I. утренняя хтонь
Мелкий снег падал за окном. Ее волосы разлетелись по подушке, а маленький темный нос уткнулся в его плечо — он чувствовал ее дыхание и оттого сам дышал с трудом. На столе были пустые бокалы, недожёванный — крошащийся — хлеб и переполненная пепельница.
Ему было хорошо. В Кризисном Городе продолжалась зима, сырая, душная и порой морозная. После праздничной попойки кто-то говорил шумно этажом ниже. С постели вставать ему не хотелось — не было бы, впрочем, нужды, он бы и не собрался… но нужда была. В опасное время дозволено очень-очень мало сна: просто чтобы хватило на хоть сколько-нибудь трезвое функционирование. И пусть чутье не указывало ему на возможную угрозу — чутье подсказывало что-то другое?.. Кто бы его знал вообще?
Есть «хочу» — это второстепенно. Есть «надо» — и оно говорит само за себя.
Привыкнув к холоду, сжимающему обнаженные плечи — тот врезается даже под шерсть — Сильвер окончательно встает с постели. На том месте, на которое пришлось чужое дыхание, остается фантомное пятнышко тепла, и он неосознанно прикрывает его ладонью, когда делает первые шаги: разлепляет веки, проверяет, насколько хорошо стоит на ногах, длинно выдыхает. В горле стоит неприятный ком. Немного перебрал вчера. Одежда свалена на стул с поломанной ножкой и пропиталась за ночь холодом; Сильвер, конечно, не забыл поправить одеяло на ней, когда выбрался из постели сам. Мысли собираются в кучу, но не в ту, что равноценна порядку, а в ту, что сдавленный ком в черепе, где-то на высоте висков.
Может, мне так странно, потому что давно я не пил так много… или градус не понижал, — мысленно прикидывает Сильвер и опирается руками на стол. В зеркало он по утрам не смотрится, потому что настроение портить не хочет, а привести себя в порядок можно и вслепую: он прекрасно сориентируется, как собрать густые-густые иглы, похожие на волосы, в низкий, но крепкий хвост, он чудесно справится с чисткой зубов и умыванием… и он, конечно, и без зеркала помнит, как закрыть слепой глаз повязкой. Уже не болит, если что. Ах, что там про зеркало? Оно не висит, а лежит вниз стеклом, чтобы она, когда захочет, смогла навести красоты, ведь он ничего не имеет против. Только свою бы рожу не видеть.
|
|
Зубья гребешка проходят меж щетины тех игл, что мягче. Расчесываться ему немного болезненно, но привычно — на пощипывания можно не обращать внимания. Он перевязывает плотной веревкой все то, что умещается в руку, а когда веревка спадает — растрепывает, фыркнув, назад руками; только зря что-то делал со своим гадким внешним видом. Повязку на глаз — на левый, на тот, что мутный и весь в бельмо ушёл. Натянуть мешковатые штаны, держащиеся на одном жестком ремне, накинуть на плечи рубашку без пары пуговиц, обуться из одной только брезгливости к грязному полу. Спичечный коробок с зубным порошком в карман кинуть и щётку туда же, ведь умывальник находится этажом ниже, там же, где парочка рабочих туалетов — и лишь бы в них не выстроилась чёртова очередь… Сильвер только проснулся, а уже чувствует желание напомнить кому-нибудь, что блевать с утреца можно и в тазик.
Праздник… заставили Иблиса вернуться назад в Бездну, в Большую Яму, в Ров — кто как называет. Тварь возвращается раз в полгода, раз в полгода ее загоняют назад вместе с призванными ей демонами… и прежде, чем собаки и голодающие растащат редкие трупы — не все выживают — уже успевают вдохнуть полегчавший, похолодевший воздух. Перемирие. Одну ночь — перемирие; все будут пить, сходить с ума, оставят пару часовых так, чтоб и те, однако, смогли нахлебаться самогонки… все позволят себе хорошо наесться.
|
|
Вчера Иблис вернулся, побитый, в свою вонючую Яму на ближайшие полгода. Сильвер, истративший весь резерв сил, дополз домой (… домой?) с одним ножом в кармане и с вином, которое он с трудом достал — самогон она не пьет. Он зашел в крепкое здание, выдержавшее множество катаклизмов. Дал добро команде… выпил с горла на голодный желудок, ничем не закусив и поморщившись от гадкой горечи дешевого пойла — и попросил Сизигмунда, старого, дряхлого, но в чем-то просто очаровательного серого крыса, подглядеть за придурками и выбрать часовых.
А потом он, — (Сильвер проползает в зал и понимает, что никто не обращает внимание — раковина же свободна), — а потом он зашел в свою комнату и выставил на стол это вино. Забыл, что ей надо будет закусывать… хлеб, как оказалось, она стащила еще до его прихода, и вечером он был сырой и слегка мягкий. Недопеченный, суховатый… Сильвер ни за чем не пошел. Дверь закрыл. И
(Сильвер полощет зубы — несколько в заднем ряду выбито; не страшно.)
почти сразу устало закурил и сбросил со слепого глаза повязку. Она улыбалась ему мягко и слегка отстраненно лишь потому, что знала его так долго, что не нуждалась в усилиях для получения его внимания и заботы: он был очарован уже тем, как лямка домашней простенькой майки спадает вниз по ее пятнистому плечу.
|
|
Ему не нужен был хлеб.
Ты в порядке, Сильв? Не ранен? Ее розовые ладошки, расстегивающие его рубашку; а его руки были такими большими, когда он собирал ее ладошки в одну из них…
(Сильвер шумно сглатывает. Зубной порошок слишком щипучий; не хватало еще…)
А еще он целовал ее. Она так забавно пискнула, когда он чуть дернул ее за длинный и очаровательно толстый хвостик — шелковистый-шелковистый на ощупь.
(Иблис побери — откуда у такого злобного побитого выблядка такая нежная и очаровательная женщина? Сука, весь день слюнями будет давиться — потому что чего-то столь страстного у них не было давно.)
… темно уже было очень — допили вино, он накурился до горечи в горле. Подоконник. Точно, подоконник — ударило по голове понижение градуса; он целовал ее — губы, шею, большие ушки, дрожащие от ответного желания…
— Это ты перепил или перетрахался? Просто интересно, — слышится со спины знакомый голос.
В этот момент Сильвер давится зубной щеткой — ну, почти. Хватает (а может и наоборот) мозгов тут же отшутиться, наконец вынув ее изо рта:
— … порошок вкусный.
Этого парня как-то зовут, но Сильверу остоебенит прямо сейчас вспоминать. Косится тот на него, правда, немного… непонимающе? Осуждающе?
— Дать попробовать? Я как раз не смыл еще просто.
(Ну и нахуй его.)
— Как хочешь, — Сильвер, так и не дождавшись ответа, хрустит остатками порошка на зубах и, быстро сполоснув щетку, принимается умывать, наконец, морду.
Вовремя повязку на глаз надел. Впрочем, знак хороший: скорее всего, на мороз ему сегодня выходить не придется. Лень снимать и перезавязывать… да и, глядя на растрепанного «условно вожака», умывающегося прямо в глазной повязке, парень решит, непременно: или издевается, или шутит. Не затупил и не залип в стенку на минут десять. Вообще не затупил.
… хорошо, что вода холодная.
(По сознанию режет ее тихий и нежный стон, и ему кажется, что на миг он чувствует, как ее когти оставляют царапины на его спине. Иблис, мать его в…)
Вздергивается. Шкуру на спине пощипывает. Расцарапала. Хорошо-то как.
… так начинается день после праздника — немного с похмелья, с расцарапанной спиной, но очень-очень хорошо. С предчувствием чего-то, но… хорошо. В конечном итоге, любые проблемы или решаемы, или ведут в гроб, а Сильвер все еще здесь. Растрепанный, умывшийся, с начищенными клыками и в мокрой, дурак потому что, повязке. Все чудесное кончается, чтобы затем началась рутина.
Сильвер наконец вдевает лапы в рукава и застегивает рубашку хотя бы на нижние пуговицы. Ком в горле не исчезает, поэтому ему, как проведает остальных как следует, нужно бы взять чайник кипятка и отволочь к себе… скорее всего, в этот момент она уже не будет спать. Когда она отказывалась от теплого чая? Зацепит ей что-нибудь со стола, который никто, как он уверен, убирать не стал: прийти бы всем в себя.
Сильвер выходит в большое, но душное — переполненное шумом, что стал с его приходом гулом шагов и полушепотков — помещение с облезлыми бетонными стенами. Куча старых столов, принадлежавших когда-то работникам — или, может, жителям? — этого дома, сдвинуты в общую кучу, блестят местами от пролитых напитков, на них накрошен хлеб. Сильно пахнет табаком и консервами. Нужно подумать, где вновь набирать еды… с каждым годом древние запасы Кризисного Города стремительно истощаются, и вскоре еду надо будет учиться выращивать. Или выбираться за черту города и искать какой-нибудь захудалый лесок, откуда можно бы сцапать животных для разведения… как их вообще в этой тошниловке разводить?
Всегда выживали. Придумают что-то. Выживут. За все это время кто-то додумался хотя бы посеять на территории старой тюрьмы, уже практически разваленной и разграбленной, рожь, поэтому хлеб уже даже можно купить… стоит, конечно, недешево. Мука хорошо хранится, если делать это правильно, наверное. Сильвер во всем этом не разбирается совершенно, и единственное, что заставляет его задуматься — желание продолжать эту грязную, убогую жизнь, в которой изредка находится место для «хорошо».
— До-о-оброе утро, дядя! — выкрикивает писклявый голосок с другого конца большой комнаты. — А как отпраздновали?
А вот этого мальчишку он уже по имени отлично помнит. Ларри — слишком необычно; совершенно никак своего обладателя не описывает, не выдает ни единого признака, по которому можно было бы сходу определить, кому это имя могло бы принадлежать… впрочем, у его дедушки и того страннее — у его дедушки еще и длинное, что запомнить едва ли можно.
Сильвер — потому что шерстка белая отливает серебристым. Домино — потому что черно-белая, как кость в одноименной игре. Ларри и Сизигмунд — потому что хуй знает, почему. Он без понятия и до сих пор не привык, хотя живет с ними уже несколько лет в одной шаражке.
Ах да. Старый, но чем-то очаровательный крыс и его бесячий внучек-крысёнок.
— А ты как, внучок, думаешь? Я б сказал, и мне б так, только я вот в молодости!..
Сильвер шумно выдыхает. В разговоре с ним явно не шибко заинтересованы, и он только из уважения к старику, дожившему до удивительных пятидесяти шести лет, бурчит что-то вроде «здрастье» себе под нос, прежде чем скользнуть взглядом по столу в поисках чего-то если уж не нетронутого, то хотя бы уцелевшего.
— … Драсть-драсть! Садись, что ты как околдованный? У нас еще вот осталось, — добавляет крыс и, почесав уж лысую почти, без гривы, в скудной шерсти, башку, вытаскивает из-под стола пластиковую бутылку с мутными остатками самогона. — По одной давай!
Ну, от этого отказываться… чаю хочется. Горячего. Чтобы почти язык обжигал и помогал сглотнуть неприятный сухой комок, от которого даже чистка зубов сходу избавиться не помогла, а на веселые истории из жизни деда-Сизигмунда у Сильвера время, может, и есть, но желания на этот раз никакого.
— Да я кипяточку… эдак чайничек, — усмехается он, выпрямляя плечи — хрустят.
— Не уссышься, малой? — фыркает, дернув большим темным носом, Сизигмунд. — Как хош. Ну так вот, я в молодости однажды с тако-о-ой лягушкой познакомился…
… дальше можно не слушать, — делает Сильвер заключение. Внучек-крысёнок устраивается на стуле, подобрав под себя босые лапки, почерневшие от грязи, и принимается внимательно слушать старика. Сильвер замечает, наконец, несколько удачно лежащих рядом кусков хлеба и нераскрытые шпроты. За чайником придется поохотиться чуть дольше и, к тому же, его лучше помыть: мало ли, что спьяну они там намутили? Пару раз он замечал, как его отбросы, чудом собранные в хоть сколько-то называемую командой кучу, решили мешать самогонку с водой и сахаром прямо в чайниках — получилось нечто отвратительное.
(А мог бы этот сахар и ложкой съесть — и то полезнее было бы. Авось башка бы внятней работать начала.)
— Доброе утро, Сильв! — орет кто-то прямо ему на ухо — и он лишь чудом не подпрыгивает на месте. — Видишь, даже ничего не сломали! Во-о-о какое все целехонькое! — еще и лапу тянет, с жирной от масла шерстью.
— Радости-то сколько…
(Как мало, оказывается, Сильверу надо, чтобы почувствовать себя унылым говном.)
Голос опять знакомый — на этот раз кто-то из братьев-котов. Разговаривает — значит, не тот, кому недавно язык отрезали… если язык не отрезали, значит, наверное, Тофф; даром что рыжий, как топленая карамель — не даром же что пахнет тухлой рыбой, потому что мылся последний раз три года назад. Старый толстый крыс по сей день рассказывает каждому новичку просто чудесную историю о том, как нашему-мал о му это надоело и наш-малой ка-а-ак пнул его под хвост, прямиком в бочку с бензином! Ну а тому быстро дурно стало, он и пошел, и помылся… молодца наш-малой, грил, пусть лучше бензином несет, чем триппером! О-о-о, кстати, про триппер, — обязательно добавляет он. Дальше Сильвер, как уже привык, не слушает. Справедливости ради, триппером он не болел. Сифилисом тоже, но готов поспорить, что через пару лет у половины его придурков отвалятся носы и что-нибудь пониже.
— Ну так хорошо же! Видишь ли, браток, исправляемся! — гордо заявляет кот, дернув облезлыми усами — поджег, верно, немного, когда курил?.. Выглядит, в любом случае, так себе. — А всё остальное мы уберем, ты только свистни, всех, всех обязательно соберем и будем приводить наш дом в порядок!
Поняв, что руку ему в ответ жать не будут, Тофф решает его хлопнуть панибратски по плечу: в этот момент Сильвер понимает, что некоторые за ночь его отсутствия успели подахуеть — и потому сразу же, как чувствует касание жирных пальцев к плечу, перехватывает чужую лапу и крепко сжимает её — настолько, насколько может во временное отсутствие психокинеза. Сизигмунд замолкает; шаги и шепотки, и без того приглушенные в появление Сильвера, утихают тоже. Но Сильвер, вопреки чужим ожиданиям, всего-то отталкивает от себя Тоффа: главное, что в сторону от столов.
Даже не смотрит, когда проходит мимо, не желая больше ни секунды тратить ни на дедовские сплетни — к которым, как и всегда, кроме крысёнка подобралось еще пару слушателей, — ни на придурков, потерявших любой страх. В кармане у него нет ничего, кроме ножа и желания кому-нибудь треснуть, но и этого ему будет достаточно, если что… если кто-нибудь еще захочет помацать его за рубашку жирными вонючими лапами. Если кто-то еще в принципе решит трогать его без разрешения.
Никто не будет портить или брать его вещи без разрешения. С Тоффом пусть делают что хотят, кстати: ну, если решили, что именно он подпортил настроение Сильвера.
(Если решили, что именно он подпортил настроение Сильвера… значит, правы. Значит, когда он добудет кипятка и пойдет к себе — они дружно с виновником перебрешутся, а затем схватятся за тряпки, швабры и ведра и уберут все так, чтобы Сильв эти ведра им потом на головы не надел.)
Никто не осмеливается говорить что-либо, пока он не подаст очередной знак. Что ж, этого знака у него есть — помимо, конечно, демонстративного загребания банки консервов и нескольких нетронутых хлебных ломтей. Надо просто начать с чего-то разговор, не так ли? Разбавить эту неловкую тишину.
— Вы чайник куда дели? — спрашивает он, забрасывая, как бы невзначай, собранный перекус в карман. А, и вилку еще, чтоб консервы руками не жрать.
В напряженной тишине кто-то икает — не больше. У Сильвера возникает ощущение, что он не с толпой взрослых дядек говорит, а отчитывает малышню; впрочем, он не сильно удивляется их реакции: любой, кто ослушивается вожака, автоматически признаётся претендующим на его место… а потом всё очень легко решается. Нет, не жеребьевкой. И не демократическими выборами.
Традиционно вожака — главаря — заменяет тот, кто убивает его. Не менее традиционно — один на один.
Впрочем, если Акела слишком крупно промахнется, стая может отправить его в страну вечной охоты и совместными усилиями. Другой вопрос — что это за стая такая теперь будет?.
— Хорошо, — пожимает плечами: — Куда вы его запиздёхали? Он, конечно, общий, но…
Чем больше Сильвер думает о вожаках, стаях и Акелах, тем меньше ему хочется быть ежом и тем больше хочется сесть на задницу и громко завыть: от подобных ассоциаций ему порой становится смешно. Что за абсурд? Когда главарь стал вожаком, а эти вонючки — волками? Пора бы и тяфкать научиться... ах да, точно, он же уже умеет!
Кстати, он бы и не думал об этих волках ебучих, не цари вокруг него гробовая тишина, изредка перебиваемая чьим-то иканием. Кто-то еще пытается «бесшумно» хлебнуть самогонки
— Анекдот вам рассказать, может? Про то, как мужик к проктологу по…
и, непременно, ей давится!..
— Сильв, Сильв, я вспомнил! — вызывается, задыхаясь, несчастный: — Рядом с раковиной поищи. Кто-то ходил помыть, забыл, наверное…
— Ага, делать вам, алкашам, — Гюнтер, бурый здоровый волчара (вот уж кто Акела так Акела!) невозмутимо выдирает бутылку из рук парнишки. А, так это тот, который за умывальником до него докопался… — нехуй, кроме как чайники мыть!
— Да, там он вроде и был… я видел под раковиной, да-да! — отчего-то особенно неловко добавляет… кстати, правда, кто это? Выглядит не то как лисица, не то как неведома зверушка. Странное животное. Полосатое и пучеглазое, уши острые…
(Ясно, анекдот про мужика и проктолога они не хотят… жаль. Сильвер мысленно с него хихикнул даже.)
Сильвер кивает.
— Напомни, кстати, ты кто? — спрашивает он, когда все же проходит мимо зажавшегося парнишки. Вроде что-то знакомое, а вроде…
— Лэ-э-эйн? — с неловкостью тянет в ответ неведома зверушка, поджав уши к темной кудрявой голове. — Я же тут уже два месяца, чего ты…
Ну и правда: чего он? Делать ему нечего, кроме как имя каждого бомжонка, прибившегося к ним пару часов (ну или месяцев, невелика разница) назад, запоминать… если бы чего-то стоил — уже бы запомнил. Тофф вон стоил бочки неплохого бензина.
— Мог не говорить, всё равно забуду, — фыркает Сильвер почти смешливо, останавливаясь рядом с ним. — По виду кто?
— Лемур…
— А, то есть ногой тоже можешь?
Сильвер сам не знает, зачем это спизданул — главное, что настроение чуточку улучшилось.
— Что, прости, могу?..
Кто-то сдерживает хихиканье… кажется, это было даже не так плохо, как обычно! Ладно, теперь и ему самому не шибко тошно от всего вокруг происходящего.
— Дружно озаботиться вопросом помойки, которую вы тут устроили, говорю, вам стоит.
Ладно, он просто не удержится ведь от того, чтобы не указать на необходимость прибирать за собой прямо. Потому что если он отойдет, а вернется к тому, от чего ушел… мягко говоря, почувствует себя еще более унылым говном, чем несколько минут назад.
— Плита работает, если что, Сильв, — зачем-то бросает ему вслед волчара-Гюнтер, когда он расшевеливается, наконец-то, к раковине за чайником. Там же и воды наберет.
Ну и сполоснет, если эти мудаки опять мешали самогонку с чем-то. Особенно — если мешали с чем-то, что можно было и полезней потратить. Если что, в диапазон таких вещей входит даже вода. Не то чтобы каждая группировка могла похвастаться базой, которая, как этот дом, была бы подключена к городской системе водоснабжения. Им просто повезло оказаться неподалеку от той ветки, которую технически обеспечивают другие желающие лакомиться постоянным наличием, пусть и холодной, воды: за это Сильвер им даже, дабы избежать конфликтов, порой подкидывает, что может — ну, как налог. Чтобы точно не бухтели. И не отрез а ли от ветки.
От воды Сильвер был практически зависим. Он, может, и ссаная уличная псина, но он подохнет от отвращения, если не сможет чистить зубы хотя бы раз в день и мыться хотя бы раз в неделю-полторы. Так что… какого, собственно, лысого ее надо мешать с тем, что и без нее пьется хорошо? Особенно с учетом того, что после вся эта мешанина выливается.
Когда-нибудь прибью, — фыркает себе под нос Сильвер не то чтобы всерьез. Ведет длинным ухом, прислушиваясь к тому, что происходит буквально за стеной — дверь не закрыта, что-то отдаленно слышно. Общий смысл уловить можно, если постараться, и… судя по тому, что они за целые две минуты не расшумелись, как галки, Сизигмунд решил все же рассказать им анекдот про мужика и проктолога.
Сильвер снова выпрямляется, хрустнув плечами, только чтобы затем заглянуть, наконец, под раковину, за дурацкую картонную перегородку, прячущую часть санузла: чайник там и оказывается. Большой, чугунный, вусмерть покрытый копотью, но служащий им уже так много времени, что выкидывать будет жалко, даже если продырявится.
Без левой мысли Сильвер берет чайник за ручку и уже было дергает — и в этот момент понимает, что тот заполнен. Что-то вроде интуиции заставляет его затормозить. Вместо того, чтоб тащить тяжелую посудину на себя, он решает сначала вытолкнуть ее ногой. Напрягающе укромно запрятано. Булькает, конечно, как вода. Выливается немного — но сходу не поймешь. Пахнет… как бы сказать. Неудивительно, что рядом с толчком воняет мочой. Удивительно, что кто-то, сука, так целенаправленно не донес. Судя по объему, массово. Или регулярно.
Не то чтобы он удивлен в самом деле. По крайней мере, теперь понятно, какого хуя они там все заткнулись… ну… что ж, рад, что додумались — с уборкой всего этого добра он им, конечно же, поможет! Акела в таких случаях как раз нихуя не умеет промахиваться!
От мысли, что они все получат по заслугам прямо сейчас, Сильверу на душе становится даже весело. По гладкому, пусть и потрескавшемуся тоскливо, кафелю чайник скользит многообещающе громко, со скрипом и бульканьем, но достаточно легко — не будет же Сильвер брать столь чудесный подарок руками? Он прямо сейчас зарекается от того, чтобы портить себе настроение и выливать эту прелесть на чью-нибудь обнаглевшую рожу; да хотя бы вот на Тоффа, чтоб, мудак, помылся пошел.
Ему прямо-таки доставляет шумно допинать полный мочи чайник до зала и, сложив руки на груди, спросить — благо, в такой неловкой тиши даже кричать не надо — умиротворенно-умиротворенно:
— Кто этот сделал — признаться не хочет? Разрешу донести и слить в унитаз, прежде чем пойти отмывать… с кислотой, например. Ну или добывать новый — своими усилиями и пожитками, — Сильвер снова хрустит спиной: вроде не такой и старый, а приятно до ужаса: особенно когда царапины на шкуре на секунду напоминают о себе.
Как всегда — не отвечают. Что ж: тогда он, не глядя, не промахнется и… или, может, пожалеть? С другой стороны, какого хуя он вообще должен прощать кому-то настолько свинское поведение… раз уж не могут остаться на несколько секунд без него, не натворив при том дерьма, пусть хотя бы сами друг друга щемят за то, что отдуваться приходится всем и каждому.
— На счет три выливаю на пол. — И, в каком-то странном облегчении тряхнув головой, ставит лапу в тяжелом сапоге на чайник. Зыркает единственным глазом, кислотно-желтым, точно лимонная долька, куда-то в пол. Считает: — Раз…
— Сильв, Сильв! Подожди.
О, Лэйн. Или как этого фокусника на все лапы зовут… он, что ли? Прикольно, если честно признается сейчас.
— Твоя работа?
Сильвер не очень любит, когда все взгляды направлены на него, но он к этому, по крайней мере, привык. Он бы подумал, что с ними что-то не так, если бы только сам не понимал, что ситуация-то самый цимес: не каждый раз видишь, как главарь самодовольно пинает чайник, полный мочи… и вам это еще предстоит убирать! Впрочем, если что — пусть Лэйн отделается сам. Если это его пьяное действо было.
— … да, да, я хотел убрать утром… но… — придурочный лемур мнется на забавных лапах и подергивает хвостом как-то странно. Тремор его взял, что ли?
Сильверу кажется, что в этот момент все будут над ним ржать, как гиены. Зная эту придурковатую свору… хоть выдохнули бы, что ли, от облегчения? Ну, хотя бы то, что все поразбежались до поры до времени в их духе. Некоторые вещи не меняются, или как там было?
— Обернись!.. — выкрикивает вдруг Лэйн, словно не выдержав — и немногочисленные «все остальные» вздрагивают, отступая, точно волна, назад.
Сильвер выхватывает из кармана нож и разворачивается так резко, что раскрывшееся в воздухе лезвие успевает резануть по чему-то густому и плотному, точно подмороженное масло; мелкий каблук на сапоге с силой бьет по чайнику, отправляя тот в обратном изначально задуманному направлению
и портит, блять, стенку — не более того. На полу, в желтой луже, расползаются густого чернильного цвета разводы. На этот раз за спиной становится холодно — от чего-то веет морозом, как от только-только приволоченного с улицы жмура; от чего-то пахнет мхом и сырым камнем. И это… не то, что Сильвер хотел бы узнать. Узнать — в плане, вспомнить, чья это аура, чей это запах и…
— Как половчел за все это время мой мальчик.
… и чей это густой, низкий, урчащий голос — глубокий и словно разбитый на сотни синхронных, как хор, осколков. Становится не до смеха вдруг.
— И кто бы подумал, что ты будешь выделываться перед всяким сбродом и пинать по всему дому… чьи-то отходы жизнедеятельности, — будто расстроенно тянет голос.
Сильвер дергает ушами. Не движется; только взгляд улавливает каплю темной крови, стекающую по лезвию раскладного ножа и срывающуюся вниз, в зловонную лужу. Он слышит даже это. Еще немного… пусть только пошевелится. Пусть хоть пальцем к нему потянется.
— Ты не хочешь поговорить? Я не собираюсь убивать тебя… в прошлый раз ты попросил вернуться позже, и уж я не припомню…
Попался, блядина. Сильвер чувствует его ледяные пальцы на своем плече, изворачивается, занося нож — и бьет с запасом; еще раз, еще раз задел… кажется, бледную щеку, ввалившуюся, как у мертвеца, в череп.
— Я даже позволяю тебе меня бить, Сильвер. Я уж не припомню, пошутил ли ты — но я пришел снова. И ты…
Бла. Бла-бла-бла. В длинной накидке, чтоб ссанину, верно, собирать, с прилизанными к голове иглами, глаза зеленые прищурены и раскосы, как у кролика… холодный, как труп. Говорит выпендрежно, как со сцены, сейчас — ну, вот-вот же! — начнет угрожать, но какого-то Иблиса не может сам решить все свои проблемы. Хотя, казалось бы, такой могучий.
— Даже слушать не хочу, Меф. Хватит нервировать моих ребят.
Мефилес делает несколько бесшумных и для всех, кроме Сильвера, пугающе медленных шагов назад; в этот момент он наконец понимает, что резал все это время вьющиеся за спиной сей хтони щупальца, черные такие, гаденькие, пульсирующие. Мефилес шумно выдыхает, выпуская в сравнительно теплый воздух помещения облачко пара — через нос. Наверняка уже знает, что сказать, но — братишка его родный! — до отращивания тентаклей надо было додуматься.
— А, ты даже так… — (Затылок чешут ручкой ножа только идиоты; впрочем, нож не динамит, а затылок не жопа). — Цветы еще забыл. И вазелин, чтоб наверняка.
Мефилес практически не движется. Только хмыкает, будто бы усмехается:
— Совсем не взрослеешь, мой мальчик. Но ты не сможешь отшутиться от того, что кое-кто хочет предотвратить рождение Пламени. Не сможешь ведь?..
Это ведь какая-то уловка? Очередная?
— Ты можешь спросить меня обо всем, что захочешь, Сильвер. Сколько хочешь проверяй мои слова… дай мне еще один шанс, прошу, — и даже складывает ладони вместе.
По идее, Сильвер должен прямо сейчас погнать его ссаными тряпками; благо, у него даже есть, чем замачивать последние. Только вот… о рождении Пламени в первый раз, когда эта тварь заявлялась, речи не шло. Более того — всех вокруг от одного только слова передергивает так сильно, что они на холодец его пустят, если он откажется от беседы с тварью, которую они все еще и знатно испугались. Очевидно… очевидно, Мефилес знает, когда заявиться и как это сделать, не потеряв при том в эпатаже.
— Пламя, значит… Или ты брешешь, или…
— Или в опасности теперь и ты тоже, и каждый, кто находится рядом с тобой.
(… Мина. Старик с его бесячим внучеком…)
Что-то подсказывает Сильверу опустить нож — и Мефилес в ответ прячет щупальца под длинную обшарпанную накидку. Сильвер… не отходит в сторону, когда Мефилес делает шаг уже к нему:
— Спасибо, мой хороший. Мы можем поговорить наедине?
II. его мир
«Нахуй ты вообще здесь появился?» — вертится у него на языке. От раздражения очень хочется закурить… за все то время, которое он провел в компании идиотов, умудрившихся ночью в чайник нассать, курить ему не хотелось ни разу, особенно после вчерашнего изобилия… но стоило появиться Мефилесу, которого он в жизни не хотел бы больше увидеть — и вот уже внутри рождается явственное желание втянуть дым в легкие поглубже. Крепкий такой. Если думать о сигаретах и о желании курить как таковом, переключаться на более серьезные и страшные мысли становится не с чего. Да и, в конечном итоге… в конечном итоге, он захватил бутылку воды из-под крана. Сегодня без чая. А сигареты… сигареты, в конечном итоге, у него где-то еще были, в комнате. Но ему бы прямо сейчас.
Сильвер ведет Мефилеса за собой и совершенно не боится, что тот нападет со спины. Если бы хтонь хотел — хтонь бы уже сотню раз отрезал смертному ежу голову и на том бы закончил; страха перед магической сущностью в нем ни грамма. Что поделать, если опять — в сотый, тысячный, миллионный раз в жизни — ему просто повезло оказаться тем самым морфом, которого никому не выгодно убивать? Поэтому, верно, и дожил. В какой-то момент был готов сдохнуть. Потом… начал понимать. Злиться. Злиться, чтобы понять, злиться вследствие понятого, сжигать себя изнутри иблисовым пламенем, чтобы почувствовать себя самым лучшим и удачливым чертом на свете вновь: более смысла никакого нет — и более смысла никакого не нужно.
Он терпит всю эту комедию лишь потому что… потому что почему? Все испугались, что помеха рождению Пламени может оказаться реальностью, а Акела поджал хвост — а то вдруг промахнется? Во имя Иблиса, каждые полгода выползающего из своей вонючей Ямы с ворохом вонючих демонов, как же он не любит, когда приходится задавать себе множество вопросов вместо того, чтобы связывать множество уже готовых фактов. Индюк потому что думал много и попал в суп. Думать по делу нужно.
— А перед тем, как говорить, нужно думать? — Мефилес мурлыкает, как кот, за его спиной. Ей-богу, как только еще пизда не отросла с этим неистовым желанием доебаться до очевиднейшего мужика с мурканьем и сюсюканьем. — Ты любишь задавать себе эти вопросы, ты любишь думать. Просто ты расплачешься, если ты продолжишь, не так ли?.. но сейчас мы…
— Есть только я и мое болото. Нет никакого «мы», осёл, — Сильвер дергает носом и останавливается за несколько шагов до двери. — Не помню, где слышал. Фразеологизм древности…
— … какой ты начитанный, видишь? — хтонь складывает руки на груди. Сильвер наконец замечает, насколько остры у этой твари когти. Тоже такие хочет. В принципе, мог бы отрастить, но причины подстригать у него есть. Личные, правда. — Вообще, нет, это не из книги, но ты очень хорошо разбираешься в терминах, — и щурит глаза.
Сильвер должен это как улыбку считать, видимо. Сильверу хочется только пнуть это, и дело здесь совсем не в стремлениях, увлечениях и желаниях Мефилеса. Скорее даже наоборот: в стопроцентном осознании, что никаких чувств у существа, с которым он говорит, быть не может. Только цель и хитрость, только мастерская имитация жизни в околокаменной мертвой туше. Удивительно, что эта мертвая туша знает так много всего и так легко определяет, что нужно сказать, чтобы подлизаться. Одно просчитано заранее: никакого доверия к пустышке.
Пустышка хорошо всех на уши подняла — это она молодец. Пустышка могла заметить что-то, что и впрямь угрожает миру, в котором Сильвер живет — это может быть полезно. Думать нужно по делу, поэтому он сотню раз будет думать, прежде чем верить Мефилесу, которому смог не поверить даже когда был тупым шестнадцатилетним подростком. Ну, тем, который хотел, чтобы все кончилось само собой.
— Ты помнишь мою Мину?
Сильвер придерживает дверную ручку.
— Домино… видел прошлую ее всего час назад… так, проведывал, — щурится Мефилес. — Не думал, что ты подпустишь меня к ней.
— Ты бы не стал обращаться к тому, кто сейчас слабее, чем ты. Значит, могу оторвать тебе уши, если мне что-то не понравится, — он пожимает плечами. И, увидев в камешках-глазах желтый отлив, выдыхает в смешке: — И не присасывайся к моей тени.
Кто бы мог подумать, — Сильвер открывает, наконец, дверь, — что я буду чувствовать себя безопаснее с древней пустоголовой болванкой, чем с кем-то из сородичей.
(Эту тварь хотя бы можно порой предугадывать, сто раз с ней рядом гадко, раздражительно и неуютно.)
— У нас гости, кроха, — с порога заявляет он, ища ее взглядом.
Находит на постели. Натянула свитер подлиннее, чтоб доставал до колен, устроила забавное гнездышко из одеяла и подушек… уже много лет как взрослая, но очаровательной остается стабильно: миниатюрная, мягенькая, шустрая и женственная. Хитрая. И все зажигалки у него сволокла, хотя никогда не курила и явно не собиралась. Свитер тоже его, если что.
— … гости? — Мина говорит тихо и сонно поначалу. Потом щурится и скрещивает коленки: во взгляде мышки появляется ясность. — Кто?
— Хтонь в пальто, — бросает Сильвер, тем не менее, совсем без улыбки. — Меф. Ей-богу, я бы не пустил его, если бы у меня не было всех оснований это делать.
Он проходит в комнату, ожидая, что Мефилес пойдет за ним и будет тем, кто закроет дверь. Тот должен, по идее, понимать всю необходимость эту самую дверь если не запереть, то хотя бы плотно закрыть; если останется щель — обязательно найдется засранец вроде Лэйна, который решит все подслушать и дотащить до других раньше, чем всю информацию решится передать сам Сильвер… и в какой-то мере Сильвер был обязан оставлять своим лазейки для подслушивания и подглядывания. Как бы ему ни опротивела сама идея слежки всех за всеми, реалии мира подсказывали, что и для чего. Если подслушать можно и там ничего такого не звучит, то главарь хороший и доверять ему можно. Если же он слишком старательно скрывается и прячется… логично — есть, что скрывать от команды, в чем-то врет или старательно не договаривает.
— Доброго дня, мисс, — тихо говорит Мефилес. Ступает по относительно чистому полу комнаты совершенно бесшумно и даже коротко кланяется… дверь закрывает за собой щупальцем. — Я надеюсь, я не буду смущать вас, если сяду ближе к столу — в конечном счете, я не имею права…
Мина, слушая низкий бархатный голос Мефилеса, странно подергивает ушками: не то заинтересованно, не то настороженно вычленяет знакомые интонации. Она немного приподнимается с места, пересаживаясь поудобнее, на коленки. Посматривает на бутылку в руках Сильвера и, прекрасно знающая, как проходит каждый полугодний праздник — то есть, знающая, что там именно вода — протягивает руку, сжимая-разжимая розовые пальцы.