Манифест либертарных марксистов
Преамбула
История классовый борьбы кульминирует во второй половине нового тысячелетия. Человеческая цивилизация сталкивается с надвигающимся экономическим и социальным апокалипсисом, который низводит все политические нормы и структуры: от античных храмов и феодальных замков, до зарождений национальных государств и подъема капитализма и в XX веке с его беспрецедентными войнами и преступлениями против человечности.
Продолжающийся финансовый кризис и дестабилизация мировой экономики уже привели к тому, что неолиберальные правительства передовых стран приняли меры экономии, приватизации социальных служб, вызвали массовую безработицу и стагнацию зарплат. Наёмные работники в странах второго и третьего миров влачат полурабское существование, обеспечивая на своих плечах богатство всего остального мира. Усиление автоматизации производственных процессов, в том числе и «интеллектуального труда», свидетельствует также и о том, что долговременный кризис капитализма вскоре будет проявляться в неспособности поддерживать нынешние жизненные стандарты даже для упитанного и сытого «среднего класса» развитых стран капиталистического Ядра.
Но современная публичная и неформальная политика скована неспособностью производить новые идеи и новые способы организации, необходимые для трансформации общества таким образом, чтобы можно было не только решить данные проблемы и устранить угрозу уничтожения и гиперконцентрации капитала, но и приблизить нас к будущему без капитализма и эксплуатации.
По мере того как кризис набирает силу и скорость, политика лишь чахнет и отступает. Таким образом, паралич политического воображения лишает нас самого будущего. С 1979 года неолиберальные программы продолжают по-прежнему проводиться в жизнь, причем с еще большим рвением. Таким образом, неолиберальный проект, или «неолиберализм 2.0», продолжается, и в его рамках начинается осуществление второго раунда структурных реформ. Наиболее серьезным его проявлением стало агрессивное вторжение частного сектора в то, что еще осталось от институтов и служб социал-демократической эпохи. Это происходит, несмотря на негативные последствия для экономики и общества в целом, а также новые фундаментальные проблемы, которые ставит перед нами новый глобальный кризис.
То, что правые силы — правительственные, неправительственные и корпоративные — смогли «продавить» программу неолиберализации, является отчасти следствием паралича и неэффективности левых, по крайней мере того, что от них осталось. Тридцать лет неолиберализма фактически вытравили из левых партий радикальные идеи, выхолостили их и лишили народного доверия.
В лучшем случае левые партии реагировали на нынешний кризис призывами вернуться к кейнсианской экономике, несмотря на то что ныне отсутствуют уже сами условия, благодаря которым смогла развиваться послевоенная социал-демократия. Мы не можем с помощью декретов и постановлений вернуться к массовой промышленно-фордистской системе организации труда. Даже неосоциалистические режимы Южной Америки, возникшие в ходе Боливарианской революции, — хотя их пример и вдохновляет многих на сопротивление догмам современного капитализма — не могут продвинуться вперед и предложить альтернативу, которая выходила бы за рамки социализма образца середины XX века.
Силу организованного труда систематически подрывают изменения, порождаемые неолиберальным проектом. На институциональном уровне организованному труду свойственна косность и он способен лишь слегка смягчать последствия новых структурных изменений. При отсутствии системного подхода к вопросу о формировании экономики нового типа или структурной солидарности, необходимой для изменения ситуации в целом, организованный труд оказывается практически бессильным.
Хотя Россия и является по ряду причин хрупким звеном в мировом разделении труда, не исключено, что экономический коллапс будет в перспективе мировым явлением, который затронет в первую очередь страны, где противоречия между классами наиболее сильны, где находятся индустриальные аутсорсы и разрабатывается всё материальное богатство ведущих держав-империалистов – Бангладеш, Индонезия, Индия, страны центральной Африки. Необходимо смотреть выше голов низовой партийной конкуренции, не опасаться того, что ряд левых сект или сталинистских организаций отвернутся от нас – сила в молодёжи, которая при вхождении в нашу структуру получит не очередную партейку местного пошиба, а полноценного члена мирового коммунистического Интернационала. Идейная чистота Интернационала при этом волнует лишь людей, уже находящихся внутри левой идеологии, наш ориентир же лежит в сотнях тысячах только-только начавших политизироваться масс.
Новые социальные движения, возникшие после окончания холодной войны и возрождающиеся после 2008 года, аналогичным образом оказались неспособны выработать новое политико-идеологическое мировоззрение. Вместо этого они растрачивают энергию на процесс внутренней прямой демократии и аффективной самовалоризации, которые превалируют в таких движениях над стратегической эффективностью и зачастую предлагают лишь некий вариант неопримитивистской политики локализма, якобы противостоящего абстрактному насилию глобализированного капитала с помощью шаткой и эфемерной «подлинности», присущей непосредственности сообществ.
При отсутствии радикально нового социального, политического, организационного и экономического видения господствующие на данный момент правые силы смогут и дальше продвигать свои узколобые и полностью надуманные теории, сколько бы реальность ни доказывала их ложность. Левые же в лучшем случае будут способны лишь частично отбивать наиболее агрессивные атаки правых. Для создания новой гегемонии левых в глобальном масштабе необходимо возрождение утраченного будущего — возрождение будущего как такового. Но нужно говорить и о необходимости перемен в настоящем, чтобы изменить будущее.
О методах
Мы стоим на крови и костях всех убитых за новый социальный порядок, за коммунистическую формацию, где исторические противоречия и социальные антагонизмы прошлого будут сняты, изжиты, где природа и человек будут находится в гармонии, а каждому будут обеспечены полноценные условия для развития всех граней человеческого существования. Достичь это посткапиталистическое общество, коммунизм, возможно двумя путями, находящимися в неразрывной связке: революционным и акселерационистским. Мы не можем предсказать как конфликт современного этапа неолиберального глобализма будет решён (если не брать во внимание мировую войну или экономический коллапс): через принуждение, этатизм, или на свободных основаниях. Поэтому мы не видим необходимости в том, чтобы противопоставлять революционность и акселерационизм.
Мы являемся апологетами свободных оснований, тотальной демократии, либертарного подхода. Революция – это глобальный эмансипирующий акт, освобождение от капитализма является лишь частью грандиозного процесса эмансипации человечества от власти природной необходимости, нужды, физических и гносеологических ограничений. Революция – это не одномоментное явление, более того, оно не ограничивается чисто политической или экономической сферами – роль также играет и идеология, культура. Базисные и надстроечные характеристики взаимодополняют друг друга. Вероятнее всего наша революция, если она и случится, не будет последней. Человечеству необходимо пройти огромный путь к достижению настоящего справедливого общества через плановое распределение и низовую самоорганизацию, которая станет возможна только после политической революции.
Акселерационизм дополняет предыдущий тезис. В наши дни с идеей ускорения (акселерации) ассоциируется скорее капитализм. Сам метаболизм капитализма требует экономического роста и конкуренции между отдельными капиталистическими субъектами, стимулирующей технологическое развитие ради получения кем-то из них конкурентных преимуществ. Все это сопровождается социальным развалом. К тому же капитализм усиливает перемещение населения. Идеологическая самопрезентация капитализма в его неолиберальной форме сводится к высвобождению сил «креативного разрушения» — высвобождению сил, якобы стремящихся к постоянно ускоряющимся техническим и социальным инновациям.
Мы действительно сейчас можем двигаться быстро, но только в четко очерченных капиталистических параметрах, которые сами при этом не изменяются. Мы ощущаем при этом лишь увеличение скорости локального горизонта — простое, бессмысленное стремление вперед, но никак не ускорение (понятие, предполагающее также и самостоятельную навигацию — экспериментальный процесс новых открытий в универсальном пространстве возможностей). Именно этот тип ускорения является крайне важным.
Глубоко внутри самого неолиберализма есть напряженность: он пытается подать себя в качестве проводника модерности (воспринимаемой в буквальном смысле — как синоним модернизации), обещая в то же время некое будущее, которое в сущности не в состоянии обеспечить. Развитие неолиберализма в действительности не столько способствовало проявлению творческого потенциала индивида, сколько, наоборот, стремилось заглушить когнитивную изобретательность ради аффективного конвейера отрежиссированных взаимодействий вкупе с глобальными цепочками поставок и эксплуатацией беднейших стран.
Профсоюзная работа является одним из важнейших столпов современной левой организации. Необходимо создавать профсоюзы на предприятиях, в школах, средних и высших учебных заведениях, агитировать работников защищать свои трудовые права, понимать, что их интересы и интересы их работодателя антагонистичны. В случае соглашательства идти на контакт с профсоюзной массой и пытаться создать независимую структуру. Или же нужно идти на контакт и привлекать в политическую работу, параллельно критикуя соглашательство верхов. Однако разрешение чисто экономических требований не является для нас первичным – на первом плане общая политизация членов и расширение социалистической гегемонии.
Поскольку избирательная система капиталистического государства крайне редко, а по сути почти никогда, не даёт возможности прихода к власти путём выборов настоящих коммунистических партий, а в России, с её выборным спектаклем такой подход сведён к нулю, следовательно, абсолютно все партии, по крайней мере существующие на бюджетные деньги, прямо или косвенно подотчётны аппарату Администрации Президента и являются лишь винтиками в машине электоральной системы Российской Федерации. Соответственно, единственная работа возможна лишь с ширмой, симулякром коммунистической партии, КПРФ, и то, исключительно в ситуационном плане. Использования помещений, площадки для донесения своих идей, выборных платформ в регионах, ресурсов партии и ручного комсомола, агитация низового состава, быть в авангарде протеста, инициируемого ручной оппозицией – это всё безусловное благо. Каждый случай взаимодействия должен рассматриваться отдельно, никогда не отказываясь от критики предательского руководства и их тактики удушения независимых отделений.
Именно Маркса наравне можно считать образцовым мыслителем-акселерационистом[1]. Вопреки хорошо известной всем нам критике Маркса, а также поведению некоторых из современных марксистов, мы должны не забывать о том, что Маркс использовал самые передовые теоретические инструменты, а также эмпирические данные, что только были доступны в его время, чтобы познать и преобразовать мир, в котором он жил. Он не противился современности, а стремился анализировать и менять ее, понимая, что, несмотря на эксплуатацию и коррупцию, капитализм на сегодняшний день остается наиболее передовой экономической системой. Его достижения не должны быть отброшены — наоборот, их следует ускорить и вывести за пределы ограничений капиталистической формы стоимости. Акселерационисты хотят высвободить скрытые производительные силы. Этот проект не требует разрушения материального базиса неолиберализма. Его нужно просто перенаправить на общие цели. Существующая капиталистическая инфраструктура не должна быть уничтожена; она послужит трамплином, с которого произойдет рывок в посткапитализм. Поскольку рабочий класс мира раздроблен, а революционный субъект расщеплён, предоставлен самому себе, то мы должны переучредить различные формы классовых сил. Такое восстановление должно выходить за рамки того представления, что органически возникший глобальный пролетариат уже существует. Вместо этого необходимо связать воедино разрозненные массы отдельных пролетарских идентичностей, зачастую воплощенных в постфордистских формах прекарного труда и придать им вновь ту целостность, который они были лишены на протяжении всего 20-21 века. Одновременно с изменением характера труда мы должны актуализировать этого субъекта, понять, в каких сферах деятельности и производительного труда работник наиболее уязвим, наиболее незащищён и наиболее подвержен идеологическому воздействию на своё теплящееся классовое сознание. Поскольку мы не можем на данном этапе отказаться от идеологии в принципе, нам остаётся использовать постидеологические методы, скрытые методы, для расширения борьбы за тотальную демократию, за социалистическую гегемонию.
При любом варианте посткапитализма потребуется и посткапиталистическое планирование. Вера в то, что после революции люди самопроизвольно смогут создать новую социоэкономическую систему, а не просто вернуться к тому же капитализму, в лучшем случае говорит о наивности, в худшем — о невежестве. Для того чтобы продвинуться дальше, нам необходимо составить когнитивную карту нынешней системы и предполагаемый образ будущей экономической системы.
Левые должны добиться социотехнической гегемонии как в сфере идей, так и в сфере материальных платформ — инфраструктуры мирового общества. Именно эти платформы создают основные параметры того, что возможно и в поведенческом, и в идеологическом плане. В этом отношении они являются воплощением материального трансцендентального нашего общества — это то, что делает возможным конкретный набор действий, отношений и типов власти. Хотя нынешняя глобальная платформа и имеет наклон в сторону капиталистических социальных отношений, такое состояние вовсе не является неизбежным или необходимым. Все эти материальные платформы производства, финансов, логистики и потребления можно перепрограммировать и переформатировать так, чтобы они служили уже нуждам посткапитализма, — и они будут перепрограммированы и переформатированы.
О теоретических основах
Либертарный марксизм стоит на теоретической базе критической философии и практики всей предшествующей политической истории. Мы поддерживаем как радикальное сомнение традиции модерна, политэкономический и материалистический вклад Маркса, его концептуализацию классовой борьбы, поддерживаем полемическую традицию российского марксизма, поддерживаем подход Троцкого в критике советского термидора, поддерживаем и критику большевистских методов люксембургианцами и левыми коммунистами. Поддерживаем и традицию неомарксизма с её рецепцией культурной критики развитого капитализма и вопросов эстетики и отчуждения, поддерживаем структуралистский марксизм за его вклад в критику идеологии и концептуализации взаимосвязей внешних факторов в построении субъекта, поддерживаем ситуационизм за его бескомпромиссную борьбу с буржуазными символами и знаками и апелляции к студенчеству, поддерживаем постструктурализм за его поиск фатальных изьянов в капиталистической матрице, поддерживаем аксклерационистов за их попытки расширить границы марксисткой мысли современности, в конце концов, поддерживаем т.н. «жижекианство», за его рецепцию Гегеля, Лакана и Альтюссера и популяризацию марксизма и борьбу с идеологическими фантазмами.
Идеология – это не просто «ложное сознание», иллюзорная репрезентация действительности или совокупность политически обусловленных идей и концепций, скорее идеология есть сама эта действительность, которая уже дана нам в своей тотальности. Идеология существовала на всём протяжении осмысленной человеческой истории, руководя личностями и массами как на символическом уровне, так и в плоскости непосредственного социально-политического действия. Постидеология – состояние претенции на тотальность, но снимается ей полной несвободы от символизации и иллюзорного сознания, которые определяют любую идеологию. Постидеология сегодня являются одним из ключевых факторов конституирования политики и формирования идентичности современного человека. Их можно трактовать как новые мифологии (за создание синкретической картины мира на фундаменте основополагающей веры, конституирующего мифа/ов), либо как отображение времени их возникновения после традиционных идеологий и взамен им.
В тот самый момент, когда мы пытаемся помыслить политические, экономические, социальные права граждан без ссылки на всеобщность эгалитарной теории, мы теряем саму политику, то есть сводим ее к «постполитической» игре согласования открываем дорогу элитаристкому разрыву, где неподконтрольное меньшинство, как и прежде, управляет большинством. Вместо того, чтобы создавать радикальную повестку политического и социального освобождения, которая уничтожит саму причину угнетения, такие левые исчерпывают свои силы в инсценировке оных. Вместо того, чтобы производить смысл, они исчерпывают свои силы в инсценировке смысла.
Постидеология страшна в своей тотальности. Обывателю не приказывают «тратить, покупать, зарабатывать». Эти идеологемы в их завуалированной форме могут исходить от родственников, начальства и т.д., но чаще всего посредством СМИ и средств сетевой коммуникации. Идеология живёт в самом малом, обыденном и примитивном: той же традиции, привычках, конформности. Идеологичной может быть самая конформистская, самая скромная позиция.
Когда мы отбрасываем эти поверхностные идеологемы, мы видим диктатуру в буржуазной демократии, незримый иерархичный порядок, стоящий на страже статуса кво. Мы привыкли отождествлять понятие «идеология» как нечто мешающее пониманию объективной картины мира, как полог, закрывающий зрячим глаза. Но истина состоит в том, что идеология не навязана нам извне – она тотальна, она во всех наших самых малых и незримых действиях. Её агентом выступает правящий класс посредством симулирования действительности во множественных её проявлениях.
На настоящий период глобальной гегемонии неолиберального капитализма, используемые им постидеологические симулякры в странах сверхразвитого Ядра, методы, такие как политическая корректность, постправда в предвыборной гонке, неолиберальный дискурс нисколько не уменьшает положение угнетённого большинства внутри сохраняющейся, но скрытой структуры власти и подчинения, но наоборот – всё больше закабаляет их, разделяет и властвует.
Конвенциальная идеология работала с категориями осознанного, эксплицитного, где люди прямо отождествляли открытую идеологию с наличествующей политической реальностью. В такой идеологии иерархия и отношения власти и подчинения видны на поверхности, когда как индивидуальные желания и перверсии всегда имплицитны, являются вненормативными «бонусами» для правящих элит. В постидеологии же строго наоборот: индивидуальные желания, демонстративное потребление и деидеологизация видны на поверхности, в то время как отношения власти и подчинения остались незыблемы, или даже перешли в разряд тотального контроля, за биополитикой ли индивида, за его частной жизнью, скрытым предпочтениям. Они оперируют в поле гиперреальности, что означает, что люди, существующие в рамках общества потребления, даже не подозревают о существовании поведенческих и культурных нарративов неолиберального общества зрелища. Другими словами, в тот момент, когда человек думает, что он свободен от любой идеологии, он максимально подвержен постидеологии в её тотальности, скрытой иерархии, которой сложнее противостоять, не эскалируя классовые противоречия.
Разрыв отношений с машинами производства капиталистического смысла это не единомоментный акт, а процесс у которого, соответственно, есть длительность. Капитализм производит одномерных людей, придаток экономики потребления. Максимально простых индивидов. Стихийные процессы – это катализатор мыслительного процесса. Мыслить о конечности вещей это уже шаг в сторону от отчуждения. Почему тогда мы должны отворачиваться от событий, ставящих под сомнение машину по производству отчужденных индивидов общества потребления? Потому что слишком рано делать выводы: мы имеем множество индивидов, которые встретились с источником смыслов не данным от капиталистической машины производства оных.
Критерии настоящего антикапиталистической интенции невозможно выразить по целевой причине, так как нет тождества субъекта самому себе, так же как акт высказывания не равен содержанию. остается определить от противного, иначе говоря, что является инструментом воспроизведения капиталистической системы. Вообще все в таком случае это инструмент воспроизведения системы капитализма, так как результат капиталистических отношений. Но не всё им является в равной мере, так как капиталистическая система не гомогенна, будучи включенным в систему можно ее ненавидеть и желать ей скорого конца. Но что делать если твое или чужое желание не является искренним? Если это перенос другого желания? Является ли такая, ложная, интенция разрушить капитализм, важной? Как мы сможем определить, какая именно интенция важная а какая нет? Можем ли мы тогда обращаться к субъекту, если ни мы ни даже сам субъект не можем ответить на вопрос о качестве этой интенции?
Поскольку актором постидеологии выступает правящий класс посредством подмены действительности во множественных её проявлениях, сохраненяется классовый статус-кво, либо для приобретения ещё большего господства над телами и умами масс. Но в постидеологии существуют бреши, определённые прогрессивные низовые движения, борющиеся не только за поле символического, но против структуры властных отношений в принципе. Требования таких «брешей», феминистских, экологических, тред-юнионистских инициатив при текущей политической системе имеют конкретно определённый потолок, и только в осознании утопичности своих требований в рамках капитализма, они могут быть полноценно воплощены в посткапитализме, в рамках особой формы идеологии, характеризующейся категорией реосознанного, эмансипационным и антикапиталистическим характером поля символического, доведения требований брешей до предела, признания экономико-социальной природы постидеологии и отсутствием политики, общем – осознать наличие альтернативы неолиберальному капитализму.
О революционном субъекте
«Левый» интеллектуал сегодня, действуя в неинституциализованных пространствах современного общества (ибо он вытеснен из высших инстанций власти), решает другие задачи. Это не производство символически опосредованного в культуре универсального знания, а выявление на поверхности социального опыта особых языков знания, оттесняемых и подавляемых со стороны господствующих нормативных практик, т.е. реабилитация асоциального. Однако такая реабилитация предполагает не апологию социально опасного поведения (преступление, безумие, сексуальную перверсию, терроризм) с точки зрения традиционных норм морали и закона, но ревизию господствующих социальных правил и норм через выявление знания, находящегося под запретом.
В чем проблема современных марксистов? Зачастую марксист в своём становлении кружится в порочном круге от Маркса и Энгельса к Ленину с Троцким, однако марксистское учение, будучи против всякого догматизма, пребывает в постоянном развитии, двойном отрицании самой себя как научной теории. Таким образом, если леворадикал не отрицает современную эпоху и понимает, что живет в современном обществе, он должен осознавать потребность в изучении не только лишь ортодоксального марксизма, но и изучать работы не менее выдающихся теоретиков, живших позже Маркса, Энгельса и Ленина.
Возвращаясь к вопросу: так в чем же проблема? В игнорировании всего 20-го века, приводящего к ортодоксальному догматизму и владению марксизмом 19-го, но не 21-го века. Необходимо отстаивать идеи наиболее прогрессивного просвещения, но само знание ещё не является залогом абсолютно не идеологизированного мышления. Даже самый последовательный леворадикал в своем сознании подвержен постидеологическому мороку.
Несмотря на определённые перегибы в вульгаризации борьбы за всеобщую эмансипацию, у марксистов 21 века, в отличие от «старых левых», есть огромный освободительный и мобилизирующий потенциал. С одной стороны, их тезисы, укладываются в общепринятые социальные требования большинства населения, а с другой, левые радикалы стараются разрушить стигму, которая нависла над всем левым движением с конца 20 века, создавая по-своему уникальный дискурс.
А во-вторых, левая теория идёт неразрывно с левой практикой, идя рука об руку с общедемократическими и рабочими движениями. Потому как именно эта группа людей знает, что работники никогда не станут классом без двух архиважных черт: понимание теорией состояния постмодерна в общем, и конкретных социально-экономических отношений в частности, и создание единой организационной формы для взятия власти. В прошлом работники были частью таких структур, как профсоюзы и рабочие советы. С развитием постиндустриального капитализма эти структуры были кооптированы системой после волны первоначального энтузиазма. Очевидно, что необходим новый проект, объединявший бы как рабочих активистов, так и гражданские эмансипаторные инициативы, а также создание актуальной культурной и политической критики и теории.
Это предполагает развитие и деидеологизацию политического сознания, релевантной борьбы, как на уличном, так и на академическом фронтах – профсоюзные активисты также важны, как левые интеллектуалы, которые смогут бороться с пропагандой установленного капиталистического порядка и развить теорию для того, чтобы рабочий класс в итоге взял власть.
Интеллектуалы вроде Альбера Камю, Мартина Хайдеггера или Жана-Поля Сартра в XX веке утверждали, что отчуждение является неотъемлемой, неизбежной частью человеческой жизни. С такой позицией категорически не согласился бы Маркс. Он утверждал, что отчуждение в значительной степени является следствием классового общества в целом и капитализма в частности, что мы можем положить конец обществу, характеризуемому всепроникающим отчуждением, при условии, что мы радикально реорганизуем нашу общественно-экономическую систему
Только так, в диалектическом совмещении теории и практики, пролетариат может присвоить и деидеологизировать социалистические идеи. Социализм – это не образ из прошлого, а наиболее последовательное развитие идеи демократии, свободное от классовых и национальных границ, расизма и гендерной дискриминации, где не будет места отчуждению и обезличенности, а свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех.
К каждой из страт внутри класса наёмных работников необходимо применять свой агитационный подход, с акцентом на молодёжь и студентов (протестный потенциал и свободное время): к пролетариям подходить с чёткими и понятными лозунгами и решением проблем, со студентами можно использовать агитационную провокацию и апелляцию к их насущным интересам, к прекариям подходить с позиции деконструкта их образа жизни и положения на рабочем месте с политэкономических позиций.. Революционный субъект конструируется не только системой отчуждения труда, но и идеологией освобождения в равной степени. Сейчас невозможно четко выделить, кто конкретно является революционным субъектом, а кто нет. На данный момент истории мы находимся в ситуации, когда порядок работы классических теорий освобождения ставится под сомнение объективными обстоятельствами, возникает необходимость совершить пересборку. Наше преимущество в том, что мы говорим об этой ситуации открыто. Из этого следует, что наша задача это поиск и конструирование субъекта освобождения, работа с наиболее широким спектром угнетенных и эксплуатируемых системой капиталистического отчуждения.
Классовое сознание для класса наёмных работников тем самым открывает настоящее понимание их положения – именно они образуют общественную прибавочную стоимость. Соответственно, это ведет к пониманию своего места в системе капитализма, но и одновременно вне её как эмансипатора человечества.
Пролетарий это человек, продающий рабочую силу за деньги и имеющий заработную плату основным источником дохода, не имея пассивного дохода с активов или средств производства, либо, будучи самозанятым, не эксплуатируя труд других работников.
Израильский теоретик марксизма Гилель Тиктин, утверждает, что понятие класс неотрывно от коллективности политического сознания. Работники не становятся классом автоматически по факту про продажи рабочей силы. Утверждать обратное было бы догматической позицией, говорившей о том, что структурная позиция по отношению к средствам производства определяет всё. Маркс чётко даёт понять, что работники только тогда становятся классом, когда осознают своё классовое сознание. Оно должно возникнуть объективно, формируя общественное сознание отдельных работников. Пролетарий только тогда будет обладать политическим сознанием, когда осознает, что универсум класса находится за пределами наций и границ и что его историческая миссия – эмансипация всего человечества.
Эта разница абсолютна критична в понимании общественно-политического сознания при капитализме. Закон прибавочной стоимости есть фундаментальный закон капитализма. Стоимость преобразуется через деньги в самовозрастающий капитал, который затем становится императивом всей капиталистической системы. Феноменальная форма стоимости – товар. Стоимость контролирует, доминирует и подчиняет через форму товара. Рабочая сила также становится товаром на рынке и подчинена процессу стоимости. Труд становится абстрактным трудом, который подчиняется неумолимому процессу гомогенизации. Работник пролетаризируется. Идеология товарного фетишизма есть субъективная сторона объективации труда. Так как работники находятся под контролем динамики самовозрастающей концентрации капитала, они представляют этот процесс как единственно верный, возможный, необходимый.
Об организации
Следует в определённых аспектах пересмотреть предыдущие формы организационной перформативности. Вертикальная структура демократическо-централистской авангардной партии в текущих реалиях достигла потолка своего развития. С середины 20 века силу набирают децентрализованные социальные движения без единого центра и лидера, характерные для протоанархистских или экологических инициатив. Несмотря на очевидные недостаток в отсутствии дисциплины нельзя не заметить то, что количество и качество активистов таких движений только растёт – начиная от неловких попыток ситуационистов, кончая прямодемократическими движениями по типу Жёлтых жилетов или Бессрочного протеста. Не будучи скованными бюрократическим аппаратами и управляемые только координаторами эти движения могут в перспективе затронуть прямо или косвенно миллионы граждан (как в случае с Францией). Но что потом? Тут на сцену выходит тот самый недостаток дисциплины и неоформленной структуры. Но и авангардные партии ни 50 лет назад, ни сейчас не в состоянии повести за собой массы, более того, слепое следование примерам успешных революций привело к консервации и элитизации партийных кадров, мультиспециализации, интенсивному, а не экстенсивному росту, вербовкой ради вербовки вместо вербовкой в результате рабочих действий и успешных кампаний. Примеры пенсионной реформы и кампаний Сандерса и Корбина говорят нам о том, что приток в структуры новых активистов не связан с интенсивностью вербовки, но с объективными историческими и социальными условиями, позволяющих резко политизировать массы, но чтобы эти массы пришли в структуру активисты, разумеется, не должны лишь симулировать деятельность, но работать над формированием социалистической гегемонии, участвовать в трудовых, социальных конфликтах, вести лекции, семинары, выступать на митингах, раздавать агитматериалы, обрастать связями и контактами. И уже тогда, получив нечто принципиально новое, совокупив достоинства низовой самоорганизации и твёрдой структуры, можно говорить о новаторстве с сфере политической перформативности.
Для достижения любой из вышеперечисленных целей дне остаточно лишь прямого действия. Привычная тактика маршей, левацких сейф-спейсов, создания временных автономных зон рискует стать удобной заменой подлинной результативности и успеха. «По крайней мере, мы хоть что-то делаем» — таков лозунг тех, кто ставит самооценку превыше эффективности. Единственный критерий верной тактики — ведет она в итоге к достижению значительных результатов или нет. Пора покончить с фетишизацией устоявшихся форм политического действия.
К политике необходимо относиться как к набору динамических систем, движимых конфликтами, адаптацией, контрадаптацией и стратегической гонкой вооружений. А это означает, что любая конкретная форма политического действия со временем затупляется и становится неэффективной по мере того, как другая сторона успевает к ней приспособиться. Исторически никакая форма политического действия не является нерушимой. Со временем всегда усиливается необходимость отбросить привычную тактику, поскольку те силы и организации, против которых она используется, начинают учиться защищаться и достаточно успешно контратаковать. Причина слабости нынешних левых отчасти и заключается в их неумении быстро менять тактику.
Следует отбросить господствующую ныне концепцию «демократии как процесса». Фетишизация открытости, горизонтальных связей и всеобщего участия, свойственная многим современным «радикальным» левым, предопределяет неэффективность их действий. Секретность, вертикаль, недопущение кого-либо к участию — все эти аспекты также имеют место в эффективной политической деятельности (хотя, разумеется, не только они).
Демократия не может определяться лишь наличием демократических методов — она не определяется ни голосованием, ни дискуссией, ни собраниями. Реальная демократия должна определяться своими целями — коллективным самоуправлением, своей тотальностью. В рамках данного проекта сама политика должна равняться на наследие Просвещения — в том смысле, что, лишь в полной мере используя свои способности к пониманию самих себя и окружающего мира (нашего социального, технического, экономического и психологического мира), мы можем прийти к умению управлять сами собой. Мы должны установить коллективно контролируемую и легитимную вертикаль власти, которая будет дополнять развитые горизонтальные социальные формы: мы должны избежать вероятности как становления рабами тирании тоталитарного централизма, так и зависимости от неустойчивости ныне возникающих неподконтрольных систем. Командная система Плана должна сочетаться с импровизированным порядком Сети.
Либертарные марксисты не пытаются подать какую-либо конкретную организацию в качестве идеального средства для достижения этих задач. То, что нам необходимо (и всегда было необходимо), — это экология организаций, плюрализм сил, резонирующих и взаимно усиливающих друг друга. Сектантство — это предвестник гибели левых в той же степени, что и централизация. И поэтому мы всячески приветствуем экспериментирование с раз<