Процесс складывания региональной (республиканской и этнической) идентичности в постсоветском Татарстане имеет своих акторов. Степень их участия и заинтересованности в формировании своего регионального «Я» обуславливается различными факторами и мотивами. Конфигурации сосуществования официальной (республиканской) и приватной идентичностей могут быть различны. Они могут конфликтовать, стремясь к взаимоисключению, конкурировать, или образовывать некий симбиоз. В свою очередь, та, или иная форма диспозиции зависит от интересов субъекта, его ресурсов, статуса и внутренних мотиваций. Именно эти факторы и составляют суть социологического основания процесса формирования идентичностей. Они же влияют на распределение ролей участников. Одни из них относятся к группе генераторов. Есть стимулирующие группы и есть пассивные потребители.
Для меня, в моем исследовании, важны все группы участников, ибо все они участвуют в коммуникационном процессе. Элитные группы подразделяются: на властную элиту, которая задает основной вектор социальных преобразований в республике, и интеллектуальную элиту, которая генерирует идеологию, подтверждающую официальную стратегию, или же, наоборот, находится в оппозиции к ней. К стимулирующим группам относятся те, кто заведует каналами распространения идеологии, этнических и региональных ценностей и символов. К ним можно отнести СМИ, систему образования и культуры. И третья группа-реципиент - те, на кого направлено воздействие. Но более подробно следует остановиться на характеристике главных участников процесса формирования региональной идентичности.
Властная элита.
|
|
Интересы и мотивации действий этой группы определяются сочетанием ее внутренних, сущностных характеристик и динамикой политической ситуации в постсоветской России. Характеристикой, которая определяет стратегию действий рассматриваемой группы, является ее номенклатурное происхождение. Так, по данным М.Х.Фарукшина, представители бывшей номенклатуры в правящей элите Татарстана составляют 92% 25. По данным Г.М.Мансуровой, анализировавшей более широкий круг политической элиты республики, их число составляет 59,9% 26.
Сложившийся режим взаимоотношений между Москвой и Татарией в советское время отчасти напоминал отношения метрополии и колоний по Б. Андерсону. Сходство было в том, что Москва обладала бесспорным правом на монополию во всех сферах жизни: политической, экономической и культурной. А советская модель карьерного роста имела черты сходства с карьерным «путешествием» абсолютистского функционера, когда не принадлежность к высшему классу давала шанс подняться по социальной лестнице, а честолюбие, талант, внутренняя экспрессия и демонстрация лояльности государственному режиму.
Кроме того, вследствие политики коренизации, начавшейся в 1920 гг., в административный аппарат, наряду с русскими, вводились представители «коренной нации» – татары. Благодаря сложившейся модели селекции управленческих кадров, (которая воспроизводилась и в перестроечный период), высший управленческий слой состоял в большей мере из представителей титульной нации 27.
Какие факторы влияли на формирование групповой идентичности этого слоя в советское время? Ответ на этот вопрос поможет нам не только реконструировать корпоративное самосознание его представителей, но и вычленить интересы первостепенной и второстепенной важности. А они, как правило, определяют мотивы поведения и деятельности исследуемой нами группы бюрократов.
|
|
На мой взгляд, существенную роль могли играть несколько факторов: кадровая политика Центра, ранжирование республик и областей, культурно-языковая дифференциация и степень экономической самостоятельности региональной элиты.
В советское время кадровая рокировка внутри республиканского управленческого слоя полностью зависела от Центра. Назначение на партийную или управленческую должность согласовывалась в Москве. Кроме того, доступ к получению должности в самой столице провинциальному функционеру был крайне затруднен. Положение осложнялось существованием негласных установок, действовавших внутри высшего партийного бюрократического слоя. Память о пассионарности татар (претензии татар на собственную государственность, начиная с проекта штата Идель-Урал в 1918 г., требование в 1936г., 1954г., и 1977г. повышения статуса республики до союзного) выработала опасливое к ним отношение.
Важное значение имела и культурно-языковая дифференциация. Республиканская бюрократия систематически пополнялась выходцами из села (по данным Г.М.Мансуровой, в руководстве Татарстана выходцы из сельской местности составляют 73%) 28. А сельчане воспитывались и получали образование на родном татарском языке. Плохое владение русским языком становилось барьером в карьерном росте за пределами республики. Провинциальную идентичность функционера усиливала действовавшая иерархия «столица – провинция». А издержки отчужденности от «столичности», русского языка и городской культуры компенсировала комфортность и комплиментарность родственного окружения, имеющего общее сельское происхождение.
|
|
Региональная идентичность функционеров стимулировалась и системой ранжирования территорий, образующих СССР. Так, союзные республики получали большее финансирование, больше прав и возможностей поддерживать культуру населяющих их народов, по сравнению с автономными республиками. Ниже шли области и автономные округа.
Описанное ранжирование воспроизводилось и во всем укладе внутренней корпоративной культуры государственных чиновников, особенно когда они приезжали в Москву. Приводимая мной цитата одного из депутатов Татарии свидетельствует о чувствительности к статусу:
«Не было равноправия и в зале заседаний Верховного Совета СССР…В 1990 году народные депутаты СССР, избранные от ТАССР, сидели в зале заседаний Верховного Совета СССР в последних рядах, как представители «второсортной» республики. … В первых рядах сидели представители союзных республик, на галерке – автономных». 29
Чувствительность приведенных выше факторов, тем не менее отодвигает их на второй план перед могуществом последнего фактора. Пожалуй, самым болезненным для власти, вообще любой, является ограничение самостоятельности, тем более в такой ключевой сфере, как экономическая. Татария, имея к началу 1980-х годов потенциал равный социально-экономическому потенциалу трех прибалтийских республик вместе взятых, оставляла по утвержденной модели распределения, от получаемых производственных доходов всего 2% на собственные нужды. Безусловно, сложившаяся ситуация предопределяла общность интересов республиканских функционеров высшего звена.
Общность интересов в экономической сфере усилилась в перестроечный период. Короткий период дезориентации, после декларации демократических ценностей и осуждения командно-административной системы и коммунистического режима, сменился бурной приватизационной деятельностью объектов бывшей государственной собственности. Именно в этот период обостряется оппозиция «Центр – регионы», поскольку демократические принципы нивелировали вертикаль. Приветствуемая горизонтальность отношений предполагала равенство в претензиях на собственность. Поэтому региональные элиты, в соответствии с этим, должны были получить свою долю.
Таким образом, для усиления и закрепления экономической самостоятельности региональной элите было необходимо защитить свою собственность своей же государственностью, которая существовала бы не только юридически, как это было в советское время, но и фактически. Единственным основанием, дающим такую возможность, было закрепленное в международном законодательстве право наций на самоопределение. Поэтому эффективным инструментом в процессе регионализации становится этничность.
Только она в сложившемся политическом контексте могла стать единственным основанием легитимации собственной государственности. Ее базовый индикатор - этническая идентичность. Поэтому конструктивистские усилия властной элиты были направлены на поддержку и развитие этнической идентичности татар. Собственная же этническая идентичность, которая безусловно присутствовала в личностной структуре ценностей у представителей этой группы, носила инертный характер.
Этот вывод может показаться противоречивым. Если исходить из того, что национальная принадлежность играла роль в селекции функционеров, то она должна была бы стоять на одном из первых мест по значимости в стратегии карьериста. На самом деле, имевшая значение в самом начале политики коренизации этническая принадлежность, со временем уступает место родственному или земляческому принципам селекции во власть. Помимо всего прочего приоритет сельчанина перед горожанином состоял в его бесспорной конформности. Поэтому сельчанин, попав во власть, отбирал нижестоящих функционеров не по этническому принципу, или принципу компетентности, а по принципу родства, или дружбы, когда лояльность выдвиженца была подтверждена давними связями. Надо сказать, что этот принцип был общим для всей советской России, но в русских провинциях, где население этнически однородно, он не был столь заметен.
Интеллигенция.
Активным участником процесса формирования региональной, и, в большей мере, этнической идентичности стала татарская интеллигенция. Пожалуй, это единственная группа, интересы которой и самоидентификация глубоко встроены в генерируемый ею общественный дискурс. Интеллектуалы гуманитарной сферы всегда, косвенно или прямо, становятся участниками формирования идеологии, или же ее критиками. Процесс обслуживания идеологии, направление которой задает властная элита, не всегда однозначен. Мотивация участия в этом процессе может быть самая разная. Генерируемый дискурс может совпадать с внутренним «Я», с личностной позицией и взглядами, а может быть просто работой, необходимым средством поддержания себя в избранной социальной роли, или же средством материального обеспечения.
Возможны и дополняющие стимулы, которые носят объективный характер. К ним, в нашем случае, относятся социальное происхождение и, сложившаяся в советское время, асимметричность сосуществования «высоких культур» – общесоветской на основе русской культуры и языка) и татарской.
Значительная часть татарской интеллигенции является «молодой интеллигенцией». По исследованиям этносоциологов, проведенным в 1970-е годы, три четверти татар-интеллигентов были работниками умственного труда в первом поколении 30. Эта тенденция сохраняется и среди высшего звена интеллигенции. В ходе республиканского исследования татарской творческой интеллигенции (1989 –1990 гг., Д.Исхаков, Р.Мусина) было выявлено, что из общего числа опрошенных писателей – 56% респондентов составляют выходцы из села. Проведенный мной статистический анализ показал, что научная и творческая интеллигенция представлена на 60,7% - выходцами из села; на 39,3% - горожанами 31.
У интеллигенции, имеющей сельские корни, этнический компонент в структуре ценностей был актуализирован всегда. В советское время выходец из татарского села, получивший образование на татарском языке, ощущал чувство ущербности попадая в русскоговорящий город для продолжения обучения в техникуме, или институте. В постсоветский период, когда этничность была легитимирована, владение национальным языком и культурой стало престижным достоянием в новой социальной конъюнктуре.
Еще не предпринималась попытка ответить на вопрос: почему татарская гуманитарная интеллигенция, будучи «молодой», воспитавшаяся в лоне советской культуры, вне национальной гуманитарной традиции, (как известно, почти все дореволюционное культурное наследие, в которое входили: татарская литература, общественная мысль и теология, было объявлено контрреволюционным и запрещено, а интеллектуалы, владевшие им, уехали за границу, или были репрессированы) так активно обратилась к национальному наследию с падением коммунистического режима. Ведь, как уже говорилось, так или иначе, гуманитарная интеллигенция была активным или пассивным агентом советской идеологии, или ее негласным оппонентом. Последние же встречались редко, особенно в провинции. Если в среде русской интеллигенции развивалось диссидентство и процветал андеграунд, то у татар не было ничего похожего. Наоборот, количество татар – кандидатов наук и докторов, работавших на кафедрах марксистско-ленинской философии было значительно выше, чем у русских в республике 32.
Две причины обусловили такое возвращение. Первая связана с поиском новой легитимной идеологической основы, которая должна была заменить дискредитировавшую себя старую коммунистическую идеологию. Волна национализма, поднявшаяся с окраин Советского Союза – инициированная союзными республиками, стала тем прецедентом, на который можно было опереться. Этничность, по сравнению с ушедшей идеологией, имела длительную традицию, и ее остатки, в виде сохранившихся народных обычаев, фольклора и родного языка, в какой-то мере были включены в повседневность. Тем самым, эти значимые элементы составляли основу групповой солидарности для тех, кто являлся их носителем.
Вторая причина была связана с исторической традицией, заложенной еще в эпоху имперской России и продолженной в еще более ужесточенной форме в советскую эпоху. Речь идет об искажении истории татар, которая перекраивалась и дополнялась в соответствии с идеологическими соображениями партийной элиты. В соответствии с канонами советской истории, Золотая Орда трактовалась как хищническое паразитическое государство, но при этом в учебниках по истории отсутствовала сама история Золотой Орды. 33 Тиражированная школьными учебниками негативная оценка татар формировала соответствующее представление о татарах у народов России и ущербную самооценку у носителей этнонима. Сюжеты о таких формах дискриминации присутствовали как в социологических интервью, так и на страницах прессы в период этнического ренессанса. Вот один из ярких примеров – воспоминания писателя и журналиста, активного защитника суверенитета, Разиля Валеева:
«1967 год. Разиль Валеев – студент первого курса московского Литературного института им. М.Горького. В институте училось всего 125 человек – в основном из союзных республик. Из Татарстана он один. (!)
И вот идет лекция по истории Коммунистической партии Советского Союза. Читает ее бывший секретарь по идеологии Сталинградского обкома партии, а ныне профессор Водолагин. Вдруг… Валеев не поверил своим ушам! Профессор назвал предателями всех крымских татар! Более того, все татары на его взгляд, не только крымские, крайне сомнительный народ, всегда враждебно относятся к русским. Недаром казанских татар готовили к выселению…
Услышав все это, Разиль, оскорбленный, встал с места и громко сказал:
Я вашу лекцию больше слушать не могу!
И направился к выходу. И тут случилось невероятное. За Валеевым без раздумий один за другим покинули аудиторию бурят, калмык, монгол, негр, поляк… Набралось человек восемь, хлопнувших дверью. Лекция была сорвана» 34.
Несомненно, такое внешнее приписывание черт закрепляло этническую идентичность и усиливало внутриэтническую солидарность.
Все эти причины явились стимулами для того, чтобы национальная интеллигенция активно включилась в процесс формирования региональной этнической идентичности на массовом уровне. Апелляция к массовой поддержке в оскорбленных национальных чувствах получала эмоциональный отклик читателей в силу сходства опыта и отсутствия дистанции между читающими и пишущей «молодой» интеллигенцией.