— Это по твоему желанию, — сказала она сердечно. — Однако подожди немного, я сейчас приду.
Она оставила его одного. Когда Маргита вернулась, она принесла с собой большую красивую попону и расстелила её на ступеньках.
— Здесь сыро. Садись, пожалуйста!
Ему всё это показалось сном.
— Пожалуйста, расскажи мне, как госпожа Орано перенесла дорогу? Не повредило ли ей путешествие?
— Я ещё не знаю, но думаю, что нет, — ответил он, ощущая растерянность от её посестрински участливого вопроса. — Я желал бы, чтобы она хотя бы сегодня видела, ведь день выдался такой чудный.
— А разве бывают дни, когда она вообще ничего не видит? Пан Вилье говорил, что зрение её только ослаблено.
— Иногда оно ослаблено, а иногда она совсем не видит.
— Бедная! Я много думаю о ней. Но я надеюсь. Господь даст, что она здесь поправится.
— Все надеются на наш климат.
«Климат её не вылечит», — подумала Маргита и спросила:
— А как твои дела? Далеко ли ты продвинулся в своих исследованиях?
— Как странно, что ты об этом спрашиваешь, — ответил он с усмешкой.
Она немного побледнела.
— Почему это странно? — спросила она и посмотрела, на него добрым взглядом.
— По твоей воле, которую ты выразила при нашем прощании, эта формальность ни к чему.
— Одна формальность, конечно, ни к чему, но я действительно хотела бы знать, как тебе жилось на чужбине.
— Очень хорошо, — ответил он, откинув голову назад. — Хотя исследования наши особенно не продвинулись, но результатов достаточно, чтобы написать труд, когда приедет профессор Герингер.
— Разве он с вами не приехал?
— Нет, он задержался в пути и приедет только через два-три дня. А так как маркиз предложил нам свою помощь, труд мы напишем в Подолине. Мне это будет тем приятнее, что хозяйке Орлова мы будем меньше надоедать, — добавил он, улыбаясь и кланяясь.
Она взглянула на него. Адам ожидал увидеть в её глазах гордое равнодушие, однако он ошибся.
— Мне бы вы не помешали. Я вам приготовила всё, что необходимо, чтобы вы могли спокойно работать, а сама я не намеревалась жить сейчас в Орлове, — спокойно сообщила Маргита.
— Это почему же?
— Как ты, наверное, знаешь, Николай ещё болен. Он сюда приедет на поправку.
Жить он будет вблизи Горки, и я хочу быть около него.
Он наморщил лоб. Как спокойно она говорила об этом!
А дедушка согласен жить один в Орлове?
— О, если ты будешь в Подолине, то он приедет ко мне, и мы здесь будем все вместе. И тебе, когда утомишься от работы и соскучишься по дедушке, недалеко будет прийти сюда.
— Это так, но ты едва ли будешь желать моих посещений, а я не хотел, бы быть навязчивым.
Она опустила голову. Силы её иссякли, ведь она видела, что он не желал примирения.
«Нет, он тебя не понимает, — говорил ей внутренний голос, — ты должна с ним объясниться». Подняв голову, Маргита посмотрела на Адама. Их глаза встретились.
— Адам, — сказала она тихо, — письмо, которое ты написал мне в институт, меня очень обидело. Я сердилась, и если бы не дедушка, я бы тебе никогда не подала руки. В день свадьбы я вела себя, как думала тогда, наилучшим образом. Однако это было недостойно и не по-христиански. Я долго боролась с собой, пока смогла тебя простить; а теперь я тебя прошу простить мне моё недостойное поведение. Если мы друг для друга не можем быть большим, то будем хотя бы друзьями, ведь мы близкие родственники.
Позаботимся же о том, чтобы дедушка не заметил, что мы принесли ему жертву.
Она встала. Он вскочил на ноги. Взволнованный, он начал складывать попону. Её слова были для него так неожиданны, что он не знал, как на них реагировать.
— Ты сердишься, Адам? — услышал он голос рядом с собой, и маленькая рука легла на его плечо.
— Да, я сержусь, — сказал он, морща лоб, — потому что из-за твоего оскорбляющего поведения, а также из-за того, что ты не ответила на мой привет, я не смог признаться Орано, что женат, хотя и сказал, что у дедушки живёт моя кузина,.. А что я мог сказать? Что жена меня сразу после свадьбы отправила из дому, лишь бы только не видеть меня?
На её глазах появились слёзы. Маргита почувствовала, что она проиграла. Вышло так, как она и предполагала: она унизилась, но безрезультатно. Теперь оставалось только молчать и на деле доказать свою доброту. Она не обиделась на него за его ложь. Её чистая душа даже не поняла, как он её этим обидел.
Почувствовав себя увереннее, он продолжал:
— Теперь я не знаю, как поправить дело. Что подумает Орано?
— Не беспокойся, — сказала она тихо, — когда я встречусь с Тамарой Орано, я объясню ей, как всё это получилось.
Это для него было слишком. Он вдруг остановился и взял её руку в свои.
— Ты мою вину хочешь взять на себя?
— А почему бы и нет? Господь Иисус Христос умер за мои грехи, как мне не следовать Его примеру? Предоставь это мне, я всё улажу. Тамара мне поверит.
Она хотела отнять свою руку, но он не отпустил, а привлёк её к своей груди. Сердце его забилось от незнакомых ему до сих пор чувств. Она вздрогнула, почувствовав напор, словно что-то чёрное приближалось к ней. Её потянуло обратно к кресту. Там душе её было гораздо свободнее и блаженнее.
— Адам, ещё так рано. Господа после путешествия долго будут спать. Идём со мной. В Горке ты потом можешь взять повозку или дедушкиного коня, пойдём!
— Как мне не пойти, если ты меня зовёшь? Но у тебя же лошадь здесь, ради меня хочешь идти пешком?
— Я с удовольствием пройдусь, — заверила она его, — это даже очень полезно.
— О да, ведь наш климат самый лучший.
Они шли по лесу. Он положил попону на спину лошади, взял поводья и повёл её, рассказывая Маргите о своём путешествии по Египту.
— Подумать только, — сказал он, остановившись недалеко от Горки, — я стоял там у могилы дяди Фердинанда Орловского... Но ты, наверное, не знаешь кто это?
— Знаю, няня твоего отца рассказывала мне о нём
— Разве она ещё жива?
— Да, она живёт в Подграде. Она мне много о нём рассказывала, и о том ужасном вечере, когда он покинул Орлов. И ты видел его могилу? Кто тебе её показал? Ты точно знаешь, что он там покоится?
— Конечно! Маркиз послал своего камердинера со мной, и тот показал мне то место.
На могиле стоит памятник с его именем.
Камердинер рассказывал, что дядя Фердинанд на корабле сильно Заболел и только одного желал: чтобы достигнуть берега... Маркиз Орано и дядя Фердинанд очень любили друг друга.
Орано и сейчас ещё не может говорить спокойно о нашем дяде.
Однако вот и Горка. Как здесь всё изменилось!
— Тебе не нравится?
— Очень нравится! Верно писал дедушка. Ты сделала такой хороший ремонт, что дом не узнать.
— Снаружи не так, как изнутри.
— Посмотрю!
Пани Боровская и остальные слуги немало удивились, когда ранним утром увидели приближавшуюся, мирно беседовавшую молодую пару. Все подозрения слуг в неудаче этого брака исчезли моментально.
Хозяйка показала Адаму весь дом.
Затем, вместе позавтракав, в наилучшем настроении они верхом поехали в Боровце, где и расстались. Адам поскакал в Подолин, а Маргита такой счастливой пришла домой, какой её не видели с того дня, как посетил её пан аптекарь.
И действительно, в чём они могли разниться? Ведь они словно были созданы друг для друга.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
По тихой аллее Подолинского парка немного раньше прогуливался пан Николай Орловский, обдумывая вчерашние впечатления. Сегодня он проснулся с этими мыслями, и они склоняли голову старика всё ниже и ниже. Вдруг с утопающей в цветах террасы раздался чей-то ликующий возглас. Пан Николай обернулся и словно зачарованный застыл на месте: на верхней ступеньке, протянув руки, будто намереваясь объять весь этот чудесный весенний мир, стояла девушка. Нежный стан её облегало белое шёлковое, с богатыми кружевами платье, вокруг шеи и талии украшенное кораллами. Иссиня-чёрные волосы обрамляли бледное лицо её, слегка оживлённое нежным румянцем. На розовых устах играла счастливая улыбка. Удивление и радость были в её широко раскрытых глазах, своей тёмной синевой напоминавшие южное небо.
Всё в этой девушке дышало молодостью и весенним счастьем, когда она, не боясь замочить в росе свои туфельки, побежала вниз к цветочным клумбам. Она сорвала два белых нарцисса, бледнорозовый гиацинт и полной грудью вдохнула их сладкий аромат.
Старый пан не мог оторвать от неё взгляда. Как прекрасна была эта дочь юга! Неудивительно, что отец так боялся за неё, свою единственную.
Вчера вечером пан Николай видел её лишь мимолётно, она же его, наверное, и вовсе не заметила.
— Тамара! — раздался, вдруг голос маркиза.
Девушка оглянулась и тут же, как лепесток цветка яблони на ветру, полетела навстречу отцу и бросилась в его распростёртые объятия.
— Как здесь хорошо! — воскликнула она.
— Тебе здесь нравится? — Орано привлёк дочь к груди, и на его безрадостном, холодном лице отразилось её счастье. — Ты довольна?
— Отец, довольна ли я? Я тебе бесконечно благодарна за то, что ты привёз меня сюда! Здесь всё ново — мягкий климат, чудная местность, эти цветы! Ах, родной мой, дорогой отец, я так счастлива!
И тут она увидела пана Николая. Орано, проследив за её вопросительным взглядом, взял дочь за руку и повёл её вниз, где ещё раз представил её своему дорогому гостю.
— Я очень рад, — сказал старик с волнением, — видеть вас такой счастливой, дорогое дитя. Бог даст, что вы здесь совсем поправитесь на радость вашему отцу.
На глазах девушки заблестели слёзы. Непроизвольно она наклонилась к морщинистой руке старика и поцеловала её.
— Теперь я больше ничего не хочу, — сказала она немного погодя, — как только увидеть вашу внучку, пан Орловский, которая живёт где-то недалеко.
— Маргиту? — произнёс пан Николай, приятно тронутый. — Мою Маргиту вы хотите видеть? О, это желание легко выполнимо!
— Вы думаете, пан Орловский, что она приедет к нам?
— Нет, Тамара, — покачал головой пан Орано. — Обычаи запада требуют, чтобы прибывшие первыми посетили соседей. Пан Орловский нам скажет, когда ты сможешь посетить эту милую девушку.
— Я хотела бы познакомиться с ней сегодня же или завтра, возможно ли это?
— О, конечно, дорогое дитя! Маргита в любое время будет рада увидеть вас, и пан Адам будет польщён, если вы его жене окажете честь сразу после вашего прибытия.
В этих словах не было ничего особенного, но пан Николай, заметивший уже, что Орано назвал Маргиту девушкой, теперь явно почувствовал какое-то недоразумение. Некоторое время Орано и Тамара молчали и лишь удивлённо смотрели друг на друга.
— Маргита — жена пана Адама? — спросила Тамара наконец. — Почему он нам об этом не сказал?
— Он вам не говорил об этом? — спросил пан Николай озадаченно.
— Нет, он упоминал о ней только как о своей кузине. Когда я его спросила, одиноки ли вы, он сказал, что с вами живёт ваша внучка.
Трудно выразить, как ранили эти слова сердце старика. Маркиз это заметил.
— Тамара, ты забываешь, что Адам Орловский не был обязан рассказывать нам, женат ли он, а мы его об этом не спрашивали. — Заметив компаньонок дочери, он добавил:
— Наши восточные девушки восхищены здешней местностью. Может быть, они ищут тебя?
Тамара посмотрела в их сторону.
— Извините меня, я пойду к ним.
Она кивнула головой, и побежала к спешившим ей навстречу молодым дамам.
Господа смотрели вслед удаляющимся фигурам, пока они не скрылись в еловой аллее.
Пан Николай первым нарушив молчание:
— Ваше высочество, не думайте ничего худого о моём внуке.
Он, верно, неправильно поступил, но он поступил необдуманно.
Во всём этом собственно, виноват я. Я хотел, чтобы молодые люди поженились — у меня на то были веские причины. Они исполнили моё желание. Но так как они прежде друг друга не знали и Адам сразу же после свадьбы отправился в путешествие, у них не оказалось времени привыкнуть друг к другу.
— Я благодарю вас за объяснение, — сказал Орано. — Я не хотел бы подозревать пана Адама в нечестности, так как я полюбил его за время нашего знакомства. Теперь же я представляю себе его положение и не осуждаю его. Но с Тамарой пусть он сам объяснится.
— Пусть это ему будет наказанием, — сказал пан Николай. — Ибо когда вы познакомитесь с моей Маргитои, сами увидите, что у него не было права отказываться от неё. А теперь, когда я увидел ваше счастье и мои опасения относительно вашей любимицы оказались напрасными, вы меня отпустите к моей внучке, которая с нетерпением ждёт весточки.
— Как не дорого мне посещение вашей милости, я не имею права дольше задерживать вас, — произнёс маркиз вежливо. — Я только распоряжусь насчёт завтрака и экипажа. Однако надеюсь, что не в последний раз выпало мне счастье видеть вашу милость в Подолине.
— О, если ваше высочество посетит меня в Орлове, то с удовольствием!
Орано поклонился.
Когда после завтрака, к которому напрасно ждали пана Адама, господа ещё беседовали с управляющим Зарканым, Тамара вышла на балкон и, прислонившись к обвитой плющом колонне, стала раздумывать: «Почему Орловский не сказал, что Маргита его жена? Хотя мы его об этом не спрашивали, но несколько раз говорили о ней. Почему он это скрыл?».
Мысли её прервались, так как дверь отворилась в вредмет её раздумий предстал перед ней.
— Доброе утро, ваше высочество! Я слышал радостные вести и пришёл, чтобы вместе с вами порадоваться! — произнёс он оживлённо, не заметив, как холодно посмотрела на него девушка. — И, — добавил он, целуя протянутую ему руку, — я принёс вам привет от Маргиты.
Маркиза вздрогнула.
— Вы были у вашей кузины? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.
— Да, я был у моей кузины. Ну а то, что она мне больше, чем кузина, вам, наверное, уже сказал мой дедушка.
— А почему вы мне сами об этом не сказали?
Она смерила его с головы до ног холодным взглядом.
— Вы позволите мне оправдаться?
— Да, я хочу, чтобы вы объяснились.
— Я с Маргитои расстался в гневе, и когда вы впервые спросили о моей кузине, я сказал правду, но наша с ней ссора не позволила сказать мне всю правду.
— А теперь вы уже не сердитесь друг на друга? — Холод с её лица исчез.
— Нет, и я прошу простить меня и позволить проводить вас в Горку.
Когда через полчаса господа Орловские оставили Подолин, они везли в Горку привет с известием о том, что завтра можно ожидать посещения дам.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
В тот же апрельский вечер, когда пан Николай в Подолине ожидал новых владельцев имения, от Подградского вокзала отъехали дрожки. Сидевшая в них элегантно одетая дама, по-видимому, была в большом волнении. То она выпрямлялась и глядела вперёд, то наклоняла голову, убирая вуаль с лица и вытирая слёзы.
Когда дрожки, наконец, остановились у ворот Орловского парка, она, взяв свою дорогую сумочку, расплатилась с кучером, причём руки её заметно дрожали. Дрожки уже исчезли из вида, а она всё ещё стояла, прислонившись к решётке, словно ей надо было собрать все свои силы, чтобы перешагнуть порог Орлова.
Да и неудивительно, ибо у порога своего родного дома стояла женщина, дважды оставившая его; первый раз — счастливой невестой с благословением отца, а во второй — несчастной, противящейся всему миру разведённой женщиной.
А теперь она вернулась... Что ей здесь было нужно? Защиту ли она искала? Была ли снова обманута? Надеялась ли, что отец гнев сменит на милость и примет её, как блудную дочь? Нет!
Любящий муж, день и ночь беспокоившийся о ней, думал, что сейчас она наслаждается тёплым климатом курорта, куда он отвёз её для поправки здоровья и где оставил в хорошем обществе, в то время как ему самому пришлось вернуться на службу.
Нет, она пришла сюда не как обманутая жена и не как раскаявшаяся дочь, а как несчастная мать, истосковавшаяся по своему бедному сыну.
Когда страх и тоска переполнили её сердце, она поборола свою гордость и отправилась в путь. Она предполагала, что даже если разгневанный отец не смилостивится, он всё же скажет ей правду о состоянии сына. Все свои надежды она связывала с Орловым. И вот она добралась сюда, а переступить его порог у неё уже не было сил — воспоминания её слишком разволновали.
Наконец баронесса Райнер открыла калитку и, как прежняя Наталия Орловская, побежала к знакомому дому. Она хотела сразу подняться к пану Николаю, однако приветствие слуги остановило её в слабо освещённом коридоре.
— Где господа? — спросила она с едва заметной дрожью в голосе.
Ноги её подкашивались от волнения — пришлось прислониться к перилам.
Слуга дважды повторил, что старый хозяин в Подолине, а молодая хозяйка в Горке, и что они на этой неделе вряд ли вернутся сюда, прежде чем Наталия поняла смысл сказанного. Он ещё спросил, не угодно ли пани войти в дом, и хотел позвать экономку. Но она, кивнув головой и странным взглядом оглядев коридор, повернулась и вышла.
Медленно дойдя от дома до калитки, она закрыла её за собой и, обессилев, опустилась на каменную ступеньку. С исчезнувшей надеждой иссякли и её силы. Она даже не плакала, её глаза уставились в пустоту. Если бы из её груди не вырывались стоны страдания и душевной муки, могло показаться, что она мертва.
Большая неудача не могла постигнуть бедную женщину. Она рискнула всем: семейным счастьем, домашним миром, своим слабым здоровьем — и всё оказалось напрасным. Наталия почувствовала только теперь, что привело её сюда не только желание узнать что-нибудь о Никуше — она надеялась снова припасть к груди дорогого отца и обрести его прощение.
А от родного дома веяло холодом и пустотой. Другая на её месте могла бы велеть отпереть комнату для гостей и, по крайней мере, переночевать в доме, а потом отправиться дальше искать своих родных. Но баронесса Райнер и этого не могла. Нельзя, чтобы её кто-нибудь увидел здесь, на пороге, как нищую. Надо было уходить. Но куда?
Для привыкшей к удобствам и к тому же больной и слабой женщины Орлов был слишком далеко от железнодорожной станции и от городка. Зачем она отпустила дрожки! Но кто мог подумать, что, вернувшись после долгих лет в свой родимый дом, она даже не найдёт здесь ночлега? Как это было горько!
Она приподнялась, взглянула ещё раз сквозь слёзы на дом и отправилась обратно в Подград. Был уже вечер, светила луна. Путь, по которому она много раз мчалась в своём экипаже или верхом и по которому она, Наталия Орловская, никогда не ходила пешком, показался баронессе Райнер очень длинным.
Когда до городка было уже совсем близко, силы её иссякли. И если до сих пор она рада была, что не встретила никого из знакомых, то теперь мечтала об этом, чтобы хоть кто-нибудь её поддержал добрым словом. Взгляд её упал на освещённое окно одинокого домика, в саду которого была скамья. Опустившись на неё, она подумала: «Отдохну немного и пойду искать ночлег».
Вдруг она вздрогнула: через открытую дверь дома послышались чудные молодые голоса:
«Где сыщет здесь в мире душа кров родной?
Кто даст ей здесь мирный приют и покой?
Не может сулить этот мир у себя Приюта, где зло не коснётся тебя».
Наталия прислонилась к стене, слёзы потекли по её щекам.
«Нет, нет, нет, нет! Он нам чужой?
Лишь в мире небесном есть полный покой...»
Пение прекратилось, а аккомпанемент доносился словно издали. Подгоняемая невыразимой тоской, она вошла в маленькую прихожую и села на тот же стул, где несколько недель назад сидела её дочь и где она познала, что Христос ей ещё не открылся.
А баронессе Райнер Он разве открылся? Бедная, хоть кто-нибудь когда-либо спрашивал, верит ли она в Него? Воспитанная поверхностной католичкой, она вышла замуж в лютеранскую семью, где имя Иисуса Христа никогда не произносилось. Потом, чтобы вступить во второй брак, она сама стала лютеранкой, отступив от религии своих предков, и приняла совершенно незнакомую ей религию мужа, о которой инженер Райнер знал только то, что вообще необязательно во что-то верить или чего-то придерживаться. В этом он видел евангелическую свободу. Кто-нибудь хоть раз спросил эту женщину о её вере? Никто, хотя Райнеров, как и Орловских, посещало немало священников для интересного времяпрепровождения.
Потом она сама убедилась, что глупо верить в святых, в деву Марию и молиться им.
У неё не оставалось ничего, во что можно было верить, кроме определённого представления о далёком, великом, страшном Боге, наказаний Которого она боялась, но Которому она не смела молиться. Христа она знала только по образам и фигурам из слоновой кости, ибо никогда не встречала человека, который по-настоящему верил бы в Него.
Теперь она сидела у двери небольшого помещения, где проходило собрание, и слушала пение;
«Живущим с надеждой на Бога живой Устроил Он город на небе святой,
Сходящий в сиянье для нас, как венец, — То кров ли родной и обитель сердец?
Да, да, да, да! То кров родной,
И мне со святыми там вечный покой».
Сколько лет она не слышала словацкого слова! Как сладостно звучали знакомые звуки любимого с детства языка! Она не всё понимала, но знала, что речь шла о чём-то прекрасном, чего ей не хватало и в чём она так нуждалась. «Ах, где я найду покой? Для меня не будет покоя», — подумала несчастная женщина, зарыдав. звуки гармонии умолкли, и эта бедная загнанная, обманутая душа с раненым сердцем услышала молитву, какой ей ещё не приходилось слышать.
Мягким голосом кто-то молился о помощи и свете для бедных, блуждающих без Иисуса душ. Затем тот же голос стал читать Евангелие, и дама, увидев говорящего, не могла оторвать глаз от его благородного лица Он читал историю о Закхее, который готов был пожертвовать всем, чтобы только увидеть Иисуса.
Баронесса, поняв, что это текст из Слова Божия, с удивлением осмотрелась: не в церкви же она была. Но последовавшая за чтением проповедь так увлекла её, что она забыла всё вокруг.
Проповедник описывал, каким богатым и влиятельным человеком был Закхей и что ему всё же чего-то недоставало. В горе он не имел утешения, радость обычно длилась недолго. У него не было недостатка ни в чём, но тяготило его бремя совершённых грехов, от которых он не мог избавиться и за которые, во что он верил. Бог накажет его во времени и в вечности.
Молодой человек разъяснял всё так ясно как будто рисовал на полотне или в зеркале показывал судьбу самой Наталии. Затем он рассказал про Господа Иисуса Христа, кем Он был и зачем Он пришёл в этот мир.
На одной из скамей в комнате сидели люди, о которых в Писании сказано: «Пойди по дорогам и изгородям и убеди прийти!».
Это им он объяснял всё так ясно и просто и пытался несколькими словами сказать всё, что человек должен знать, чтобы поверить в Иисуса Христа и спастись. Он не знал, что его слушает высоко поставленная дама, которая его не поняла бы, если бы он говорил иначе.
Потом он говорил о том, как Закхей встретился с Христом и принял Его в своём доме и какое счастье и мир Он даровал его сердцу. Наконец он заговорил о стихе, который запомнился Наталии особенно: «Ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее», в том числе и тебя, дорогой брат, и тебя, дорогая сестра! Приди к Нему, прими спасение, как Закхей! Аминь».
Последовала краткая горячая молитва и пение одного гимна.
Баронесса поднялась и вышла, потому что у неё закружилась голова от спёртого воздуха. Она села на скамью во дворе и смотрела, как люди тихо расходились. Но у неё не было сил, да и гордость не позволяла попросить кого-нибудь отвести её в ГОСТИНИЦУ.
Здесь, под небесным шатром, ей было легче. Ведь там был Бог, о Котором она сегодня впервые услышала, что Он так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, Который прошёл Иерихон и Иерусалим, чтобы принять смерть. Он явился Закхею, осчастливил его, а потом Он пошёл, чтобы умереть за него и за нас тоже.
Она посмотрела ввысь, но вдруг испуганно вздрогнула: кто-то к ней наклонился. Она увидела красивое лицо молодого человека, проводившего собрание.
— Извините, пани, что помешал вам, но мне кажется, что вы здесь чужая. Могу ли я чем-нибудь служить?
— Да, пан, вы очень добры. — Голос и поведение молодого человека тронули её до слёз. — Мне до утра придётся побыть в Подграде, а я не знаю, где можно найти приличную гостиницу, чтобы переночевать.
— Хорошей гостиницы нет... Но, если позволите мне посоветовать вам, семья, живущая в этом доме, имеет отдельную, хорошо меблированную комнату. Хозяева — люди небогатые и они были бы довольны, если бы вы уплатили им, как в гостинице.
— О, как я вам благодарна!
Дама встала, держась за стену.
— Вам нехорошо, пани?
— Да, немного. Может быть, я и не смогла бы идти дальше. Я недавно перенесла тяжёлую болезнь, и теперь меня постигло новое несчастье...
Баронесса склонила голову. Взяв молодого человека под руку, она пошла за ним в небольшую, освещённую лунным светом комнату. Он включил свет, и она увидела простую, но уютную обстановку.
Дама села на диван и прислонила голову к подушке. Молодой человек принёс ей ещё одну подушку с кровати и подложил осторожно под голову.
— Может быть, позвать вам врача, пани?
— Врача? — переспросила она испуганно, а потом горько улыбнулась. — Для меня нет лекарств, так же как для Закхея...
— Вы сказали, что у вас несчастье. В такие моменты люди иногда забывают и о еде; может быть, вы от этого так ослабли?
— Вы правы, милейший, я с утра почти ничего не ела и даже не заметила этого. Если бы вы позаботились о чашке кофе или чая для меня, я была бы вам очень благодарна.
— Если позволите, я сейчас закажу.
Когда молодой человек вышел, баронесса попыталась встать, но это ей не удалось.
В её голове шумело, а перед глазами плясали чёрные круги. Это прошло, когда она снова прилегла. К тому же появилась ужасная сердечная боль. О, от этого несчастья избавить её невозможно!
Принесённый обаятельной девушкой кофе облегчил страдания баронессы. С помощью молодой девушки, которая не могла оторвать взгляда от незнакомой дамы, баронесса легла в постель. Через некоторое время она услышала, как девушка воскликнула:
— Пан Урзин, идите, пожалуйста, сюда! Может быть, всё же позвать врача?
— Мне не нужен врач из Подграда! — произнесла баронесса с трудом. — Меня узнают, а я этого не хочу.
Со страхом посмотрела она на входившего молодого человека.
— У меня есть друг, приезжий врач, который здесь никого не знает. Он только сегодня прибыл сюда. Его я и позову.
— Вы добры. Видно, что Иисус из Назарета ваш Господь. Дама крепко пожала руку склонившегося к ней молодого человека.
— Да, Он мой Господь, но не только мой. Он хочет быть и вашим Господом. Он вас тоже любит. Мы попросим Его, Он может и несчастью вашему помочь, и исцелить ваше раненное сердце. Но не могли бы вы мне сказать, что с вами случилось?
Ещё никогда чужой человек не говорил с баронессой Райнер с таким нежным участием. Сердце её было переполнено, ей нужно было снять с него эту тяжесть, чтобы оно не разорвалось от затаённой боли.
— Ах, у меня есть сын, которого я долгие годы не видела. Я узнала, что он очень болен. Я приехала, чтобы узнать о его состоянии. Но людей, с которыми я хотела поговорить, нет дома. произнесла она, тяжело вздыхая.
Щёки молодого человека побледнели. Он посмотрел на золотистые волосы дамы, на её тонкие правильные черты лица. Они напоминали ему ещё два лица, а одно из них — бледное, прозрачное — было похоже на лицо этой дамы, как две капли воды.
— Пани, — шепнул он ей после короткой внутренней борьбы, низко наклоняясь к ней, чтобы она его могла слышать, — Николай Коримский только сегодня вернулся. Он ещё не здоров, но я верю, что Иисус Христос наш исцелит его. Не волнуйтесь о нём.
Глаза дамы широко раскрылись.
— Вы его знаете?! Вы видели его?! Вы не ошибаетесь? — восклицала она, то в ужасе, то ликуя.
— Нет, дорогая пани, не ошибаюсь. Я счастлив называть вашего Никушу моим другом. Около часа назад я с ним говорил.
— Мой Никуша! Мой Никуша! — всхлипнула она и заплакала.
Молодой человек и девушка ей не мешали; они в это время возносили горячие молитвы к престолу благодати. Когда они поднялись с колен и склонились к ней, она уже заснула.
— Вы врача позовёте, пан Урзин? — спросила девушка озабоченно, поправляя подушки баронессы.
— Нет, Анечка, Иисус Христос исцеляет и без лекарств, а мы с тобой помолчим, не так ли?
— Так, пан Урзин, я не выдам эту бедную, несчастную женщину
— Молитесь за неё, сестра Анечка... И за меня.
— За вас, брат Урзин? Почему? — она посмотрела на него с удивлением.
— Потому что мне нужно много сил, особенно сегодня. А сейчас — спокойной ночи!
... Давно уже молодой провизор ушёл, а молодая девушка всё ещё думала о его словах и вспоминала его голос и каким бледным он был, когда склонился над дамой и долго рассматривал её лицо, будто хотел просить у неё прощения. Но почему?..
«Что за глупые мысли, — отругала она себя. — О чём бы пану Урзину просить прощения у пани баронессы Райнер?»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Над землёй лежала сказочная весенняя ночь, полная света в теней. Луна освещала не только Подолинскую долину. Серебром заливали её лучи и долину Подграда. Зачарованными казались развалины старой крепости. Лунный свет играл на башнях, церквах и домах городка, отражался в волнах журчащего ручья, особенно ярко высвечивая, словно выделяя, замок Орлов.