История Липы Баниной и ее пяти внебрачных детей

«Случаи рождения детей вне закон­ной связи в данном приходе — да и вооб­ще в окрест­ных — нельзя сказать, чтобы были редки. Взаимооб­щение молоде­жи не встре­чает большого препят­ствия со стороны родите­лей. Допуская это, роди­тели имеют, с одной стороны, дать возможность дочерям „погля­нуться“ молодым парням, а с другой сторо­ны, отпуская сыновей в общество девиц, руководятся тем, что „робенка не прине­сет: не девка“. К тому же, нужно заме­тить, искус­ство „изгнания плода“, благодаря отделен­ности нашей местности от фабрик, неиз­вестно нашей молодежи даже по слухам. <…>

В селе нашего прихода есть мать пятерых незакон­норожденных детей, из кото­рых один, первый сын, был „изведен“ ею тотчас после крещения. По рождении второго ребенка (женского пола) упомянутая личность была выгнана своими семейниками из дому и, как у нас выражаются, „выселена за деревню“. Это „высе­ление“ состоялось в том, что выгнан­ной постро­или „миром“ на скорую руку хижинку и предо­ставили ее с ребенком самой себе. „Топерь живи как хошь: съумела робенка принести, дак съумий (сумей) и прокормить!“ — таки­ми словами напутствовали мужички вступление ее в новое обиталище. Един­ственным средством для про­кормле­ния себя и ребенка осталось родившей ходить по миру.

Несмотря, однако, на это выселение за дерев­ню, она в продолжение шести лет родила еще троих сыновей. Родив третьего, она закаялась наконец продолжать свой промысел. Отцом всех детей оказалась одна и та же личность — сельский рыболов очень пожилых лет, вдо­вец. Чтобы показать отношение матерей к своим внебрачным детям и обратно, а так­же отношение к такому семейству крестьян, лучше всего проследить это на истории упомянутого семейства.

Поселившись в своей хижинке, как было сказано выше, Липа Банина (так зовут мать семейства) должна была заняться воспита­нием своего детища. С ребенком на руках пошла она собирать милостыню, поневоле преодолев весь стыд. Горь­ко было несчаст­ной обойти в первый раз свой приход. Каждый считал себя вправе поиздеваться над согрешившей и пользовался этим правом на деле. Во многих домах, как потом призна­ва­лась Банина, ее не пускали или, пустив­ши, отпускали без куска хлеба, только посмеяв­шись над ней. Ребенок нищей часто подолгу оставался голоден и испытывал полное пренебрежение со сторо­ны своей матери.

Такое пренебрежение разрешилось наконец полным отвержением матери от своей дочери, когда та подросла и когда состав семейства увеличился с рождением ребенка мужского пола. Братья Баниной сжалились над несчаст­ной племянницей и взяли ее в ка­че­стве будущей работницы. С той поры она и живет в семействе своих дядей (3 числом), пользуясь готовой пищей и полу­чая в распо­ряжение небольшой клочок земли для сеянья льна. Этот лен она сама собирает и сама производит соответствующие работы, благодаря чему сама себя одевает, имеет возможность продавать излишек. В обраще­нии с пле­мян­ницей дяди часто суровы и не преминут при случае попрекнуть ее сво­им хлебом и т. п. Взаимные же отношения между матерью и отринутой дочерью можно назвать враждеб­ными. Встреча их друг с другом сопровожда­ется бранью с той и другой стороны. Замеча­тельно, что в таких случаях мать назы­вает свою дочь „сколот­ком“ („сколоток“ — так называют у нас незаконно­рожденного). Если мать и дочь сойдутся друг с другом в присут­ствии сосе­дей, то последние стараются обыкновен­но устроить между ними столкно­вение, нередко переходящее в драку.

Не лучше было и воспитание сына. Постоян­ная брань и побои — вот чем оно сопровож­да­лось. Ни одного ласкового слова не при­шлось услышать воспиты­ваемому от своей матери. Всякое обращение матери к сыну высказывалось в грубо-по­вели­тельной фор­ме. Мать лишала сына обеда, если он забывал кре­ститься на икону, не будучи, однако, научен тому. С ранних лет сын должен был по вынуждению матери просить милостыню, чтобы доставить пропитание себе и матери. Ребенок старался насытить прежде всего самого себя, выбирая лучшие куски, и утаивал себе про запас, зная по опыту, что от ма­тери много ждать нечего. Когда маль­чику исполнилось 7 лет, мать „сбыла“ его в школу. „Хошь хлеба меньше есе, да мень­ше мешаёшь“, — говорила она. Но здесь поло­жительное отклонение от уро­ков и неповиновение законоучителю и настав­­ни­ку послужило лишь к тому, что ученик вскоре был выключен из школы. К тому же он поступил в нее, не зная ни од­ной молитвы и заранее питая нена­висть к заведе­нию. Вообще, воспитание сделало ребенка озлобленным. Вся деятель­ность его по выходе из школы состояла в том, что он, по выражению мужиков, „гонял собак“.

Весной следующего года мужички соседней деревни пригласили Тихона (так был назван при крещении сколо­ток) к себе в пастухи. Такое предложе­ние они сделали, впрочем, не потому, что Тихон проявлял особенные к тому способ­ности, а просто потому, что в то лето, как нароч­но, даже из сосед­них местно­стей „охотника не нашлось“. Тихон согласился. Но на первых же порах у него вышел разлад с мужиками. Главной к тому причиной послужило то, что новый пастух стал для собствен­ного удоволь­ствия беспо­щадно бить скотину, чего „допережь (прежде) не слыхано было“. Он заставлял также бежать коров бегом, когда гнал их домой или в поско­тину; к тому же проде­лывал это на более опас­ных местах. Затем пастух оказался очень требователен по отно­шению к пище и одежде. „То не ладно, да дру­гоё не ладно“, — говорили про него мужики. Если Тихону в каком доме не нрави­лось, он вымещал свою злобу на коровах хозяина. Заго­нит, бывало, корову в укромное местечко и „нач­нет нахаживать вицей“, длинной и гибкой, нарочно для такого слу­чая приготовленной. Конеч­но, это не мог­ло укрыться от мужиков, которые и „задава­ли ему пота­сов­ку“. Но малый не унимался. В возмездие он доил на воле коров и пил моло­ко, а также кормил им свою собаку. Он часто не пригонял коров и находил отговорку.

Наступило время собирать петров­щину. Хотя Тихон и не надеялся, что „мно­го на­дают“ (что, впрочем, ему было безраз­лично), но он уже заранее обдумал, как ему посту­пить с петров­щиной. Он вошел в соглашение с одним мужич­ком, обещаясь продать ему, что насобирает (по слишком умеренной, конечно, цене). Но каково было его изумле­ние, когда в один прекрасный день, возвра­тившись с коровами, он узнал, что „матка осбирала за него петров­щину“. В ту же ночь он отлучился из деревни и хотел проникнуть в дом матери, чтобы взять „свое“, но дело не увенчалось успехом. После этого Тихон еще хуже стал вести себя, и его держали только потому, что не пред­ви­делось другого, а самим „недосуг в страдную пору“. Наконец, Тихон ознаменовал свое пребывание за лето тем, что проворовался. После этого все единодушно решили „прого­нить сколотня“ (сколотка). После этого он поневоле должен был возвратиться в дом матери и жить с ней по-прежнему.

На семнадцатом году Тихон изъявил жела­ние идти „в бурлаки“. Он про­стился, как сле­дует с матерью и отправился с несколькими торгов­цами. Тихон посту­пил на фабрику во Владимир­ской губернии. Через несколько времени мать получила от него письмо, преисполненное обеща­ниями. Сын просил, между прочим, родительского благословле­ния. Полгода ждала мать от него денег, но напрасно. К Покрову Тихон воротился домой. Первым привет­ствием ему со сторо­ны матери был вопрос: принес ли он денег. Сын достал из своей котомки несколько аршин какой-то „матерьи“, принесенной в подарок матери, и 3 рубля денег. Первое время между матерью и сыном был „совет“ (согласие), как го­ворила потом Банина. Однако это продолжалось недолго. Между ними опять начались передряги, как и пре­жде, с тем разве различием, что сын стал с матерью смелее, побывав в чужих людях.

Наконец они разошлись. Тихон поступил на зиму в казаки. Он ухит­рился ста­щить у матери из амбара подаренную материю и продал ее. Весной Тихон снова пошел в бурлаки, помирив­шись перед отправле­нием с матерью. „Даром что в ссо­ре да в бра­ни всю зиму жили, а попросил благосло­венья: не смел без ево утти“, — так говорила Банина. На этот раз Тихон дошел только до Волог­ды, где нанялся в пастухи в ближай­шую деревню. „Тишка уж опеть (опять) в пастухи попал: поглянулось (понра­вилось), видно!“ — смеялись мужики. Напрасно ждала Банина письма от сына: она всякий раз выходила встречать проезжав­шего по суббо­там почтальона. „Што, брат, — говорили с насмешкой мужики, — брани­лась, брани­лась зиму-ту, тут дак и жаль стало!“ В пер­вый раз тогда осознала несчастная, что у нее есть сын, и печать ее о сколотке была ис­крен­­няя. Вести о сыне все не было. Но вот в конце уже лета проезжавший мимо старшина объявил Баниной, что Тихон ее, „царство ему небесное, помер в городской больнице“, о чем было извещено волостное правление.

Известие повергло несчастную в отчаянье. В следующее же воскресенье свя­щенник отслужил „задаром“ по рабе Божьем Тихоне панихиду. Умер же он, как выясни­лось впоследствии, от простуды. „Я это извела ево, я проклинала да сулила (обещала) зла!“ — так вопила пред крестьянами Банина. Некоторые смеялись над нею, некоторые жалели умершего. Но все были согласны в том, что „Анюху Бог наказывает“. „Как за эку жисть и не наказать, — рассу­ждали они, — с дочерью впроход (постоянно) гложутся (бранят­ся), одново сына уходила (первого), а топер вот и другого“. Мужики высказали негодование по поводу того, что им придется внести деньги за умершего в городскую больницу. Однако оказалось, что Тихон „взял билет“ и сам внес за него небольшое количество денег.

После этого случая в Баниной намечается исправ­ление, которое началось, впрочем, по рождении последнего сына, когда она стала вести жизнь цело­мудренную. Она посещает в каждый празд­ник церковь, слу­жит по воскре­сеньям молебны об остав­шихся в живых детях и поминает на литур­гии Тихо­на. Она становится в более лучшие отноше­ния с дочерью, хотя далеко еще не в долж­ные, виной чему главным образом крестьяне, которые разжи­гают их взаимное нерасположение.

Что касается остальных сыновей Баниной, то, хотя воспитание перво­начальное было такое же, но участь их более завидна, нежели участь Тихона. Второй сын кончил — с боль­шим, правда, трудом — церковно­приходскую школу, из кото­рой не­сколько раз был изго­няем. Мать хотела отпра­вить его в город в при­каз­чики, но нигде не взяли. Теперь он живет в смежном приходе в па­стухах, исправ­­ляя свою должность лучше брата. Мать сбирает за него петровщину с согласья, впрочем, сына и крестьян. Отношения Бани­ной к третьему сыну еще лучше. Он учит­ся в школе, проявляя хорошие срав­нительно способности наряду с ужас­ной ленью и балов­­ством, и терпит постоян­ные побои от това­ри­­щей. Отношения к Баниной кресть­ян, несмотря на ее исправление, не улуч­ши­лись. Скверный характер ее слу­жит главным образом причиной того, что ее ста­­­раются, особен­но моло­дежь, озлить. Она по-преж­нему пи­тается подая­нием и изредка пригла­шается крестьянами на работу. Напо­минание о Тихоне, особенно участ­ливое, вызывает у ней слезы»  Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Т. 5. Ч. 1. С. 103–106. Из ма­те­­риалов «Этно­­гра­фиче­ского бюро» князя В. Н. Те­нишева.

Если в конце XIX — начале XX века порицались не только сами «ско­лотки», но и их родители, в основном матери, то отцы, наоборот, обществом чаще всего не осужда­лись. Примерно в середине XX века, после войны, вместо ранее принятых прозвищ незаконнорожденных детей, стали появляться новые такие как «любоделанные» и «любо­на­жи­­тые». Появилось поня­тие любви по своей воле (не в за­кон­­ном браке) и воз­мож­ность рожать детей не только от мужа. Рожденному вне брака, могли дать имя, кото­рое отча­сти снимало негативное восприятие статуса: Богдан, Богда­но­­вич (то есть «дан­ный Богом»). Транс­фор­­ми­руется и от­ноше­ние к внебрачным детям: дразнить их стало счи­таться зазор­ным и непра­вильным.

В представленных материалах мы увидели зарождение различных социальных форм попечения о детях-сиротах в Российских глубинках, которые в трансформированном виде дошли до наших дней, но какие-то утеряны. Религиозность была одним из побудительных мотивов установления опеки над сиротой. Опека ради Христа являлась приоритетной и поддерживалась общиной. Другие мотивы подавали повод к злоупотреблениям и придавали помощи формальный, не душеспасительный характер.