В это раз из нашего района должны были забрать на Казанский авиационный завод сразу 82 человека. Ну вот, уже сели в машину, а двоих парней не хватает – помню, что одного звали Муслим. Выяснилось, что Муслим и с ним еще один парнишка, как только получили на руки повестки, еще с вечера собрали котомки и ушли из деревни. Сказали: «Хватит, уже три года бесплатно ишачим, мы пошли на заработки, свет большой, где-нибудь пристроимся». Председатель сельсовета чертыхнулся и сказал, что они себе срок заработают, а не деньги.
Мы погрузились и поехали. Когда ехали через турдалюфский лес, машина вдруг остановилась, и шофер наш несколько раз выстрелил и закричал: «А ну ложитесь!». Мы смотрим, сбоку дороги трое парней лежат лицом вниз. Нас еще сопровождал военный по имени Аскар, вот они вдвоем с шофером связали этих троих парней (двое из них были наши, что сбежали вечером, а третий из Новой Амзи), посадили их к нам в кузов. Один из парней начал угрожать Аскару: «Мы тебя потом найдем и подвесим за ноги». Аскар заматерился и нашлепал его по губам. «Тебе, - кричал он, - воевать надо, а ты по лесу бегаешь, как заяц». И всех троих в Мамыкове сдали в милицию…
В Казани на вокзале нас уже ждали несколько автобусов и строгие мужчины в гражданской одежде. Нас привезли на авиационный завод, эвакуированный из двух городов. Меня и здесь поставили звеньевой. С нас взяли расписки, что мы никому не напишем и не будем говорить, где мы работаем и что здесь делаем, потому что это военная тайная. И даже обратного адреса для писем у нас не было – только номер, как у полевой почты.
Мы работали в копровом цеху, где отливались корпуса моторов. Для нас провели После инструктажа на выдали специальную робу – ватные брюки и толстый суконный костюм, а сверху еще плотный фартук, на ногах у нас были валенки с резиновыми подошвами. Первый месяц мы были учениками. А потом уже стали работать самостоятельно.
|
|
Мы черпали кипящий металл ковшом и заливали его в формы, было очень жарко и страшно поначалу, потому привыкли. Из отливки получались картеры, на них привинчивали шурупами по два блока, они были дюралевыми и тяжелыми, а вот поршни в цилиндрах (их было 12 на каждом картере) были из чистого алюминия, легкие и блестящие.
Мы работали в этом цеху месяц, а потом нас направили на шлифовку, грунтовку и покраску моторов. Собранные моторы отправляли на испытания. Если не все было в порядке, мотор привозили обратно, и на нем красной краской было помечено, где брак. Мотор снова разбирали, исправляли брак, собирали и отправляли опять на испытание. Случалось, что после смены сидели в цеху всю ночь, пока нам не сообщали, что все в порядке и можно идти спать. Обычно нашей бригадой, в которой было 22 человека, собирали за смену по 8 моторов. Рядом был цех, где делали корпусы для самолетов, там же после сборки проводили безвзлетные испытания. А на настоящие летные испытания самолеты увозили за 35 километров от Казани, где был специальный аэродром, там наши самолеты и обкатывались военными летчиками-испытателями.
В Казани я впервые увидела пленных немцев. Они были в тоненьких шинелях, ботинках, лица у всех черные, обмороженные (был декабрь 1943 года). Они работали на расчистке трамвайной линии от снега, а их охраняли наши солдаты с автоматами и собаками. Над немцами издевались дети, они подбегали к ним с криком: «Фрицы, фашисты!» плевали в них. Не знаю почему, но мне их стало жалко. Я-то их представляла злыми зверями со страшным оружием, а видела жалких, худых и напуганных людей, большинство из них были молодые.
|
|
Из дома приходили нерадостные письма. В колхозе не осталось ни одного здорового мужчины, многие погибли, многие вернулись калеками. Мусин Гаряй пришел с фронта без руки, Мухитдинов Карим остался без кисти руки и без глаза, Салихжан и Минниахмет – оба без одной ноги до колена, Мингани – вообще без обеих ног. А всего к весне 1944 года из 83 человек, которых дала фронту наша маленькая Старая Амзя, погибли 7 и вернулись покалеченными 11 мужчин. Говорили, что это еще ничего, в иных деревнях погибло куда больше.
Долгожданная Победа
О том, что кончилась война, мы узнали по радио. Так, как мы тогда радовались, мы не радовались больше никогда. В тот день, когда объявили о Победе, нам дали выходной, был митинг, а потом преподнесли и подарок: всех, кто желал, повезли на автобусах на городской аэродром покататься на самолетах. Один за другим приземлились три самолета с первыми пассажирами-девчонками, они выходили из них зелеными, заплаканными, почти у всех девчат подолы платьев были мокрыми и скомканными – их тошнило. И тогда многие девчата, в том числе и я, когда подошла очередь кататься в самолете, отказались. Перепугались очень - что с нас, деревенских, было взять, когда мы еще совсем недавно лапти перестали носить. А с аэродрома нас всех теми же автобусами повезли в Казань на обед, в разные рестораны и кафе. Так мы отпраздновали Победу.
|
|
Но работа наша на заводе продолжалась, мы также строили самолеты. Правда, рабочий день был уже восьмичасовой и трехсменный, подъем у нас теперь был не в шесть, а в семь часов утра. 12 октября 1945 года директор завода выступил по радио и сообщил, что нам начнут выплачивать зарплату - по 50 процентов деньгами, остальное будет идти на продуктовую карточку.
Первая в моей жизни получка была 125 рублей и еще 25 рублей премии. Мы не знали, что делать с этими деньгами. Потом решили послать родителям в деревню. А с 1 декабря нам начали давать и отпуска – по 18 дней! Составили списки, из нашего звена первыми в отпуск уходили три девчонки, в том числе и я. А всего в отпуск разрешили уехать сразу 100 девчонкам. И 3 декабря 1945 года на заводских машинах меня и еще 52 девчонки повезли по домам (кому было дальше, те поехали на поезде).
Дома меня не ждали, поэтому надо ли говорить, сколько было радости, слез при встрече с родителями, родными, знакомыми? Эта радость пришла на смену печали, вызванной письмом из далекого китайского города Чань-Чунь. Там лежал в госпитале мой брат Акрам. Как только ему исполнилось 18, его забрали в армию. Он воевал с японцами, был пулеметчиком на мотоцикле, и его ранили в руку и ногу.
Вечером все сидели за столом у нас, меня расспрашивали, как там нам живется в Казани, все удивлялись, какая я стала совсем взрослая и серьезная (будешь тут взрослой, если с 16 лет вкалываешь на таких работах, что иному мужику не под силу).
Дни отдыха пролетели быстро, и 21 ноября мы все уже были на заводской проходной - за нами прислали машины. И снова – отливка, полировка, сборка и покраска авиационных двигателей. А с января 1946 года наш цех начал осваивать выпуск мирной продукции: мы стали отливать из алюминия еще и дюралюминия кастрюли, сковородки, кружки, бидоны. Стране не хватало посуды, и мы ее делали.
Весной 1946 года тяжело заболела моя мама, и мне разрешили уволиться с завода. Я помогала папе дома по хозяйству, да и колхоз меня тут же «прибрал к рукам». Я возила на паре быков солому для подстилки телятам, а потом семенное зерно с Нурлатского элеватора – вот-вот должна была начаться посевная. В дороге до Нурлата и обратно нас сопровождали трое военных с оружием, потому что в лесах все еще бродили дезертиры.
Я думала, что с мобилизацией уже все покончено, ведь в стране шла, хоть и все еще тяжелая, но мирная жизнь. Но ошиблась: 11 мая 1946 года была снова мобилизована, на этот раз в Архангельскую область. Там мы выкорчевывали пни на огромных лесных делянах, деревья с которых были спилены еще до нас. Потом с этих пней спиливали корни, и их, уже ровненькие, вывозили в порт и грузили их на баржи. Говорили, что их отправляют в Америку.
Здесь я проработала все лето и вернулась домой только в конце сентября 1946 года. Это и была моя окончательная демобилизация.