Annotation
Спрыгнув со скалы в пропасть, Карлос остался в живых. Он возвращается в Мексику, чтобы узнать, был ли реальным этот невероятный прыжок. Неожиданно он встречается с группой женщин-магов, тоже учениц дона Хуана, и, чтобы не погибнуть в стычке с ними, обнаруживает в себе магическую способность выходить из своего тела в виде могущественного дубля.
Он узнает, что все атаки на него были спланированы самим доном Хуаном для того, чтобы он открыл в себе силу и осознал себя как нового Нагваля. В результате взаимодействия с безупречной женщиной-воином Ла Гордой, Карлос принимает на себя ответственность лидера новой партии Нагваля.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Местом моей последней встречи с доном Хуаном, доном Хенаро и еще двумя их учениками — Паблито и Нестором стала плоская безжизненная вершина горы на западных склонах Сьерра-Мадре в Центральной Мексике. Торжественность и масштабы происшедшего там не оставляли сомнений, что мое ученичество подошло к концу, и что я действительно видел дона Хуана и дона Хенаро в последний раз. Встреча завершилась тем, что мы все попрощались друг с другом, а затем мы с Паблито прыгнули вместе с вершины горы в пропасть.
Перед этим прыжком дон Хуан представил мне основной принцип всего того, что должно было произойти со мной. Согласно ему, прыгнув в пропасть, я должен был стать чистым восприятием и двигаться туда и обратно между двумя областями, присущими всему созданию — тоналем и нагуалем.
Во время прыжка мое восприятие семнадцать раз эластично отскакивало от тоналя к нагуалю и обратно. При переходах в нагуаль тело воспринималось как распавшееся. Мыслить и чувствовать связно я не мог, хотя что-то думал и как-то чувствовал. При возвращении в тональ я прорывался в единство. Я был целостным, и восприятие обретало связность. У меня были упорядоченные видения. Их притягательная сила была такой мощной, их живость — такой реальной, а сложность — такой огромной, что я был неспособен удовлетворительно объяснить их природу. Сказать, что они были видениями, живыми грезами или даже галлюцинациями — значит не сказать ничего.
После самого тщательного и внимательного исследования и анализа своих ощущений, восприятий и интерпретаций этого прыжка я окончательно убедился, что мой разум отказывается верить в реальность происшедшего. И все же какая-то часть меня непоколебимо держалась за чувство того, что это произошло, что я действительно прыгнул.
Дон Хуан и дон Хенаро были теперь недосягаемы. Их отсутствие вызывало у меня настоятельную потребность пробиться сквозь гущу совершенно неразрешимых противоречий.
Я вернулся в Мексику, чтобы повидать Паблито и Нестора и искать у них помощи в решении моих внутренних конфликтов. Но то, с чем я столкнулся во время своей поездки, нельзя охарактеризовать иначе, чем мощную атаку, финальное нападение на мой разум, запланированное самим доном Хуаном. Направляемые им ученики самым методичным и точным образом за несколько дней разрушили последний бастион моего разума. В течение этих дней мне был продемонстрирован один из двух практических аспектов их магии — искусство сновидения, являющееся на сегодняшний день ядром всей работы.
Искусство сталкинга, еще один практический аспект их магии и венец учения дона Хуана и дона Хенаро, было продемонстрировано мне во время следующих встреч. Оно являлось наиболее сложной стороной их существования как магов в мире повседневной жизни.
Глава первая
ПРЕОБРАЖЕНИЕ ДОНЬИ СОЛЕДАД
У меня возникло внезапное предчувствие, что Паблито и Нестора дома нет. Моя уверенность в этом была настолько глубокой, что я остановил машину. Дальше кончался асфальт, и я раздумывал, стоит ли продолжать в этот день долгую и трудную езду по крутой, покрытой крупной щебенкой дороге в их городок, затерянный в горах Центральной Мексики.
Я опустил боковое стекло. Было довольно ветрено и холодно. Я вышел, чтобы размять одеревеневшее от напряжения многочасовой езды тело, и прошелся по обочине мощеной дороги. Земля была сырой после недавнего ливня. Сильный дождь все еще шел на склонах гор к югу, совсем недалеко от места моей остановки. Однако прямо напротив, на севере и на востоке небо было чистым. Еще по дороге сюда при поворотах извилистой дороги иногда можно было видеть там голубоватые пики горных вершин, сияющие на солнце.
После минутного раздумья я решил вернуться назад и поехать в город, так как у меня было своеобразное предчувствие, что я найду дона Хуана на рынке. Собственно говоря, я обычно поступал именно так, всегда находя его на рыночной площади с самого начала нашей с ним связи. Как правило, если я не находил его в Соноре, то ехал в Центральную Мексику, шел на базар в этом городе и, рано или поздно, дон Хуан объявлялся. В таких случаях мне ни разу не пришлось ожидать его более двух дней. Я настолько привык встречаться с ним таким образом, что не сомневался — так будет и на этот раз.
Я ждал на рынке всю вторую половину дня. Прохаживаясь туда и сюда по рядам, я изображал человека, желающего сделать покупку. Потом я пошел побродить в парке. С наступлением сумерек я уже знал, что он не придет. У меня было ясное ощущение, что он был здесь, но уже ушел. Я опустился на скамейку в парке, где мы сидели с ним столько раз, и попытался проанализировать свои ощущения.
В город я приехал в приподнятом настроении, твердо зная, что дон Хуан где-то тут, на улицах. То, что я ощущал, не было просто памятью о бесчисленных прежних встречах; мое тело знало, что он ищет меня. Но потом, когда я сидел на скамейке, у меня появилась странная уверенность другого рода. Я знал, что его тут больше не было. Я упустил его.
Спустя некоторое время я прекратил свои спекуляции. Я подумал, что на меня начинает действовать окружающая обстановка. Я начал становиться иррациональным. В прошлом такое случалось со мной постоянно после нескольких дней пребывания в этой местности.
Я пошел в свой номер в отеле, чтобы несколько часов отдохнуть, а потом опять вышел побродить по улицам. Предчувствие встречи с доном Хуаном улетучилось. Я сдался и вернулся обратно в отель, чтобы хоть выспаться, как следует.
Утром, перед отъездом в горы, я на всякий случай объехал главные улицы города, хотя откуда-то знал, что напрасно теряю время: дона Хуана здесь не было.
Я потратил все утро, чтобы добраться до маленького городка, где жили Паблито и Нестор. Я прибыл около полудня. Дон Хуан учил меня никогда не заезжать прямо в город, чтобы не привлекать любопытства зевак. Всякий раз, бывая здесь, я перед самым городом всегда съезжал с дороги на ровное поле, где подростки обычно играли в футбол. Почва на поле была хорошо утрамбованной до самой тропы, проходящей мимо домов Паблито и Нестора и достаточно широкой для проезда. Они жили в предгорьях к югу от городка. Когда я достиг края поля, то вдруг обнаружил, что пешеходная тропа превратилась за время моего отсутствия в гравийную дорогу.
Я размышлял, куда направиться — к дому Нестора или Паблито. Ощущение, что их там нет, упорно сохранялось. Я решил ехать к дому Паблито. Нестор жил один, тогда как у Паблито была мать и четыре сестры. Если нет его самого, я смогу узнать у женщин, где его искать. Приближаясь к дому, я заметил, что грунтовая тропа у дома расширена. Грунт казался твердым, места для машины было достаточно, поэтому я подъехал почти к передней двери. К дому из необожженного кирпича была пристроена новая веранда, покрытая черепичной крышей. Почему-то не было слышно привычного собачьего лая, но из-за загородки за мной спокойно и внимательно наблюдал громадный пес. Выводок цыплят, кормившихся у дома, с писком рассыпался в стороны. Я выключил мотор и потянулся всем уставшим телом, вытянув руки над головой.
Дом казался опустевшим. У меня мелькнула мысль, что Паблито и его семья выехали, и в доме живет кто-то другой. Внезапно передняя дверь с шумом распахнулась, и оттуда так стремительно выскочила мать Паблито, будто ее кто-то вытолкнул. Она уставилась на меня непонимающим взглядом. Когда я вышел из машины, она, казалось, узнала меня. Она как-то очень грациозно вздрогнула всем телом и бросилась ко мне. Должно быть, она вздремнула, и шум машины разбудил ее. Потому-то она и не сразу узнала меня, когда вышла посмотреть, в чем дело. Нелепый вид бегущей ко мне старой дамы заставил меня улыбнуться. Но когда она приблизилась, я на мгновение усомнился, что это мать Паблито. Уж слишком проворно она двигалась.
— Боже мой, что за сюрприз! — воскликнула она.
— Донья Соледад? — спросил я недоверчиво.
— Ты меня не узнаешь? — ответила она, смеясь.
Я забормотал какую-то ерунду о ее удивительной живости.
— Ты почему всегда смотришь на меня как на беспомощную старуху? — спросила она, глядя насмешливо и вызывающе.
И тут же, не дав мне опомниться, она резко обвинила меня в том, что я дал ей прозвище «миссис Пирамида». Я вспомнил, что как-то сказал Нестору, что ее формы напоминают мне пирамиду. У нее была маленькая заостренная голова и широкий массивный зад. Длинные платья, которые она обычно носила, еще усиливали этот эффект.
— Посмотри-ка на меня, — сказала она, — я все еще похожа на пирамиду?
Она улыбнулась, но под ее взглядом я почувствовал себя не слишком уютно. Я попытался отшутиться, но она оборвала меня, заставив признаться, что именно я дал ей это прозвище. Я заверил ее, что ничего дурного не имел в виду, и что как бы там ни было, в данный момент она стала такой стройной, что о пирамиде больше вспоминать не приходится.
— Что с тобой произошло, донья Соледад? — спросил я. — Ты просто преобразилась!
— Ты сам сказал это — живо ответила она. — Да, я преобразилась!
Выразился я фигурально. Однако, приглядевшись повнимательней, я должен был признать, что метафоры тут неуместны. Она действительно совершенно изменилась. Внезапно во рту у меня появился сухой металлический привкус. Я испугался.
Она стояла, подбоченясь и слегка расставив ноги, и смотрела мне в лицо. Она была одета в светло-зеленую юбку в складку и вылинявшую блузку. Ее юбка была гораздо короче тех, которые она обычно носила. Я не мог разглядеть ее волос: она перевязала их широкой повязкой, похожей на тюрбан. Она была босая и ритмично постукивала своей большой ступней по земле, улыбаясь с простодушием юной девушки. Мне еще никогда не приходилось видеть женщину, которая распространяла бы вокруг себя столько силы. Я заметил странный блеск в ее глазах, волнующий, но не пугающий. Я подумал, что наверно до сих пор по-настоящему не присматривался к ней. Кроме всего прочего, я чувствовал себя виноватым за поверхностное отношение к людям, жившим здесь. Сила личности дона Хуана делала окружающих серыми и невзрачными по сравнению с ним.
Я сказал ей, что никогда не представлял себе, что она обладает столь значительной жизненной силой, и что только моя невнимательность виной тому, что я на самом деле не знал ее, и что, без сомнения, мне нужно опять повстречаться с ними со всеми.
Она подошла ко мне, улыбаясь, и мягко взяла меня под руку своей правой рукой.
— Непременно, — прошептала она мне на ухо.
Ее улыбка застыла и глаза остекленели. Она была так близко, что я ощущал касание ее груди. Мое неудобство возрастало, но я попытался убедить себя, что причин для тревоги нет. Снова и снова я повторял себе, что просто никогда не знал матери Паблито и что, возможно, такое странное поведение было вполне обычным для нее. Но какая-то испуганная часть меня знала, что это было всего лишь самоуспокоением, для которого не было оснований; потому что как бы благоприятно я не пытался истолковать ее поведение, в действительности я не только помнил ее достаточно хорошо, но и совсем неплохо знал ее. Она была для меня архетипом матери. Я думаю, что ей было лет под шестьдесят или даже больше. Ее дряблые мышцы с трудом передвигали тяжелое тело, волосы были почти совсем седыми. Насколько я ее помнил, она была унылой и печальной женщиной с добрыми и щедрыми чертами лица, преданной и страдающей матерью, вечно занятой на кухне, вечно усталой. Я помнил очень добрую бескорыстную женщину, такую робкую, что все ею просто помыкали. Вот таким было мое представление о ней, сложившееся за годы случайных контактов. Но сегодня что-то ужасно изменилось. Женщина, стоявшая передо мной, не укладывалась в мое представление о матери Паблито. Тем не менее, это была она, только более стройная и сильная, выглядевшая лет на двадцать моложе, чем при нашей последней встрече. Я почувствовал дрожь в своем теле.
— Дай мне посмотреть на тебя, — сказала она. — Нагуаль говорил нам, что ты — дьявол.
Тут я вспомнил, что все они — Паблито, его мать, сестры и Нестор, словно избегая произносить имя дона Хуана, называли его «Нагуаль». Привык так называть его и я, разговаривая с ними.
Она смело положила руки мне на плечи, чего никогда не делала раньше. Мое тело напряглось. Я онемел. Наступила долгая пауза, позволившая мне критически взглянуть на себя со стороны. Ее появление и внешность напугали меня до такой степени, что я забыл спросить о Паблито и Несторе.
— Скажи мне, где Паблито? — спросил я, охваченный волной внезапной тревоги.
— А, он ушел в горы, — ответила она уклончиво и отодвинулась от меня.
— А Нестор?
Она возвела глаза к небу, демонстрируя досаду и безразличие.
— Они вместе в горах, — сказала она тем же тоном.
С сильным облегчением я сказал ей, что был уверен в том, что с ними все в порядке.
Она взглянула на меня и улыбнулась. Волна счастья и радостного возбуждения заставила меня обнять ее. Она смело обняла меня в ответ, и это так поразило меня, что у меня перехватило дыхание. Ее тело было твердым и, в ней чувствовалась необычайная сила. Мое сердце заколотилось. Я постарался осторожно отстранить ее и спросил, видится ли еще Нестор с доном Хуаном и доном Хенаро. Во время нашей последней встречи дон Хуан сомневался, готов ли Нестор к окончанию своего ученичества.
— Хенаро ушел навсегда, — сказала она, позволив мне высвободиться. Она нервно теребила края своей блузы.
— А как насчет дона Хуана?
— Нагуаль тоже ушел, — сказала она, поджав губы.
— Куда они ушли?
— Ты хочешь сказать, что ты этого не знаешь?
Я сказал ей, что они попрощались со мной два года назад, и я знаю только, что тогда они ушли. Я не отваживался размышлять о том, куда они ушли. Они и в прошлом никогда не говорили мне о том, где их искать. Я давно смирился с фактом, что если бы они захотели исчезнуть из моей жизни, то им просто нужно было отказаться от встреч со мной.
— Их нет поблизости, это точно, — сказала она, нахмурившись. — И они не вернутся — это тоже точно.
Ее голос был холодным и бесстрастным. Она начала раздражать меня. Мне хотелось уехать.
— Но зато ты здесь, — сказала она, улыбнувшись. — Тебе надо подождать Паблито и Нестора. Они очень хотят тебя видеть.
Она схватила меня за руку и потянула прочь от машины. В прошлом такая смелость с ее стороны была просто немыслима.
— Но сначала позволь мне показать тебе моего друга, — сказала она и с силой потащила меня в сторону дома.
Там была отгороженная площадка, похожая на маленький загон. В нем находился огромный кобель. Прежде всего мне бросилась в глаза его великолепная блестящая желтовато-коричневая шерсть. Он не казался злобной собакой. Он не был привязан и легко мог бы перепрыгнуть изгородь. Пес остался безразличным к нашему визиту, он даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую клетку позади. В ней свернувшись лежал койот.
— Это мой друг, — сказала она. — Пес — нет. Он принадлежит моим девочкам.
Пес посмотрел на меня и зевнул. Мне он очень понравился. У меня возникло нелепое ощущение родства с ним.
— Теперь пошли в дом, — сказала она и потянула меня за руку.
Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена и хотела немедленно убраться отсюда, но что-то противоположное во мне ни за что на свете уходить не хотело.
— Может, ты боишься меня? — спросила она обвиняющим тоном.
— Конечно, боюсь! — воскликнул я.
Она хихикнула и самым доверительным тоном сообщила, что она — грубая, простая женщина, что очень неуклюже владеет речью и что она совсем не умеет вести себя с людьми. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как волновался за меня.
— Он говорил нам, что ты несерьезный и везде шляешься, причиняя много неприятностей ни в чем не повинным людям.
До сих пор ее утверждения были сравнительно ясными, но я никак не мог представить себе, чтобы дон Хуан говорил обо мне такие вещи.
Мы вошли в дом. Я собрался было сесть на скамейку, где обычно сидели мы с Паблито, но она остановила меня.
— Это место не для нас с тобой, — сказала она. — Пойдем в мою комнату.
— Я лучше буду сидеть здесь, — сказал я твердо. — Я знаю это место[1] и чувствую здесь себя удобно.
Она недовольно фыркнула, как разочарованный ребенок. Поджатая верхняя губа у нее при этом была похожа на утиный клюв.
— Что-то здесь ужасно не так, — сказал я. — Я думаю, мне лучше будет уехать, если ты не объяснишь мне, что происходит.
Она пришла в сильное возбуждение и начала доказывать мне, что просто не знает, как разговаривать со мной. Я поставил ее перед фактом ее очевидного преображения и потребовал, чтобы она рассказала мне, что случилось. Я должен был знать, как это произошло.
— Если я расскажу тебе, ты останешься? — спросила она тоном ребенка.
— Придется остаться.
— В таком случае я все тебе расскажу. Но это должно происходить в моей комнате.
На мгновенье меня охватила настоящая паника. Чтобы успокоиться, мне пришлось сделать крайнее усилие. Мы направились в ее комнату. Она жила в задней половине дома, где Паблито построил для нее спальню. Я уже был в этой комнате однажды, когда она строилась, и еще раз, когда она была закончена, как раз перед вселением туда доньи Соледад. Комната выглядела такой же пустой, как и раньше, если не считать кровати в самом центре и двух скромных комодов у двери. Побелка на стенах поблекла и приобрела очень успокаивающий желтоватый оттенок. Деревянный потолок тоже потемнел от времени. Глядя на гладкие чистые стены, я подумал, что их каждый день моют губкой. Комната больше всего напоминала монашескую келью, очень скромную и аскетическую. В ней не было никаких украшений. На окнах — массивные ставни с железными засовами. Не было ни стульев, ни вообще чего-нибудь, на чем можно было бы сидеть.
Донья Соледад забрала у меня мой блокнот, прижала его к груди и села на кровать, сделанную из двух толстых матрацев, положенных прямо на доски. Она показала мне, чтобы я сел рядом с ней.
— Ты и я — одно и то же, — сказала она, вручив мне мою записную книжку.
— Прости, я не понял.
— Ты и я — одно, — не глядя на меня повторила она.
Я не мог сообразить, что она имеет в виду. Она уставилась на меня, ожидая моей реакции.
— Но что это должно значить, донья Соледад? — спросил я.
Мой вопрос, казалось, озадачил ее. Очевидно, она ожидала, что я знаю, что она имела в виду. Она вначале засмеялась, но когда я стал настаивать, что действительно не понимаю, она рассердилась. Сидя на кровати, она выпрямилась и, гневно взглянув на меня, обвинила в неискренности. Ее глаза пылали, рот скривился в гримасе ярости, и она сразу опять сделалась старухой.
Я искренне растерялся, чувствуя, что чтобы я не сказал, это будет неподходящим. Казалось, и она была в том же положении. Она пыталась что-то сказать, но только беззвучно шевелила губами. Наконец она пробормотала, что я действовал в такой важный момент не безупречно. Она повернулась ко мне спиной.
— Посмотри на меня, донья Соледад, — сказал я твердо. — Я никоим образом не ввожу тебя в заблуждение. Ты, должно быть, знаешь нечто такое, о чем я сам не имею ни малейшего понятия.
— Ты слишком много разговариваешь, — ответила она. — Нагуаль говорил, чтобы я никогда не позволяла тебе разговаривать. Ты все перекручиваешь.
Она соскочила на пол и топнула ногой, как избалованный ребенок. И тут я заметил, что в комнате был совсем другой пол. Я помнил, что раньше пол здесь был темный, земляной. Новый пол был красновато-розового цвета. Я моментально забыл о нашей стычке и обошел комнату. Было непонятно, как я сразу не обратил внимания на это великолепие. Сначала я подумал, что это красная глина, уложенная, как цемент, когда он еще мягкий и влажный, но тут я заметил, что на нем не было трещин. Высохнув, глина должна была изогнуться, растрескаться, распасться на куски. Я наклонился и осторожно провел пальцами по полу. Он был твердым, как кирпич. Глина была обожженной. Я обнаружил, что пол сделан из больших глиняных плиток, уложенных на мягкую глину, служащую основой, образовывающих удивительный и завораживающий узор, однако совершенно незаметный, если специально не обращать на него внимания. Искусство, с которым были выложены плитки, указывало на очень хорошо продуманный план. Мне захотелось узнать, как такие большие плитки не покоробились при обжиге. Я было обернулся спросить донью Соледад, но спохватился: она, скорее всего, не знала этого. Я снова стал расхаживать по полу. Глина была немного шероховатой, почти как песчаник. Это делало поверхность нескользкой.
— Это Паблито выложил пол? — спросил я.
Она не ответила.
— Великолепная работа, — сказал я. — Ты должна очень гордиться им.
Я не сомневался, что это сделал Паблито. Ни у кого другого не нашлось бы способностей и воображения задумать такое. Должно быть, он сделал этот пол, когда меня здесь не было. Но тут же я вспомнил, что никогда не бывал в комнате доньи Соледад с тех пор, как ее пристроили к дому шесть или семь лет тому назад.
— Паблито, Паблито! Вот еще! — воскликнула она сердитым, раздраженным голосом. — По-твоему, он — единственный, кто способен сделать такую вещь?
Мы обменялись долгими и пристальными взглядами, и вдруг я понял, что это она сделала пол и что вдохновил ее на это дон Хуан.
Мы молча стояли, глядя друг на друга, еще некоторое время. Я чувствовал, что было излишним спрашивать ее, прав ли я.
— Я сделала его сама, — сказала она сухо. — Нагуаль научил меня, как.
Ее слова привели меня в эйфорическое состояние. Я заключил ее в объятия и закружился с ней по комнате. После этого я буквально забросал ее вопросами. Я хотел знать, как она сделала плитки, что означали узоры, где она брала глину. Но донья Соледад не разделяла моего восторга. Она оставалась безмолвной и безучастной, время от времени искоса поглядывая на меня.
Я снова прошелся по полу. Кровать была расположена точно в эпицентре сходящихся линий. Глиняные плитки были обрезаны под острым углом, создавая сходящиеся линии, которые начинались под кроватью и разбегались по всей комнате.
— У меня нет слов, чтобы передать тебе, как я восхищен, — сказал я.
— Слова! Кому они нужны? — отрезала она.
Внезапно меня озарило. Мой разум опять предал меня. Был только один способ объяснения ее метаморфозы: дон Хуан, должно быть, сделал ее своей ученицей. Как иначе старая женщина могла обратиться в такое таинственное, полное силы существо? Я должен был понять это с первого взгляда. Но я, как обычно, ожидал увидеть то, что соответствовало моим представлениям о ней, а в них такая возможность не входила.
Я подумал, что поразительное превращение, которому способствовал дон Хуан, произошло с ней в течение тех двух лет, что я не видел ее, хотя непонятно, как можно было уложиться в такой короткий срок.
— Я, кажется, догадываюсь, что произошло с тобой, — сказал я нарочито небрежно и бодро. — Кое-что прояснилось у меня в голове прямо сейчас.
— Ах, вот как? — равнодушно сказала она.
— Нагуаль тебя учит магии, не правда ли?
Она бросила на меня такой свирепый взгляд, как если бы я не мог сказать ничего хуже. Ее лицо выражало только презрение. Она не собиралась отвечать мне.
— Какой же ты ублюдок! — внезапно воскликнула она, сотрясаясь от ярости.
Я не мог понять причины ее гнева. Я присел на край кровати. Она нервно постукивала пяткой об пол. Затем, не глядя на меня, она села на другой край.
— Чего, собственно, ты хочешь от меня? — спросил я твердо и грозно.
— Я уже сказала тебе! — закричала она, — Ты и я — одно.
Я попросил ее объяснить, не допуская ни на мгновение, будто я что-либо знаю. Это разозлило ее еще больше. Она резко вскочила и сбросила на пол свою юбку.
— Вот что я имею в виду! — завопила она, поведя рукой в области лона.
У меня отвисла челюсть. Я осознал, что уставился на нее, как идиот.
— Ты и я одно здесь, — опять сказала она.
Я был ошеломлен. Донья Соледад, старая индейская женщина, мать моего друга Паблито стояла полуобнаженной в нескольких футах от меня, демонстрируя свои гениталии. Я уставился на нее, будучи не в силах даже мыслить связно. Но одно я знал точно: ее тело не было телом старухи. У нее были прекрасные мускулистые бедра, смуглые и без волос. Костная структура ее таза хоть и была широкой, но жировых отложений на нем не было.
Она, должно быть, заметила мой изучающий взгляд и бросилась на постель.
— Ты знаешь, что делать, — сказала она, указывая на свое влагалище. — Мы едины здесь.
Она обнажила свои крепкие груди.
— Донья Соледад, я тебя умоляю! — воскликнул я. — Что с тобой происходит, ведь ты мать Паблито.
— Нет, — отрезала она. — Никому я не мать. — Она села и посмотрела на меня яростными глазами.
— Я, как и ты, частица Нагуаля, — сказала она. — Нам предназначено соединиться.
Она раздвинула ноги, и я отскочил.
— Подожди немного, донья Соледад, — сказал я. — Давай поговорим.
На меня нахлынул дикий страх, и вдруг возникла сумасшедшая мысль. А что если дон Хуан спрятался где-нибудь поблизости и хохочет теперь до упаду?
— Дон Хуан! — заорал я.
Мой вопль был таким громким, что донья Соледад поспешно соскочила с постели и натянула на себя юбку. Я увидел, что она одевается и завопил снова:
— Дон Хуан!
Я ринулся через весь дом, выкрикивая имя дона Хуана до тех пор, пока не заболело горло. Донья Соледад тем временем уже выбежала из дома и стояла у моей машины, с недоумением глядя на меня.
Я шагнул к ней и спросил, не дон Хуан ли велел ей проделать все это. Она утвердительно кивнула. Я спросил, нет ли его поблизости, на что она ответила отрицательно.
— Расскажи мне все, — потребовал я.
Она рассказала, что лишь следовала распоряжениям дона Хуана. Он велел ей изменить свое существо в воина, чтобы помочь мне. Она сообщила, что ждала годами, чтобы выполнить это обязательство.
— Я очень сильная сейчас, — сказала она мягко. — Как раз для тебя. Но в спальне я тебе не понравилась, правда?
Я принялся объяснять, что дело вовсе не в том, что она не нравилась мне, что я учитывал лишь свои чувства к Паблито; но потом до меня дошло, что я несу какую-то ужасную чушь.
Донья Соледад, по-видимому, поняла мое смущение и предложила забыть о случившемся.
— Ты, наверное, голоден, — сказала она оживленно. — Я приготовлю тебе что-нибудь поесть.
— Ты мне еще многого не объяснила, — сказал я. — Я буду откровенен с тобой: я не хотел бы оставаться здесь ни за что на свете. Ты пугаешь меня.
— Ты обязан принять мое гостеприимство, раз речь идет только о чашке кофе, — сказала она спокойно. — Ну давай забудем о том, что произошло.
Она сделала жест, приглашая идти в дом. Тут я услышал глубокое рычание. Рядом стоял пес и смотрел на нас, как будто понимая, о чем идет речь.
Я поймал на себе невероятно пугающий взгляд доньи Соледад. Тут она смягчила его и улыбнулась.
— Не допускай, чтобы мои глаза беспокоили тебя, — сказала она. — По правде говоря, я старая. В последнее время у меня бывают головокружения. Я думаю, что мне нужны очки.
Она разразилась смехом и стала дурачиться, глядя через свернутые кольцом пальцы, словно через очки.
— Старая индеанка в очках. Вот смеху будет! — захихикала она.
И тут я решил, что буду грубым и уеду отсюда без всяких объяснений. Но перед отъездом мне надо было оставить кое-какие вещи для Паблито и его сестер. Я открыл багажник, чтобы достать привезенные им подарки. Я глубоко влез в него, чтобы достать сначала два пакета, уложенные между задним сиденьем и запасным колесом. Взяв один, я уже собирался взять и другой, как вдруг ощутил на шее мягкую пушистую лапу. Я невольно вскрикнул и рванулся из багажника, врезавшись головой в открытую крышку. Я пытался обернуться, но давление пушистой лапы помешало мне сделать это. Мельком я смог заметить у своей шеи серебристую то ли руку, то ли лапу. В панике я судорожно изогнулся, метнулся прочь от багажника и упал на сидение водителя с пакетом в руке. Все мое тело сотрясалось, мускулы ног свело, и я непроизвольно вскочил и побежал прочь.
— Я не собиралась пугать тебя, — сказала донья Соледад извиняющимся тоном, когда я был уже футах в десяти от нее.
Она показала мне ладони своих рук в жесте капитуляции, как бы заверяя меня, что она здесь ни при чем, и «это» не было ее рукой.
— Что ты со мной сделала? — спросил я, старясь говорить спокойно и сдержанно.
Она казалась совершенно смущенной или сбитой с толку. Пробормотав что-то, она тряхнула головой, так, как если бы не понимала, о чем я говорю, или не могла сказать этого вслух.
— Ну, ладно, донья Соледад, — сказал я, приближаясь к ней. — Перестань со мной эти фокусы.
Казалось, она вот-вот расплачется. Я хотел утешить ее, но что-то во мне противилось этому. После короткой паузы я сообщил ей, что чувствовал и видел.
— Это просто ужасно! — пронзительно воскликнула она.
Она ребячливым жестом закрыла лицо правым предплечьем. Я подумал, что она плачет. Я подошел к ней и попытался было положить ей руку на плечо, но не смог заставить себя сделать это.
— Послушай, донья Соледад, — сказал я, — давай забудем все это. Позволь мне вручить тебе эти пакеты, и я уеду.
Я остановился перед ней, собираясь заглянуть ей в лицо. Я увидел из-за ее руки черные сияющие глаза. Она не плакала. Она смеялась.
Я отскочил назад. Ее улыбка ужасала. Мы долго стояли неподвижно. Она продолжала закрывать лицо, но было видно ее глаза, наблюдающие за мной.
Я стоял парализованный страхом и отчаяньем. Положение было безвыходным. Мое тело знало, что донья Соледад — колдунья, и все же я еще не мог поверить в это. Мне отчаянно хотелось верить, что она просто сумасшедшая, и ее держат здесь, а не в психиатрической лечебнице.
Я не отваживался двинуться или отвести глаза. Мы, должно быть, стояли так минут пять. Она не опускала руку и оставалась неподвижной. Стояла она у заднего крыла машины, почти прислонившись к нему. Крышка багажника была все еще открыта. Я задумал сделать бросок к правой дверце. Ключ зажигания был на месте.
Я немного расслабился, чтобы собрать энергию для броска. Она, кажется, заметила это. Ее рука двинулась вниз, открывая лицо. Зубы у нее были стиснуты, глаза смотрели жестко и злобно. Внезапно она сделала выпад в мою сторону, топнув правой ногой, как фехтовальщик, и с пронзительным воплем протянула скрюченные пальцы, пытаясь схватить меня за талию.
Мое тело отпрыгнуло назад, из пределов ее досягаемости. Я рванулся к машине, но она с непостижимой ловкостью бросилась мне в ноги и сделала подсечку. Я упал лицом вниз, и она быстро схватила меня за левую ногу. Я согнул правую ногу и оттолкнул бы ее лицо подошвой ботинка, если бы она не отпустила меня и не откатилась назад. Я вскочил на ноги и попытался открыть дверцу машины. Она была заперта. Я перелетел через капот и бросился к другой, но каким-то образом донья Соледад опередила меня. Я попытался перекатиться назад по капоту, но по пути я ощутил резкую боль в правой икре. Она вцепилась мне в голень. Я не мог ударить ее левой: она успела прижать обе моих ноги к капоту. Она рванула меня к себе, и я упал на нее сверху. Мы продолжали бороться на земле. Ее сила была поразительной, но еще страшнее были вопли. Я еле двигался под гигантским давлением ее тела. Дело было не столько в весе, сколько в создаваемом ее телом напряжении. Внезапно я услышал рычание, и огромный пес прыгнул ей на спину, отшвырнув ее от меня. Я встал и хотел броситься в машину, но около дверцы боролись женщина и пес. Единственным спасением был дом. Я оказался там за одну-две секунды. Не оглядываясь, я бросился внутрь и захлопнул за собой дверь, закрыв ее на железную щеколду, потом побежал к черному ходу и проделал то же самое.
Снаружи доносились яростное рычание пса и нечеловеческие вопли женщины. Затем вдруг рычание и лай пса оборвались, и он заскулил, как от страха или боли. Меня словно что-то ударило под ложечку, в ушах зазвенело. Я понял, что попал в ловушку внутри дома. На меня накатила волна полнейшего ужаса. Я клял себя на чем свет стоит за свою идиотскую идею забежать в дом. Атака доньи Соледад настолько ошеломила меня, что отшибла всякую логику и стратегическое чутье. Я вел себя так, словно убегал от обычного противника, которому можно было преградить путь закрытой дверью. Я услышал, как кто-то подошел к двери и налег на нее, пытаясь открыть. Затем послышались громкие удары в дверь.
— Открой дверь, — приказала донья Соледад твердым тоном. — Проклятая собака покалечила меня.
Я колебался. Мне вдруг вспомнилось столкновение с женщиной-магом, которая несколько лет назад, если верить дону Хуану, приняла его обличье, чтобы обмануть меня и нанести смертельный удар. Донья Соледад явно не была той, которую я знал, но мне как-то не верилось, что она была магом. В этом моем убеждении решающую роль играл элемент времени. Паблито, Нестор и я находились в контакте с доном Хуаном и доном Хенаро много лет, но все еще совершенно не были магами; когда же могла успеть стать магом донья Соледад? Неважно, насколько она изменилась, она не могла сымпровизировать нечто такое, для чего потребовалась бы целая жизнь.
— Почему ты напала на меня? — спросил я громко, чтобы она могла расслышать меня через массивную дверь.
Она ответила, что Нагуаль велел ей не позволить мне уехать. Я спросил ее, почему. Она не отозвалась. Вместо этого она стала яростно колотить в дверь, а я в ответ заколотил еще сильнее со своей стороны. Мы продолжали стучать так в течение нескольких минут. Она остановилась и стала умолять меня открыть дверь. Я почувствовал прилив нервной энергии. Я знал, что если я открою щеколду, у меня будет шанс спастись бегством. Я открыл дверь. Она вошла, пошатываясь. Ее блуза была разорвана. Повязка, удерживавшая волосы, свалилась, и ее длинные волосы рассыпались по всему лицу.
— Посмотри, что этот сукин сын сделал со мной, — закричала она. — Смотри! Смотри!
Я сделал глубокий вдох. Она казалась несколько ошеломленной. Сев на скамейку, она принялась стаскивать порванную блузу. Воспользовавшись этим, я мгновенно выскочил из дома и бросился к машине. С быстротой, порожденной страхом, я вскочил внутрь, захлопнул дверцу, автоматически включил зажигание и перевел машину на задний ход. Я нажал педаль газа и повернул голову, чтобы посмотреть через заднее стекло. Раздалось ужасающее рычание, я ощутил горячее дыхание на своем лице и в то же мгновение увидел рядом демонические глаза пса.
Он стоял на заднем сидении. Его клыки мелькнули возле самых моих глаз. Я быстро наклонил голову, и его зубы вцепились мне в волосы. Я изогнулся всем телом и убрал ногу с педали сцепления. Резкий рывок машины заставил пса потерять равновесие. Я распахнул дверцу и выкарабкался наружу. Голова пса протиснулась за мной. Я услышал клацанье его огромных зубов, когда он, захлопнув пасть, промахнулся всего на несколько дюймов от моих каблуков. Машина тронулась и стала медленно катиться назад, а я снова метнулся к дому. Но остановился я, не успев достичь двери.
Там стояла донья Соледад. Она снова подвязала волосы и накинула на плечи шаль. Она одно мгновение пристально смотрела на меня, а затем начала смеяться, сначала еле слышно, словно ее раны причиняли ей боль, а потом все громче, указывая на меня пальцем и схватившись за живот от хохота. Она с усилием согнулась пополам, чтобы перевести дыхание. Я мог видеть ее груди, сотрясавшиеся от смеха. Она была обнажена до пояса.
Я