Темнота плавала бесформенными клубами, противно касаясь лица и рук мокрыми рваными лохмотьями. Иссиня‑черное облако мазнуло лапой по щеке, едва не вызвав приступ рвоты, а другое, чуть посерее и злее, завилось вокруг ног, сделав их совсем недвижными. А тот пляшущий в нетерпении клубок, мягко крадущийся к нему, совсем уже светлый, почти прозрачный, неожиданно стал распадаться на мелкие перистые клочья. Казалось, вот сейчас мрак расступится, и в глаза брызнет яркий поток сверкающих солнечных искр. Он хотел помочь, рванувшись навстречу, хотел раздвинуть, разогнать ладонями темноту, но руки не повиновались, сделавшись неподъемными и чужими. Ни единый проблеск света не прорвался сквозь мерзость тьмы. Только чье‑то несвязное бормотание сумело пробить вязкий мрак – жалобное и негромкое…
Сбросив с себя остатки неприятного сна, Петр открыл глаза. Реальность явила за окном серый рассвет, храп и сонное бормотание Коки. Петр был не прав вечером, предполагая банкет законченным второй бутылкой «Анапы». Где‑то ближе к полуночи в дверь стали колотить громко и смело, совсем‑таки по‑хозяйски, взывая к совести и разуму Коки. Пара мужиков обличьем в «гения», с трудом стоящие на ногах, с радостным шумом ввалились в квартиру, победно потрясая литровой бутылью с чем‑то мутным, белесым и малоприятным на взгляд. Вскрытая тут же пробка дала волю разлившемуся по комнатам резкому сивушному запаху.
«Самогон, – услужливо выдал из подкорки мозг, которому Петр тут же и посетовал: – Как вспомнить что нужное, так проблемы неразрешимые, а как первач определить, так на, пожалуйста…»
Распитие самогона Кокой, Сеней и Дуней – последний был переименован из Даниила не в качестве нетрадиционной ориентации, а чисто по дружбе – с беседами и клятвами в любви продолжалось часа полтора.
|
|
Когда Кока вырубился окончательно, а Валентина, которой наливали поменьше, предельно изошла на желчь, усталый и трезвый Петр развел компанию. Коку уложили в постель с помощью сожительницы, а Сеню с Дуней Петр сгреб в охапку и выкинул за дверь, придав им соответствующее ускорение.
Получив еще и краткое, но грозное напутствие, они недолго поматерились в подъезде и, аки странствующие по пустыне бедуины, побрели в неизвестность и мрак ночи.
Утро явило неприглядную картину. Кока был более похож на медузу, выброшенную на горячий песок, Валентина крысилась на Петра. Ему пришлось выдать ей двадцатку на приведение в порядок сожителя, после чего они отправились в город. Аборигены – на поиски средств к существованию, то есть пустых бутылок, а Петр – прогуляться и осмотреться.
Путь сладкой парочки и двигавшегося за ними в кильватере Петра был прост, нетороплив и скучен. От ларька к ларьку, от урны к урне, от мусорного бака к мусорному баку; переход через квартал и снова от ларька к ларьку… Пара перебранок с такими же «искателями счастья» интереса не прибавили.
Петр, конкретно не участвующий в поисках тары, решив хоть чем‑то быть полезным, взял на себя роль держиморды. Он приближался к конкуренту и, задав несложный вопрос: «Те чо надо?» – сам же и подытоживал: «Вали отсюда, придурок!»
Соответственно, претендент на место под солнцем, видя такую серьезную поддержку, ворча под нос неслышные угрозы, удалялся. В конце концов, когда сумки у Коки и Валентины весьма приятно запузатились от бутылок, они отправились в обратный путь. Валентина сегодня как‑то особенно злобилась на Петра, на что тот, уже привыкший к ворчанию, не обращал внимания. Монолог про непрошеных гостей, которые свалились на голову и на халяву чужую жилплощадь занимают, едва закончившись, повторялся еще и еще раз. Валентина ныла, пока они шли до железнодорожного моста. И на мосту ныла, примерно до середины. А там она ткнула пальцем вниз на перрон, где около урны стояла пустая пивная бутылка. Ее голос неожиданно сделался добрым и ласковым.
|
|
– Петенька, – проворковала Валентина. – Ты не сходишь за бутылочкой, а то нам всем спускаться, подниматься…
– Хорошо, схожу, – согласился Петр, не чувствуя подвоха.
Он сбежал по лестнице и нагнулся к бутылке. Неожиданно его глаза уперлись в выдвинувшиеся из‑за опоры моста две пары казенных, с высокими берцами ботинок, таких же, как и у него самого. Только его были спрятаны под штанинами, а в чужие были заправлены брюки мышиного цвета, а над ними болтались пристегнутые к поясу черные резиновые дубинки.
Петр понял, что Валентина подставила его, как пацана. Он кинул взгляд на мост и поймал прощальный издевательский взмах ее руки. Зачем «солнышку» было избавляться от кредитоспособного гостя, да еще так подло, понять было сложно. Но что случилось, то случилось.
Легендарный Унтер, он же представитель доблестной милиции на транспорте, о чем свидетельствовала нашивка на рукаве и бляха на груди, отработанным усталым жестом поднес руку к матерчатому козырьку серой форменной кепки и представился:
|
|
– Сержант Волобуев. Предъявите, пожалуйста, ваши документы.
Петр пожал плечами:
– У меня нет документов.
– Тогда нам придется пройти в отделение, – милиционер показал на двери подземного перехода. – Двигаемся вон туда.
Отделение линейной милиции располагалось справа от вокзала в одноэтажном здании с решетками на окнах. Унтер и молодой милиционер завели Петра в большую комнату, где стояли два стола за перегородкой. За дальним сидел лейтенант и что‑то писал. Он поднял голову, бросил на стол ручку и поднялся.
– Как раз кстати явились. Я добегу до кафешки, перекушу. Если будут спрашивать, вернусь минут через двадцать. Без меня справитесь?
– Да уж как‑нибудь перебедуем, – улыбнулся в ответ сержант. – Шагай вон туда, к скамейке, – последние слова были адресованы задержанному.
Петр подошел к деревянной лавке и остановился в ожидании. Он почему‑то не испытывал ни малейшего волнения от того, что попал сюда. Не хотел, но так уж случилось – вот, пожалуй, и все мысли, которые посетили его по этому поводу. И еще неизвестно откуда пришло знание, что в данном присутственном заведении надо вести себя спокойно и чинно и попусту не перечить его хозяевам.
Напарник сержанта близко наклонился к его лицу, принюхался и разочарованно доложил:
– Похоже, трезвый. И перегаром вроде не тянет.
Унтер удивленно дернул бровью и скомандовал задержанному:
– Выложить все из карманов и расстегнуться.
Петр молча достал и положил на скамью то немногое, что у него было: початую упаковку анальгина, оставшиеся деньги и фотографию, подаренную в Минводах Санькой.
– Все… – коротко доложил он милиционерам.
– Не густо, – констатировал Унтер и, заинтересовавшись, взял в руки фотографию. – Осмотри его, Дима.
Молодой несильно ткнул Петра дубинкой в грудь и грозно, смешно сдвигая брови, начальственным баском прикрикнул:
– Расстегивайся побыстрее.
Он пробежал пальцами по карманам, по швам брюк и куртки, распахнул ее и удивленно присвистнул:
– Товарищ сержант, гляньте‑ка сюда! Похоже, огнестрел!
Унтер повернулся к задержанному и наморщил лоб, увидев перечеркивающие грудь четыре безобразные отметины. Молодой еще больше отвел в стороны полы куртки:
– А вот еще сбоку и вот… Но это резаное… еще от пули… И мышца накачанная, как у Рэмбо!
– Откуда у тебя такое богатство? – внимательно оглядев задержанного, спросил сержант.
– Не помню, – пожал плечами Петр.
– Как это не помнишь? – изумился Унтер.
– Вот так и не помню. Совсем ничего… – спокойно сказал Петр и потянулся рукой к голове.
– Стоять! Не двигаться! – крикнул было молодой милиционер, махнув дубинкой, но, увидев, что задержанный просто коснулся пальцами волос на затылке, осторожно осмотрел его сзади.
– И в голове тоже дырка… – совсем растерянно сообщил он напарнику. – Ваще отпад… Явно рецидивист.
– Это у тебя в голове дырка, юноша, – буркнул сержант.
Он еще раз глянул на фотографию, поднял глаза на Петра и более утвердительно, чем вопросительно, произнес:
– Чечня?
– Наверное, – согласился Петр. Он тоже предполагал, что на фотографии стоят друзья Саньки и Сергея по службе в Чечне.
– А где ты там был? – испытующе глянул на него Унтер.
– Рошни‑Чу, Шалажи, Ачхой‑Мартан… – перечислил Петр то, что помнил, те селения, через которые они пробирались с дедушкой Джамалом.
– Юго‑запад Чечни… – знающе констатировал сержант.
– А он сам, случайно, не чеченец? – неожиданно выдвинул версию молодой. – Вдруг террорист?
– Сам ты «чех» бестолковый. Тех я хорошо знаю, насмотрелся. Не мешай, – отмахнулся от него Унтер и недоверчиво спросил у Петра: – Неужели так ничего и не помнишь?
– Ничего, – подтвердил он уже сказанное раньше.
– Это из‑за головы? Из‑за травмы?
– Да, из‑за травмы, – эхом отозвался Петр. – Ретроградная амнезия, как мне объяснили…
Сержант словно осуждающе покачал головой:
– А как попал к нам в Серовск?
– Совсем случайно. Дали билет, я и приехал сюда.
– А кто дал?
– Вот он, – Петр показал пальцем на Санькину физиономию на фотографии.
– А он сам где сейчас находится?
– Поехал в Светлоград, – махнул головой Петр.
– Он там живет?
– Нет, из Светлограда Сергей, – Петр показал на фото Серегу. – А Санька, наверное, из Серовска. Он на обороте адрес написал, но прочитать нельзя, неразборчиво.
– Ну хоть как зовут‑то тебя, знаешь? – безнадежно спросил сержант, не сумев разобраться в Санькиных пьяных каракулях.
– Петром. Но это имя дали мне уже после ранения.
– Без имени и без прошлого… Нормально ты попал, парень! А Коку с Валькой откуда знаешь? Ты же с ними по мосту шел?
– На вокзале познакомился, когда с поезда сходил. Ночевал у них.
Сержант задумчиво потер ладонью подбородок:
– Кажется, я припоминаю тебя. Ты с этими алкашами под мостом вчера прятался. Н‑да, задачка!
– Товарищ сержант, его надо в камеру и прессовать! Точно я вам говорю, этот кадр или рецидивист, или террорист, – вмешался в разговор молодой милиционер.
– Ага. Усама Бен Ладен собственной персоной, только без бороды. С тобой повидаться приехал, – подтвердил догадку напарника Унтер, снял телефонную трубку и набрал номер. – Алло, Геннадий Алексеевич, вы сейчас свободны? Не могли бы зайти? Дело интересное, требует вашего решения. Хорошо, ждем.
Судя по тому, как спешно начал заправляться молодой, к ним ожидалось скорое прибытие начальства. Оно не замедлило явиться в виде светловолосого немолодого майора.
– Какие проблемы, Женя? – бодро спросил он, поздоровавшись за руку с сержантом и кивнув на отдание чести напарником.
– Да вот задержали гражданина. Из документов имеются только фотография да еще куча отметин – пулевых и резаных. Совсем ничего не помнит о себе. Амнезия… Приехал с юга, из Чечни, но не чеченец. Похоже, не врет.
Майор внимательно изучил фотографию, хмуро глянул на следы от пуль на груди Петра и покачал головой.
– Твои предложения? – спросил он у сержанта.
– Думаю, в клинику к Илье Сергеевичу парня надо определить. Помните, два года назад похожего подобрали, только без ран. Оказался ведущим инженером проектного института из Казани. Полгода пролежал, а потом память стала возвращаться. Что с ним произошло, как к нам попал, не помнил совершенно. А здесь еще и Чечня пристегнулась. Не забыли ее?
– Трудновато такое забыть! Да скоро опять, наверное, там будем. Говорят, теперь на полгода загремим, в соответствии с новой директивой. Ладно, согласен с тобой. Пиши протокол и отправляй мужика к Илье Сергеевичу. Мы ему все равно ничем помочь не сможем, кроме как в приемник‑распределитель по категории бомжа отправить. Толку от того никакого, а в клинике, глядишь, подлечат, – утвердил решение майор. – Как твой новый напарник?
– Да ничего, старается, – усмехнулся сержант. – Только вот террористы часто чудятся.
– Это скоро пройдет, – засмеялся майор. – Все, давайте оформляйте и отправляйте в клинику. На всякий случай пробейте по компьютеру. Но не помню я что‑то ориентировки с такими характерными приметами. Ну все, занимайтесь, я к себе пошел.
– На компьютер сходить, проверить? – Молодой милиционер, радостный от похвалы, рванулся было к двери.
– Не надо, – остановил его сержант. – Раз Алексеич сказал, что не помнит в сводках такого, проверяй, не проверяй, все без толку. У него память крепче компьютерной. Захочешь, в свободное время сходи, убедись, а сейчас нечего болтаться. Садись и пиши протокол. Учись, вчера два бланка запорол.
Протокол и сопроводительную оформили быстро. Дольше ждали машину. «Уазик» пришел часа через полтора. Это время Петр провел в камере, в компании с мертво спавшим необъятным мужиком. Несмотря на доброжелательное отношение к нему Унтера, давать вольную Петру не собирались. Как и не объясняли толком, куда конкретно его повезут. В клинику, сказал майор. Значит, в клинику, согласился с неизбежным Петр.
Скоро Петр почувствовал, как кошачья лапка предупредительно и ласково касается его шеи и затылка. Приближался приступ боли – первый за день. Вчера был только один, к вечеру. Анальгин, по его просьбе, Петру возвратили, поэтому проблем со снятием боли не было. Он даже после приступа ненадолго задремал.
А потом пришел «уазик», и они ехали долго, выбираясь из центра Серовска на окраину, пока не подъехали к высоким воротам с будкой сбоку, в которой дремал мужик в форменной куртке с шевроном «Охрана» на груди. А на стенке той будки висела вывеска: «Городской психоневрологический диспансер».
Глава 5. А у психов жизнь…
Илья Сергеевич Петряев, главный врач диспансера, он же – главный городской психотерапевт и главный же нарколог – все в одном лице, оказался милейшим человеком. Росточка он был небольшого, крепенький, как грибок боровичок, с бородкой клинышком, возрастом лет где‑то за пятьдесят.
Как потом узнал Петр, восхождение ко всем трем должностям главного не было тернистым. В профессионализме Илье Сергеевичу отказать было трудно, но мало ли талантливых врачей сидит по районным больничкам? Все было просто, проще не бывает.
В далекое время выпускник медицинского института получил распределение в Серовск, а уже здесь горздравотдел направил молодого специалиста в медсанчасть при приборостроительном заводе. Одновременно с ним, закончив политехнический, на завод прибыл такой же выпускник, шустрый парнишка Костик Бахтин, который хлопотную и неблагодарную должность мастера смены через несколько месяцев сменил на освобожденную секретаря комитета комсомола цеха, а спустя пару лет возглавил комсомольскую организацию и всего завода.
К концу восьмидесятых Илья Сергеевич стал главврачом все той же заводской медсанчасти. Это не являлось стремительным карьерным ростом, но и стыдиться было нечего – не всякая областная поликлиника шла в сравнение с медучреждением приборостроительного завода и по площадям, и по комфорту, и по качеству оборудования. На заводе в то время трудилось под десять тысяч человек, а уж на соцбыт в оборонке денег не жалели.
Костик Бахтин, к тому времени – уважаемый Константин Григорьевич, второй секретарь горкома Серовска, по инициалам, а может, и характеру, с возрастом и должностями все более суровому, носивший прозвище КГБ, временами навещал Илью Сергеевича на рабочем месте. Не то чтобы они крепко дружили, хотя и были на относительно короткой ноге, основным все же являлось кое‑что другое, более личное. Подобные визиты, по количеству не более трех‑четырех за год, носили характер закрытый. Поговаривали в кулуарах о бахтинских срывах, однако же касались разговоры простой человеческой слабости, естественно осуждаемой, однако в России не столь уж и редкой.
Короче, Сергеич периодически выводил Григорьича из запоев, коим тот был подвержен. И делал он это качественно и без огласки. Поэтому, когда перестройка победила бесповоротно и вторые секретари, в момент ставшие демократами, в отличие от первых – ретроградов, «семьдесят лет душивших страну», и, соответственно, не успевших перестроиться, пришли к власти, Григорьич о Сергеиче не забыл. После того как оборонка, а вместе с ней и сопутствующий соцбыт успешно захирели, «КГБ», к тому времени ставший мэром Серовска, перекинул Илью Сергеевича из обнищавшей заводской санчасти на свежую ниву наркологии‑психиатрии.
Психдиспансер назывался городским, но лечились в нем нуждающиеся со всей губернии. Сохранив старые опытные кадры, Илья Сергеевич пригласил из столиц подающих надежды молодых специалистов, благо на финансирование клиники стараниями Константина Григорьевича жаловаться было грех. А дензнаки Илья Сергеевич любил беззаветно.
Дополнительные источники привлечения денег в духе требования времени сами собой явились в психиатрию. Похаживали в определенных кругах слухи, что можно отлежаться в психушке у доктора Петряева И.С., переждать не лучшие времена, если ты в конфликте с законом, а то и справку, освобождающую от определенной ответственности, заполучить.
Несмотря на то, что Илья Сергеевич не специализировался на психиатрии и, надо честно признаться, последние годы занимался больше административно‑хозяйственной практикой, каждого нового пациента он принимал лично и уже далее определял лечащего врача.
Сержант Волобуев, похоже, не первый раз навещал диспансер. После краткого телефонного разговора на КПП ворота перед милицейским «уазиком» распахнулись. Они уверенно проехали мимо трехэтажного корпуса недавней постройки, выглядевшего добротно и свежо, только вот решетки на всех без исключения окнах на всех этажах. Машина проехала чуть дальше и притормозила на небольшой площадке у массивного, в два этажа, красивого здания постройки не позже начала двадцатого века. На это указывала как добротная крестовая кладка, которую во времена социализма успешно забыли, так и архитектурный стиль – с кирпичными карнизами, выложенными по фасаду полуколоннами и высокими окнами. Пожалуй, даже новый корпус смотрелся беднее и более скучно, чем этот ладно скроенный и сшитый на века особняк.
Между двумя зданиями располагался небольшой уютный парк, а может, и сад – кому какое определение по душе. На первое указывали асфальтированные дорожки, скамейки, урны. К саду более склоняли наполнявшие его фруктовые деревья: яблони, вишни, абрикосы. Одни деревья были в возрасте, другие – недавно посаженные, молодняк. Позже Петр узнал, что этот сад предназначался для прогулок больных и именовался не иначе как психодром.
Территория психдиспансера, совсем немалая, была не только обнесена по периметру трехметровым бетонным забором, но и внутри делилась на две части оградой пониже и пожиже из сетки рабицы и так же с воротами, будкой и охранником при них. За ней располагались в ряд три длинных одноэтажных строения красного кирпича, вероятно – хозяйственные постройки. По виду они напоминали ангары или конюшни, чем, вероятно, в свое время и были – с высокими воротами в торце и редкими вытянутыми по горизонтали окнами под самой крышей.
В общем, если убрать из поля зрения новый корпус и заборы, а для полной убедительности еще и подходившие почти вплотную к клинике окраинные девятиэтажки, рисовалась очень даже симпатичная картинка загородного поместья конца XIX века. Стояло оно тогда верстах эдак в семи от города, на склоне пологого холма, прикрываясь им от северных ветров, и имело перед собой перспективу самого Серовска, с кремлем, посадом и пригородами, и раскинувшейся до горизонта луговой заречной стороны, которая и сегодня клочками просматривалась между стеснившимися серыми многоэтажками.
Когда «уазик» проезжал мимо трехэтажного корпуса, Петр обратил внимание на курившего на крыльце молодца. Он был одет вполне цивильно для богоугодного заведения – в строгий костюм и темную водолазку. Но не это вызывало интерес к субъекту. Глаза Петра, скользнув по фигуре, как‑то автоматически выхватили и отметили совсем незаметную мешковатость пиджака у левой подмышки и короткий отросток антенны переговорной трубки, небрежно засунутой в карман. Сам молодец не менее внимательно осмотрел проезжающий мимо канареечный транспорт.
Вылезая из машины, Петр кинул взгляд в его сторону и отметил, что трубка из кармана перекочевала к губам гражданина, старательно разглядывающего прибывших. Разговора на расстоянии слышно не было, однако никаких сомнений не возникало, что темой переговоров являлись прибывшие на милицейском «уазике».
Сержант с Петром вошли в здание, в вестибюле их уже ждали. Два санитара, а может – медбрата, в нечистых халатах, крепкие и хмурые мужики, кивнув Унтеру как давнишнему знакомому, обратили взоры на Петра.
– Что с клиентом? «Белка» или как? – деловито осведомился один из «братьев» и тряхнул тряпичным свертком. – Рубаха нужна?
– «Или как», – доложил сержант. – Спецсредства без надобности. Память мужик потерял в результате ранения…
– А ранили где? – лениво спросил второй, поняв, что активная помощь в данном случае не потребуется.
– Где сейчас воюют, там, видать, и ранили… – с неохотой ответил сержант. – Илья Сергеевич когда будет?
– Скоро должен вернуться с обхода. Он на второй территории.
Действительно, ждать долго не пришлось. Минуты через три в вестибюль в сопровождении молодого человека и молодой женщины – все в белых халатах – залетел небольшого росточка энергичный и упитанный колобок с подернувшейся сединой бородкой клинышком.
– Виктор Иванович, Лидия Анфимовна, все вопросы будем обсуждать завтра на планерке. Они слишком серьезные, чтобы решать их на ходу. Идите, занимайтесь своими делами, – строго и безапелляционно выдал колобок и обратился к прибывшим: – Здравствуйте, молодые люди! Какие у нас проблемы?
– Здравствуйте, Илья Сергеевич! – поздоровался сержант и подал ему сопроводительную. – Вот товарищ, судя по всему, нуждается в вашей помощи.
Колобок внимательно пробежал бумагу глазами, согласно кивая на каждом предложении в бланке.
– Да, наш пациент… – негромко и скорбно констатировал главврач, дочитав сопроводительную до конца, и тут же, спохватившись, махнул рукой санитару: – Ну‑ка, милейший, догоните‑ка Лидию Анфимовну и скажите, чтобы она вернулась. Этот товарищ как раз по ее части. Ну, голубчик, пойдемте побеседуем с вами.
Беседа состоялась в небольшой комнате рядом с вестибюлем и была не очень долгой. Сначала вопросы задавал Илья Сергеевич. Они касались не столько состояния больного, сколько его недолгой истории. Почему‑то особенно главврача интересовал отрезок жизни в Чечне. Петр старался ответить на все вопросы, про себя удивляясь, зачем нужны Илье Сергеевичу подробности, которые тот записывал в свой блокнот. Даже Санькина фотография была весьма тщательно им рассмотрена и изъята для дальнейшего изучения.
Потом настала очередь доктора Лидии Анфимовны. Ее, в отличие от начальства, больше волновали вопросы здоровья пациента – течение болезни, его ощущения и эмоции. Она внимательно осмотрела следы ранений на теле Петра, неощутимо, почти ласково, пробежав по ним пальцами, измерила пульс, давление.
Сержант Волобуев вместе со скучающими санитарами сидел на кушетке у дверей и ожидал решения врачебного консилиума.
– Ваше мнение, Лидия Анфимовна? – осведомился у женщины Илья Сергеевич. – Каков результат осмотра?
– Все симптомы ретроградной амнезии, вызванные проникающим ранением в затылочную часть головы, – доложила доктор.
– Остальные ранения – что вы скажете по поводу их?
– Хорошо залеченные, полученные как минимум год назад и более, а некоторые – совсем давние. На сегодняшнее состояние больного они никак не влияют. И вообще, если бы не проблемы с памятью, пациента можно было бы назвать очень здоровым человеком.
– Какое лечение назначим, коллега? – глаза Ильи Сергеевича остро глянули на женщину поверх очков.
– Пока надо наблюдать, – пожала плечами Лидия Анфимовна. – Сейчас трудно что‑то определить. Для больного с таким диагнозом в первую очередь необходимы время и терпение. С казанским пациентом мы долго ждали результата, но все же добились своего.
– Согласен с вами, – удовлетворенно кивнул главврач. – А пока отправим больного в карантин на пару неделек. Прибыл он к нам из местности в эпидемиологическом отношении совсем неблагоприятной, да и в Серовске обитал в месте, прямо скажем, сомнительном. Еще проблема с медицинским полисом, а точнее – с его отсутствием, но, думаю, решим и ее. Давайте ваши документы, товарищ сержант. Вот вам роспись, что мы гражданина на лечение приняли. Зайдите к секретарю – знаете, где она сидит, вы у нас не новичок, поставьте печать и отправляйтесь на свой боевой пост. Всего хорошего!
Унтер, получив бумаги, на прощание искренне пожелал Петру:
– Давай, боец, выздоравливай побыстрее.
Далее была баня, а точнее – душ; его камуфляж поменяли на застиранное, бывшее когда‑то белым нательное белье и полусуконные коричневые брюки и куртку, а босые ноги обули в стоптанные тапочки из кожзаменителя. И без того короткие волосы стричь не стали. Однако же голову и все остальные оволосенные места побрызгали некоей аэрозольной гадостью, пахнущей, правда, не совсем отвратно. Потом он сдавал на анализ кровь, мочу, какие‑то мазки, у него смотрели язык и анус, измеряли рост и вес… В общем, развлечения устроили по полной программе.
Процедуры Петр проходил под присмотром санитаров, которые встретили его в вестибюле. Они скучали ввиду малоопасности и послушания пациента. Лишь по‑отечески направляли его возгласами: «Раздевайся… Одевайся… На весы… Вали вон туда…» Завершив приемно‑дезинфекционные дела, его повели в карантин, где Петр и должен был обитать ближайшие две недели, как определил главврач.
Располагался карантин на втором этаже трехэтажного корпуса. Они поднялись по лестнице, огороженной сетками, остановились у металлической двери и позвонили. Звонок едва слышно прокурлыкал и затих. В глазке мелькнула тень – там рассматривали прибывших. Замок наконец противно проскреб металлом по металлу, и дверь отворилась. За нею стоял тот самый молодец с опухшей подмышкой, что курил на крыльце корпуса. Из себя он представлял крупногабаритного, на полголовы выше Петра, лет эдак тридцати индивидуума с крайне мрачным, хотя и не совсем неприятным лицом.
– Привет, Егорыч! – небрежно кивнул он санитару, тому, что был постарше. – Чего надо‑то?
– Да вот придурка в карантин определить… – незатейливо представил Егорыч Петра.
– Это что, в наше крыло? – нахмурился молодец.
– В ваше, за жестянку, – кивнул санитар.
– Павел Иванович же просил… – недоуменно скривил губы парень.
– Слышь, секьюрити, может, ты отвалишь подальше? – с очень неуважительными интонациями в голосе сказал санитар Егорыч.
Петр догадался, что этот малоприятный на вид тип является охранником упомянутого Павла Ивановича.
– Наше дело верблюжье, – продолжил Егорыч, – доставить этого кадра в карантин и посадить его под замок. Твое же, собачье, охранять своего шефа. А бугры между собой пускай сами разбираются, где кому находиться.
Егорыч шагнул через порог, твердо и бесцеремонно отодвигая рукой охранника.
– Эй, хозяйка! Сабитовна, солнечная Башкирия наша, вылазь, принимай гостя.
Петр двинулся за Егорычем. Он покосился на охранника и различил искреннее неудовольствие, а точнее – злость, тенью пробежавшую по его лицу. Удивительно, но молодец с оттопыренной подмышкой сдержал эмоции по отношению к явно хамившему санитару. Однако, похоже, кипение энергии отрицательного заряда требовало немедленного выхода. Неосторожно шагнувший к нему Петр, освобождающий дорогу позади идущему санитару, вызвал в охраннике всплеск ярости. Он неожиданно с силой, но почти неуловимо, двинув вперед предплечье, отработанным движением выбросил в лицо Петру сжатый кулак.
Помимо Петра, лишь Егорыч успел заметить опасность, хрипло выдохнув:
– Ты чо…
Заключительное слово «фраер…» он сказал, успев по ходу произнесения поменять восклицательно‑вопросительный тон на задумчиво‑сожалеющий. Санитар проводил взглядом летящего мимо него охранника, которого Петр, коротко уклонив от удара голову, поймал на потере равновесия и аккуратной подсечкой направил прямым ходом в ноги их компании.
Он не готовился, не ждал нападения, даже не подумал толком, что ему делать. Все произошло будто само собой: быстрый уход головой, полуоборот с шагом в сторону, короткое движение голени и плеча… Пожалуй, это и все, что случилось.
Петр стоял и смотрел на поверженного охранника, не меняя прежнего спокойного выражения лица, с которым ходил по кабинетам, процедурным и душевым. Он безмятежно наблюдал, как парень с искаженной физиономией, еще лежа на полу, рвал из‑под пиджака пистолет, как Егорыч и пришедший на помощь напарник держали разбушевавшегося охранника и отнимали у него оружие. Потом из‑за металлической двери, той, что справа, на шум вылетели еще двое в пиджаках, вероятно, коллеги парня. Они суматошно махали руками и такими же «макаровыми», не зная, к кому и как подступиться.
Ситуацию разрулила приковылявшая на коротеньких ногах из‑за решетчатой двери, той, что слева, пожилая круглолицая полная женщина. Враз оценив обстановку, она стала охаживать присутствующих без разбора сложенным вдвое вафельным полотенцем, с которым пришла, выговаривая им при этом со смешным акцентом, проглатывая в словах часть гласных:
– Хлиганы, зачем дретесь. Тут вам бльница, а не бкс. Прямо шйтаны, а не льди. Ни стда и свести!
После такого неожиданного вмешательства попытки развязывания боевых действий быстро сошли на нет. Шикнув напоследок на охранника, которого он держал, Егорыч несколько смущенно пробасил:
– Ты уж извини, Флюра Сабитовна, за суету. Ребята, не разобравшись, пошумели малось… Охрана больного за делового приняла. В общем, все нормалек. Вот привели тебе в карантин клиента, принимай.
– Все вам «нрмалек», – сказала женщина. – Здесь прядок должн быть, а не драки. А ну шгайте к себе, – рукой махнула она парням в пиджаках. – И ты не играй мне жлваками по щкам. Ишь грячий ккой ншелся, – строго выговорила она охраннику, которого Петр «уронил» на пол. – Пручено тебе строжить хзяина, вот и строжи, а не кдайся на бльных. Где нправление, Егрыч? Двай сюда.
Ворча что‑то невнятно‑обидное, прибывшие на подмогу охранники отправились за железную дверь, откуда и явились. Третий – «крестник» Петра, в отличие от коллег, не ворчал, а скорее рычал. Однако рык этот больше напоминал рычанье пса в присутствии более сильных, оттрепавших его волкодавов: «Вы победили, но я вам когда‑нибудь покажу…»
У Петра сложилось впечатление, что секьюрити, да и все, с кем ему пришлось встретиться сегодня в клинике, с каким‑то странным уважением относились к Егорычу. С виду он был самым обычным санитаром – в мятом несвежем халате, с седой щетиной на щеках. Однако же и сам Петр ощущал непонятное излучение силы и крепости, которое накатывало на него от этого человека. Именно накатывало, а не давило. И он был тем волкодавом, которого уважали шавки.
Вот и сейчас Егорыч, вовсе не обращая внимания на потуги обиженного охранника, с едва заметной улыбкой выслушал хозяйку этажа и согласно кивнул:
– Точно говоришь, Сабитовна, каждый должен свое место знать. Держи документы на больного, определяй в карантин. Он вроде мужик спокойный, но в обиду себя не дает, – как мог успокоил женщину Егорыч, подмигнув на последних словах Петру: – Верно, парень?
Петр пожал плечами:
– Не знаю, как получится…
– А получается вроде неплохо, – засмеялся было санитар, но сразу оборвал смех и нахмурился. – Только в чужой монастырь со своим уставом не лезь и права не по делу не качай – тогда действительно все нормально будет.
– А мне этого и не надо, – безразлично качнул головой Петр. – Я никого не трогаю…
– Ну и ладно, – оборвал его Егорыч. – А ты парень вроде не фраер и не лох. Вписываешься на хату авторитетно. Видно, что под шконкой ночевать не станешь… Сабитовна, забирай‑ка болезного, а мы пойдем, чайку попьем.
– Нчего мня тропить. Без тбя знаю, что длать, – отмахнулась женщина, изучая направление. – Все, свбодны, бздельники. Вам бы тлько чфир пить, урки.
Она оглянулась на решетчатую дверь, откуда пришла и через которую просматривался пустой длинный коридор с закрытыми дверями по всей его длине. Дернув за ручку и убедившись, что она заперта, Флюра Сабитовна, как назвал ее Егорыч, повернулась и потянула больного за рукав:
– Шгай за мной…
Коридор за глухой металлической дверью, захлопнувшейся за спиной Петра, мало чем отличался от левого коридора, который он разглядел через решетку двери. Был только немного покороче, и в его торце на журнальном столике стоял телевизор и напротив стояли два кресла. В одном сидел уже знакомый охранник из двух, явившихся на помощь собрату. Второй почти сразу вынырнул на шум из двери посередине коридора. Он бросил взгляд на вошедших и доложил через плечо в комнату:
– Соседа вам доставили, Павел Иванович.
– В натуре, договаривались же с Сергеичем, что будет все тихо, без шизы за стенкой. В психушке и той – сплошь бардак! Даже за бабки покоя нет!
Вслед за охранником из дверей показался огромный человек с блестящей бритой наголо головой, в оливковом спортивном костюме «Пума» и сланцах.
– Сабитовна, ну в чем дело? Договаривались же…
– Нчего не знаю. Нправление в крантин, а он у нас одн и в этом крле, – промурлыкала Флюра Сабитовна, ковыляя мимо.
Человек в «Пуме» скрылся за дверью. Петру, остановившемуся у двери, обитой оцинкованным железом – наверное, той самой «жестянкой», про которую упоминал Егорыч, был слышен разговор по телефону.
– Илья Сергеевич, Бурлаков беспокоит… Ну конечно, вы же говорили – один, все условия… Что, не псих? Амнезия… А это что за птица такая? А‑а‑а, понял. То есть дали парню по башке, у него память и вышибло… Не покусает, значит. Ну ладно, раз так. Мой вопрос как?… Движется… Надоело безделье до чертиков… Ну все, до свидания, Илья Сергеевич.
Флюра Сабитовна открыла дверь и посторонилась, пропуская Петра внутрь. Однако им пришлось задержаться на короткое время, выслушивая отповедь огромного человека, опять появившегося в коридоре:
– Эй, псих, чтобы вел себя, как мышка в норушке. Услышу шорох или, не приведи господь, храп ночью, удавлю, как Ромео Дездемону. Понял, урод?
Неизвестно, из каких глубин памяти Петра всплыл этот жест. Он безразлично пожал плечами, потом сжал руку в кулак, выпрямил средний палец и показал его здоровяку.
Отвешенная чуть ниже золотой полукилограммовой нагрудной цепи челюсть была последнее, что увидел Петр, заталкиваемый легоньким кулачком Флюры Сабитовны в карантинный отсек. Из‑за металла захлопнувшейся двери он услышал отчаянный рев оскорбленного пумоносителя, схожий с гудом курьерского поезда на выходе из туннеля – глухой и утробный, и удары в дверь, так что косяки заиграли волной. Петр понял, что друзей в этом богоугодном заведении он не завел, а вот врагов, похоже, уже наработал. На это и времени, и ума беспамятно‑амнезийного вполне хватило. Как‑то само собой все вышло.
– Зчем здираешь людей? – забавно насупив брови, спросила Флюра Сабитовна.
– Не я задираю, они сами задираются, – пожал плечами Петр. – Что он ко мне пристает?
– Ему по жзни ко всем прставать надо, птому что он бндит, – знающе сообщила женщина. – А ты бы прмолчал, нчего бы с тбой не случилось, не скис бы. И он на тбя не злился бы. Худой он чловек, как чего плхого не вшло. Не пуганый ты, прень.
– Не знаю, пуганый или нет, не помню…
– Ну лдно, двай рсполагайся, – безнадежно махнула рукой женщина. – Вот твоя крвать, вот умвальник. Кушать тбе прнесут. Лжись да отдхай. Что‑то ндолго тебя в крантин определили – аж на две ндели.
Глава 6. Тест для дауна