Как было сказано выше, идея Москвы как третьего Рима в своем первоначальном варианте имела прежде всего теологический смысл, связанный главным образом с определением новой роли русской церкви в христианском мире, ее международного статуса и положения в своей стране по отношению к царской власти. Первоначально идея превращения Москвы в третий Рим относилась не столько к ее политическому могуществу, сколько к предназначению русского государства быть убежищем "истинного христианства". Однако очень скоро у нее появился и новый смысл, произошло своеобразное смещение акцентов - с религиозного провиденциализма в сторону идейно-политического обоснования возвышения Москвы как державы.
Руководящей идеей у Филофея является идея провиденциализма: все, что совершается в истории, все совершается по мудрому начертанию Промысла. Затем эта точка зрения у Филофея переходит в теократическую систему управления земными царствами; в основе же его политической идеологии лежит понятие богоизбранности царства, которое направляет жизнь человечества к конечной цели бытия людей на земле; богоизбранный народ хранит истинную богооткровенную религию. Филофей не раскрывает полного чередования мировых царств, а непосредственно останавливается на старом Риме, указывает его преемство Константинополем - вторым Римом, и, наконец, переходит к Руси, с богоспасительной Москвою, этим третьим Римом - и последним.
С одной стороны, России предписывалась роль хранительницы единственно истинной христианской православной веры, с другой - православие объявлялось "русским", а русское государство - единственным и подлинно христианским и в этом смысле вселенским царством. Московские государи довольно быстро уловили этот второй смысл и увидели в идее то, что было созвучно их собственным устремлениям, связанным и с укреплением политических позиций Москвы, и с укреплением самодержавия. Новый религиозный статус Москвы, на которую перешла благодать Божия, делал ее центром всего христианского мира и, соответственно, царя Московского превращал во "вседержителя", ответственного лишь перед Богом и потому ни с кем не делящего "вверенную" ему власть, в том числе и с церковью. Правда, не все придерживались подобных взглядов. Так, Максим Грек не признавал независимости русской церкви от греческой. И даже пленение Византии турками, по его мнению, не лишало ее благочестия и, вопреки претензиям Москвы, не давал ей основания считать себя ее наследницей - Третьим Римом. Позже эта идея была подхвачена патриархом Никоном.
|
|
Двойственность идеологемы "Москва - Третий Рим" и связанного с ней русского мессианизма весьма точно уловил Н.А. Бердяев. "Русское религиозное призвание, призвание исключительное, связывается с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя", - писал он. Так "империалистический соблазн входит в мессианское сознание”. Открывалась возможность превращения провиденциалистской идеи в аргумент имперской идеологии и политики. Но полное осознание этого противоречия вместе с практическими выводами пришло позже, с историческим опытом. А в XVI в. совпадение религиозной и политической идеи представлялось еще вполне естественным и не грозило далеко идущими последствиями.
|
|
К XVII веку, ко времени царствования Алексея Михайловича религиозно-историософская концепция «Москва - третий Рим» окончательно приобрела собственное политическое звучание и превратилась в официальную геополитическую доктрину Кремля. Русское государство стало рассматриваться его руководителями не только как хранитель «древнего благочестия», но и как законный покровитель и защитник всех православных христиан.
Постепенно, по мере укрепления основ русского самодержавия и его идеологии учение о Москве как Третьем Риме из факта консолидации нации превращалось в охранительно-консервативную силу, и неслучайно именно оно сыграло роковую роль в церковном расколе XYII века, переросшем в трагический раскол общества. В эпоху русского раскола идея Москвы как Третьего Рима последний раз выражалась непосредственно народом в своем первоначальном виде, после чего послания старца Филофея имели хождение главным образом в старообрядческой литературе.
Как известно, государство и официальная церковь выступили в качестве поборников включения России в мировой церковный и политический процесс, тогда как народ в значительной части своей остался на позициях верности старине. В основу раскола легло сомнение в том, что русское царство, Третий Рим, есть истинное православное царство. Раскольники почуяли измену в церкви и государстве, они перестали верить в святость иерархической власти в русском царстве. Сознание богооставленности царства было главным движущим мотивом раскола. В итоге мечты о "Святой Руси" были преданы анафеме как ересь, движение старообрядцев превратилось в запрещенную секту, а вместо ожидаемого пришествия Христа в облике "Белого Царя" явился антихрист. Единственным спасением представлялся уход из мира в "невидимую Церковь". Старообрядческая Русь в ожидании антихриста утвердилась в своем самобытничестве и ксенофобии, а официальная церковь подпала под политическое верховенство светской власти московских государей. На некоторое время идеологема “Москва - Третий Рим” была как бы законсервирована.
|
|
Несколько позже идея русского мессианизма приобретет новую форму и станет развиваться в иной парадигме - в системе философских построений, сквозным вопросом которых будет вопрос об отношении России к Западу в связи с поисками ее собственных путей в мировой истории. Развиваясь в этой парадигме, идея инока Филофея будет обрастать новыми "сюжетами", смещать акценты в обосновании исходных установок, приобретет дополнительную аргументацию и новую интерпретацию связанных с ней провиденциалистских идей. Но и в новой форме мессианизм не утратит своих позиций в русском общественном сознании. Его идеи станут сквозными, а в известном смысле системообразующими для философской и общественной мысли в целом, станут центральным звеном большой части историософских построений.[8]
В отличие от православного понимания идеи "Москва - Третий Рим", государственно-официальное лишалось своего эсхатологического акцента, приобретало значительно более ярко выраженную привязку к имевшимся государственным формам и неизбежно разворачивалось в политическую программу, генетически связанную с имперской программой Второго Рима - Византии - и подразумевающую расширение пределов Третьего Рима, сакрализацию процесса территориальной экспансии. Доктрина "мы есть Третий Рим», сформулированная в качестве генеральной идеи Московского государства, естественным образом предполагала и расширение собственного культурного пространства, включение в свою орбиту всех тех сфер потенциального Православия, которые лежали на периферии собственного социума", а завоевание чужих земель представляется как санкционированный свыше и, следовательно, вполне закономерный с точки зрения "божественного права" акт.
В рамках идеологии Святой Руси и Третьего Рима, сосуществования их разных толкований, освоение новых земель могло разыгрываться как "драма". Скользящая локализация Святой Руси народных легенд давала возможность русскому народу бежать от государства. Россию беглецы несли с собой. С другой стороны, официальная идеология Третьего Рима и связанная с ней имперская программа, подразумевающая территориальную экспансию, позволяла не только закрывать глаза на самовольные переселения, но и поощрять их с целью расширения границ Российского государства. Если беглых не устраивало то, что они вновь оказывались под государственной юрисдикцией, они переселялись дальше, а государство вновь их настигало.
В свою очередь эсхатологическая окрашенность православно-церковного понимания идеи Москвы - Третьего Рима в сочетании с его специфической корреляцией с государственно-акцентированным пониманием обеспечивало особую силу культурной экспансии. Монастыри, скиты, церкви были оплотом колонизации. "Церкви и монастыри, которыми тотчас оказывалась покрыта новая область, предназначались главным образом, если не исключительно, для русского населения. Массы сильно желали распространения церквей, но это были русские массы, они хотели удовлетворить свои собственные духовные потребности. Это не образ воинствующей церкви, которая сопровождалась бы миссией: проповедью и катехизацией.[9]
Итак, край, где живут русские, воспринимался уже как вполне русский, но окончательно он превращался в Россию, когда в нем строились церкви. Основная модель распространения Православия среди инородцев была воспринята Россией от Византии. Византия тоже практически не знала проповеди как целенаправленного государственного дела. Миссия осуществлялась спонтанным образом удалявшимися за пределы Византийской империи монахами; имперское же правительство было готово лишь при успехе миссии оказать ей необходимую поддержку, что подразумевало определенный контроль и определенную централизацию. Императоры осознавали роль добровольных проповедников для сохранения Христианского - "Римского" - единства.
Аналогичным образом и в России проповедь была почти всецело делом монахов, причем зачастую удалявшихся за пределы российской государственной территории вовсе не с целью миссии, а напротив, желая порвать связи с миром, но основывавших в конце концов скиты и монастыри, становившиеся центрами церковности. Таким образом, усвоив византийские государственные установки, Российская империя восприняла видимое равнодушие к делу миссии. Задачей государства было устанавливать границы Православного царства, а обращать туземное население в Православие — это дело Промысла Божьего. Однако служение монаха в России воспринималось тоже как своего рода государственное служение, но не в том смысле, что государство специально направляло деятельность монаха (напротив, оно признавало за ним значительно большую свободу, чем за другими гражданами империи, от самого высокого звания до самого низкого), но в том, что его путь имел особую государственную санкцию: государство знало, что монах, особенно поселившийся на новых землях, является там столпом российской государственности уже самим фактом своего существования, ничего не делая для этого специально.
Итак, силу русской экспансии обеспечивала идеологема "Москва - Третий Рим ". Именно эта идеологема "обыгрывалась" ходе взаимодействия внутриэтнических групп (функционального внутриэтнического конфликта). Она, с одной стороны, послужила основой государственной идеологии, предполагающей территориальную экспансию; она же сделала для народа психологически легким процесс переселения в регионы, где еще не была установлена или упрочена (как на завоеванных территориях) российская государственная юрисдикция. Она же обеспечивала силу религиозной экспансии и создавала предпосылки для культурной гомогенизации всей государственной территории. Основой этой гомогенизации была, с одной стороны, государственно-административная структура, которая шла вслед за русскими переселенцами и православными монастырями, а с другой - эсхатологическая идея Православного царства, единственного в мире оплота истинного Благочестия, которая распространялась через монастыри и которую следует рассматривать в качестве ценностной максимы Российской империи - ее центрального принципа.
В свете этого центрального принципа, включение в государство новых земель означало расширение пределов Православного мира и увеличение численности православного народа. Парадигмы религиозные и государственные сливались: государственная мощь империи связывалась с могуществом Православия, а последняя в данном случае выражалась посредством государственного могущества. Происходила сакрализация государства. Русское переставало быть этнической характеристикой и становилось государственной: все, что служит процветанию Православного государства, является русским. Не русские - православный народ, а весь православный народ - русский, по имени православного государства.[10]
2.2 Доктрина "Москва - Третий Рим" в общественной и политической жизни Руси XIX – начала XX веков
В доктрине «Москва - Третий Рим», являвшейся прямой апологией византизма, русское государство предстает историческим и политическим субъектом, активно участвующим в мировом цивилизационном процессе и выполняющим ответственную религиозно-духовную, общественно-историческую, социально-политическую миссию.
В XIX - XX вв. в русской религиозно-философской мысли понятиями византинизм и византизм обозначался обширный культурно-исторический комплекс религиозных, государственно-политических, философско-нравственных, художественно-эстетических идей и соответствующих им форм социальной практики, генетически восходящих к византийским образцам и обусловливающих отличия российской цивилизации от европейского Запад.
Концепция византизма у Вл. Соловьева. В работе «Византизм и Россия» Вл. Соловьев исследовал византизм как исторический и социокультурный феномен, характерный для православных государств и в первую очередь для самой Византии, а также для России, воспринявшей от нее православие. Именно византизм как неспособность и нежелание выполнять главные жизненные требования христианства явился, согласно Соловьеву, внутренней, духовной причиной падения древней православной империи.
В понимании Соловьева византизму присущи несколько серьезных “общественных грехов”:
1) отсутствие высшей задачи перед обществом и государством, которая соответствовала бы христианским идеалам;
2) отсутствие явно выраженного стремления к совершенствованию;
3) равнодушие государства к неформальной религиозно-гражданской, религиозно-нравственной жизни людей и к задачам ее развития. “Нельзя указать, - писал Соловьев, - ни на одно публичное действие, ни на одну общую меру правительства, которая имела бы в виду сколько-нибудь существенное улучшение общественных отношений в смысле нравственном, какое-нибудь возвышение данного правового состояния сообразно требованиям безусловной правды, какое-нибудь исправление собирательной жизни внутри царства или в его внешних отношениях”.[11]
В. В. Розанов: судьба России – быть пленницей византизма.
В. В. Розанов, размышляя о влиянии Византии на Русь, обратил внимание на то, что русские приняли христианство еще до разделения Церкви на Восточную и Западную. Однако, на протяжении четырех с половиной столетий, с 988 г. по 1453 г., Русь была связана только с одной восточной Церковью. В результате русские были уведены из древнего общего христианского русла в обособленный поток византийского церковного движения. Или, иными словами, русские вошли вслед за Византией в тихий исторический затон, недоступный волнениям и оживлению.
Таким образом, Розанов отчетливо проводит мысль о том, что унаследованный византизм отделил Россию от Запада. Именно он стал главным препятствием на пути интеграции России в мировое цивилизованное сообщество.[12]
А. Тойнби: византизм как «варварская отметина» на лике России. Во второй половине 1940-х гг. известный английский историк и социальный философ Арнольд Тойнби обращался к проблеме русского византизма в своих публичных лекциях, журнальных публикациях, а также в книге «Civilization on Trial» (New York, 1948).
Согласно Тойнби, Россия в ее активном взаимодействии с Западом постоянно демонстрировала противоречивость своих реакций. С одной стороны ею двигало упорное желание сохранять собственную независимость от Европы, а с другой ей хотелось ни в чем не отставать от нее.
Вызов Запада породил у России две противоположные социальные реакции, рассредоточенные во времени и пространстве. Первая реакция носила ярко выраженный византистский характер ортодоксального консерватизма и социального изоляционизма. Ее наиболее страстными приверженцами были русские староверы. Другая реакция имела вид западнической политики Петра I, пытавшегося поставить православную Русь в один ряд с государствами западного мира, приблизить ее гражданское и военное устройство к европейским стандартам и при этом сохранить ее политическую независимость и культурную автономию.
Тойнби, вглядываясь в очертания феномена византизма из Европы, не скрывал своего критического отношения к нему. Он писал: «Средневековое византийское тоталитарное государство, вызванное к жизни успешным воскрешением римской империи в Константинополе, оказало разрушительное воздействие на Византийскую цивилизацию. Оно было злым духом, который затмил, сокрушил и остановил развитие общества, вызвавшего этого демона. Богатейший потенциал Византийской цивилизации, попавший в оковы тоталитарного государства, прорывается вспышками самобытности в регионах, лежащих за пределами действенной власти Восточной Римской империи, либо в следующих поколениях, появившихся уже после гибели Империи… «Специфическая организация» византийского общества не только подавляла все предпосылки к творчеству, она, как уже упоминалось, привела самое цивилизацию средневековой Византии к преждевременному краху, лишив Византийский мир возможности расширяться, не ввергая себя в борьбу не на жизнь, а на смерть между греческими апостолами византийской культуры и их основными негреческими приверженцами».[13]
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Доктрина "Москва - Третий Рим" стала на Руси известной и общепризнанной при сыне Василия III Иване IV Грозном, когда после 1547 г. Московское великое княжество стало царством. Она сыграла огромную роль в развитии русского имперского самосознания, возвышении русского централизованного государства.
Сформировавшись поначалу как идея о богоизбранности Руси – преемницы Византии, затем она стала идеологической теорией образования государства Руси и ее возвышения. Она обосновывала статус Московского царства, как единственно истинного христианского государства, в жизни которого в полной мере должны были воплотиться каноны православной веры. В этой идее отчетливо проявились все компоненты христианского теократического мировоззрения: хилиазм - в виде образа последнего исторического и выходящего за пределы истории Московского государства, олицетворявшего "царство Христово", эсхатологизм - завершение исторического процесса в третьем Риме ("а четвертому Риму не бывать"), мессианизм, связанный с мыслью об избранном русском народе, объединенным Москвой.
Московская Русь неимоверным напряжением сил в борьбе с ордынским нашествием создала устойчивую систему противостояния внешним силам. И по мере ослабления империи Чингизидов и ее порождений не только свергла ордынское иго, но и заняла ее место на обширных пространствах Евразии. Она стала ощущать себя Третьим Римом, который не может развиваться и процветать без сильной государственности. При ее ослаблении наступали смута, развал, хаос, угрожающие гибелью стране.
Теократические тенденции средневекового Российского государства выразились в обожествлении царской власти. Именно в этот период впервые на Руси совершается обряд помазания царя на царство. Власть государя приобретает сакральный характер. Политическое правление мыслится как служение высшим целям, "как милость Бога по отношению к слабым людям, по своим грехам и преступлениям не могущим нести на себе безгосударственные формы жизни"[14]. В подтверждение высокого статуса государственной власти великий князь меняет титул и становится царем. Это начинает означать, что он, имеющий божественное предназначение, уже не первый среди равных, а единственный, самодержец. Производный характер слова царь от латинского цезарь (кесарь) придавал авторитет новому государственному строю, подчеркивал преемственность и однопорядковость царской власти Московского князя и власти императоров Рима и Византии. К этому же времени относятся легенды о якобы имевшем место в действительности факте передачи императором Византии Владимиру Мономаху царского венца и регалий и о дальнейшем их переходе в руки великих московских князей. И это подчеркивало непрерывность и наследственность самодержавной власти на Руси.
Идея «Третьего Рима» нашла свое отражение не только в политической жизни Руси, но и в градостроительстве. Московские градостроители XVI-XVII веков активно внедряли в структуру Москвы элементы архитектуры, присущие Константинополю и Риму. В Москву активно привлекались иностранные специалисты – строители и иконописцы.
Таким образом, можно сделать вывод, что появление и внедрение общественно-политической доктрины «Москва - Третий Рим» оказало огромное влияние на становление государственности и власти Руси. Однако было бы неправильно утверждать, что сейчас известная доктрина полностью забыта. Идеи старца Филофея до сих пор влияют на общественную, церковную и политическую жизнь России.
ЛИТЕРАТУРА
1. Карпец В.И. Некоторые черты государственности и государственной идеологии Московской Руси. Идея верховной власти / Развитие права и политико-правовой мысли в Московском государстве: Сборник научных трудов. - М., 1985. С.5.
2. Кожинов В.В. История Руси и русского слова/ В.В. Кожинов. – М.: Эксмо, 2001. – 512 с.
3. Лурье С.В. Историческая этнология/С.В. Лурье. – М.: Аспект Пресс, 1998. – 448 с.
4. Новикова Л.И. Русская философия истории/Л.И.Новикова,
И.Н. Сиземская. – М.:Аспект Пресс, 2000. – 398 с.
5. Панарин И.Н. Доктрина Руси: “Москва - Третий Рим”. - https://www.panarin.com/doc/40
6. Панарин И.Н. От Единой России к Евразийской Руси. - https://www.panarin.com/doc/106#1_2
7. Розанов В.В. В темных религиозных лучах/В.В. Розанов. – М.: Республика, 1994. – 476 с.
8. Скрынников Р.Г. Борис Годунов/Р.Г. Скрынников. – М.: Аст-Пресс, 2002. – 416 с.
9. Соловьев В.С. Византизм и Россия/В.С. Соловьев//Византизм и славянство. Великий спор. – М.: Эксмо –Пресс, 2001. – 736 с.
10. Тойнби А.Дж. Цивилизация перед лицом истории/А.Дж. Тойнби. – М.: Айри Пресс, 2003. – 592 с.
[1] Кожинов В.В. История Руси и русского слова. 2001, С. 470-471
[2] Там же, С. 472
[3] Скрынников Р.Г. Борис Годунов.2002, С. 51
[4] Там же, С. 59-60
[5] Кожинов В.В. История Руси и русского слова. 2001, С. 470-471
[6] Панарин И.П. Доктрина Руси: “Москва - Третий Рим”.
[7] Там же.
[8] Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории.2000, С. 253
[9] Лурье С.В. Историческая этнология, 1998, С. 220-224
[10] Там же, С.230
[11] В. С. Соловьев Византизм и Россия.2001, С. 160
[12] Розанов В.В. В темных религиозных лучах.1994, С. 8 – 9.
[13] Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. 2003. С. 379.
[14] Карпец В.И. Некоторые черты государственности и государственной идеологии Московской Руси. Идея верховной власти.1985. С.5.