Начало статьи.
Остановилась на том, что гендерное насилие - это постоянный во времени и пространстве процесс.
Это не просто контроль за движениями жертвы, за максимально разрешенной дистанцией удаления, за временем, используемым в тех или иных контролируемых видах деятельности. Речь идет о темпоральности, в рамки которой вписана биография жертвы.
1.Контроль времени - ближайшее будущее.
На уровне внимания, психическая деятельность жерв гендерного насилия направлена на то, чтобы предвидеть и избежать агрессию. Это означает, что женщина, пытающаяся предвидеть и упредить то, что может произойти "в следующий момент", исключена из жизни в настоящем, у нее не остается ни времени, ни сил жить "здесь и сейчас", а также жить прошлым (воспоминания, которые травмируют и которых лучше избегать) или будущим (проекты, которых нет и которые невозможно даже представить вследствие подрыва базового экзистенциального доверия). Всё её существование подчинено "следующему моменту": это состояние постоянной гипер-настороженности и наблюдения за реакциями агрессора. В противоположность отрытому взгляду на мир, у жертвы присутствует эффект туннельного зрения, сфокусированного на том, что может произойти в каждый "следующий момент".
Сама возможность насилия, сформулированная как эксплицитная или имплицитная угроза, держит жертву в "подвешенном" временном состоянии, в том самом Waiting, как в знаменитом перформансе, когда жизнь подменяется ожиданием чего-то, настоящий пароксизм пассивности и подчинения.
2. Контроль пространства - запрещенные места.
Для жертв гендерного насилия мир делится на разрешенные и запрещенные места. Запрещенным местом может быть любое (родительский дом, улица, магазин, работа, медицинские учреждения), где возможно общение с другими людьми и, как следствие, ослабление контроля со стороны агрессора. В каждом конкретном случае, легче спросить, какие места являются разрешенными, чем перечислять запрещенные.
Когда происходит разрыв отношений, контроль за пространством и за перемещениями жертвы не только не снижается, но и усиливается, так как теперь жертва находится в состоянии витальной угрозы абсолютно в любом внешнем контексте (и часто - в собственной квартире, как в случаях поджогов и спровоцированных взрывов газа). Тогда приходится носить браслет, информация с которого подается на монитор полиции, чтобы знали, жива ты еще или уже нет, звонить в полицию каждый раз, когда выходишь из дома, и ждать, когда за тобой приедет патрульная машина, иметь наготове сумку с вещами первой необходимости и документами, чтобы иметь возможность бежать без промедления, учить детей, как избежать опасности.
3. Социальный контроль - вето на отношения и гласность.
Социальный контроль за жертвой представляет собой ее изолирование от любых внешних отношений (родители, друзья, коллеги по работе, соседи). Эта изоляция включает в себя запрет на разговоры, в которых так или иначе может быть затронута проблема, как со стороны самой жертвы, так и со стороны окружающих. Общество старается "не вмешиваться", а если делает это с позиций "экспертов" и "судей" - "а почему ты не уйдешь?", "ну, если ты всё еще продолжаешь жить с ним, значит..."
"Внутренняя ссылка", пребывание в "никаком месте" в "никакое время" - вот наиболее точное описание реальности жертвы гендерного насилия, когда у нее нет возможности "быть-в-мире" в хайдеггеровском смысле, быть в "конкретном, буквальном, реальном, повседневном, быть человеком, что означает быть окунутым в стихию земли, в повседневную материальность, пустить в ней корни" (с).
Для женщин в ситуации гендерного насилия, повседневность означает это - насилие, как максимальное выражение отсутствия эмпатии, как противоположность и активное отрицание любой интер-субъектности. Их время определено присутствием/отсутствием агрессии, их настоящее потеряно в сосредоточенности на невозможном предвидеть "следующем моменте", в их мире не существует собеседников, кроме самого агрессора, и единственная "реальность", которая допущена к вербализации, - это та, которую он диктует. Эта "реальность" агрессора, в свою очередь, представляет собой систему "убеждений", "объяснений" причин и следствий событий, а также мотивов действий, направленную на "узаконивание" учиняемого над жертвой насилия.
Они не уходят, потому что подвержены процессу психологического контроля, методы которого направлены на то, чтобы произвести эффект страха и беззащитности, а также на то, чтобы разрушить у жертвы чувство собственного "я" в отношениях с другими.
Эмоции, которые присутствуют у жертв гендерного насилия являются результатом используемых стратегий принуждения и необходимости, со стороны жертвы, понять происходящее и попытаться выжить.
Поначалу попытки понять будут относиться к причине насилия. Понять причину насилия в этот момент означает для жертвы понять динамику эмоциональных отношений и попытаться укрепить их (и жизненный проект, который они воплощают). Удивление, растерянность, происходящие из невозможности понять, почему отношение партнера так резко изменилось, постепенно сменятся чувством страха перед вспышками агрессии и невозможностью их предвидеть.
Жертва будет пытаться уже не понять, но предупредить насилие и контролировать ситуации агрессии. Она будет искать признаки, по которым можно было бы определить приближение конфликтной ситуации и избежать ее (его шаги на лестнице, выражение лица, что его раздражает или что ему мешает и т.д.). Страх до конца будет выполнять функцию выживания: он будет парализовать, но есть возможность, что он же активирует механизм бегства.
Попытки найти способ предотвращения агрессии (вербальной или физической) потерпят неудачу. Не в силах понять, что агрессия вызвана личными потребностями агрессора, жертва начнет искать причину насилия в себе самой. Это дополнит уже имеющиеся обвинения агрессора в том, что жертва провоцирует его и завершится тем, что жертва припишет себе ответственность за насилие. Это интериоризированное чувство вины (которое становится вездесущим) подкрепится постоянной критикой со стороны агрессора, которая к тому же осуществляется в ситуации социальной изоляции жертвы.
Чувство вины сопровождается чувством стыда: признать провал отношений, признать, что ее бьют (это имеет явные коннотации униженности), страшиться того, что не поверят или осудят. В действительности, все эти страхи имеют основание: в коллективном мнении битая женщина или "трусливая", или "дура", или "ей это удобно", или "это ее место". И это усиливает социальную изоляцию.
Социально и эмоционально изолированная, без поддержки родственников и/или друзей, в постоянном состоянии настороженности и сосредоточенности на предупреждении агрессии, сбитая с толку различными техниками принуждения и психологического контроля, которые подкрепляют друг друга, парализованная в способности принимать решения, женщина неизбежно будет двигаться в направлении потери собственной идентичности, какой она была до начала отношений, в направлении отчуждения от собственного прошлого и отсутствия проектов в будущем. Настоящее в данном случае будет неподвижным, застывшим циклом выживания. Вернее, безуспешных попыток выживания.
Почему безуспешных? - Потому что методы и стратегии насилия со стороны агрессора волитивны (т.е. осуществляются систематически, по заданному плану), сознательны или квази-сознательны (насколько тот или иной индивид вообще сознателен в своей повседневности) и имеют вполне определенную цель: подчинение и контроль. Насилие есть всегда осознанный выбор со стороны агрессора, оно идеируется и теоретизируется им. В 90-х годах в англосаксонских странах были в ходу программы по "реабилитации" осужденных за гендерное насилие. В основном применялся метод эмоционально-когнитивной терапии и был собран достаточно обширный материал в отношении "теоретизирования" гендерного насилия (особенно, на опыте канадских программ). Интересно отметить, что все эти программы были отменены или свернуты из-за очень высокой себестоимости (оплата больничных персонала, который не выдерживал психического напряжения в общении с "теоретиками") и нулевого практического эффекта (по словам тогдашнего министра внутренних дел U.K. Джека Строу).
https://accion-positiva.livejournal.com/9740.html