Заглядывая в архивные исторические материалы, мы можем увидеть, как зарождались первые социальные институты социальной помощи населению, и в первую очередь детям – сиротам. Редкую информацию, собранную по крупицам из фольклора и этнографии, мы можем узнать о нравах народа и положении сирот в дореволюционной России. В словах народной песни русских крестьян XIX века мы слышим, что сирота – это ребенок, потерявший свое счастье и лучшую долю, что ему предстоит тяжелое скитание по жизни, болезни и беззвестная, короткая жизнь.
В лесу при долине громко пел соловей,
А я, мальчик, на чужбине позабыт от людей.
Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,
Я остался сиротою, счастья, доли мне нет.
Вот и холод и голод, он меня изнурил,
А я, мальчик, еще молод это все пережил.
На чужой на сторонке боле жить не могу,
Тяжко-тяжко я болен, скоро-скоро помру.
Вот помру я, помру, похоронят меня,
И родные не знают, где могила моя.
На мою на могилку никто не придет,
Только ранней весной соловей пропоет.
Пропоет и просвищет и опять улетит,
Моя бедная могилка одинока лежит.
На мою бы могилку на четвертная вина,
Тут и все бы узнали, где могилка моя .**Каргопольский район, запись 1996 года. // Архив лаборатории фольклористики РГГУ.
Другими источниками являются этнографические и исторические материалы. В период земельной реформы, в царствование Александра 1, в Российской империи увеличивалось недовольство крестьян и нарастали революционные настроения рабочих. Известный русский этнограф, археолог и социолог, присяжный поверенный, основатель реального училища в Санкт-Петербурге князь Вячеслав Николаевич Тенишев, опасаясь за экономическую и политическую стабильность существующего строя, приступил к изучению положения в русского крестьянства и начал массовый сбор информации о быте и социальных особенностях их жизни. Им было основано «Этнографическое бюро», которое собрало документальные материалы в 23 губерниях Центральной России. В.Н.Тенишев издал программу по сбору этнографических сведений: почти 500 вопросов о всех сторонах жизни человека в деревне (о юридических нормах, деревенских обычаях, верованиях и т. п.). Сбор материала занял три года; программа рассылалась по губерниям. Отвечали на вопросы программы местные учителя, волостные писари, земские работники, священники, грамотные крестьяне. Они описывали, как «принято» поступать в том, или ином случае, фиксировали отдельные интересные ситуации и отсылали в бюро. В результате были получены уникальные сведения о жизни русской деревни на рубеже XIX–XX веков и формах социальной помощи сиротам. https://freedocs.xyz/pdf-462592320
Отношение к сиротам всегда было не однозначным. Для одних – это были посланные Богом благодетели, через которых можно спасать свою душу. В народе о них слагали поговорки: «За сирого и вдового сам Бог на страже стоит», «Дал Господь сиротинке роток — даст и хлеба кусок». Забота о нем: накормить, дать приют, пожертвовать на его содержание деньги, считалось нравственным долгом и богоугодным делом.Для других - источник наживы, повод позлословить, сорвать злость и ненависть. Так было, и так остается, по сей день.
Первые формы попечения о детях-сиротах можно увидеть в крестьянских общинах.
Основные опекунские нормы. До конца XIX века вопросы опеки детей-сирот решались деревенским сходом. В деревнях существовала очень жесткая, социальная иерархия («девка», выходя замуж, становилась сначала «молодухой», затем «бабой» — замужней и с ребенком, в 40-45 лет — «старухой»), смена роли была жестко регламентирована, а выпадение из этой нормативной иерархии приводило к вытеснению человека за пределы деревенского социума. Когда ребенок оказывался без родителей, он терял свой статус и права. Чтобы их вернуть, ему надо было вновь обрести семью. Статус сироты дети получали в случае смерти родителя или родителей, их умопомешательства, заключения в тюрьму. После этого над сиротой до наступления определенного возраста (17–21 год) назначалась опека.
Мы можем увидеть, что опекунами первой очереди становились благонадежные родственники. Опекунами могли стать старшие братья самого разного возраста, это поощрялось в деревне, чтобы сирота оставался в семье. Община заботилась о соблюдении этого порядка и охране детей от неблагонадежных родственников.
Из документов архива «Этнографического бюро». «До достижения совершеннолетия малолетние дети находятся под опекой своих родителей, отца и матери, которые считаются естественными опекунами как над личностью своих детей, так равно и над принадлежащим этим последним имуществом. Со смертью одного из родителей родительская и опекунская власть над малолетними детьми сосредоточивается вся, целиком, в руках одного, оставшегося в живых родителя. Когда и отец, и мать умерли, правами их по отношению к сиротам, обыкновенно пользуется глава семьи — дед, дядя и т. д.; если же отец малолетних был отделенный, самостоятельный домохозяин, то опека, по приговору сельского общества, возлагается на кого-либо из ближайших родственников малолетних, по усмотрению схода. Отец и мать являются, как было замечено, естественными опекунами над личностью и имуществом своих малолетних детей, без всякого приговора сельского общества; при учреждении же опеки после смерти обоих родителей, при назначении опекуном кого-либо из других родственников или же лица постороннего, чужого, составление о том приговора сходомявляется необходимым. Принятие на себя обязанностей опекуна над малолетними и их имуществом — ни для родственников, ни для лиц посторонних — необязательно» . Нижегородская губерния // Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т 4. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
Из документов архива «Этнографического бюро»: «В д. Рождествене умер крестьянин Н. После него остался сын Иван и мать его. Мать еще при жизни покойного Н. не жила с ним в течение целых пяти лет, предшествовавших смерти покойного, а болталась, где придется, т. к. отличалась своим легким разгульным поведением. Когда Н. умер, то при назначении опекунов мать, конечно, обошли, а опекуном назначили родного дядю» . Ярославская губерния. Пошехонский уезд //Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 2. Ч. 1. С. 64. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
Мотивы опекунства. Известно, что опекунами детей-сирот становились по разным мотивам. Одни говорили: „Отчего для Бога не покормить!“ или «Я не из-за корысти взялся, а из-за Бога и сироты». Именно поэтому общиной доверялось быть опекунами даже беднейшим крестьянам. Другие из корысти хотели лучше взять мальчика, чтобы в хозяйстве пригодился или из желания поживиться.
Из документов архива «Этнографического бюро»: «Крестьянка - опекунша над своими детьми и имуществом Александра Ефимова из-под опеки продала лошадь и избу с надворными постройками самовольно, и попечители подали в волостной суд прошение о взыскании с ней проданного имущества или вырученных от продажи имущества денег». Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 7. Ч. 4. С. 246. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Иногда мелкое жульничество, прощалось опекунам, особенно когда имущества было немного. Продать какие-то вещи, оставшиеся после отца и матери, было необходимо для того, чтобы прокормить сироту. Однако любая большая экономическая сделка в деревне всегда становилась известна.
Права опекунов. Опекуны могли претендовать на имущество сирот, в рамках установленных порядков. Из документов архива «Этнографического бюро: «Опекают сирот до 21 года, а если девушка замуж выходит, тогда ранее. Был случай, что дядя взял себе сирот до совершеннолетия, и скотину, и хлеб, а землю в деревню сдал. А когда выросли, тогда он все им отдал, а землю опять посеяли, и скотину, и все хозяйство им направил, а приплод себе забрал» . Новгородская губерния // Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 7. Ч. 4. С. 121. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Здесь опекун забирает себе «излишки» — то, что сиротам не принадлежало, приплод скота.
Опекуны обладали правами родственников, из-за чего случались ссоры между братьями и другими родственниками. Из документов архива «Этнографического бюро: «После смерти отца осталась мать и два брата, из которых старшему было свыше двадцати лет, а младшему не более восьми-девяти лет. Имущества после отца осталось достаточно: дом, как говорится, был полная чаша… Когда второй сын достиг совершеннолетия, он потребовал от старшего брата не только часть имущества, принадлежащего ему по закону, но и все доходы за время его опекунства, но старший брат отказался выдать доходы, ссылаясь на то, что доходы употреблялись на содержание брата и воспитание его („Я поил, кормил, одевал и обувал его“). Суд признал доводы старшего брата справедливыми и в претензии младшему брату отказал» . Ярославская губерния // Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 2. Ч. 1. С. 64. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
«…Четырехлетняя девочка и двухлетний мальчик поступили на воспитание к двоюродному дяде, родных ближе у них не было. Имущество сирот составляли: изба, лошадь и корова, — все это мир присудил отдать дяде. Дядя обращался с племянниками как с родными детьми; взрастил, приучил к работе, а когда племянник вырос, нашел ему невесту и женил. Свадьба в нашей стороне становится не менее чем в 50 рублей. После женитьбы племянник отделился от дяди и стал требовать с него оставленное отцом наследство.
— Ну, нет, брат, дядя тебе не плательщик, — решил мир, — ты на него еще не работал, а он тебя вспоил, вскормил, женил, к работе приучил. У тебя имущества-то было не больше как на сотню, да ведь изба-то твоя сгнила бы без присмотра, лошадь уже издохла, корову съели, чего же ты будешь искать?» Калужская губерния // Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 3. С. 99. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
Поддержка круглых сирот.
Круглых сирот, не имевших родственников, поднимали «всем миром», деревенское сообщество помогало и наблюдало за их жизнью. Община поддерживала разными способами: вскормление за счет государства; ссуды, когда продавалось все имущество, деньги клались в банк, и проценты от этих денег обеспечивали ему существование. от этого потом в значительной степени зависела их судьба; если у сироты было имущество, его могли продать и отправить сироту учиться в уездный город.
В случае, когда у сирот не было имущества, то деньги собирались «всем миром», и передавались жителю деревни, который был согласен принять сироту, и он обеспечивал ему пропитание. Иногда кормить сироту брались богатые крестьяне, но сирота должен был отрабатывать свое содержание. Положительным результатом воспитания сироты считалось благонадежность по достижении совершеннолетия и женитьба. Из документов архива «Этнографического бюро»: «Когда остаются круглые сироты без всякого имущества, почти всегда находятся люди, которые берут их себе в дети и… обращаются с такими приемышами очень хорошо». «В д. Кочкине раз осталась семья, состоящая из мальчика 16 лет и детей младшего возраста. Мир поддержал мальчика в течение полугода и затем поженил его, предоставив ему опеку над малолетними братьями и сестрами» . Ярославская губерния // Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 2. Ч. 1. С. 64. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
Но были и другие результаты.
Бесприютные, неопекаемые дети. Если ребенка никто не взял в семью, то он переходил на подворное кормление. Такие дети ходили из дома в дом поочередно и тем пропитывались до 12 лет. Такая кочевническая жизнь, переход из одних рук в другие, плохо заканчивалась для детей. Из документов архива «Этнографического бюро»: » … Один мальчик остался на попечении мира; близких родных у него не было, имущества никакого, людей, желающих взять ребенка в дети, к несчастию, не нашлось. Так как четырехлетнего ребенка нельзя было бросить на улицу, то мир решил переводить его из двора в двор, с тем чтобы каждый кормил и одевал его в свой черед. При таких условиях жизнь ребенка, конечно, была очень плоха. Мальчик перенес много побоев, упреков, брани, голода и холода, спал без всякой постели, иногда у самого порога, и едва ли видел когда теплую ласку. Когда Филатка подрос, он уже без всякого призора бежал, куда ему вздумается, прибегал иногда и к нам; мальчика кормили обедом, моя мать давала ему холста на рубашки, а нас очень забавляла одна песня, которую пел Филатка. Я не помню ее содержание, нас смешили быстрый плясовой мотив этой песни и сурьезное, словно окаменелое лицо Филатки, вовсе не гармонирующее с веселым напевом. За свое пение Филатка получал от нас пятачок, а потому пел очень охотно.
При таком воспитании мудрено было ожидать, что из ребенка выйдет что-нибудь порядочное, и мальчик действительно начал красть, лгать, притворяться и хвастаться своими пороками. Помню, как-то зимним вечером пришел к нам в кухню Филатка. Мальчику было лет 12. Разговорившись с работниками, Филатка начал хвастаться своим молодечеством: „Я, братцы, ничего не боюсь, вздумаю — двор подожгу, вздумаю — человека убью, а ворота ночью отворить да воров пустить — это мне все равно что плюнуть“.
— Врешь, хвастаешь, — возразили работники.
— Рука отсохни, если вру, хоть провалиться. Кто Лахтина-то прошлой осенью обокрал? Это я с Павлененком.
Павлененок — это известный вор в нашем околотке.
— Все ты врешь, не возьмет тебя Павлененок.
— А вот взял, сам и позвал, пойдем, говорит, Филатка, ты парень ловкий. Вымазал меня сажей, дал нож. Увидят ночью черного, испугаются, убегут, а не испугаются — ножом пырни.
— Скажи, зачем ты Павлененку понадобился, он и без тебя справится.
— Меня послал к избе, чтобы работников к нему не допускал, — путал Филатка.
Своим хвастовством мальчик так напугал работников, что они не решились оставить Филатку без караула: кто знает, что у него на уме, пожалуй, и у нас ворота отворит и воров пустит.
— Слушай, поросенок, после твоих разговоров тебя бы следовало вон выгнать, только ночь очень темна, замерзнешь. Лезь ты в подполье, там тепло, а мы сверху на пол ляжем, вот и будет спокойно.
— А мне все равно, где спать, — согласился Филатка и улегся в подполье.
Когда работница рассказала нам, что Филатка ночует в подполье, моя мать нашла, что там его оставить нельзя: может задохнуться. Пришла работница в кухню.
— Филатка, лезь из подполья, матушка боится, что ты там задохнешься.
— Чего я полезу, мне и тут хорошо, где лег, там и спать буду.
Пошла туда моя сестра.
— Лезь, Филатка, из подполья.
— Дай 20 копеек — вылезу, не дашь — здесь заночую.
Работники возмутились.
— Ишь, поросенок, его накормили, приютили, от темной ночи укрыли, он же и денег просит.
— Не заплатят — здесь в подполье переночую.
Потолковала-потолковала сестра с Филаткой и дала ему 20 копеек. Вылез Филатка из подполья, смеется.
— У меня поучитесь, добрые люди, напоили меня, накормили, от темной ненастной ночи укрыли, да мне же и заплатили.
Теперь Филатка промышляет воровством и нищенством. В нищенстве он, говорят, часто выдает себя за слепого, закатывая глаза так, что остаются видны только одни белки» . Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 3. С. 100–101. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
Незаконнорожденные дети. Как правило, в число бесприютных попадали незаконнорожденные (внебрачные), презираемые «сколотки». Их даже собственные матери не любили, ругали, выгоняли из дома. Из архива «Этнографического бюро»: «Незаконнорожденных детей их матери стараются как-нибудь сбыть с рук. Если же это не удастся сделать, то оставляют их при себе, и тогда они являются немилыми детьми. Обращение с ними скверное, и редкий из них может вырасти большим. Чаще же они умирают в детстве. Другие оставляют их при себе и обращаются с ними как с законнорожденными. Зависит это главным образом от старших в семье. Если они велят оставить их дома, то ребенок остается, если же нет, то ребенок как-нибудь сбывается. Во всяком случае, отношение к ним соседей и семейных одно и то же: насмешливое. При всяком удобном и неудобном случае стараются попрекнуть его незаконным рождением: называют его „Ветром“ („ветром надуло“), крапивником, крапивницей» . Тверская губерния // Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 1. С. 487. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
«Беззаконность» рождения накладывала клеймо на их жизнь. Такие дети более всего страдали от своей «инаковости». Им давали обидные и унизительные прозвища, отражающие призрение к их происхождению: «сколоток» (сколотить — «родить вне брака»); «коршак» — это старый башмак, который никому не нужен, а иногда и такие, которые в современной культуре относятся к нецензурным. Про внебрачных детей говорили не «родить», а «нажить», «наиграть», «заскрести», а самих детей называли «заскрёбыш», «подскрёбыш», а также «заугольник», то есть рожденный «за углом». Названия «сколоток», «замесок», «выскребыш»,… и пр., показывают отличную от естественного рождения модель появления таких детей на свет: это создание из дерева, муки или теста, экскрементов, зачатие быстрое и неправильное. Зачатый «вне норм», ребенок как будто и рождается иным способом и к другой жизни. Клеймо беззаконности ломало всю жизнь ребенка и порождало отряды беспризорных бродяг, попрошаек и хулиганов.
Начиная с 12 лет сироты, которых никто не взял под постоянную опеку, и выживавшие за счет «подворного кормления», должны были начать зарабатывать на пропитание сами. Мальчики шли в пастухи, девочки чаще всего становились няньками или батрачками. Пастух долгое время находился в отдалении от деревенского сообщества. Он не имел своего имущества и жилья: на протяжении всего сезона пастьбы хозяйки животных кормили пастуха по очереди, давали ему одежду, которую пастух потом возвращал. Считалось, что власть над скотом наделяла пастуха магическими способностями — наряду с колдуном, «знающим».По мнению деревенских жителей, что пастух мог делать «обход» (совершать магические действия, которые приводили к сохранности стада), что они знаются с чертями, могут наводить порчу, «закрывать» скот (делать так, что животные становились невидимыми и их не могли найти), «открывать» его и даже лечить. На пастухов налагалось множество запретов (бриться, стричься, и т. п.), что еще больше выделяло их из деревенского социума. Но не все попадали в пастухи, более способные шли «в чужие люди» — для обучения ремеслу и становились сапожниками, кузнецами, печниками. Если и это не получалось, то их ожидала участь нищего. Называлось это «отпуск непослушных в куски»: сироты кормились подаянием, кусками, или «христарадничали» — собирали милостыню Христа ради от деревни к деревне, от города к городу.
В заключение, расскажем историю, заставляющую задуматься, так как с такими ситуациями можно столкнуться и сейчас, сделать выводы, которые помогут сформировать позицию в социальном служении.