Секретарша нарушила приказ, потому что бывают обстоятельства, когда любые приказы отменяются. Позвонили из приемной губернатора и в жесткой форме велели Шереметьеву немедленно явиться. По долгу службы и съедаемая интересом, она вошла в кабинет начальника.
То, что предстало перед ее глазами, было поразительно!
Шереметьев, расхристанный, сорочка вылезла из брюк, запах спиртного крепчайший, лежит на диване, храпит оглушительно. Попыталась разбудить его, трясла за плечо — безрезультатно, даже храпеть не перестал.
Дальше — хуже. Заглянула в коридорчик, а там доктор Кладов страстно целуется с какой‑то женщиной! Он длинный, она маленькая, но умудряются! Пьянство и разврат! И хоть бы постеснялись! Нет! Кладов с явной неохотой оторвался от дамочки и спросил:
— Чего вам?
— Семена Алексеевича срочно к губернатору вызывают.
— Понял, хорошо. Идите.
Секретарша вернулась на свое место и тут же сняла телефонную трубку, набрала номер.
— Эндокринология? Зина? Тут такое творится! — зашептала в микрофон. — Содом и Гоморра!..
Но ничего преступного или развратного за дверями не происходило. Василий начал протрезвлять Семена, благо душ имелся. Когда к Семену возвратилась способность воспринимать чужую речь, Вася спросил:
— К губернатору поедешь? Он тебя вызывает. Оживлять тебя дальше? Или будешь дрыхнуть?
— Поеду, — заплетающимся языком ответил Семен. — Оживляй.
Весь комплекс мероприятий, включая капельницы, занял более двух часов. Семен выглядел неважно, но его уже не швыряло от стены к стене и речь стала внятной. Привел в порядок костюм, надел чистую сорочку и отправился на аудиенцию, аккуратно неся собственную голову, в которой плясали черти.
|
|
Василий сел за оформление документов, за систематизацию данных наблюдения за Кутузовым. Без этого явиться к столичным светилам было несолидно и непрофессионально. Писанины море. Как известно, доктора и следователи тридцать процентов рабочего времени проводят не врачуя пациентов, не бегая за преступниками, а корпя над бумагами.
Татьяна находилась около Миши. Она испытывала к нему чувство, которое трудно описать словами, ведь предшествующий жизненный опыт ничего подобного не имел.
Подхватив Васин настрой на позитив, Таня рассказывала, какой замечательной стала жизнь. Миша хоть и был поклонником западной рок‑музыки, но воспитанником пионерской и комсомольской организаций (диссидентство у него появится ближе к сорока годам), поэтому отсутствие руководящей роли партии, социализма и обещанного светлого будущего его слегка напугало. Как без этого? Таня успокоила: при капитализме не хуже. Горячая вода и телефон теперь не роскошь, а в магазинах можно купить любой дефицит — хоть сырокопченую колбасу, хоть шубу, хоть джинсы, хоть автомобиль.
— Машины без очереди? — поразился Миша.
— Любые, — подтвердила Таня, — в том числе импортные. По городу и «мерседесы», и «шкоды», и «вольво» носятся, «жигули» уже десятой модели. Космонавты на орбиту летают чуть не каждый месяц, там теперь станция постоянная. И каждый может за границу поехать — покупай путевку в Китай или во Францию.
Она говорила и сама поражалась — ведь мы действительно стали жить намного лучше, а вечно ноем. Персональные компьютеры, Интернет, сотовая связь — все это сказкой звучало для Миши. Будто он перенесся во времени и оказался в эпохе, предсказанной писателями‑фантастами. Да так, собственно, и было.
|
|
О том, что завтра он, Миша, может забыть обо всем, что сейчас услышал, Таня не упоминала, да и думать об этом не хотела. На некоторые Мишины вопросы она не могла ответить и ходила спрашивать Васю.
— Как сыграла в хоккей сборная СССР с канадцами в семьдесят втором году?
— Выиграли, — поднимал голову от бумаг Вася. — Это была легендарная суперсессия, когда наши первый раз поехали в Канаду и утерли нос НХЛ. Потом еще было несколько матчей, в некоторых мы продули.
О том, что сборная страны когда‑то проиграла, да и вообще хоккей и фигурное катание перестали выступать в роли главной национальной забавы, Таня не сказала. Просто принесла хорошую весть: наши выиграли. Миша радовался как ребенок. И расспрашивал, и поражался тому, что великой страны больше нет, грузины, украинцы и прочие советские народы теперь в отдельных государствах, президента и парламент выбирают все люди, а их областью руководит губернатор, как в царское время…
Татьяна в политике разбиралась не лучше, чем в спорте. А Миша всегда ею интересовался, то есть будет интересоваться. Сейчас же с трогательной интернациональной озабоченностью спросил:
— Как же киргизы или грузины без нас?
— Не очень хорошо, — призналась Таня. — Мужики на заработки в Россию едут. На Украине оранжевая революция в прошлом году была.
Из школьного курса истории Миша помнил, что революции бывают буржуазно‑демократические и социалистические. Но чтобы цветные?
|
|
Тане стоило некоторого напряжения припомнить сгинувшие за тридцать лет реалии. Вспоминалось то одно, то другое.
— В больницах теперь шприцы только одноразовые, — рассказывала она.
— Не понял. Один раз укололи и что?
— Выбрасывают шприц. Молоко или кефир не в бутылках продают, а в бумажных пакетах.
— Протечет, — сомневался Миша.
— Нет, бумага специальная, вощеная.
— Аппаратов с газированной водой больше нет. Помнишь такие, с одним стаканом на всех. Естественно, помнишь, ты же еще… Неужели мы не страшились пить из одного стакана?
— Что тут особенного? И вообще, что‑нибудь сохранилось?
— Конечно, София Ротару и Кобзон до сих пор поют, а Михалков снимает фильмы.
— А советская армия? (Миша со дня на день ждал повестки из военкомата.)
— Она уже не советская. И большинство ребят стараются откосить от армии.
— Что сделать?
— Получить белый билет, дать взятку — что угодно, лишь бы не служить.
— Ведь это подло! Я косить не собираюсь!
— Правильно, ты будешь служить, то есть служил в танковой дивизии. А я, то есть Таня Кутузова, тебя ждала. Из армии ты написал чемодан писем, до сих пор на антресолях хранится.
— Вы, случайно… — замялся Миша, — мне показалось… Словом, вы не Таня Кутузова?
— Да, Мишенька, — пришлось признаться, — это я, твоя законная супруга. Мы с тобой поженились и счастливо прожили до серебряной свадьбы.
Он смутился и отвел глаза, потупился.
«У него уши покраснели, — отметила Таня. — Ах, бедняжка, думает, я старая, в матери гожусь, и вдруг жена!»
Но Миша, который еще ни разу в жизни не имел интимных отношений с женщиной, прежде подумал об ином, возликовал: у меня с Таней, значит, получится? И я много лет с ней буду спать? Здорово! Завтра как бы между прочим Тане намекнуть, вот удивится! Или обидится? Минутку! Кому намекать? Вот она, Таня, престарелых лет. С ней целоваться и все остальное? Мы так не договаривались! Куда делась моя Таня? Туда же, куда и весь мир. Нет, ну можно в это поверить?
— И что же, — тихо спросил он, — у нас и… дети были… есть?
— Дочь, Светланка. Ты ее очень любил, то есть полюбишь, — запуталась Таня. — Сейчас фото покажу.
Миша держал в руках раскрытый Танин бумажник, в котором за пластиковой пленкой был маленький снимок улыбающейся девушки. Его дочь? Такая взрослая?
— Симпатичная, — пробормотал он, возвращая фото.
— Ты не бойся, — поняла его настроение Таня, — никто тебя неволить выполнять какие‑то супружеские обязательства не станет. Мы только поможем тебе освоиться, потому что ты нам родной, как… как… — опять запуталась Таня.
«Собственного мужа усыновлять? — поразилась она и тут же отогнала посторонние мысли. — Сейчас не время о грустном».
Но без грусти не получилось, Миша расспрашивал о своих родных, у него навернулись слезы, когда Таня рассказывала, как умерли его мама и папа. Но через несколько минут Миша отвлекся, узнав, что его младший брат стал программистом и уехал на работу в Америку.
— Славка в США? — недоверчиво покачал головой Миша. — Зашибись!
Таня подтвердила, что его брат вполне благополучно устроился за океаном и они с Мишей переписываются по электронной почте.
— По какой?
— Мы тебе все покажем, объясним, это не бог весть что за премудрость.
Термосы с едой опустели, но Миша больше и не просил добавки. Ему очень хотелось выйти на улицу, своими глазами увидеть перемены. Таня отправилась спрашивать разрешения у Васи.
Кладову не понравилась идея выпустить Мишу на волю. Татьяна уговаривала: сколько взаперти его держите, ничего не случится, если я мальчика на машине по городу покатаю, в кино сходим или в кафе. Скрепя сердце Василий согласился. Но, вернувшись в палату, Таня обнаружила, что Миша крепко спит.
Зазвонил мобильный телефон. Дочь:
— Мамочка! Сюрприз! Я дома! На три дня закатилась.
Таня очень обрадовалась, давно доченьку не видела. Но и мысль: значит, сегодня Вася не сможет ко мне прийти — тут же возникла. И следующая: говорить ли дочери, что произошло с отцом?
Таня вышла в коридор, чтобы не беспокоить Мишу.
— А где папа, — тараторила Светланка, — в институте? Сейчас ему позвоню.
— Не надо! — испугалась Таня. — Он… он в командировке. — Язык не повернулся сказать правду.
— Ой, жалко! Я так без него соскучилась! А когда приедет?
— Через неделю, — продолжала врать Таня.
— Мам, ты скоро?
— Не знаю, наверное…
— С тобой все в порядке? Голос какой‑то…
— Все отлично, просто работы много, — поспешно ответила Таня. — Жди и никуда не уматывай!
Открылась дверь кабинета Шереметьева, и в коридор влетел Василий. Танино сердце счастливо ёкнуло: мой любимый!
Вася увидел на мониторе, соединенном с видеокамерой в палате, как с головы уснувшего Кутузова разом опали все волосы, череп оголился. Непривычная к подобным картинам, Таня могла испугаться. Но она стояла в коридоре, улыбалась, говорила по телефону. Слава богу, не видела Мишиных превращений!
— Ко мне дочь приехала, — виновато сказала Таня, нажав кнопку «отбоя».
— Вот и отлично, поезжай домой, твоя помощь более не требуется.
— Только термосы возьму, чтобы в них завтра принести еду.
— Нет! — резко и поспешно воспротивился Вася. — Иди в кабинет, я сам термосы принесу.
— Милый, ты что? Обиделся?
Он подошел к ней, взял под мышки, оторвал от пола, поднял, Танино лицо оказалось напротив, потерся носом о ее нос.
— Я люблю тебя, коротышка!
— И я тебя люблю, долговязый Дон‑Кихот!
Она заехала в магазин и купила столько продуктов, сколько их требуется на большой банкет. Подъехав к своему парадному, позвонила дочери: выходи, помоги донести. Они целовались и обнимались минут пять, не в силах оторваться друг от друга. А потом тащили покупки и термосы, про которые Светланка спросила, зачем они, и Тане на ходу пришлось выдумывать версию.
— Готовлю еду для своих сотрудников и отвожу по утрам в офис.
— О, провинция! — закатила глаза дочь. — Мама, ты же владелец фирмы, а не кухарка! Никакого представления о корпоративной этике и выстраивании дистанционных отношений с подчиненными. В западных компаниях…
Доченька прочитала ей лекцию о принципах управления персоналом. Таня слушала вполуха, но умилялась: Светланка такая умная, хорошо учится. Критику Татьяна легко признала, не стала спорить, указывать на то, что книжные знания часто оказываются далеки от реальных проблем. На лице у дочери появилась довольная гримаска — маму научила уму‑разуму — и это тоже было приятно Татьяне. Когда ребенок радуется, у матери поет сердце.
Таня приготовила ужин, накормила дочь. Наговориться и насмотреться не могла, но Светланка ускакала к подружкам:
— Мамочка, ну извини! Я только к Оле и к Маше на минуточку!
Это означало, что дочь вернется за полночь. А что поделаешь? Около своей юбки не удержишь, выросла.
Одинокий Танин вечер скрасили телефонные разговоры с Василием, который остался ночевать в клинике. Сначала Таня ему позвонила, потом он ей, потом договорились — каждые полчаса выходим на связь. Как подростки, честное слово! Но ведь никто не видит, никто не посмеется!
На последний звонок Татьяны Василий долго не отвечал. Сняв трубку признался: уснул за столом, лицом в бумаги, как пьяница в салат.
— Про пьяницу забудь! И ложись отдыхать немедленно! Ты же… мы же… прошлую ночь…
— Да, — согласился Вася, — потрудились. Но как славно! Обещай мне много таких ночей!
— Хорошо! — как девчонка рассмеялась Таня. — Но сейчас спать и точка!
— Слушаю и повинуюсь.
Он лег в одежде на диван, на котором несколько часов назад валялся Шереметьев. Наш доктор‑сноб и вообразить не мог, что его кожаному дивану придется проминаться под спящими мужиками.
Вася уснул, едва коснувшись щекой прохладной обивки.
А следующим утром его разбудило онемение неудобно скрюченного тела. Первым делом Вася посмотрел на монитор. Чертыхнулся, пошел в палату. Все так и есть. Позвонил Шереметьеву. Все, хватит строить из себя нобелевских лауреатов!
— Сколько лет твоему сыну? — спросил Василий.
— Одиннадцатый год.
— Привези его белье и одежду.
— Что… так радикально?
— Да. И диспуты окончены, я везу Кутузова в Москву.
— Согласен.
Шереметьева не решительность Васи убедила, а элементарное чувство самосохранения. Вчера губернатор, даже не предложив присесть, орал на него, брызгал слюной как бешеный. Грозился пустить по миру, в прах развеять его фирму за распространение слухов о его, губернатора, семье. Семен оправдывался, мямлил и потел, чугунная голова гудела, но уже не от похмельной боли, а от страха. Хозяину действительно ничего не стоило сделать из Степана котлету. Хотя формально налоговая инспекция, или прокуратура, или пожарные, или санинспекция не подчинялись губернатору, но стоило тому выдать один звонок, на Шереметьева бы набросились и порвали в клочья. И тогда что бы ему оставалось? Идти в больницу рядовым терапевтом? К Мамке наниматься? Кажется, он видел ее в приемной губернатора. Воронье! Слетелись поклевать!
Думал, что игра беспроигрышная. Заигрался, без козырей остался, и блефовать не получится. Что его может спасти? Московские дела. Если столичные мэтры от медицины подтвердят, что он занимался (и кучу личных денег угрохал!) научно ценным экспериментом, никто не посмеет тявкнуть. И хозяин области сменит гнев на милость. А в отношении его зятька, предположительно спидоносного, надо собрать информацию, на всякий случай.
Глава 19
Булькала гречневая каша
У Татьяны в двух больших кастрюлях на плите булькали гречневая каша со свиной тушенкой и макароны с говяжьей — питание для Миши, когда раздался звонок в дверь.
На пороге стояли Василий и мальчик дет десяти — двенадцати. Увидав мальчика, Таня ахнула.
— Да! — подтвердил Василий. — Это Миша. Пусть у тебя недолго побудет, хорошо? Мне нужно закончить оформление истории болезни. Потом Мишу заберу, и мы сегодня полетим в Москву.
— Я с вами, — быстро решила Таня.
— Где моя мама? — испуганно спросил мальчик.
— Мама скоро придет, — погладил его по голове Василий. — Не волнуйся, тебя здесь не обидят, тут живут твои родственники.
— Я их не знаю!
— Мы дальние родственники, — пришла на выручку Таня. — Проходи, Мишенька. Кушать хочешь?
— Очень.
Василий ушел, а Таня бросилась будить дочь:
— Светланка, подъем! Живо! Мне нужно съездить на работу, а ты вставай и корми ребенка!
Дочь попыталась отбрыкнуться, вчера она поздно пришла, имеет право выспаться, и какой еще ребенок?
— Наш родственник! — гаркнула Таня. — Я кому сказала? Быстро встала и отправилась на кухню! Я уже все сварила. Покорми хорошенько мальчика!
Удивленная Светланка сползла с постели. Мама редко повышала голос, а тут нервно орала на нее, быстро одевалась, в спешке порвала чулки, стянула их, обозвав сволочами, натянула новые.
— Мама, ты джемпер задом наперед надела.
— Холера! — ругалась мама, путаясь в рукавах. — Как сговорились против меня!
— Что случилось? Почему ты психуешь?
— Потом объясню. Обязательно покорми ребенка!
Через три минуты Таня уже выскочила из квартиры, ей нужно было успеть отдать распоряжения на фирме, чтобы ее отъезд не обернулся большими потерями. На ходу ответила на Лизин звонок: тороплюсь, извини, Миша со мной, можно сказать, но с ним плохо, очень плохо.
Потягиваясь, Светланка вышла из спальни. На диване сидел насупленный мальчишка.
— Привет, родственничек!
— Привет!
— Первый раз тебя вижу, откуда ты взялся?
— И я тебя не знаю.
Мише с самого утра, когда очнулся в странной больнице, ужасно хотелось плакать. Он держался, не хныкал, но уже из последних сил.
— Как тебя зовут и фамилия?
— Миша Червяк.
— Как моего папу, значит, ты с его стороны. Похож. А я Света.
Девушка говорила и совершала непонятные действия. Вернее — с удивительными предметами обращалась. Взяла черную коробочку с кнопками, нажала, и включился телевизор. Вот это телик! Огромный экран, цветное изображение! Потом девушка подошла к другому телевизору, напоминающему книжку, с маленьким экраном, включила, и по экрану побежали нерусские слова.
— Что это? — завороженно, забыв о своих страхах, спросил Миша.
— Комп, ноутбук. Хочу проверить свою почту.
— А что такое копм?
— Компьютер. Можно подумать, ты никогда компьютера не видел!
— Не видел. А как он по‑другому называется?
— Комп, он и в Африке комп. Хотя раньше, кажется, говорили ЭВМ.
— Не свисти! Я читал про ЭВМ. Они большие, как эта комната. И… тетя, которая ушла, сказала, чтобы ты меня накормила.
— Пойдем на кухню, дитя джунглей.
Светлана обнаружила две большие кастрюли на плите. Мама зачем‑то наготовила десять литров примитивного варева. Светланка скривила нос:
— Бурда какая‑то. Хочешь горячий бутерброд сделаю в микроволновке?
— А что такое микроволновка?
— Мальчик, ты из какой деревни?
— Сама ты из деревни! Дай поесть! Что там в кастрюле? — От исходящего запаха у Миши потекли слюни и заныло в животе.
— Да пожалуйста! Не жалко. — Светлана поставила перед ним тарелку с кашей.
Она не успела сделать себе бутерброд, как Миша очистил тарелку и попросил добавки. Чай не поспел, а мальчик с третьей порцией расправился. И все время тыкал пальцами по сторонам (на электрочайник, миксер, радиотелефон, музыкальный центр) и задавал один и тот же глупый вопрос: это что?
Светлане мальчишка понравился, странная нежность и теплота к нему возникла, хотя всегда недолюбливала пацанов в этом противном возрасте — от десяти до шестнадцати. И какой, бедняжка, голодный! Жалко, что с головой у него проблемы, форменный дебил.
— Слушай! — пришла ей идея, объясняющая Мишину недоразвитость. — Ты, наверное, из тюрьмы? В колонии родился и воспитывался?
— Сама ты из тюрьмы!
Мишино душевное состояние после пяти порций каши заметно улучшилось. К Свете он не испытывал никакого почтения, даже почему‑то казалось, что он главнее ее и право имеет приказывать. Наверное, потому что девушка жила среди сказочных технических новинок, но на положении хуже прислуги. Как она была одета! Так нищие не ходят! Сверху кофточка, из которой Светка давно выросла, смотреть стыдно — пупок не закрывает. А внизу брюки с дырками! Дырка на дырке, даже заплаток не поставили! Во бедность!
— Миша! Не груби!
— А ты не воображай, если даже одеться не можешь нормально.
— Я одеться? Да эти джинсы сто баксов стоят.
— Что такое баксы?
— Доллары, горе луковое! Зелененькие!
— Доллары в Америке, а у нас рубли. Скажешь неправильно?
Ответить Света не успела, позвонили в дверь. Не мама пришла, тетя Лиза прибыла.
Лиза разволновалась после разговора с Таней, не утерпела и приехала. Вдруг ее помощь пригодится. Со Светланкой они расцеловались, и девочка, выуживая тапочки для тети Лизы, поведала, что мама умчалась на работу и подсунула пацана, родственника. Он полный тормоз.
— Какой тормоз? — не поняла Лиза.
— Так говорят: тормознутый, отсталый значит. Да вы сами посмотрите! Спросите его что‑нибудь. Например, чем сотовый телефон от обычного отличается.
Лиза и сама бы не смогла объяснить принцип работы сотовой связи, что уж требовать от ребенка. Поэтому к словам Светланки отнеслась без внимания.
Но после часа беседы с перманентно жующим мальчиком Мишей вынуждена была признать: ребенок с большими задержками развития. Возможно, это объясняется хроническим голоданием бедного крошки.
Татьяна управилась быстрее, чем ожидала. Она вызвала на совещание сотрудников и распределила ответственность: ты отвечаешь за этот участок, а ты — за тот, мне звонить только в случае крайней необходимости, считайте период моего отсутствия испытательным сроком, по результатам которого будет пересмотрена зарплата в сторону увеличения или понижения. Вопросы? Нет вопросов, работайте, вперед! И никакой самодеятельности в корпоративной этике и принципах управления персоналом! Последнее замечание Татьяны Евгеньевны никто из сотрудников не понял, и они долго обсуждали, что бы эта загадочная фраза значила.
Дома Татьяна застала Лизу. Подруга и дочь сидели на кухне и таращили глаза на Мишу, который поедал макароны с мясом.
— Мама, ты знаешь, сколько он слопал? — спросила дочь. — Он должен лопнуть! Кастрюлю каши, подчистую!
— Мальчику может стать плохо, — подхватила Лиза. — Давно должно стать плохо, но он все просит и просит! — И перешла на чей‑то голос, мужской, шипяще‑свистящий: — Родителей этого ребенка надо судить! Его не кормили много дней!
— Ничего страшного! — ответила Таня, которой недосуг было отгадывать, кого пародирует Лиза. — Как ты, маленький? Освоился? — Она погладила Мишу по голове.
Мальчик отозвался на ласку, покрутил головой под Таниной ладошкой и пожаловался на Свету и Лизу:
— Чего они со мной как с кретином?
— Они больше не будут, — заверила Таня и метнула грозный взгляд на дочь и подругу.
— Где моя мама?
— Задерживается, просила передать, чтобы ты не беспокоился.
— У его мамы тоже… — начала дочь.
— Заткнись! — оборвала ее Таня. — Мишенька, пойдем в комнату? У телевизора покушаешь. Хочешь телевизор посмотреть?
— Ага!
Таня объяснила, как пользоваться дистанционным пультом. Мишу восхитила эта игрушка, потрясло и захватило то, что происходило на экране. Стрельба, погони, гонки на заграничных автомобилях… И реклама! Натуральная реклама всяких удивительных вещей. Например, жвачки. Зачем ее прославлять? Если появится в магазине, с руками оторвут. Он сам только один раз пробовал, дали пожевать третьему по счету. Не понравилась, но пацан — владелец жвачки, выдававший ее за плату (рогатками, ножичками), говорил, что сначала жвачка лучше всяких конфет. И еще у того пацана была настоящая шариковая ручка! В этой богатой квартире, заметил Миша, шариковые ручки валяются где попало. Если одну тихонько в карман положить, ведь не заметят? И поменять потом у Вовки на водяной пистолет, или у Сашки на несколько дней попросить настольную игру «Хоккей» — предмет всеобщей зависти.
Он тихонько встал, подскочил к столу, взял ручку и засунул ее в карман. Рядом лежала симпатичная коробочка с кнопками, вроде того пульта, который телевизором управляет. Секунду поколебавшись Миша и коробочку отправил в карман, быстро вернулся на диван. Добрая тетя Таня не забывала приносить ему покушать.
— Откуда этот дебил? — спросила на кухне Татьяну дочь.
— Не смей так говорить!
— Танюша, — подхватила Лиза, — но мальчик действительно умственно отсталый.
— Он близкий родственник? — допытывалась Светланка. — Не знала, что у нас в роду заскоки прослеживаются.
— Кроме тебя, ни у кого заскоков не наблюдается. И мальчик этот тебе родственник ближе не придумаешь. Это твой отец.
Дочь и подруга имели право знать правду, рассудила Таня. Но она не ожидала реакции, которая последовала.
— Что‑о‑о? — испуганно завопила Светланка.
А Лиза принялась причитать голосом Фаины Раневской:
— Что же делается! Муля, не нервируй меня! Сама не нервируйся! Мы тебя обязательно вылечим!
— Где папа? — потребовала Светланка. — Где мой папа?
— Смотрит телевизор в комнате. И я не сошла с ума. Сейчас отнесу ему добавку и все вам расскажу. Лиза, а ты пока Светланке втолкуй, что ее отец три месяца назад нас бросил.
— Да, девочка, — вынуждена была признать Лиза, когда Таня вышла с кухни. — Твой папа ушел от мамы к молоденькой аспирантке. Но ошибочно, он раскаивался!
— Придушу эту аспирантку! Кто она? И при чем здесь пацан, этот голодный недоумок?
— Не смей так об отце говорить! — вернулась Таня. — Девочки, успокойтесь и спокойно меня выслушайте…
Спокойствия после Таниного рассказа не было и в помине.
— Это черт знает что такое, мура и бред! — безапелляционным голосом собственного мужа Коли прохрипела Лиза.
— Папа! Папочка! — бормотала Светланка.
— Еще раз повторяю, — медленно проговорила Таня. — Мишей занимаются врачи, лучшие медицинские силы нашего города. Правда, они бессильны, — вынуждена была признать Таня. — Поэтому везем Мишу в Москву.
Светланка рванула в комнату. Присела на корточки перед Мишей и засыпала его вопросами: когда и где родился, кто родители, какой сейчас год…
Миша отвечал автоматически, не отрывая взгляда от экрана телевизора. Светка свалилась на пол, воскликнув:
— Ты и правда мой отец! Звездануться! Миша презрительно хмыкнул:
— ДУР»!
И тут у него в кармане завибрировала и заиграла веселенькую музыку коробочка, которую он стырил.
Мальчик‑папа густо покраснел, полез в карман, вытащил сотовый телефон и протянул Светлане, из другого кармана достал шариковую ручку и, еще более смущаясь, тоже протянул:
— Я на время взял.
— Папочка, никогда бы не поверила, что ты в детстве воровал по мелочи.
Миша воспринял «папочка» как насмешку, мог бы сказать, что подобное случилось с ним впервые. Но не успел оправдаться, в комнату вошли тетя Таня и тетя Лиза.
— Где моя мама? — спросил Миша, которому снова хотелось плакать.
Татьяна и Василий во время телефонного разговора сошлись во мнении, что Мише не следует рассказывать правду, детская психика может не выдержать. Будем внушать мальчику легенду болезни и обещать, что завтра он увидит родителей.
Светланка сидела на полу и таращилась на Мишу. Потом неожиданно стала на четвереньки и, по‑собачьи подвывая, поползла в спальню. Татьяна возмутилась и велела дочери прекратить дурацкие игры. Но Светланка не дурачилась, смысл происходящего дошел до нее и вызвал настоящий шок. Любимого, обожаемого, прекрасного, неповторимого папочки больше не существует?
Света рыдала в спальне и требовала, чтобы ей вернули папу. Миша чувствовал, по намекам понял, что каким‑то образом связан со Светкиным отцом (которого в жизни не видел), в чем‑то виноват перед этими добрыми, но странными людьми. Тетя Лиза причитает над ним, и периодически из ее горла вылетают то хриплый мужской бас, то писклявый детский голосок. Тетя Лиза откашляется, а через секунду опять сбивается, басит или пищит. Тетя Таня утешает дочь в другой комнате. Светка так убивается, что мороз по коже, самому плакать расхотелось. Хотя обычно Миша презрительно относился к девчонкам‑плаксам, к Светке он испытывал неожиданную щемящую жалость и непонятную ответственность за ее горе.
Миша встал, пересек комнату и распахнул дверь в спальню. Набрал в легкие побольше воздуха и выпалил:
— Светка! Хватит реветь! Ты же не рева‑корова!
В проеме стоял мальчик, проговоривший точь‑в‑точь слова, которыми обычно папа утешал дочь. Светлана захлебнулась на вздохе, Таня застыла, обе уставились на ребенка, со страхом ожидая продолжения. Михаил обычно продолжал: «Плакса‑вакса‑гуталин, на носу горячий блин! Съем твой блин!» — и целовал дочь в нос, потом в щечки…
— Ты… это… вырастешь? — нарушила тягостное молчание Света.
— Конечно, — пожал плечами в ответ на глупый вопрос Миша.
Приехал Василий, Татьяна познакомила его с дочерью и Лизой. Светланка уже не рыдала, только часто икала. Узнав, что Василий Иванович доктор, Светланка потащила его на кухню. Нервно трясясь, икая через слово, потребовала честного ответа:
— Моего папу вылечат?
Время поджимало, они опаздывали в аэропорт, но Василий неторопливо, спокойно и уверенно ответил:
— Обязательно вылечим!
— Обещаете?
— Клянусь.
— А как скоро папа из этого мальчика вырастет?
— Точные сроки сейчас назвать трудно, но, думаю, период будет не длиннее, чем первичный. Взросление со всех точек зрения естественный процесс, в отличие от обратного развития.
— Я еду с вами в Москву.
— Очень хорошо. Собирайтесь.
Василий не только не был уверен в благополучном исходе болезни Кутузова, но и сильно сомневался, что удастся достигнуть минимального терапевтического эффекта. И в то же время, обманывая Светланку, угрызений совести не испытывал. Просто говорил девушке то, что она хотела услышать, что ей необходимо было услышать, чтобы продолжить жить и подготовиться к потере. Василий не разделял принятого на Западе и популярного ныне у нас мнения, что умирающий пациент должен знать всю правду о своем состоянии. Василий никогда не пришел бы к обреченному человеку и не сказал: «Иван Иванович! Дни ваши сочтены. Поэтому вам лучше навести порядок в земных делах, отдать распоряжение, составить завещание, проститься с близкими». Отход в мир иной — это не переезд в соседний город. Умирающий никому ничего не должен, а ему должны — хотя бы не отравлять последние мгновения.
В Москву летели бригадой. Кладов, Шереметьев, Татьяна, Светланка и Миша (с билетом, купленным по свидетельству о рождении шереметьевского сына). Светланка мирно уснула, наплакавшись и наговорившись с Василием Ивановичем, который мог успокоить любого. И Миша спал, свернувшись калачиком на Таниных коленях. Опасаясь страшных превращений, Василий хотел забрать мальчика, но Таня не отдала. К счастью, больших отскоков во времени не произошло. Миша очнулся в столице, будучи всего на полгода моложе.
Лиза дала слово никому не рассказывать о чудном заболевании Миши Кутузова. Да и кто бы поверил! Слово Лиза сдержала.
Глава 20
Конец истории
Конец истории не затянулся. Академик, к которому Кладов и Шереметьев пробились с невероятным трудом, выслушал их без интереса. Провинциальные доктора несли ахинею, поддались идее очередного чуда. Академик, чинный, лакированный, благообразный и давно отошедший от науки (та же Мамка, но высокого полета), собирался на телевидение — его пригласили на популярное ток‑шоу. Тема — старение и как его задержать. Академик держал речь, на Кладове и Шереметьеве репетировал свое выступление.
Василий и Семен удостоились рассуждений о том, что природой запрограммирован процесс старения, выбраковывания особей, потерявших фертильную способность, и мериться силами с природой необходимо очень осторожно. Человечество не раз праздновало победу над старостью, но победа неизбежно оказывалась пирровой. Ни операции по пересадке семенной ткани (те самые, на которые намекал Булгаков в «Собачьем сердце») в начале прошлого века, ни чудо‑эликсиры, ни увлечение каким‑нибудь из элементов таблицы Менделеева, будь то серебро или селен, — ничто не способно подарить человечеству заветное средство Макропулоса. И модное ныне увлечение стволовыми клетками крайне опасно, японские ученые уже получили доказательства того, что стволовые клетки могут вызывать онкологические процессы.
Далее академик пожурил тех ученых, которые насчитали человеческому организму запас прочности сто пятьдесят или даже двести лет. А как же долгожители, спросите вы? Академик сам себя спросил и десять минут вещал о феномене долгожительства. Потом перешел к нравственной и эстетической сторонам безумного омоложения. Сказал, что его как мужчину вовсе не восхищают актрисы, которые бесконечно утягивают лица и фигуры. Уродуют себя ради толпы, из‑за ложных опасений. Да кто же старух будет играть? Наших мудрых русских старух, во все века бывших совестью нации?
Перебивать академика не решались. Но Кладов и Шереметьев мысленно возмущались: за кого академик нас принимает? Что он несет?
Василий не выдержал первым. Поднялся, подошел к стоящему в углу телевизору с видеомагнитофоном, включил, вставил кассету:
— Посмотрите, пожалуйста!
Качество изображения было невысоким, зато содержание сенсационным. Спящий Кутузов на глазах молодеет: упали волосы, уменьшается череп…
Академика кино не убедило.
— Отличные спецэффекты, — покровительственно изрек он.
— У нас таких эффектов целый ящик. И вот документы, — бухнул на стол толстую папку Шереметьев.
Академик выразительно посмотрел на часы и покровительственно изрек:
— Дорогие коллеги! К сожалению, я не располагаю временем для бесед о фантастике, колдовстве и прочей…
— Вы нам отказываете? — перебил и прямо спросил Василий. — Не хотите обследовать больного с уникальной патологией?
В таком случае, — подхватил Шереметьев, — нам ничего не остается, как сделать эти материалы достоянием общественности. Прямо от вас мы направимся на телевидение или в газету, покажем многосерийный фильм ужасов, дадим интервью и продемонстрируем ребенка, который утверждает, что родился тридцать с лишним лет назад!
Угроза и шантаж подействовали, академик дал распоряжение госпитализировать Мишу, положить в отдельный бокс.
Во время их разговора Таня сидела в коридоре, обняв Мишу за плечи, успокаивая и скармливая ему шоколадки. Сладостей у Тани был куплен большой пакет. Проходившая мимо нянечка возмутилась, указав на гору оберток:
— Мамаша! Нельзя ребенку столько сладкого давать!
Таня поблагодарила за участие и подальше от чужих глаз спрятала обертки. Не станешь ведь каждому объяснять, что мальчику требуется калорийное питание.
Их повели в бокс, Таню продолжали называть мамашей, она не спорила. Только просила всех обязательно хорошенько покормить мальчика утром. Медсестра и нянечка отмахивались: голодом тут никого не морят. Татьяна ушла, когда Миша уснул. Ее буквально вытолкали: уходите, мамаша, завтра навестите своего ребенка. У Тани было предчувствие, что последний раз видит Мишу.
Предчувствие оправдалось, на следующий день Таню не пустили к мальчику. Завертелась карусель, какой в клинике не видали, даже когда лечили глав государства. Академик имел бледный вид, спеси поубавилось, и лоск потускнел. Дежурившего ночью врача отправили в реанимацию с сердечным приступом, медсестру — с симптомами острого психического недомогания в психлечебницу. Они оба утром пережили шок — заглянули в бокс, а там вместо десятилетнего мальчика сидит на кровати пятилетний карапуз, ревет в три ручья, зовет маму и требует кушать.
В клинику были срочно затребованы лучшие специалисты, слетелись как на пожар. Академик счел необходимым на всякий случай предупредить органы безопасности. Вдруг это новое биологическое оружие? Органы тут же ввели режим секретности, выставили охрану у палаты, где находился ребенок, и взяли со всех допущенных подписку о неразглашении.
Кладов и Шереметьев несколько часов отвечали на вопросы столичных ученых. Подготовленная Васей история болезни Кутузова зачитывалась до дыр, видеопленки просматривались снова и снова…
Ведущие медицинские специалисты оказались так же беспомощны, как и провинциальные врачи. Да и время было против них. Через два дня Миша уже предстал новорожденным младенцем. Доставили кувез — кроватку с пластиковым колпаком для выхаживания недоношенных детей.