Глава Пятая.
«РОЗОВЫЙ» ЛЕВ ТОЛСТОЙ
В БОГОСЛОВСКО-ОКОЛОНАУЧНОЙ КОНЦЕПЦИИ ГЕОРГИЯ ОРЕХАНОВА
Наконец, мы подошли вплотную к разбору премудрого, аки библейский змий, но местами неудержно, нагло-лживого очерка о «розовом христианстве» протоиерея, попа столичного, подпутинского Г.Л. Ореханова. И даже не одного очерка… К нашим услугам – что называется, «под рукой» -- несколько содержательно близких орехановских текстов на эту тему. Самый давний – вероятно первая заявка темы – статья 2009 г. (Ореханов Ю.Л., Постернак А. В. Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский и К. Н. Леонтьев: смысл и значение спора о «розовом христианстве ». - Ярославский педагогический вестник. – 2011 – № 3 – Том I (Гуманитарные науки). – С. 34 - 40). Самые близкие – конечно, розовый талмуд 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести. Хроник катастрофы», в котором анализируемая тема занимает стр. с 370 – 388 и ещё бóльшая поп-версия – некая «дискуссия» Ореханова с писателем П. Басинским, опубликованная на православно-пропагандистском сайте и на Ютьюб и связанная, конечно, с необходимостью коммерческой “раскрутки” новёхонькой книжки Ореханова [https://www.pravmir.ru/lev-tolstoy-begstvo-iz-raya-proroka-bez-chesti-video/ + https://www.youtube.com/watch?v=UGIlcXVLcjk ]. Эти два последние варианта подкупают не только «свежестью», относительной недавностью публикования, но и закономерно ожидаемым от них «богатством» подлежащего нашей критике СОМНИТЕЛЬНОГО материала: лёгкость и популярность стиля подачи всегда облегчала обман падкого на лёгкое чтиво массового читателя, слушателя и зрителя.
Но вот именно поэтому мы выбираем для нашего критического рассмотрения самую ПОЛНУЮ, объёмную и непростую для анализа из публикаций Г.Л. Ореханова о «розовом христианстве»: часть Главы 2-й его монографии 2010 г. «Русская Православная церковь и Лев Толстой: конфликт глазами современников». Имеет эта часть и особенное именование – «Смысл и значение дискуссии о “розовом христианстве”» (см. с. 318 - 359). Однако некоторые характеристические перлы из более поздней (2016 г.) публикации – мы тоже не забудем и особо приведём в соответственном месте…
Соблюдая паритетный принцип audiatur et altera pars, мы бы должны здесь существенное количество страниц отдать изложению воззрений попа в толстоведах на светскую и духовную историю, на современность и на перспективы человечества – так, как сделали в начале нашей работы, в Главе Первой. Но делать этого не стОит – и не по одной только причине УЗОСТИ нашей специальной темы. Мировоззрение автора этих строк – плод личных наблюдений и размышлений; знание результатов их необходимо читателю в той степени, в какой они отразились на содержании и выводах последующих глав. Чем меньше автора в исследовании – тем лучше оно само… вот я и не скрываю, В Чём Моя Вера, дабы немногочисленный, но просвещённый мой читатель мог отделить привнесённое, субъективное от объективной идейно-фактологической картины. Для Ореханова это подробно делать не нужно: его идейный «багаж» везде – предсказуемо и скушно отвечает суевериям ЕГО эпохи и общественной страты (столичный учёный интеллигент, зажиточный, гладкий зреловозрастный муж, представитель духовенства от церкви российского православия…) и догматам ЕГО церкви, которые ему, по его сану, необходимо надлежит не только разделять, но и публично выражать.
Выше, в Главе 4-й, мы кратко «прошлись» по ряду понятий (концептов) орехановского процерковного мифотворчества – обозначив не столько узуальную семантику концептуального понятийного аппарата попа в толстоведении, сколько СПЕЦИФИКУ восприятия некоторых важнейших сущностей и реалий, им так или иначе затронутых. Вторым корпусом «свиты» мессира Ореханова, рассмотренным нами были – люди. Исторические персоналии. Жена Толстого, двоюродная тётка, сестра, младшая дочь, а также Обер-Прокурор (Победоносцев), Консул (К.Н. Леонтьев) и Философ (В. С. Соловьёв). На предмет пригодности к исполнению навязанных им посмертно судебных ролей – мы рассмотрели их всех, КРОМЕ Константина Леонтьева, главной персоналии нашей книги, «свидетельство» которого в виде брошюры 1882 г. «Наши новые христиане» мы рассмотрели подробно в Третьей Главе книги. Теперь же мы вернёмся к её содержанию в связи с опорой на это авторитетное имя Г. Ореханова при освещении темы христианства Л. Н. Толстого.
ЖИТИЕ И ТРУДЫК. ЛЕОНТЬЕВА
В ТРАКТОВКЕ Г. ОРЕХАНОВА
(По кн. 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести»)
Именно житие. В рассчитанной на массового читателя книге 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести» рассмотренная нами выше (глава 2-я) ВЕСЬМА бурная и грешная жизнь Константина Николаевича подаёт как житие – едва ли не святого праведника. Во всяком случае, одного из тех, насчёт которого в современной путинской России «свершаются пророчества» таких же сомнительных “праведников”, с Леонтьевым общавшихся (к примеру, Розанова), предвещавших, что «интеллектуальное и духовное наследие» К. Н. будет востребовано. Исполнение таких пророчеств московский поп видит в том, что именно в путинской России впервые издаётся академическое Полное собрание сочинений и писем К. Н. Леонтьева – «в контексте поиска национальной и культурной идентичности». Так что скоро цитаты из Леонтьева будут появляться на уличных рекламных постерах, как уже появлялись высказывания П.А. Столыпина и О. Бисмарка» (Орех. – 2016. С. 364).
Всё это ОЧЕНЬ смешно, если бы не настораживающая деталь: то, что именно УЛИЧНЫЕ ПОСТЕРЫс цитатами Ореханов считает показателем грядущей популярности К.Н. Леонтьева в такой скрепоносной и такой самоидентичной России. Всемирный интернет, которым сам Георгий Леонидович активнейшее пользовался на своём научно-карьерном пути и пока ещё пользуется для публичного пропагандонства, по его вероятному мнению, должен до этих “счастливых” времён не дожить…
Особую ценность наследию К.Н. Леонтьева придаёт, по Г. Ореханову, пережитый им (как и Л.Н. Толстым) духовный кризис. Но если жизнь Толстого после кризиса – сплошные кощунства, ереси, беснования и трагедии (творческая, семейная, духовная…), то жизнь Леонтьева после известных ЕГО видЕний – «стала» грандиозным свидетельством, по-своему уникальным, на фоне апостасийных процессов, имевших место в среде русской интеллигенции» (Там же. С. 365).
Во-первых, с какого хрена процесс секуляризации сознания просвещённых людей России, преодоления ими зависимости от внушённого с детских лет учения церкви – Г. Ореханов именует «апостасийным»? Апостасия – это отступничество от ИСТИНЫ(Бога) и ИСТИННОГО УЧЕНИЯ и от своих былых ЕДИНОВЕРЦЕВ в Боге и Истине. Например – от ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО учения Христа. Это то, что совершила древняя секта руководимых лжеапостолом Павлом евреев, из которой возросла паразитка на Христе, Церковь, по этой же причине (следование низшему, не христианскому, религиозному жизнепониманию) не удержавшая своего единства. Скепсис в отношении учениЙ историческИХ церквЕЙ и сект, паразитирующих на предании о Христе и извращённом толковниками его учении, можно считать богоисканием – исканием Истины – но отнюдь НЕ апостасийным.
Но здесь даже не это главное… В процесс богоискания просвещённых людей последней трети XIX – начала XX века Толстой, действительно, вписал себя уверенно и резко. ВОПРЕКИ мирским успехам и благополучию – что и засвидетельствовала его «Исповедь». А вот Константин Николаевич, как мы и показали выше, исследовав в особой главе его биографию, успешным в мире не был. Но при этом, если лейтмотивом жизни верующего Толстого 1880-1900-х гг. был УХОД от мирских грехов и сует (породивший так же рассмотренный нами выше миф о желании старца уйти в 1910 г. в монастырь), то лейтмотивом жизни Леонтьева после мистических переживаний с участием иконы богоматушки (и, вероятно, холерных бацилл) – остались, как мы показали, дела мирские, в том числе изрядно грешные… Константин Николаевич искал успеха в личной жизни, в писаниях и издании своих сочинений. Он не обрёл монашества на Афоне и долго не обретал его в Оптиной пустыни, потому что БОГ ЗНАЕТ СВОИХ. Как ни отталкивал монашеское из своей жизни предубеждённый Лев Николаевич – оптинские страницы ЕГО биографии прописаны много ярче, духовные ориентиры его в эти периоды – убедительней для нас, и были таковыми для любивших, охотно его принимавших даже как ГОСТЯ монахов и старцев, для сестры его Марии, монахини в женской Шамординской обители, молившейся до последних дней за «обращение» его в православие...
Да и всю биографию Толстого, разделённую почти точно пополам арзамасской «осью», можно представить как путь “увязания” в мирском до Арзамаса, в первой половине жизни, и высвобождения, расправления духовных крыл – во второй половине, условно разделённой сентябрьской ночью 1869 года, ночью «арзамасской тоски». В отношении же Константина Николаевича Г. Л. Ореханов признаёт, что БОЛЬШУЮ часть прожитой им жизни он подвергался искушениям, прямому разврату мирским и греховным – и, увы! немало поддавался такому развращению. Мальчик не мог получить традиционного религиозного воспитания от отца. От матери же, вместе с религией перенял и ЖЕНСКУЮ ЧУВСТВЕННОСТЬ, определившую очень многое в его биографии. После Калужской гимназии он поступает на непрестижный в ту эпоху медицинский факультет – и ОКАНЧИВАЕТ его, попутно пройдя отрезвляющую «школу анатомички», нахватавшись полезных в его случае “блох” материализма и позитивизма, навсегда возлюбив «здоровье, силу, красоту» (Там же. С. 366). Как и Толстой, под влиянием атеистических знакомых Леонтьев «утратил надолго детскую веру» (Там же. С. 367). Личные неудачи в писательстве определили, как признаёт Г. Ореханов, «критическое отношение» Константина Николаевича «к гораздо более успешному автору – Ф. М. Достоевскому» (Там же). Вот отчего бы Ореханову не приписать здесь честно: «…И ТОЛСТОМУ»? Например, попытки подражать автору «Войны и мира» в эпическом роде – просто вопиют о такой леонтьевской зависти!
Колоссальная протекция посла в Константинополе графа Игнатьева помогла Леонтьеву в дипломатической карьере – но и здесь он, как мы помним, сумел напортить себе своей антизападнической позой, своими ксенофобией и горячностью, тем УТЯЖЕЛИВ и удлинив свой карьерный путь – который так и не завершился, прервавшись «салоникийским ужасом» 1871-го. Как и в случае с «арзамасским ужасом» Толстого, духовные перевороты обоих мыслителей совпали с хорошо известным в психологии мужским кризисом 40-летия, или «зрелости» -- для К.Н. Леонтьева, несомненно, гораздо тяжелейшим, ибо протекал он на фоне “застарелой” неудовлетворённости преследовавшими его жизненными и творческими неудачами.
Биография Леонтьева оставляет впечатление не сознательного УХОДА, с порыванием связей с миром, а БЕГСТВА в монастырь от тягот мирской жизни, но с сохранением многих связей с нею. И монастырь не впускал к себе Леонтьева… Только последние четыре года жизни (1887 - 1891) Леонтьев живёт в Оптинском монастыре на правах арендатора «консульского дома» -- как прозвали его “келью” острословы монахи. Монашеский постриг он принимает, как веками и было у ВЫСОКИХ В МИРУ людей России – только перед самой смертью. И это, быть может, последняя по времени насмешка судьбы над Константином Николаевичем, ибо к ВОЗВЫШЕНИЮ В МИРЕ он и стремился бОльшую (но не лучшую духовно, нравственно) часть жизни, но – так и не обрёл его…
«Юрий Иваск, автор зарубежной книги о Леонтьеве […], уподобил его евангельскому богатому юноше, который хочет пойти за Христом, но не в силах отказаться от своего богатства. Это богатство в евангельской притче — символ широкий, это может быть и богатство культурными сокровищами тоже. Всем нам известны высокие и трагические примеры, когда духовно максималистский путь вёл к культурному упрощению, жертве художественным богатством, — Гоголь, Толстой. Путь Леонтьева в нашей литературе был
иным: он склонялся перед требованиями православной аскетики и не хотел терять широты эстетических и культурных переживаний» (Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. – С. 272).
И вот такой человек в своей брошюре, вызвавшей неприязнь даже ряда православных писателей и критиков (таких, как Н. С. Лесков), берётся критиковать («точно обозначить» -- убеждает своих олухов-читателей Ореханов) веру Толстого и Достоевского – именованную им «розовым христианством».
РОЗОВАЯ ВОДА
Отчего – именно РОЗОВЫМ?
Страницы 320 – 321 монографии Г. Ореханова 2019 г. презентуют учёному читателю весьма некритичное повторение надуманного, произвольного противопоставления К.Н. Леонтьевым истинного, «строгого», византийского и святоотеческого, христианства – «розовой» проповеди Достоевского (у Леонтьева – прежде всего и ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ Достоевского) и Толстого, замешанной на индивидуализме, «обОжении прав и достоинств личности», которое «заставило людей забыть страх и стыдиться смирения» (с. 321). Даже если византизм и св. отцы – это о христианстве Христа, «обожение» человека, каков он есть, и «утилитарная мораль», повторим – это совершенно не о Толстом-христианине, даже в смысле гипотетического “провидения” К. Леонтьева.
Здесь же (с. 320) Г. Ореханов “попутно”, в комментарии, вещает и о значении собственно РОЗОВОГО ЦВЕТА в леонтьевском определении «ереси» Достоевского и Толстого. Ореханов приводит две исследовательские трактовки семантики этого понятия (приводим их по степени актуальности для автора):
ПЕРВАЯ, менее симпатичная Г. Ореханову, концепция – возводится толстоведом в рясе к образу, отыскиваемому в Тетрадях Дневника на 1881 год одного из «розовых» еретиков, а именно Ф.М. Достоевского: «…вера – это КРАСНЫЙ ЦВЕТ» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Т. 27. С. 56). Для церковного суевера-полуязычника красный цвет символизирует «воскресение, победу жизни над смертью» (С. 320; ср.: Орех. – 2016. С. 372). На иконах красным малюют одеяния мучеников и крылышки у серафимов… Этот образ, как пытается доказать Ореханов, ЯКОБЫподхватывает современный нам и авторитетный исследователь С.Г. Бочаров в книге «Сюжеты русской литературы» – справедливо, впрочем, именуя спор о «розовом христианстве» спором Леонтьева только с Достоевским, а не Достоевским и Толстым:
«Пушкинская речь Достоевского стала завершающим синтетическим его высказыванием, и в ответ ему явилось синтетическое также по мировоззренческой концентрированности возражение Леонтьева… Проповедь Достоевского нарвалась на отповедь Леонтьева, произошёл неприятный эпизод, по впечатлению большинства современников, однако со временем выяснилось, что на пути русской мысли это был эпизод серьезный, заслуживающий даже название великого спора… Окраску эпизоду дал Леонтьев, произнеся слово о ереси… Свою полемику Леонтьев оределил в письме К. Губастову как «обличение в недостаточном христианстве. […] Но и сама леонтьевская критика была на деле квазидогматической
на что указывали прежде всего церковные писатели, касавшиеся этого спора, особенно решительно архимандрит Антоний (Храповицкий) называвший позицию Леонтьева «псевдо-аскетическим направлением» и уличавший его в невозможно вольном для духовного писателя оперировании священными текстами, которые он не только комбинирует, но и формулирует по-своему, творя несуществующие и выдавая собственные афоризмы за “слово Божие”. […] Может быть, и нашлись бы ортодоксальные причины для пристрастного усмотрения еретических «оттенков» у обеих сторон, двух как бы ПРОТИВОПОЛОЖНО НАПРАВЛЕННЫХ ЕРЕСЕЙ — «РОЗОВОЙ» ДОСТОЕВСКОГО И «ЧЁРНОЙ» ЛЕОНТЬЕВА. Но, оценивая их противоречие в этой категории, тем самым ему полагали жесткие рамки. На самом деле это было ПРОТИВОРЕЧИЕ ДВУХ СВОБОДНЫХ МЫСЛИТЕЛЕЙ, каким Леонтьев был не меньше Достоевского, и в качестве такового и нам надлежит этот спор рассматривать» (Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 356 – 358. Выделения в тексте наши. – Р. А.).
Предсказуемым образом Г. Ореханов в своей монографии 2010 г. «Русская православная церковь и Лев Толстой» и в книге 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести» обходит молчанием отзыв митрополита Антония, а вывод автора действительно НАУЧНОЙ работы С.Г. Бочарова презентует и читателям названной монографии, и массовому читателю розовой книжки 2016 г. вот в таком пересказном, грубо искажённом, виде (со ссылкой на стр. 358 указанной книги С.Г. Бочарова):
«“Розовое христианство” — разбавленное — вроде бы христианство, но уже недостаточно концентрированное. Характерно противопоставление С.Г. Бочарова: “розовое христианство” Достоевского, которое всё-таки ещё имеет красный прототип, и чёрное у Леонтьева, уже не имеющее в иконописи прототипа, если не учитывать изображения пещеры — символа могилы, а также адской бездны» (Орех. – 2010. С. 320; ср.: Он же. 2016. С. 372).
Откуда это «противопоставление», когда С.Г. Бочаров говорит о двух «свободомысленных» ЕРЕСЯХ: Леонтьева и Достоевского – даже не называя имени Льва Николаевича Толстого? Отчего у христианства Достоевского «красный прототип» -- опять же в ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ «розовому» Льву Толстому? И ничего этого – НЕТ у Бочарова, чьим авторитетом, оказывается, прикрывает Георгий Леонидович собственные «противопоставительные» ахинеи.
Ах! как же нашему шарлатану в рясе любы всяческие ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЯ! К слову сказать, они в принципе характерны для околонаучных пропагандонов, вещающих в ключе идей «своих» церкви, секты или какой-то государственной идеологии…
И, кстати. У Достоевского в цитированном Орехановым месте Тетрадей «Дневника Писателя» – как раз следует противопоставление, но на этот раз вполне уместное и ОЧЕНЬ глубокое:
«Взрываю Зимний дворец, разве это нравственно? Совесть без Бога ость ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо ещё беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна — Христос, но тут уж не философия, а вера, а вера — это красный цвет. […] Сожигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю ваш тезис, что нравственность есть согласие с внутренними убеждениями. Это лишь честность (русский язык богат), но не нравственность. Нравственный образец к идеал есть у меня, дан, Христос» (Достоевский Ф.М. Указ. изд. Т. 27. С. 56).
Как и во многих других случаях, здесь Фёдор Михайлович, в отличие от Константина Николаевича, действительно ПРЕДВОСХИЩАЕТ христиански-религиозную позицию Л.Н. Толстого, восходящую к часто цитируемой этической установке, точно выраженной в письме двоюродной тётке Александре Андреевне Толстой от 18-19 октября 1857 г.:
«Мне смешно вспомнить, как я думывал и как вы, кажется, думаете, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаянья, без путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно всё только хорошее. Смешно! НЕЛЬЗЯ, бабушка. Всё равно, как НЕЛЬЗЯ, не двигаясь, не делая моциона, быть здоровым. Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость. От этого-то дурная сторона нашей души и желает спокойствия, не предчувствуя, что достижение его сопряжено с потерей всего, что есть в нас прекрасного, не человеческого, а ОТТУДА»
В марте 1910 г. уже Толстой-старец, Толстой-христианин, читая приготовленную к печати свою переписку с A.A. Толстой, записал в Дневнике относительно этих слов: «Вечер опять читал с умилением свои письма к А(лександре) А(ндреевне). Одно о том, что жизнь труд, борьба, ошибка — такое, что теперь ничего бы не сказал другого» (Юб. Т. 58. С. 23).
И это – уже совершенно христианская позиция. Разница суждения Толстого 1910 г. и Достоевского в1881-м с Толстым же года 1857-го – как раз в переносе этической максимы безнравственности «успокоенной» жизни на жизнь ОБЩЕСТВЕННУЮ. Впрочем, в суждении Толстого это остаётся “между строк” – убедительно подтверждаемое общественным активизмом Толстого-христианина 1880-1900-х годов. У Достоевского же в «Дневнике Писателя» -- прямо и резко осуждаются фанатики общественные (революционеры, террористы) и религиозные: инквизиторы – а за их спинами и все неверотерпимые люди, ориентированные на догму и на преследование «ереси», «инакомыслия». Во имя сохранения собственной эгоистической успокоенности, но под прикрытием защиты возлюбленной церкви от поругания или, скажем, «чувств верующих» от «оскорбления» (т.е. от понужденияк выходу из “зоны комфорта”, из “спокойствия – душевной подлости”).
Вот как раз у этой душевной подлости успокоенных, самоуверенных в своей правоте – истинно розовый цвет веры. Парадокс символики: чем «кровавей» вера людей, претендующих на сораспятие Христу – тем меньше проливается крови в обществе таких людей и от их рук…
Переходим ко ВТОРОЙ, особенно возлюбленной Орехановым, ТРАКТОВКЕ «РОЗОВОСТИ» ВЕРЫТолстого и Достоевского. Как будто “возражая” С.Г. Бочарову (а на деле – самому себе…) Г. Ореханов “берёт на вооружение” публикацию под другим авторитетным в науке именем:
«Однако О.Л. Фетисенко настаивает, что речь идёт не о цвете, а о веществе – розовой воде, парфюмерном средстве, которое используется для “услащения”. В этом смысле в словоупотреблении К.Н. Леонтьева термины “розовое христианство”, “маргариновое христианство”, “сентиментальное христианство”, “пресные боголюбцы”, “услащение” являюся синонимами» (Орех. – 2010. С. 320; ср.: 2016. С. 372).
Следует ссылка на стр. 334 тома 16 сборника «Достоевский. Материалы и исследования» со статьёй Фетисенко «К истории восприятия пушкинской речи. Достоевский в неизданной переписке К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова».
Скажем мимоходом: ни химически, ни исторически негативная коннотация “терминов”, связанных с розовой водой и маргарином не оправданна. Предтечей розовой воды в парфюмерном производстве является розовое масло, которое в концентрированном виде не только СЛИШКОМ дорогостояще, но и слишком пахуче и твёрдо для применения в парфюмерии и фармации: оно ДОЛЖНО быть разбавлено. При этом дороговизна его привела к возникновению целого ряда подделок. (Не одной ли из них можно уподобить и православную веру мессира Ореханова?) Маргарин же – помогал европейцам XIX столетия решать трудности продовольственного обеспечения населения. ЧТО в России могла в голодный, неурожайный год противопоставить маргарину «матушка-церковь»? Какой хлеб жизни? Или хотя бы – маргарин?.. Крестные ходы и проповеди о смирении и повиновении начальствам.
Теперь посмотрим, на чём в действительности “настаивает” О.Л. Фетисенко (ортодоксально православная женщина, кстати) в своей НАУЧНОЙ работе по переписке Леонтьева с единомышленником и другом Т. Филипповым.
«…Один из аспектов занимавшей Леонтьева темы – христианство и социализм. Естественно, имя Достоевскоrо не могло не прозвучать в таком контексте. Здесь соединяются и юношеское увлечение Достоевскоrо французскими yтопистами […], и eгo мечта о роли славян в будущем Европы, о миссии России, о «всемирной любви»... Здесь было с чем спорить.
«Гартман и Шопенгауер кой-чем ближе ко Христу, чем эти "усладители"...» – пишет Леонтьев Филиппову 24 февраля 1882 rода, подразумевая Достоевскоrо и Вл. Соловьёва. Словечко «усладители» напоминает ещё об одном аспекте полемики, отсылая к знаменитому определению «розовое христианство». Правда, оно появилось чуть позже… Развёрнуое определение «розовоrо, сентиментальноrо» христианства дано лишь в предисловии к брошюре 1882 года <«Наши новые христиане»>. За этими характеристиками (что, как правило, не замечается читателями) -- представление не о цвете, но о «розовой», подслащённой воде. (Даже у С. Г. Бочарова однажды противопоставлены «розовая» и «чёрная» ереси Достоевскоro и Леонтьева.) «Вода жизни» трудна для среднего европейца, и «усладители» предлагают ему «розовую воду», сиропчик (или, если угодно, парфюмерное средство). Впервые этот фразеологизм употреблён Леонтьевым за несколько месяцев до Пушкинской речи в передовой «Варшавскоrо дневника»: «Поменьше и о той ЛЮБВИ БЕЗ СТРАХА, тoгo христианства а l'eau de rose [фр. ‘розовой воды’], которым иные простодушно морочат и себя, и нас...» (Фетисенко О.Л. К истории восприятия Пушкинской речи: Достоевский в неизданной переписке К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 2001. Т. 16. С. 333 - 334).
Но старший друг Тертий Иванович ещё в письме от 19 мая 1881 г. решительно возражал Константину Николаевичу против объявления им «лжепророком» именно Достоевского:
«“Лже-пророк Достоевский” — не соответствует свойству и мере заблуждений покойного. По отношению к лицу покойного это название было бы напрасною жестокостию… Обличить же ту сторону христианскоrо воззрения, которая истинному христианству не сообразуется, дело и нужное и достойное Вашеrо дарования» (Цит. по: Фетисенко О.Л. Указ. соч. С. 334 - 335).
В одном из ответных писем, уже 24 февраля 1884 г., Леонтьев сетует другу Тертию, что, опасаясь отказа в публикации (а на гонорары с публикаций он жил), он не решается высказать в печати всех своих мыслей:
«…О том, что Влад. Соловьёв есть один из Предтечей антихриста, что «Братья Карамазовы» гaдость и ложь, что Гартман и Шопенгауер — кой-чем ближе ко Христу, чем эти «усладители», что немцы правы, считая славянство только РЕВОЛЮЦИОННОЙ силой…» (Там же. С. 335).
Ознакомившись с брошюрой К.Н. Леонтьева «Наши новые христиане», Т.И. Филиппов похвалил общее направление брошюры, но, делает вывод О.Л. Фетисенко, уже тогда, вероятно, не был согласен с нападками на Достоевского (Там же. С. 337). Толстой же в брошюре, как мы видели, был “прописан” куда менее подробно и убедительно – да и не успел он ещё в 1882-м “прописать” своих послекризисные религиозные убеждения в общественном сознании… Зато в конце уже 1887 года, в письме от 21 декабря, Тертий Иванович уже безапелляционен по отношению к «ереси» Льва Толстого:
«Еретик вреднее язычника. От Каткова даже нам пришлось бы оборонять верховное начало нашеrо исповедания – Церковь; во сколько же раз увеличилась опасность для Церкви при eгo епигонах. Где же тут возможность мира? Не гpex ли сопоставлять с сими
епигонами Достоевского, который мог иного не понять в Христианстве, но с Феофаном <Прокоповичем> заключить мира <бы> не мог. <Т. е. не поддержал бы обмирщение Церкви. – Р. А.> Меня испугало тогда <в 1880 году> Ваше заглавие,,Лжепророк", в котором заключалось несравненно более обвинения, чем в Достоевском было вины. А против полемики с ним вообще я не нашёл бы возражений: она даже была нужна. Вот гp. Толстоrо не гpex назвать так! Это действительно лжепророк!» (Цит. по: Там же. С. 339).
Наконец, тема подмены (cyppoгaтa) найдёт продолжение в одном из поздних писем к Филиппову. Леонтьев, не упускавший случая противопоставить себя автору «Братьев Карамазовых», сообщал 10 января 1890 года о том, что, по благословению старца Амвросия, начинает роман «в православном духе» (речь идёт о неоконченном романе «Подруги»); при этом он не преминул подчеркнуть, что заботиться намерен прежде вceгo о том, «чтобы христианское учение было в нём настоящее, а не "маргариновое" (как у Достоевского)...» (Там же. С. 334).
Итак, мы видим из реконструкции О.Л. Фетисенко картину существенно иную, нежели та, какую преподносит читателям Г.Л. Ореханов. До выхода в свет в1882 году брошюры «Наши новые христиане» в дискурсах К.Н. Леонтьева, действительно присутствуют образы «розовой воды» и «услащения», но применительно к ЕВРОПЕ и цивилизационному пути европейцев, их отношению к религии, а ПЕРСОНАЛЬНО -- к одному Достоевскому, НЕ к Толстому! Выше, в главе о брошюре Леонтьева, нами уже было показано, что европейский образ жизни стал неприятен Толстому уже в молодости, когда он – в отличие от К.Н. Леонтьева, кстати – вдоволь поколесил по этой самой Европе. А европейское БЕЗВЕРИЕ в его деструктивном влиянии на Россию стало, как и у Леонтьева, и у многих других авторов эпохи, самостоятельным предметом для толстовского анализа и последующих выступлений в печати.
Такое соотношение и иерархия объектов критики (1. Европа; 2. безбожники в России; 3. Достоевский) сохраняется и в брошюре 1882 г. Лев Толстой, как № 4-й, “присоединён” к этой “компании” ещё во многом предположительно – как писатель, в последних на тот момент сочинениях которого НАМЕТИЛАСЬ, по мнению Леонтьева, та же тенденция, которую уже СПОЛНА ЯВИЛ И ДО ПОСЛЕДНЕГО СЛОВА ВЫСКАЗАЛ Достоевский.
«Гартман и Шопенгауер кой-чем ближе ко Христу, чем эти "усладители"...» – писал Леонтьев другу Филиппову 24 февраля 1882 года. Это ОЧЕНЬ важное замечание. Это, конечно, “камешек в огород” и Льва Толстого, никогда не скрывавшего своего увлечения Шопенгауэром и в целом скептической философией. Конечно, Леонтьев мог уже знать о первых выступлениях «обновлённого» Толстого, в которых спецы сразу заметили влияние философии названных мыслителей. Но может быть – Толстого здесь и нет, даже «между строк»… Куда важнее нам в них то, что Константин Николаевич справедливо полагает мистиков, спиритуалистов и скептиков европейской философской мысли, при всех их крайностях и ошибках – всё-таки не «безнадёжными» по отношению к духовному наследию христианского мира. Безнадёжность начинается – с пресловутого либерального и светского «гуманизма», с попыток построения НРАВСТВЕННОСТИ БЕЗ РЕЛИГИИ.
Наконец, подхваченная современным, путинской России, мракобесом Г. Л. Орехановым идея о том, что «еретик вреднее язычника», направленная персонально против «лжепророка» Толстого, А НЕ Достоевского – восходит не лично к К.Н. Леонтьеву “образца” 1880-1882 гг., а к ПОВЛИЯВШЕМУ НА НЕГО в последующие годы старшему по возрасту, авторитетному другу и “махровому” консерватору, тоже уровня мракобеса, Тертию Филиппову. Сам Филиппов после выхода брошюры предостерегал Леонтьева от нападок в печати на любимого российской интеллигенцией Достоевского. Ореханов идёт дальше и поступает подлее – почти совершенно выгораживает Достоевского, которого даже слишком чтит интеллигенция на просторах бывшего СССР, все нападки Леонтьева ЛОЖНО перенося исключительно на Толстого.
Московский поп стремится скрыть от своих читателей несложную истину: «вера в человека» у Толстого НЕ ТОЖДЕСТВЕННА состраданию и любви к человеку же. Любит и сострадает христианин – БЛИЖНЕМУ, каков есть, в грехах и грязи, в самом низшем общественном положении. Вера же ПИТАЕТ любовь, ориентирует её на достойнейший предмет – Божественное начало в каждом человеке. Вера в человека христианская (то есть И вера Толстого) – это упование не на «сверхчеловека», человекобога (восходящее к древней антрополатрии), а упование как раз на «Бога в человеке», на победу высших состояний материи, или, что то же самое – «духовного существа над животным» (в фразеологии самого Льва Николаевича).
Вот почему так любезен Толстому и уместен в его системе воззрений был СЕКПТИЦИЗМ в отношении наблюдавшегося философами состояния мира и человека. Вот почему научное знание, гуманизм и нравственность без опоры в религии вызывали его отвращение… «Розовое христианство», показанное в брошюре К.Н. Леонтьева «Наши новые христиане» -- на деле именно своей «розовостью» было сознательно отринуто Л.Н. Толстым.
БОГОСЛОВИЕ КУЛЬТУРЫ»
Как положено, Г. Ореханов начинает самостоятельную, в рамках монографии, тему исследования с установки её актуальности – разумеется, не научной, а БОГОСЛОВСКОЙ. По своему нескромному о самом себе мнению, поп Ореханов убеждён, что вносит свой вклад в некую, длящуюся уже второе столетие, ДИСКУССИЮ по фундаментальным вопросам некоей специфической отрасли человеческого знания – «русского богословия культуры».
Во-первых, что же это за богословие такое? По Ореханову, это такая ПРАКТИЧЕСКАЯ отрасль богословского знания, решающая ряд специфических вопросов: «вопрос о том, как сделать христианство влиятельным в жизни, вопрос об отношении Церкви в к миру, о путях христианского творчества и культуры». Объединяет же все эти проблемы главный вопрос: «как православие, стоящее на почве Писания и святоотеческой традиции, может в новых исторических условиях воспринять творческие потенции культуры?»
То есть речь идёт не только о ненаучном, но о выморочном, МЕРТВОРОЖДЁННОМ направлении познания человеком мира и самого себя. По отношению к прозрениям пресловутых «св. Отцов» российской церкви у человечества есть древнейшее и более ценное духовное наследие, которому суждено, в перспективе приумножения человеческих знаний, быть всё актуальней и востребованней в деле грядущего преображения мира и человека. По отношению же к «писанию» и иным древним сказкам и мифам – уже у современного человечества есть научная, в том числе и гуманитарная (и психологическая, и этическая) картина действительности, которая древние фантазирования полуневежественных евреев так или иначе либо опровергает, либо уж, как минимум, вносит в них коррективы, избавляющие их от всякого сакрального значения.
Будь церковь «православия» христианской, то есть выражающей (по Толстому) самое передовое и актуальное понимание жизни – это ОНА задавала бы «потенции» деятелям науки, искусства, народного просвещения. А вот этих деятелей – тех, у кого мозги не замусорены церковной пропагандой – отчего-то ТОШНИТ уже от церковных «потенций», от современных претензий отжитой человечествам лжи влиять на умы детей и малодумающих людей.
Если подкроватная макитра полна до краёв – трудно влить в неё даже каплю свежей, чистой воды, не расплескав ссак и дерьма… Это ложно, тенденциозно поставленная «задача» -- засратыми мистикой головами «воспринять» в современных условиях «творческие потенции культуры», не отрекаясь при этом от вековых заблуждений «своей» религии.
У Толстого это много ЛУЧШЕ решается одним «Кругом чтения» или книгой «Путь жизни». Вот почему в его проповеди так сильна КРИТИЧЕСКАЯ сторона: головы читателей сперва нужно ОСВОБОДИТЬ от шлака, подготовить…
Это что касается «православного богословия культуры». Как говорится – не дай Бог!
Теперь – что касается «диалога»… Без сомнения, он был (уже в 1880-х – в откликах на брошюру К.Н. Леонтьева) и есть. Да вот только о ПОЗИЦИЯХ ТРЁХ АВТОРОВ – Толстого, Леонтьева, Достоевского – в этом диалоге говорить, как это делает Ореханов (с. 319), более чем странно. Толстой, кажется, не обратил тогда на леонтьевскую инвективу вовсе никакого внимания. А Фёдора Михайловича – уж не было в 1882-м в живых…
«Леонтьев вообще действовал как пощёчина» -- с удовольствием цитирует поп Ореханов философа Розанова (наверняка мысленно оглушая этой пощёчиной именно ненавистного лично ему Льва Толстого). И приведённое нами выше описание К.Н. Леонтьевым «розового христианства» («Об одном умалчивать, другое игнорировать, третье отвергать совершенно…» во имя чуждого, европейского утилитарного прогресса) относит охотнее именно к Толстому. Он вытаскивает на свет вопрос об АНТРОПОЛАТРИИ («человекобожестве») христианской проповеди Толстого, которую трактует как слепую веру в возможности личностно-психологической эволюции земного человека (с. 320).
Любопытно, что исторически первыми обвинения христиан в антрополатрии звучали именно из уст язычников – древних, честных, а не современных «православных» лжехристиан. Жизнепонимание у тех и других одно – не “дотягивающее” до того, которое Толстой назвал в «Религии и нравственности» “божеским”, “всемирным” и образцовым выражением которого признавал евангельское учение Христа. Недаром мы начали нашу книгу, главу 1-ю, с некоторых дефиниций и значи