«Случаи рождения детей вне законной связи в данном приходе — да и вообще в окрестных — нельзя сказать, чтобы были редки. Взаимообщение молодежи не встречает большого препятствия со стороны родителей. Допуская это, родители имеют, с одной стороны, дать возможность дочерям „поглянуться“ молодым парням, а с другой стороны, отпуская сыновей в общество девиц, руководятся тем, что „робенка не принесет: не девка“. К тому же, нужно заметить, искусство „изгнания плода“, благодаря отделенности нашей местности от фабрик, неизвестно нашей молодежи даже по слухам. <…>
В селе нашего прихода есть мать пятерых незаконнорожденных детей, из которых один, первый сын, был „изведен“ ею тотчас после крещения. По рождении второго ребенка (женского пола) упомянутая личность была выгнана своими семейниками из дому и, как у нас выражаются, „выселена за деревню“. Это „выселение“ состоялось в том, что выгнанной построили „миром“ на скорую руку хижинку и предоставили ее с ребенком самой себе. „Топерь живи как хошь: съумела робенка принести, дак съумий (сумей) и прокормить!“ — такими словами напутствовали мужички вступление ее в новое обиталище. Единственным средством для прокормления себя и ребенка осталось родившей ходить по миру.
Несмотря, однако, на это выселение за деревню, она в продолжение шести лет родила еще троих сыновей. Родив третьего, она закаялась наконец продолжать свой промысел. Отцом всех детей оказалась одна и та же личность — сельский рыболов очень пожилых лет, вдовец. Чтобы показать отношение матерей к своим внебрачным детям и обратно, а также отношение к такому семейству крестьян, лучше всего проследить это на истории упомянутого семейства.
|
Поселившись в своей хижинке, как было сказано выше, Липа Банина (так зовут мать семейства) должна была заняться воспитанием своего детища. С ребенком на руках пошла она собирать милостыню, поневоле преодолев весь стыд. Горько было несчастной обойти в первый раз свой приход. Каждый считал себя вправе поиздеваться над согрешившей и пользовался этим правом на деле. Во многих домах, как потом признавалась Банина, ее не пускали или, пустивши, отпускали без куска хлеба, только посмеявшись над ней. Ребенок нищей часто подолгу оставался голоден и испытывал полное пренебрежение со стороны своей матери.
Такое пренебрежение разрешилось наконец полным отвержением матери от своей дочери, когда та подросла и когда состав семейства увеличился с рождением ребенка мужского пола. Братья Баниной сжалились над несчастной племянницей и взяли ее в качестве будущей работницы. С той поры она и живет в семействе своих дядей (3 числом), пользуясь готовой пищей и получая в распоряжение небольшой клочок земли для сеянья льна. Этот лен она сама собирает и сама производит соответствующие работы, благодаря чему сама себя одевает, имеет возможность продавать излишек. В обращении с племянницей дяди часто суровы и не преминут при случае попрекнуть ее своим хлебом и т. п. Взаимные же отношения между матерью и отринутой дочерью можно назвать враждебными. Встреча их друг с другом сопровождается бранью с той и другой стороны. Замечательно, что в таких случаях мать называет свою дочь „сколотком“ („сколоток“ — так называют у нас незаконнорожденного). Если мать и дочь сойдутся друг с другом в присутствии соседей, то последние стараются обыкновенно устроить между ними столкновение, нередко переходящее в драку.
|
Не лучше было и воспитание сына. Постоянная брань и побои — вот чем оно сопровождалось. Ни одного ласкового слова не пришлось услышать воспитываемому от своей матери. Всякое обращение матери к сыну высказывалось в грубо-повелительной форме. Мать лишала сына обеда, если он забывал креститься на икону, не будучи, однако, научен тому. С ранних лет сын должен был по вынуждению матери просить милостыню, чтобы доставить пропитание себе и матери. Ребенок старался насытить прежде всего самого себя, выбирая лучшие куски, и утаивал себе про запас, зная по опыту, что от матери много ждать нечего. Когда мальчику исполнилось 7 лет, мать „сбыла“ его в школу. „Хошь хлеба меньше есе, да меньше мешаёшь“, — говорила она. Но здесь положительное отклонение от уроков и неповиновение законоучителю и наставнику послужило лишь к тому, что ученик вскоре был выключен из школы. К тому же он поступил в нее, не зная ни одной молитвы и заранее питая ненависть к заведению. Вообще, воспитание сделало ребенка озлобленным. Вся деятельность его по выходе из школы состояла в том, что он, по выражению мужиков, „гонял собак“.
Весной следующего года мужички соседней деревни пригласили Тихона (так был назван при крещении сколоток) к себе в пастухи. Такое предложение они сделали, впрочем, не потому, что Тихон проявлял особенные к тому способности, а просто потому, что в то лето, как нарочно, даже из соседних местностей „охотника не нашлось“. Тихон согласился. Но на первых же порах у него вышел разлад с мужиками. Главной к тому причиной послужило то, что новый пастух стал для собственного удовольствия беспощадно бить скотину, чего „допережь (прежде) не слыхано было“. Он заставлял также бежать коров бегом, когда гнал их домой или в поскотину; к тому же проделывал это на более опасных местах. Затем пастух оказался очень требователен по отношению к пище и одежде. „То не ладно, да другоё не ладно“, — говорили про него мужики. Если Тихону в каком доме не нравилось, он вымещал свою злобу на коровах хозяина. Загонит, бывало, корову в укромное местечко и „начнет нахаживать вицей“, длинной и гибкой, нарочно для такого случая приготовленной. Конечно, это не могло укрыться от мужиков, которые и „задавали ему потасовку“. Но малый не унимался. В возмездие он доил на воле коров и пил молоко, а также кормил им свою собаку. Он часто не пригонял коров и находил отговорку.
|
Наступило время собирать петровщину. Хотя Тихон и не надеялся, что „много надают“ (что, впрочем, ему было безразлично), но он уже заранее обдумал, как ему поступить с петровщиной. Он вошел в соглашение с одним мужичком, обещаясь продать ему, что насобирает (по слишком умеренной, конечно, цене). Но каково было его изумление, когда в один прекрасный день, возвратившись с коровами, он узнал, что „матка осбирала за него петровщину“. В ту же ночь он отлучился из деревни и хотел проникнуть в дом матери, чтобы взять „свое“, но дело не увенчалось успехом. После этого Тихон еще хуже стал вести себя, и его держали только потому, что не предвиделось другого, а самим „недосуг в страдную пору“. Наконец, Тихон ознаменовал свое пребывание за лето тем, что проворовался. После этого все единодушно решили „прогонить сколотня“ (сколотка). После этого он поневоле должен был возвратиться в дом матери и жить с ней по-прежнему.
На семнадцатом году Тихон изъявил желание идти „в бурлаки“. Он простился, как следует с матерью и отправился с несколькими торговцами. Тихон поступил на фабрику во Владимирской губернии. Через несколько времени мать получила от него письмо, преисполненное обещаниями. Сын просил, между прочим, родительского благословления. Полгода ждала мать от него денег, но напрасно. К Покрову Тихон воротился домой. Первым приветствием ему со стороны матери был вопрос: принес ли он денег. Сын достал из своей котомки несколько аршин какой-то „матерьи“, принесенной в подарок матери, и 3 рубля денег. Первое время между матерью и сыном был „совет“ (согласие), как говорила потом Банина. Однако это продолжалось недолго. Между ними опять начались передряги, как и прежде, с тем разве различием, что сын стал с матерью смелее, побывав в чужих людях.
Наконец они разошлись. Тихон поступил на зиму в казаки. Он ухитрился стащить у матери из амбара подаренную материю и продал ее. Весной Тихон снова пошел в бурлаки, помирившись перед отправлением с матерью. „Даром что в ссоре да в брани всю зиму жили, а попросил благословенья: не смел без ево утти“, — так говорила Банина. На этот раз Тихон дошел только до Вологды, где нанялся в пастухи в ближайшую деревню. „Тишка уж опеть (опять) в пастухи попал: поглянулось (понравилось), видно!“ — смеялись мужики. Напрасно ждала Банина письма от сына: она всякий раз выходила встречать проезжавшего по субботам почтальона. „Што, брат, — говорили с насмешкой мужики, — бранилась, бранилась зиму-ту, тут дак и жаль стало!“ В первый раз тогда осознала несчастная, что у нее есть сын, и печать ее о сколотке была искренняя. Вести о сыне все не было. Но вот в конце уже лета проезжавший мимо старшина объявил Баниной, что Тихон ее, „царство ему небесное, помер в городской больнице“, о чем было извещено волостное правление.
Известие повергло несчастную в отчаянье. В следующее же воскресенье священник отслужил „задаром“ по рабе Божьем Тихоне панихиду. Умер же он, как выяснилось впоследствии, от простуды. „Я это извела ево, я проклинала да сулила (обещала) зла!“ — так вопила пред крестьянами Банина. Некоторые смеялись над нею, некоторые жалели умершего. Но все были согласны в том, что „Анюху Бог наказывает“. „Как за эку жисть и не наказать, — рассуждали они, — с дочерью впроход (постоянно) гложутся (бранятся), одново сына уходила (первого), а топер вот и другого“. Мужики высказали негодование по поводу того, что им придется внести деньги за умершего в городскую больницу. Однако оказалось, что Тихон „взял билет“ и сам внес за него небольшое количество денег.
После этого случая в Баниной намечается исправление, которое началось, впрочем, по рождении последнего сына, когда она стала вести жизнь целомудренную. Она посещает в каждый праздник церковь, служит по воскресеньям молебны об оставшихся в живых детях и поминает на литургии Тихона. Она становится в более лучшие отношения с дочерью, хотя далеко еще не в должные, виной чему главным образом крестьяне, которые разжигают их взаимное нерасположение.
Что касается остальных сыновей Баниной, то, хотя воспитание первоначальное было такое же, но участь их более завидна, нежели участь Тихона. Второй сын кончил — с большим, правда, трудом — церковноприходскую школу, из которой несколько раз был изгоняем. Мать хотела отправить его в город в приказчики, но нигде не взяли. Теперь он живет в смежном приходе в пастухах, исправляя свою должность лучше брата. Мать сбирает за него петровщину с согласья, впрочем, сына и крестьян. Отношения Баниной к третьему сыну еще лучше. Он учится в школе, проявляя хорошие сравнительно способности наряду с ужасной ленью и баловством, и терпит постоянные побои от товарищей. Отношения к Баниной крестьян, несмотря на ее исправление, не улучшились. Скверный характер ее служит главным образом причиной того, что ее стараются, особенно молодежь, озлить. Она по-прежнему питается подаянием и изредка приглашается крестьянами на работу. Напоминание о Тихоне, особенно участливое, вызывает у ней слезы» Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 5. Ч. 1. С. 103–106. Из материалов «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева.
Если в конце XIX — начале XX века порицались не только сами «сколотки», но и их родители, в основном матери, то отцы, наоборот, обществом чаще всего не осуждались. Примерно в середине XX века, после войны, вместо ранее принятых прозвищ незаконнорожденных детей, стали появляться новые такие как «любоделанные» и «любонажитые». Появилось понятие любви по своей воле (не в законном браке) и возможность рожать детей не только от мужа. Рожденному вне брака, могли дать имя, которое отчасти снимало негативное восприятие статуса: Богдан, Богданович (то есть «данный Богом»). Трансформируется и отношение к внебрачным детям: дразнить их стало считаться зазорным и неправильным.
В представленных материалах мы увидели зарождение различных социальных форм попечения о детях-сиротах в Российских глубинках, которые в трансформированном виде дошли до наших дней, но какие-то утеряны. Религиозность была одним из побудительных мотивов установления опеки над сиротой. Опека ради Христа являлась приоритетной и поддерживалась общиной. Другие мотивы подавали повод к злоупотреблениям и придавали помощи формальный, не душеспасительный характер.