Станислав Заречанский
ИЗ БЕРДСКОЙ ГАЗЕТЫ
Рожденный ярким майским днем на берегу Черного моря, немного поучившись и очень много пошалопайничав, он - уже навсегда влюбленный в стихи и море - был выслан с теплых берегов в далекую Сибирь. Самым главным его «преступлением» было то, что он никак не желал понять, что сочинять стихи, не будучи членом никакого творческого союза и отнюдь не ради денег, а лишь потому,- что этого требует душа, - занятие малопочтенное и может быть определено только одним словом - «тунеядство». А с тунеядцами в стране трудящихся не церемонились.
И спасибо молоденькой девушке - бердчанке Зое (теперь уже Зое Ивановне), которая отважилась тогда завязать свою откровенную, наивно-мечтательную переписку с молодым человеком из мест сурового заключения. Спасибо, потому что и та ее искренняя переписка, и та ее фантастическая любовь связала впоследствии на три долгих десятилетия бесшабашную, неприкаянную судьбу стихотворца Евгения Тареева с нашим городом.
Поначалу все шло сообразно ее мечтам: у мужа - незавалящая профессия фрезеровщика, руководство литературной группой при газете «Ленинский путь», выпуск в 1965 году коллективного сборника стихов «Листопад»... А по вечерам он читал ей стихи. Посвященные не только ей, но и другим возлюбленным - морю и... Колыме.
И вдруг началось. Стихи и... водка. Любовь и водка. Дочь и сын и вновь водка.
Потом снова пять - ох каких коротких! - лет счастья! Полная, почти полная трезвость. И бывший фрезеровщик уже сам готовит и выпускает в эфир радиогазету крупнейшего промышленного гиганта - Бердского радиозавода.
И верит уже не только в стихи, но и в прогресс: технический и нравственный - и ни в какой иной!
Возможно, поэтому Владлен Щепилов, тогдашний редактор «Ленинского пути», предлагает ему возглавить промышленный отдел газеты. И он с воодушевлением впрягается в эту работу и... с не меньшим воодушевлением погружается в новую творческую полосу запоев.
Милиция продолжает относиться к нему бережно. Лишь изредко «оформляет» его похождения телефонным разговором с редакцией газеты:
Заберите своего Тареева! Он, пьяный,
ездит на тройке и читает стихи.
На какой тройке? С бубенцами?
Нет. На маршрутном автобусе № 3.
И все же около пяти лет он продержится в городской газете и еще долгое время не сможет окончательно оборвать с ней свои разгульно-поэтические связи. Ветром врывался, бывало, в редакцию занять 5-10 рублей и тут же, в качестве мгновенного расчета, вытряхивал на стол редактора целую кучу стихов и, не требуя гонорара, исчезал.
А когда бразды правления лит.группой выпали из его рук, и литературное объединение уже с новым названием «Искатель» возглавил Анатолий Сорокин, они не раз еще сталкивались с ним грудь в грудь, стопка в стопку и подолгу и непримиримо старались доказать друг другу недоказуемое: кто же из них гениальнее.
К тому времени Евгений Тареев был уже не просто стихотворец, он был Поэт! И совсем не потому, что подборки его стихов печатали и «Сибирские огни», и альманах «Поэзия», и журнал «Юность», а скорее, потому, что наше родное Западно-Сибирское издательство неоднократно отказывало ему в выпуске его сборника стихов.
Один из несведущих не захотел это воспринять. И получил бутылкой по голове. А Евгений - два года.
Но дух творчества не оставлял его никогда. Его стихи прекрасны, проза интригующе интересна, дневниковые записи - колодец для жаждущих и кладезь для мудрых.
А поэт, оставив семью, мотается по городам и весям нашей области, наконец, оседает в Посевной, устраивается кочегаром и, как привык, чаще всего по ночам пишет, пишет... И с непредсказуемой периодичностью совершает наезды на наш (и его) поэтический город. Его слушали, его жалели, им восхищались.
Умер он вдали от родных и друзей. И долго, на протяжении полутора лет, никто даже не знал ни о его тяжелой и продолжительной болезни, ни о его смерти.
И всё же родные отыскали его безымянную могилу и все сделали там, в Посевной, по-христиански.
И если вас когда-нибудь спросят: кто из великих умер 21 января, ответьте: бердский Поэт Евгений Тареев!
Мы помним его - буяна от дьявола, мы любим его - поэта от Бога!
Вспоминал со слов близко знавших
Поэта и из своих собственных с ним встреч
И впечатлений Вениамин БЕССОНОВ
января 1999 года Свидетель №392
Хоть теперь я на подъем не легок
(Все равно за веком не поспеть),
До сих пор люблю с вагонных полок
На пейзаж стремительный смотреть.
В скорости не чувствуя подвоха,
Вижу, как мелькают деревца.
Только человека видно плохо.
И совсем не разглядеть лица.
Чтоб меня не свалило однажды
Под пологий уюта откос,
Ты терзай меня, чистая жажда!
Ты взрывай меня, честная злость
***
Солнце катится наискосок
Колесом по каменным глыбам.
Лодки, брошенные на песок,
Задыхаются, словно рыбы.
Облака на закате в глаза
Отлетевшими кружат листьями.
Так и жизнь облетает вся
Календарными числами.
ДО СВИДАНЬЯ! Я уеду.
Может быть, уеду,
Коль недуг не сломит меня
здесь.
Проклятый, разутый и раздетый
-Вот такой уеду, как я есть.
С шевелюрой непокорных прядей
С незакрытой грудью от ветров
И с одной исписанной тетрадью
Вами непрочитанных стихов.
Нет, напрасно я вверял вам чувства,
Никому в душе не изменял.
Вы же только видели безумство
Водкой подогретого огня.
Что вы, я не жалуюсь, не плачу.
Я, конечно, в чем-то виноват.
До свиданья! Только руку спрячу.
Может быть, вернусь еще назад...
***
Ночь уходит, холодком звеня.
И рассвет пробивается робко.
Я принимаю рождение дня,
Как акушер принимает ребенка.
Руки и мысли мои чисты,
И на бугры мозолей
Падает первый луч с высоты
С тихой, неслышной болью.
Не знаю еще, как тебя назовут
В мире, где черные взрывы трагедий
Я первый луч положил на траву,
И он побежал по планете.
Переливаясь
и тонко звеня,
Планету лучи обнимают
Я принимаю
рождение дня.
И я за него
отвечаю.
* * *
Когда подходит к сердцу май,
Как поезд к гулкому перрону.
Иду вдоль дней, как вдоль вагонов.
Где нет тебя, как ни встречай.
Несет окурки ветер шалый.
Свисток, что выстрел на тропе.
Но что же мне всю жизнь мешало
Свернуть на главный путь к тебе?
Знаю точно - пиши, пропало,
Если море не позовет,
Если запах волны и причала
Душу с берега не сорвет,
Знаю точно - это погибель.
И уж как ты там не крути,
Морю мало сказать:
- Спасибо.
К морю надо всю жизнь идти.
* * *
Если ранят выстрелом,
Отвезут в больницу.
Вылечат и выстоят
Надо мной сестрицы.
А кому пожаловаться
Если ранят сплетней?
Ты тогда, пожалуйста,
Встреть меня в передней.
Без расспросов долгих
Посмотри в глаза мне
И достань мне с полки
Книжку со стихами.
В океане мыслей
Оголенно-жгучих
Поплыву я к мысам
На волне певучей.
А рассвет забрезжит
И предстанут в пене –
Мыс Святой Надежды,
Мыс Святой Елены.
* * *
Может быть, действительно на дне я
И теперь не вырваться, не всплыть?
С каждым днем труднее и труднее
Мне тебя, любимая, любить.
Как широк размах натуры русской!
Рамки жизни только для святых.
Неужели мир настолько узкий.
Что одна дорога на двоих?
Мир огромен,
Пусть дорога будет
На двоих одна, но не узка.
Пусть ведет от сердца к сердцу –
к людям –
До вселенной, а не до мирка.
* * *
Оркестра медные трубы
Дыханьем живым согреть!
Волнуясь,
стою у знакомого клуба
И душу вытягиваю из сигареты.
Не год и не два, а лет так
пятнадцать
Назад я отплясывал здесь
фокстроты.
Вот и сейчас пришел я на танцы.
Волнуюсь.
Топчусь.
Будто жду кого-то.
А я один.
Это раньше было –
Вот здесь стоял.
Ожидал
Приходила.
Оркестра медные трубы
Звучали во мне все годы.
Приехал. Но это напрасно
и глупо -_
Ее ожидать, как прежде.
у входа.
Владимир Олейник
Какой ласковый тихий день...
Дым печной лишь слегка дрожит.
Я растягиваю визит,
Наслаждаюсь: душа не болит.
Кстати, где же телесная тень?
Нет ее. Может, призрак я?
Может, всполохами огня
Я по зимней земле бреду?
Слышу скрип от подошв по снегу.
Вижу мимо идущих людей.
Тени нет! Может, я к побегу
Приготовил себя, как еврей?
Где Израиль мой? Только русский.
Я найду ль его на Земле?
Где мой след, одинокий, узкий? –
Всё по снегу да по стерне?
Моросит снег, и мою душу
Выгоняет из городов...
Что ж, уйду, чтоб себя послушать.,
Что ж, уйду, - мне достало годов.
БРОДЯГИ
Собака лает мне вослед тоской собачьей –
Ей, видно, хочется иметь хозяйку с дачей,
Чтоб регулярно по утрам была похлебка
И ласковая иногда по холке трепка,
А вот бежит навстречу нам благополучье.
Лоснится шерсть, хотя сквозит натура сучья.
Ничейный пес, что провожал меня с тоскою,
Ощерив пасть, расправив хвост, стремится к бою.
Вот так и я, как этот пес, по этой жизни,
Бреду один, а впереди - лишь катаклизмы.
А вон идет - и сыт, и чист, с утра умытый...
Я б дал ему, да я не пес, хотя небритый.
И стал понятен мне язык собак и кошек:
Они не любят, как и я, чужих окошек.
Они хотят чуть-чуть, тепла чуть -чуть уюта...
Ну, что ж... пойдем со мною, пес, в мою каюту.