискнувшие приблизиться, поспешно удирали без оглядки.
– Что же теперь делать? – не выдержал Кос. – Сидим, как в тюрьме. Надо попробовать…
– И не думай, живым не выйдешь, – возразил Елень. – Подождите, я, кажется, придумал…
Густлик набросил куртку на голову, натянул рукавицы, быстро открыл люк и выскочил на броню. Люк захлопнулся, но в танк успели проскочить две обезумевшие пчелы. Они начали сердито жужжать, угрожая танкистам, но вскоре успокоились и забились в угол.
Между тем Елень достал лопату, притащил углей из пепелища сгоревшего дома, сложил их возле танка с наветренной стороны и стал бросать в огонь охапки зеленой листвы. Густой дым окутал танк, проникая через щели внутрь.
– Из боя вышли невредимыми, а этот чертяка нас задушит, – закашлялся Григорий.
От дыма в танке сделалось темно и душно. Наконец послышались удары лопаты о броню и голос Густлика:
– Вылезайте, теперь не покусают.
Быстро открыли люки. Первым выскочил Шарик, за ним – остальные члены экипажа. Все заметили, что бок и правая гусеница танка облеплены медом. Видимо, промчавшись через пасеку, танк раздавил улей. Шарик, морща нос от дыма, пристроился сбоку и стал слизывать с ведущих колес смешанную с пылью сладкую липкую массу.
– Вижу, ты специалист, Густлик, – похвалил Еленя Семенов. – Хорошо бы снова заглянуть на пасеку и запастись медом. Можно бы и командиру бригады подарок сделать.
– Да, неплохо бы. – Елень почесал затылок. – Только бочоночек для этого нужен…
Регулировщики уже направляли танки на новые боевые позиции, отводя их за строения. Видимо, немецкое командование тоже получило донесение о случившемся и приказало обстрелять фольварк. Первый снаряд, прилетевший с южной стороны и ударивший в стену дома, никого не ранил, да и воспринят он был даже с какой-то тайной радостью, словно подтверждение того, что фольварк и деревня Студзянки отбиты у врага.
Награда
Сражение не закончилось захватом Студзянок. Через два часа танкисты двинулись лесом на юг и расположились на позициях стрелковых подразделений, на внешнем кольце окружения. Вечером они отразили атаку немецкой пехоты и танков. Ночью их должны были сменить, но помешал противник, и только через сутки, рано утром, бригаду отвели с передовой.
Солнце уже поднялось над горизонтом, когда они проходили через место боя. Вокруг Студзянок, на раскинувшихся полях, расположенных на возвышенности, напоминающей перевернутый щит, стояли разбитые бронетранспортеры, танки с обгоревшими башнями, направленными в землю стволами и разорванными гусеницами. Танкисты рассматривали их внимательно: свои – с сожалением, фашистские – с ненавистью. Были здесь и угловатые средние танки, и длинноствольные «пантеры», и приземистые, тяжелые «тигры». Позднее представители штабов установили, что польская бригада уничтожила сорок немецких танков и самоходных орудий, а своих потеряла восемнадцать.
Бригаду отвели в большой лес в центре захваченного плацдарма, в резерв 1-й армии, соединения которой форсировали Вислу и заняли оборону на севере, вдоль речки Пилицы.
Под вечер в день ухода с позиций, несмотря на то что бригада находилась в радиусе действия тяжелой артиллерии, а немецкие самолеты шли широкими волнами по безоблачному небу, было объявлено общее построение.
Солнце уже склонялось к западу, его косые лучи с трудом пробивались сквозь кроны деревьев, а там, где сосны росли гуще, полутени лежали под стволами. Вдоль рядов, с правого фланга, шагал генерал, за ним – офицер штаба и солдат со сбитым из двух досок подносом. Экипаж «Рыжего» стоял на левом фланге. Чем ближе подходил генерал, тем отчетливее слышался его голос:
– За героизм, проявленный в борьбе с немецкими оккупантами, подпоручник Александр Марчук награждается Крестом Храбрых… Хорунжий Юзеф Чоп награждается Крестом Храбрых… Капрал Мариан Бабуля награждается Крестом Храбрых…
Наконец генерал остановился перед экипажем «Рыжего».
– Командир танка поручник Василий Семенов награждается Крестом Храбрых… Наводчик капрал Густав Елень, механик-водитель плютоновый Григорий Саакашвили, радист капрал Ян Кос награждаются Крестом Храбрых…
Каждый ответил: «Во славу Родины!» Василий произнес это спокойно, Густлик – громко, Григорий – вдохновенно, а Янек – несмело. Генерал брал кресты с деревянного подноса и прикреплял их к промасленным, грязным, пыльным комбинезонам. Каждому смотрел в глаза, пожимал руку и, обняв, целовал в обе щеки. Потом вставал по стойке «смирно» и прикладывал руку к головному убору.
Янек получил награду последним. Генерал прикрепил крест, но продолжал стоять. Брови его нахмурились, и по всему было видно, что он чем-то недоволен.
– Непорядок у вас, – повернулся он в сторону Семенова. – Почему не весь экипаж в строю?
Семенов, не веря ушам, осмотрел строй – все были на месте.
– Все в строю, товарищ генерал.
– Вижу только четверых, а где собака?
– Шарик! – позвал Янек.
Овчарка, оставленная у танка, скучала, не понимая, почему ей нельзя быть вместе со всеми. Заслышав голос хозяина, она стремглав примчалась.
– Прикажи ему сесть.
– К ноге, Шарик! Сидеть!
– Повара ко мне! – приказал генерал.
Между деревьями появился незнакомый экипажу солдат в белом фартуке и колпаке. Он шел торжественно, неся перед собой большую фаянсовую тарелку с отбитым краем, на которой в несколько рядов лежала поджаренная колбаса. Генерал взял тарелку и, присев на корточки, поставил перед собакой.
– Иначе не можем тебя отблагодарить, – пояснил он не то себе, не то овчарке, не то экипажу.
Потом, повернувшись к Косу, вручил ему латунную медаль, вырезанную из ободка гильзы артиллерийского снаряда.
– Повесь ему на ошейник!
Янек прочитал тщательно выцарапанную надпись на медали: «Шарик – собака танковой бригады».
– Ого! – прошептал Елень. – Сам генерал ему дал. А повар не захотел идти, помощника с колбасой прислал.
Слова адресовались соседям по шеренге, но генерал услышал и, посмотрев на Еленя, пояснил:
– Капрал Лободзкий погиб. Снаряд из «фердинанда» угодил в автомашину, когда она везла кухню; повара смертельно ранило осколком.
Елень опустил голову.
Генерал подумал, что танкисты еще не знают всего и только по мере того, как будут проходить дни, начнут замечать отсутствующих в строю и поймут, что многих друзей они уже никогда не увидят. Сейчас только ему одному известно, что в окрестных лесах и полях выросло более семидесяти могильных холмиков и, наверное, их будет еще больше, потому что двести человек отвезли в госпиталь. Не только живые получили кресты под Студзянками…
– Гости прибыли, гражданин генерал, – доложил офицер из штаба.
Раздалась команда: «Смирно! Равнение направо!»
Генералы из штаба армии приняли рапорт и вручили командиру бригады крест Виртути Милитари.
Командир вышел на середину поляны, поднял орден над головой. Солнце блеснуло на вишневой эмали, оттенив яркие – черный и синий – цвета на ленте.
– Танкисты! Не я, а вы заслужили этот крест для своего командира, для бригады…
После команды «Разойдись!» все бросились поздравлять друг друга. Около награжденных собирались группы солдат: они пожимали руки, поздравляли.
Лидка тоже пришла поздравить. На ней было чистое, выглаженное обмундирование, волосы – пушистые, недавно вымытые. Она по очереди пожала руки членам экипажа, а Янека поздравила последним.
– Не знала… Очень беспокоилась за тебя, – начала она. – Все рассказывают, даже трудно поверить, что ты и твой экипаж…
Янек слушал молча, глядя ей в глаза.
– Говорят, вечером будут фильм показывать. Приходи к радиостанции, вместе пойдем.
Янек почему-то подумал о хорунжем Зенеке и посмотрел на друзей.
– Может, вместе придем, – сказал он нерешительно, – всем экипажем…
Вдруг он замолчал. Взгляд его был направлен на Шарика, который сидел перед тарелкой с поджаренной колбасой и длинно зевал, втягивая воздух. Тонкая ниточка слюны стекала с его морды.
– Прости, совсем забыл, – извинился Янек перед девушкой и, подбежав к собаке, произнес: – Ешь, Шарик, это тебе.
Криво усмехнувшись, Лидка резко повернулась и ушла.
Шарик ел спокойно, с достоинством. Янек уселся возле него на траве. Он услышал, как Григорий вполголоса сказал Еленю:
– Хорошая девушка верит в джигита, и тогда джигит богатырские дела вершит. Плохая девушка не верит в джигита. Если он совершает геройский поступок, который все видят, она говорит: «Трудно поверить». Скажи сам, разве это хорошая девушка?
– Хочет вечером с ним показаться, ведь теперь у него Крест Храбрых,
– добавил Густлик.
Кос отвернулся, сделав вид, что не слышит. Слова друзей его огорчили. Досадно, что они судачат об этом…
Когда все собрались у танка, солнце уже садилось. Последние лучи его угасали. Григорий вытащил ящик с инструментом, снял с Шарика ошейник и с помощью напильника и молотка прикрепил к нему латунную медаль с надписью.
Собака, заинтересованная необычной деталью на ошейнике, пыталась ухватить зубами ремень. Саакашвили отталкивал ее то правой, то левой рукой и спокойно объяснял: