– Нет, запрета никакого не было. Просто любопытство. Видимо, наши пути соприкоснутся ещё не раз, - слегка кивнув мне головой, Марк исчез. На поляне больше никого не было. Я остался один. С места, где я стоял, проглядывалась часть горы, где стоял раньше дом Ютиша. Там тоже ничего и никого не было. Сохранился лишь сад, но со временем он придёт в запустение. Деревья и цветы станут более дикими без ухода за ними. И всё же этот сад будет долго служить напоминанием о странном чудаке Ютише.
Побродив немного по окрестностям городка, я передумал навещать Виктора. Он не верил в Ютиша и не доверял ему, хоть и общался с ним. А мне меньше всего хотелось убеждать кого бы то ни было в нормальности и человечности Ютиша, если его принимали за чудака.
После я ещё не раз возвращался в сад Ютиша, видел, как он приходит в упадок. Позаботился о цветах: провёл к ним арычки, чтобы не пропали из-за недостатка влаги. Дом Виктора я обходил стороной, думаю, у меня были на то причины.
Вернувшись домой, я занялся приготовлением к занятиям. Пролистал кое-какие книги и учебники, восстановив в памяти то, что изучал ранее. Обдумал и создал одежду для посещения занятий.
Как-то под вечер ко мне пришёл Николос. Он сообщил о дне их венчания с Лючией.
– Извини, Николос, я едва ли смогу быть на вашем торжестве.
– Почему ты не хочешь разделить с нами радость воссоединения?
– Если б это зависело только от меня... Николос, в день вашего венчания я должен быть в Синоде. Объявляется начало обучения на новом уровне. Ты же знаешь, что по уставу Синода я не могу пропустить этот день.
– Да, конечно. Жаль… Но ты постарайся не задерживаться в Синоде, может быть, и успеешь. А если нет, то приходи к нам. Мы собираемся дома в тесном кругу для общения.
– Хорошо, я приду. Николос, а… где вы теперь будете жить?
– Лючия вынуждена войти в мой дом. Я не могу оставить свою работу: мой сад, цветник… Мне без этого не жить.
– И Лючия дала согласие?
– Конечно, согласна. Правда, мы могли бы переселиться на Радужную или на планету Хрусталя. Но … решили остаться здесь.
– Что ж, Николос, я рад за вас. Лючия со временем привыкнет и полюбит твой сад. Невозможно не оценить красоту его замысла и не восхищаться им!
– Николай, в тебе говорит поэт. Знаешь, я верил в то, что она останется со мной. Лючия даже согласилась помогать мне с цветами. Думаю, мы хорошо будем ладить… Я пойду… А то Лючия одна дома. Да и я ещё не привык совсем к её присутствию в доме. Ещё живёт страх, что могу потерять её вновь… Мы ждём тебя, Николай!
– Я приду. До встречи!
Дни до начала занятий в Синоде пролетели гораздо быстрее, чем я мог предположить. Заранее я побывал в Синоде. Лига встретила меня радушно.
– Ты так скоро решил вернуться в Синод? Для меня это неожиданность.
– Мне кажется, что я достаточно отдохнул. Почти год…
– Что есть год!? Николай, ты ведь знаешь, время относительно. Я рада твоему стремлению продолжить обучение. Надеюсь, у тебя не будет проблем в учёбе. Не нарушай устав Синода и в первый день занятий… Ты можешь идти.
– Благодарю, - я вышел из комнаты Лиги, прошёлся по коридорам, где ещё было тихо.
Да, я хотел вернуться сюда и учиться дальше…
Первый день занятий в Синоде начинался как обычно: те, кто приходил впервые, чувствовали себя робко и неуверенно, поражённые величием и красотой самого здания Синода и смущённые неизвестностью и таинственностью, витающей в воздухе. Они выделялись среди всех неуверенностью и озабоченностью, и влекущей их поспешностью. Я же чувствовал себя свободно и с интересом наблюдал за другими. А всего-то несколько лет назад я был в числе переступивших впервые порог Синода и так же, как и они, был робок и не уверен в себе…
Начало занятий на каждом уровне распределено так, чтобы Лига и её сопровождающие лица успевали побывать везде. Как и самый первый день, день моего появления здесь с Учителем, группе, но уже седьмого уровня, были объявлены требования Синода к учащимся и проведена перекличка присутствующих. Из названных не было более половины! Я видел по лицу Лиги, что она сильно озабочена таким числом отсутствующих.
После ухода Лиги были оглашены преподаваемые на этом уровне предметы и названы имена Учителей. Всё! Мне большего и не надо было знать. Многие остались для общения, я же спешил к Николосу и Лючие на их праздник, на их венчание.
Конечно же, я опоздал! Обряд венчания уже совершался, когда я вошёл в Храм, украшенный множеством разных цветов.
Николос и Лючия стояли на коленях перед алтарём. Учитель и незнакомая мне женщина держали над их головами венцы. В Храме горели свечи и пел прекрасный хор! Я никогда ещё не слышал такого пения. Мне показалось, что я стал маленьким мальчиком с крыльями за спиной и взмыл ввысь небесную, распахнувшуюся передо мною и объявшую меня теплом и искрящимся светом… Когда прошло ощущение полёта, я посмотрел на сочетающуюся чету. Они вслед за священником шли в круг аналоя.
Я не прислушивался к словам священника, я стоял охваченный со всех сторон музыкой и пением. Заиграл орган! Все стали поздравлять Николоса и Лючию. Подхваченный общим движением, а собравшихся было много, я двигался к молодой чете. Вдруг остановился, поражённый! У меня даже нет цветов… Я так спешил с занятий в Храм, что совсем забыл о цветах. И… в этот миг у меня в руках появились пышные георгины. И как бы со стороны я услышал голос: «Это любимые цветы Лючии». И вот я возле Лючии и Николоса, я только и успел сказать им: «Поздравляю» и отдать цветы, едва различив в общем гуле слова: «О! Мои любимые!» Все хотели поздравить молодую чету, и я оказался отстранённым от них. Пока собравшиеся поздравляли и медленно растекались, кто куда, я всё не мог двинуться с места, заворожённый игрой органа и пением.
Храм почти опустел, и молодая чета в сопровождении близких тоже двинулась к выходу под ещё более захватывающие звуки музыки.
– Идём, Николай, - позвал меня Учитель, - когда ты пришёл, я не видел тебя?
– Давно, но не захватил начала венчания.
– Хорошо, что ты всё-таки пришёл, молодые будут рады. Знаешь, Николай, мне нужна твоя помощь.
– Что мне надо делать?
– Ничего особенного. Просто цветы, собранные в гирлянды, надо распустить в небольшие корзинки. Этими цветами будут осыпать путь молодых к дому. Так положено.
– А мы успеем?
– Должны успеть. Нам помогут. Да и молодые к дому будут идти пешком, мы же должны оказаться у дома раньше их.
– Хорошо, тогда не будем терять времени.
Нам с Учителем помогало ещё несколько человек. Они же с нами направились и к дому Николоса. Мы всё успели и даже ещё немного пришлось ждать молодую чету.
Дорожка к дому перед молодыми была усыпана разными мелкими цветами. Они шли счастливые и необычайно красивые. На Лючии ослепительно белое платье, казавшееся почти воздушным из-за множества оборок, рюшек и прочего. Николос же был одет более скромно: тоже белая из тонкого материала простого покроя длинная мужская сорочка до земли, в поясе перехваченная широким кушаком, расшитым золотом. Кисти пояса свободно развивались при ходьбе. Голова не покрыта, волосы распущенны. У Лючии же волосы уложены в причёску, и вместе с локонами к плечам спадали гирлянды белых цветов. Она казалась нереальной, пришедшей откуда-то издалека и в любой миг готовой вернуться назад.
Глядя на них, я думал о Тамаре. Мысли непроизвольно неслись к ней. От переживаний и воспоминаний становилось грустно. Что ещё больше занимало меня, так это глубокая внутренняя убеждённость, что мне вот так, как Николос и Лючия, никогда не идти от Храма к дому по усыпанной цветами дорожке. Я пытался заглушить в себе это убеждение. Веселиться мне не хотелось, но и уйти вот так вдруг я не мог… В отличие от земных обрядов, здесь на венчание молодой чете никем ничто не дарится, кроме цветов и поздравлений.
Я долго гулял в саду в самой отдалённой от дома его части. Немного приведя свои мысли и чувства в порядок, я всё же решился войти в дом. Среди собравшихся было несколько совсем незнакомых мне людей. Стол накрыт так, что мне, одинокому, и не мечталось.
Когда я вошёл в дом, все собрались в гостиной. Слышались музыка и прекрасное исполнение песни о любви и весне, о красоте и радости, о счастье и веселье… Меня вновь охватила тоска, но выйти из дома всё же не решался.
Пела женщина, та, что держала венец над головой Лючии в Храме. А потом танцевала сама Лючия. Даже на время танца она не захотела сменить на другой свой свадебный наряд. Длинное платье несколько ограничивало её подвижность в танце, и всё же она была неотразима.
Я старался улыбаться, не выдавая грусти, и даже сыграл на рояле небольшую пьесу. Николос и Лючия видели меня, теперь можно было незаметно затеряться среди собравшихся и уйти домой.
Поговорив немного с Одином, я отошёл к Учителю. Он поинтересовался событиями дня в Синоде и, даже не договорив начатой фразы, извинившись, оставил меня, спеша на призыв Лючии. Мне так было даже лучше – легче уйти.
Вернувшись домой, я долго сидел в саду, обдумывая и вновь вспоминая ушедшие безвозвратно дни и события. В этот день я принял очень важное для себя решение – больше не искать Тамару, пока она не придёт сама. Я дал себе запрет даже думать и вспоминать о ней, твёрдо решив положиться на волю Всевышнего: «Будь, что будет! - Сказал я себе. – Я не имею больше права гневить Создателя своими поступками и нежеланием смириться с действительностью. Я должен жить, учиться и работать!»
ГЛАВА 12
Прошло много лет с того дня, когда я принял важное для себя решение. Нужно сказать, что поставленные себе самому запреты возымели силу: мне стало намного легче, я избавился от внутренних противоречий снедавших меня и омрачавших жизнь.
Конечно, я не забыл ничего из прошлого. И, когда непроизвольно вспоминалось то, на что я поставил себе запрет, в такие минуты что-то срабатывало внутри меня, заставляя отвлечься чем-либо и тем самым уйти от воспоминаний прошлого. И жизнь шла своим чередом.
Я опускаю в повествовании более десятка лет, потому что особых событий, о которых мне хотелось бы рассказать, не было. Самым важным для меня на годы стала учёба в Синоде.
На старших уровнях Синода Духовного Образования учиться было сложнее. Поэтому с седьмого по двенадцатый, заключительный уровень на обучение у меня ушло около пяти лет. А с первого по шестой – всего-навсего около года!
И всё же учёба давалось мне легко, может, потому что я не был обременён другими заботами, кроме ведения дома и работы в саду.
После встречи с Вайнером на рудниках, когда с меня были сняты повинности, я обрёл относительную свободу: до начала работы, определённой мне, было времени десятка два лет, а другим меня ничем не обременяли. Учёба стала главным! Что меня немного угнетало, так это неспособность писать стихи. Своего рода это - испытание. Повинности с меня были сняты, а запрет на стихи оставался. Я смирился с таким положением и всецело отдался изучению наук.
По окончании Синода Духовного Образования я год отдыхал. Бывал среди друзей, много путешествовал. Занимался живописью, посвящая ей всё свободное время.
У меня появились новые знакомые. Я уже не чувствовал, как раньше, одиночество. С новыми знакомствами я обретал уверенность в себе. Но самыми близкими были для меня и оставались – Учитель и бабушка, Один и Николос. С Лючией я почему-то не смог обрести более тёплых отношений. Она лишь однажды обронила вскользь:
– Почему именно ты подарил мне эти георгины в самый счастливый для меня день? – она сделала ударение на слово: «ты», и продолжила, - Ведь на твоём месте мог быть и кто-то другой. Так бы я не знала… Ты… и …, - и Лючия быстро ушла.
Откуда мне было знать, почему я, а не кто-то другой подарил ей любимые цветы! Какое это имело или имеет для неё значение? И вообще для меня так и оставалось загадкой откуда в Храме в день венчания Николоса и Лючии у меня в руках появился роскошный букет тёмно-бордовых георгинов?!
Из-за Лючии я стал реже бывать в доме Николоса, но от этого наши отношения не стали хуже. С Учителем и Одином я ещё более сблизился. Мы стали чем-то нераздельным, хоть и виделись не часто. У меня много времени уходило на учёбу. Один тоже продолжал прерванное ранее обучение, а у Учителя была своя работа, в силу этого он подолгу отсутствовал. Но когда мы собирались вместе, для нас это было настоящим праздником.
И вот год отдыха после завершения учёбы в Синоде позади! Мне пришло время поступить в Синод Вселенских Истин. По праву получения духовного образования я был зачислен в Синод Вселенских Истин. Здесь более строгие порядки. Обучение состоит тоже из двенадцати уровней: шесть низших и шесть высших. На прохождение каждого уровня определялось время не менее года. Если не вкладываешься в этот срок, то можешь продлить время обучения на срок, который сочтёшь нужным.
Я начал занятия на первом уровне, а Один перешёл на седьмой. Мы учились в разных частях здания и почти не встречались. Здесь было тише и спокойнее, меньше учащихся и меньше суматохи. А меж собой Синод Вселенских Истин все называли – Вселенским. На учёбу во Вселенском у меня ушло двенадцать лет. Я был благодарен Лиге, что она давала мне много дополнительного материала в нагрузку, говоря:
– Во Вселенском будет учиться легче, если уже сейчас ты получишь элементарные знания по изучаемому там.
Она со многими работала индивидуально. И меня всегда удивляло, сколько же в ней энергии и знаний, если она так много работает и успевает проводить занятия как с группами учащихся, так и с отдельными учебниками высших уровней. Мне же она давала задания для самостоятельного изучения, время от времени она вызывала меня к себе и в простой непринуждённой беседе узнавала всё, что ей было необходимо. А именно: насколько глубоко я изучил данный ею материал.
Меж низшими и высшими уровнями во Вселенском я не брал отдыха, у меня было достаточно свободного времени, которое я посвящал обучению игре на органе. Мне очень нравится орган – синтезатор различных звуков, которые, сочетаясь, словно подхватывают душу и уносят её в неизведанные прекрасные выси. Так я воспринимаю музыку звучащего органа.
И вот обучение в Синоде Вселенских Истин завершено! Я получил высшее образование Космоса. И почти одновременно мне был возвращён дар – писать стихи, хоть и не в той полноте, которой я обладал на Земле. Сначала у меня слагались лишь четверостишья, которые я не мог продолжить: терялась связь меж строками, и исчезал замысел стихотворения. Своими неудачами я поделился с Одином при встрече:
– Знаешь, Один, ко мне вернулся дар стихотворчества, но более одного четверостишья я не могу сложить: теряется замысел.
– Это совсем не страшно, Николай, ты долгое время был оторван от этого занятия, поэтому потерял некоторые навыки. Со временем всё восстановится.
– Хорошо бы, но я боюсь, что вместо поэта стану прозаиком!
– Не понимаю тебя…
– У меня в последнее время очень легко идёт проза, хочешь, прочти на досуге, здесь наброски нескольких рассказов, - и я протянул ему папку с черновиками.
– А как же ты?
– Возьму после, или передашь через кого-нибудь. Я и после могу завершить работу над ними.
– Что ж, я прочту. Это интересно. А о стихах не переживай, если в прозе звучит поэзия, то рано или поздно родится рифма, и сложатся в строки и стихи. А, может, и в поэмы.
– Благодарю, Один, за доброе слово. Ты спешишь?
– Да, так уж обстоят дела, мне надо идти… О! Чуть не забыл спросить, ты не знаешь когда вернётся Био?
– Учитель вернётся через две недели, если не позже, но никак не раньше.
– Хорошо, я навещу его, он нужен мне. До встречи, Николай.
– До встречи, Один.
Если Николоса я привык называть просто Николосом, а не старцем, как звал его раньше, то Учителя называть по имени я так и не смог. Он был и останется для меня Учителем.
Как-то однажды ко мне пришёл Учитель. Он старался быть весёлым и разговорчивым, даже шутил. И всё же я видел, что он чем-то озабочен. Я чувствовал, что ему надо поговорить со мной, но он не мог начать разговор. Через несколько дней он пришёл снова и по-прежнему не мог решиться на разговор. Тогда я решил помочь ему.
– Скажи, Учитель, тебя что-то волнует или беспокоит, может быть, я могу быть тебе полезным?
– О чём ты, Николай? Ах, да… Я обеспокоен, но не собой, а тобой. Я давно хочу поговорить с тобой, да всё не решусь…
– А ты не думай особо, что и как сказать. Говори прямо всё, как есть.
– Николай! За годы жизни здесь, в этом мире, ты слился с ним, стал его неотъемлемой частичкой. К тебе возвращается дар творчества, и очень скоро ты начнёшь работать…
– К чему ты всё это говоришь, Учитель?
– Я хочу уберечь тебя, может, от очередной ошибки или срыва. Тебе это сейчас ни к чему.
– Я понял тебя, Учитель, ты что-то хочешь сказать мне о Тамаре, - впервые за многие годы я вслух произнёс её имя.
– Да, о ней. Ты дорог мне … а я кое-что узнал …
– Что, Учитель? Скажи мне …
– Я ничего не буду тебе говорить, потому что она сама тебе при встрече всё расскажет.
– Когда она придёт ко мне? Ты можешь сказать?
– Скоро. Теперь уже очень скоро. Намного раньше, чем ты можешь предположить. Возможно, в ближайшие несколько дней.
– О! Учитель, как ты меня обрадовал …
– Не знаю, должен ли я был тебе говорить об этом, но уже сказанного не вернёшь.
– Ты сообщил мне хорошую новость, Учитель, так что же тебя беспокоит, от чего же ты меня хочешь оградить? – я был в восторге и ни о чём серьёзном не думал в эти минуты.
– От очередного срыва!
– Разве для этого есть причины? Учитель, скажи мне, что ты знаешь?
– Я могу сказать только одно: Тамаре предстоит сделать выбор, и решение только за ней…
– О каком выборе ты можешь говорить, Учитель? Ведь мы с Тамарой любим друг друга…
– Хорошо, если б это было бы так…
– Я верю, что так оно и есть, Учитель!
– Что ж, я, пожалуй, пойду. Надеюсь, твоя вера спасёт тебя…
Не знаю, что имел в виду Учитель, говоря эти слова. Но после его ухода я ещё долгое время находился под впечатлением известия о предстоящей встрече с Тамарой. Я всё в доме привёл в полнейший порядок. Расставил в вазах в комнатах цветы. Я приготовился к встрече, которую так долго ждал…
Когда же прошёл пыл страсти, я задумался о словах Учителя, о его обеспокоенности. Всплыл в памяти давно услышанный разговор между Учителем и Николосом. Вспомнилось то странное чувство, охватившее меня в день венчания Николоса и Лючии. И как-то непроизвольно вспомнился роскошный букет георгинов… К чему он вспомнился - не знаю. Видимо, тоже имеет какое-то отношение к Тамаре…
Мною вновь овладело волнение и непонятное противоречие чувств. Я вновь боролся сам с собой и не мог принять ни одну из противоборствующих сторон. Заглушая в себе внутренний голос, я решил ждать встречи с Тамарой. Только так могла быть разрешена борьба чувств.
Хоть и предупредил меня о предстоящей встрече Учитель, хоть я и пытался подготовиться к ней; думал о том, как я встречу Тамару, что скажу ей. Я даже представил себе возможные меж нами диалоги… И всё-таки она застала меня врасплох.
Я работал в саду на своём маленьком цветничке: поливал цветы и тихо разговаривал с ними. Неожиданно почувствовал чьё-то присутствие рядом… Оглянулся и замер… Передо мною стояла Тамара, такая, какой я знал её на Земле. От удивления и неожиданности я выронил из рук лейку, она упала к моим ногам, сломав крупную ромашку. Вода из неё пролилась мне на ноги, а я всё не мог овладеть собой. Подобной реакции от себя я не ожидал: я был совсем не готов к этой встрече.
Тамара подошла ко мне, подняла лейку и поставила её возле цветника на траву, а мне тихо и вкрадчиво сказала:
– Что с тобой, Николай? Я ведь не приведение. Или ты совсем не ждал меня? Что же ты перестал думать обо мне и искать меня? – Тамара съязвила, чем я был удивлён.
– Нет, это не так! Идём в дом, я всё тебе расскажу, - я попытался взять её за руку, но она отстранилась от меня.
– Я видела в твоём саду беседку, лучше поговорим там. Я не хочу входить в твой дом! – она подчеркнула голосом «в твой дом».
– Тамара, почему ты так говоришь со мной? В чём я провинился перед тобой?
– Ты? … - она встала в проходе беседки, загородив его. – Ты заставил меня страдать!
– Тамара, в чём же моя вина? – Я хотел вновь взять её за руку, подойдя к ней, но она прошла вглубь беседки и учтиво предложила мне присесть. Сама же она села напротив меня.
– Ты ворвался в мою жизнь и заставил меня страдать ещё там, в Саратове. И здесь ты не оставил меня в покое, преследовал…
– Я не преследовал, я искал тебя!
– А я не хотела тебя видеть и делала всё возможное, чтобы ты не нашёл меня.
– Любимая! – меня переполняли чувства нежности и любви, которые на многие годы были словно похоронены во мне, а теперь восстали к жизни. – Зачем ты избегала меня? Ведь мы могли быть счастливы…
– Счастливы? А в чём оно, счастье? Уж не в том ли, что я страдала? …
– Тамара, объясни мне, что произошло с тобой за эти годы. Ты изменила ко мне своё отношение. Почему?
– Ты нравился мне, я не скрываю, но я никогда не любила тебя. Моей единственной любовью был и остался для меня мой кузен… Я влюбилась в него совсем девчонкой, он отвечал мне взаимностью, но мы не могли быть вместе… Помнишь, как-то однажды ты пришёл ко мне домой, я плакала и не слышала, как ты вошёл в комнату… В тот день я получила письмо от него. Оно было нежным и тёплым, в нём прозвучало признание, что он всегда меня помнит и никогда не забудет, но … Он женился … Его родители подыскали ему достойную партию из высшего общества. Я не хотела ни с кем делиться своей трагедией, тем более с тобой. После этого потрясения болезнь стала прогрессировать… Я знала, что мои дни сочтены… И когда ты решил вновь просить моей руки, я открыла тебе ещё одну тайну: я была неизлечимо больна. Ты помнишь это, или тоже забыл?
– Не злись, Тамара, я ничего не забыл, я всё помню. И страдал не меньше твоего, поверь…
– Я не хочу тебя слушать. Я пришла говорить… Да, я делала всё возможное, чтобы ты не нашёл меня, и я добилась своего…
– А знаешь ли ты, что могло произойти со мной от твоих причуд? Я чуть было не погиб…
– Мне не интересно это!
– Тамара, что с тобой? Ты никогда ни к кому не была жестока…
– Ошибаешься. Я всегда была такой, только ты этого не видел, или не хотел видеть. Да, я знаю, что ты искал меня, но потом ты перестал стучать в воздвигнутую мной стену, разделяющую нас. Ты даже перестал думать обо мне. Раньше, когда ты грустил и вспоминал меня, я испытывала чувство волнения. А потом всё стихло. Я не стала тебе нужна!
– Это неправда, Тамара!
– Не надо слов, прошу, слушай, пока я говорю. Я часто сходила на Землю и была рядом с кузеном. Твои знаки внимания возбудили во мне пыл женщины. Я помнила твои руки, я не могла забыть твои губы, потому что всё это познала с тобой. Но я хотела быть с ним, я входила в его дом, никем не видимая и… я страдала от невозможного. Я сходила с ума, когда он был рядом с женой. Я не находила себе места, когда у них рождались дети. Я хотела быть женой и матерью… Он редко вспоминал обо мне… Но я верила… А потом и ты исчез. Я даже не пыталась узнать, где ты и что с тобой. В один день я дала себе запрет… Тебе незачем его знать. Ты для меня уже ничего не значишь…
Слова Тамары падали камнем мне на сердце, оно рвалось на части от боли и отчаяния. Я старался сдерживать себя, насколько это было возможно. Меня начало знобить, хоть день был душный. Я не мог ей ни возразить, ни вообще что-либо говорить, только слушал… Всё более резкий голос Тамары и её обидные слова долго ещё слышались мне после её ухода, а пока она продолжала говорить:
– … Я многие годы провела в ожидании и томлении. Теперь мой возлюбленный здесь. Мы встретились. Он искал меня сам, и мы счастливы… Я должна была сделать выбор, и я его сделала. Ты – чужой мне человек! Ты жалок рядом с ним… Пусть я груба и даже дерзка с тобой, пусть… Ты причинил мне страдание и боль, теперь страдай ты. Я знаю, что буду наказана за это зло. Но мне будет легче ответить за него, зная, что ты теперь втоптан мною в грязь. Что ты будешь страдать ещё больше, чем, возможно, страдала я. Все эти годы я была одинока, теперь и ты познай полное одиночество без всякой надежды на будущее… Я высказала тебе всё, что хотела. А теперь ухожу. Я специально пришла к тебе в том виде, который знаком тебе. Я не хочу, чтобы ты знал моё лицо, мой облик. Пусть всё умрёт в тебе с этим, уже ничего не значащим для меня, обликом. Ты однажды похоронил Тамару, так забудь о ней. Не ищи меня, даже не пытайся… Ты не существуешь для меня, так забудь обо мне. Я же никогда более не напомню тебе о своём существовании. Уходя, я ухожу навсегда и никогда не войду в твой дом! – она повернулась и пошла к выходу, но в последний момент остановилась и, оглянувшись, сказала, как бы между прочим: - А помнишь ли ты день Венчания Николоса и Лючии? И букет георгин? Можешь не отвечать, ты не забыл этого и никогда не забудешь. Это я тебе их вручила, так Лючия узнала того, по чьей вине я не могла быть в этот торжественный день рядом с ней и разделить её счастье. Мы знакомы с ней давно, не одно столетие! Ну вот и всё. Прощай! …
Тамара, гордо подняв голову, пошла прочь от беседки, я же сражённый всем услышанным, не мог двинуться с места. Мысли неслись с огромной скоростью, от их быстроты у меня всё поплыло перед глазами. Я не хотел жить!
Все мои надежды рухнули. Будущего не существовало, ибо я не мыслил себя без Тамары. Я хотел умереть, превратиться в прах и исчезнуть навсегда! Более сильного отчаяния я не испытывал. Я не мог находиться здесь в этой беседке, но и не мог двинуться с места, у меня подкашивались ноги и всё плыло… плыло…
В чувства меня привело сильное встряхивание. Открыв глаза, я увидел Учителя. Он что-то говорил мне, но я его не понимал. Он же, видя, что я прихожу в сознание, дал мне выпить горьковато-кислый напиток. Мне стало легче. Всё окружающее встало на место и более не раскачивалось; постепенно возвращался и слух.
– Николай, ты слышишь меня? – спросил Учитель.
– Да, слышу мне стало легче.
– Вот и хорошо. Идём в дом, тебе надо отдохнуть. Идём же, я помогу тебе, - и он помог мне встать.
Но я не нуждался в помощи, я мог свободно двигаться сам. Я не хотел идти в дом, и вообще никого не хотел видеть. Я не нуждался в утешении и сострадании; это только бы унизило меня. Но и справиться с самим собой мне едва хватало сил. Мне надо было уйти, уединиться. Переболеть и самому вернуться к жизни без чьей-либо помощи…
Учитель пытался удержать меня, но я отстранил его и быстро пошёл к парку; там была дорога…
– Николай, не делай глупостей! Куда ты? Остановись, я всё равно найду тебя…
– Не надо, не ищи. Я должен со всем справиться сам…
– Вернись, Николай. Вернись…
Но я уже не слышал его призыва и был далеко от дома… Не знаю сколько времени мною владело отчаяние, и не знаю, где я был… Не помню… Если хотелось кушать, я входил в город или в селение, шёл на рынок и брал необходимые продукты; и вновь брёл, куда глаза глядят…
Это были самые мрачные дни в моей жизни. Даже сейчас, вспоминая о них, я испытываю боль. Не хочу говорить о днях скитания. Внутренне я знал, что Тамара не жестокая. Она так вела себя, чтобы побольше причинить мне боли. Я не был уверен, что она в полной мере обрела счастье. Я мог бы дать ей большее: вместе сойти на Землю и там обрести Любовь и детей, а вернувшись, обрести полное счастье. Я понимал, что кузен Тамары обрёл Любовь и детей, его продолжение на Земле. А Тамара?! Она осталась одинокой! … Она хотела быть женой и матерью. Это её боль! И решение этой проблемы – только возращение на Землю. А значит, вновь разлука… с кузеном! Если только он не решиться идти с ней… Мне было больно за неё больше, чем за себя.
Прошло достаточно времени, прежде чем я смог всё обдумать. Появилась мысль: не смотря ни на что всё же повидаться с Тамарой. Может быть, она изменит своё мнение обо мне. Но внутренний голос мне твердил: «Не делай этого. Не надо». Да и действительно, зачем мне вмешиваться в её жизнь? Зачем причинять себе и ей лишний раз боль? Она ушла навсегда и безвозвратно. Она так решила… И мне надо смериться с этим. Что-то внутри меня всколыхнулось, и я вспомнил свой приход в этот мир и разговор со Всевышним…
Я не хотел более гневить Его своими поступками. Я трижды пытался уйти от себя самого. В последний раз самое страшное – я не хотел жить…
Впервые я пытался уйти от себя самого, ища успокоения в усиленной учёбе, и подорвал свой энергетический потенциал; после пришлось восстанавливать его. Во второй раз я бежал от себя, бывая у всех знакомых; везде, где только мог пройти. Но … остановился. Может быть, благодаря Бену…
За последние годы я дважды виделся с ним и то не наедине и недолго. Однажды я столкнулся с ним случайно.
– Знаешь, Ник, ты дал мне в прошлый раз много полезных советов. Они пошли мне на пользу. Мой Учитель сильно удивился. Он даже говорил в шутку: «А не подменил ли мне тебя твой приятель за три дня, что вы отсутствовали?» В общем мы с ним поладили.
– Как ты теперь живёшь, Бен? Где?
– Всё там же. Только у меня теперь другой Учитель. И… мне сложно с ним…
– Почему, Бен?
– Ник, я не могу говорить с тобой больше. Он идёт, и мне надо уходить с ним.
– Бен, я навещу тебя, можно?