А каким должно быть сострадание?
«Малодушным, сентиментальным иэто не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья.
Истинное» сострадание необходимо.
Онотребует действий, а не сантиментов и полное решимости, страдая и сострадая, сделать всё, что в человеческих силах и даже свыше их» (Стефан Цвейг «Нетерпение сердец»).
…« Был неожиданно жаркий апрельский день, когда мы с ребятами пошли на экскурсию по набережной Невы.
Мы - это группа из двух классов «Особый ребёнок» коррекционной школы Василеостровского района.
Неподалёку от храма Успения Пресвятой Богородицы, нам встретился пожилой священник. Мы подошли к нему и попросили благословить наших деток.
Батюшка внимательно посмотрел на ребят и повёл нас в храм. В храме шла реставрация, и где-то вдали были слышны голоса реставраторов. Батюшка отвёл нас, двух педагогов, в сторону и сказал:
- Я хочу исповедовать ваших деток.
- Но они плохо говорящие и плохо понимающие.
- Ничего страшного….
Батюшка беседовал с каждым из ребят. Он их исповедовал. Это было так для нас неожиданно и трогательно, что мы, два педагога, едва слёзы сдерживали. А что ребята? Их было просто не узнать: глаза светились, на лицах были улыбки, не вскриков, никакой суеты.
Потом батюшка принёс святую воду и стал нас всех окроплять.
Счастью не было предела…. Это был настоящий праздник для наших ребят, жизнь которых очень даже не проста в своём одиночестве, непонимании и душевной боли. Это был и для нас, учителей, настоящий праздник: мы стали свидетелями преображения и истинного сострадания и сочувствия». (Надежда Дмитриева, коррекционный педагог).
Ещё примеры:
…В логопедическом кабинете Эстонского Христианского Центра реабилитации на полу сидит мальчик лет пяти, а очень красивая девушка, ползёт к нему из конца комнаты, толкая носом игрушечный паровозик и гудит.
Малыш никак не реагирует, а девушка опять возвращается на исходную позицию, ползёт и, гудит.
Где-то в самом конце урока, когда в десятый-двадцатый раз она прогудела у самых губ ребенка, он в ответ сжал свои крошечные губки. Как расцвело лицо девушки, как нежно она погладила ребенка и поцеловала в головку.
Спрашиваю:
- Сколько же метров проползаете за день?-
- Понятия не имею….
- А зачем обязательно ползти? Или, это игра? Почему нельзя сесть перед ребенком и гудеть, держа перед ним паровозик?
- О чем вы говорите! Я же буду выше его, и он никогда не поймет, чего я добиваюсь от него. Я должна, должна научить его говорить! Вы думаете, я не знаю, что такое гидроцефалия и как болит у него головка? Еще как знаю! Но пусть он сам мне скажет об этом! Пусть через год, два, пять, десять …
…Развозил по Домам ребёнка, тогда ещё Ленинграда, гуманитарную помощь: подгузники, распашонки…. Сижу в коридоре, жду директора, чтобы акт подписал, а из комнаты напротив нянечка выходит: в руке швабра, а к груди два запеленатых ребёночка привязаны:
- Почему вы их привязали?
– Хворыми сильно даунятки родились. Вот и грею, чтоб не померли.… …
… И думать не думал, что хутор «Сипули» в 30 километрах от столицы Финляндии- так застрянет в памяти….
Хозяин хутора, его жена Анна и мы с тобой, сидим на берегу озера и жарим на костре сосиски. Уже в первый день я заметил, что Анна как-то особенно тепла к тебе: в дом позовёт - карман полон конфет, мимо идёт- обнимет. Анна немного говорит по-русски, и в этот вечер у костра, я узнал, что её любимый племянник, родившийся с синдромом Дауна, рано умер.… Анна что-то своё запела, я следом – про «синий троллейбус». Свой синий троллейбус, в который не всегда в своей жизни успевал «сесть на ходу»…. Ближе к утру, хозяин хутора отнёс тебя в свой дом, меня увёл в коптильню, дал в дорогу большущую рыбину, а той, что поменьше, мы закусили…. Вот так обогрели нас, сынок, на хуторе Сипули в 30-ти километрах от столицы Финляндии.
Глава 3. Стена плача.
… Это была суббота, праздничный для евреев день. Мне казалось, что весь Иерусалим идёт со мной к своей святыне. Я любовался старцами, идущими в окружении своих внуков и правнуков. Удивительными показались молодые хасиды: все в чёрном, в широкополых шляпах, они почему-то семечки лузгали и сплевывали шелуху на свою землю обетованную. А впрочем, разве это не их земля? На подходе к пропускному пункту молодые знатоки Торы перестали лузгать семечки и как по команде выпустили из своих шляп длиннющие пейсы. Чёрные жгутики волос тут же свились в аккуратные колечки и зависли наупитанныхщеках.
Стена плача… Справа доносился перезвон колоколов, слева кричал мулла. Да я понимал, что те, кто молится, ничего не слышат и не видят, и для них никого и ничего не существует кроме Бога. К нему они возносят свои молитвы. А я всё слышал, видел, и… идти к Стене не решился. Вернулся ночью. Площадь была пуста. У Стены молились несколько мужчин. Стена была подсвечена и показалась мне ожившей. Она сверкала белизной своего удивительного камня. Камня Вечного Города, которому нет равного по красоте и умению сохранить дневное тепло. Тишина и покой вошли в меня. Стена потянула к себе всей своей потрясающей простотой и величием. Я встал у Стены неподалёку от молящегося молодого человека.
От него исходило какое-то сияние. Он был уже не здесь: он был там, в недоступных для моего понимания Высших мирах. Тело его плавно раскачивалось, и, казалось, взмахни он сейчас руками, тут же оторвётся от земли и взлетит к звёздам. Я смотрел на молодого человека и думал: почему считается, что зло человека в юности его? Так написано в древних книгах. Разве может кому-то зло причинить этот сияющий молодой человек? Значит, что-то я не понимаю и ещё очень далёк от понимания мудрости моих предков и их загадочных книг…. Мне очень хотелось прижаться к Стене лицом, но нос оказался помехой. Я стал искать какое-нибудь углубление в Стене. И надо же, нашёл: нос уместился так свободно, так безболезненно, будто кто-то заранее подготовил для него такое замечательное укрытие.
Я прижался к Стене и почти сразу заплакал. А потом я заговорил. Тихо-тихо. Я просил Бога приглядеть за сыном, когда он останется совсем один. Напомнил, что никогда раньше не просил у Всевышнего о помощи. Даже на Иртыше, когда поздней осенью работал в зоне, где воду нельзя было пить из реки, а стерлядь плавала брюхом кверху…. Я не спрашивал, почему именно у меня родился такой сын.
Я заверил Всевышнего, что стал терпимее к людям и уже не завидую тем, у кого здоровые дети. Короче, наревелся вдоволь и наговорился с Богом впервые в жизни. А потом больше часа блуждал по улочкам Старого Города, пока не повстречал чернобородого величавого старца. Он был в белом шёлковом лапсердаке, расшитом цветами, в белых чулках, на голове шапка из дорогого меха, а на ногах чёрные блестящие туфли с вздёрнутыми носами.
– Русский? – спросил меня дед.– Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
– Где же вы научились так хорошо говорить по-русски?
– Под Челябинском. В лагере.
И сложив в решётку четыре пальца, добавил: «Я польский еврей».
Мы обнялись, а потом польский еврей показал русскому еврею, куда ему идти дальше….
И сегодня себя спрашиваю: почему не напросился в дом старца? Чуть не до утра ещё бродил по Старому городу о тебе, сынок, думая…. Как и в тот день, когда впервые увидел вот эту фотографию.
Как будто это ты, сынок - так доверчиво прижался…. Ты тоже дорог этому дяде. Дорог и нам, родителям доминиканский священник Отец Тома Филипп.
Вчитаемся, чему он учит нас, родителей?
«Умственно отсталые люди не могут быть благополучными в мирском смысле слова. Казалось бы, надо им помочь, как можно дольше оставаться в своей семье, которая может быть самой лучшей средой для их развития, но и у даров, которыми может наделить семья, есть предел….
Такие люди наделены естественным стремлением иметь детей, но если мы будем подкладывать им в постель кукол, они не станут от этого счастливее. Обманывая их, мы не наделяем их никакими дарами, мы превращаем их жизнь в бред, в призрачную игру. Умственно отсталые люди должны отдать кому-то своё сердце, вручить свою жизнь, и только тогда они будут поистине счастливы. Достигнув психологически возраста подростка, он особенно остро сознает свои недостатки, а потому — именно в этом возрасте его надо поручить специальным наставникам.
Но они не могут быть простыми «техниками» или врачами, они должны стать настоящими духовными отцами и братьями, которые могли бы и во «внеурочное время» защищать, поддерживать юного человека, когда он повзрослеет и еще острее ощутит, что ему чего-то недостаёт. Именно тогда умственно отсталому понадобится прежде всего духовная семья, которая — всегда и навсегда — была бы для него и семьей, и школой, и родным селеньем, хотя бы бедной деревней, где, он непосредственно и просто соприкасается с природой и занимается несложной работой, связующей его с жизнью растений и животных.
Умственно отсталому человеку не присущи ни доверчивость и радость ребенка, ни живость юноши. Когда он вырастет, станет взрослым, у него возникнут взрослые потребности и взрослое чувство справедливости. Чтобы понять психологию умственно отсталого, нужно увидеть, что он тоже жаждет правды, которую должно хоть как-то удовлетворить современное общество. Если же ее не удовлетворят, он впадет в скорбь и в отчаяние, а то и вообще захочет исчезнуть, как хочет всякий неприспособленный человек. Ему в первую очередь необходима среда, в которую он мог бы вписаться как сознательная и любящая часть целого. Среда, по определению, и внутри и снаружи; она наполовину духовна, наполовину — материальна. Это не просто рамка, которая важна лишь для разума; это среда, соприродная нам, она сама собою воздействует на наши глубинные чувства. Это с детства.
С юностью появляется новый набор потребностей. Теперь человеку нужно стать неотъемлемой частью своей среды, таким ее членом, который становится все заметнее и растет в обычном, земном смысле этого слова. Он пробует быть в некоторой мере свободным по отношению к группе и в деятельности своей и в выборе, по крайней мере — в выборе направления, который он совершает впервые. Ему уже мало повторять и воспроизводить то, что сказали и сделали старшие, ему надо самому попытать удачу, действовать по своей воле, а не по чьей-то подсказке, а может — делать все лучше, чем те, большие. По крайней мере, он пытается сделать лучше.
Подростку нужны вдвойне и прогресс и свобода. Свободу и возможности роста он познает на опыте — и в труде (умственном, ручном, художественном), и в игре или организованном досуге.
Потребность в свободе и в прогрессе естественно обращает его к будущему. Теперь он по-новому понимает, на что он способен, то есть — каков его нереализованный потенциал. Таким образом, подросток или юноша, прежде всего, надеется, он устремлен в будущее. Чтобы он, особенно в наше время, не взбунтовался, нужно углубить его веру — тогда природные силы устремятся вверх, за пределы естества, и станут способствовать христианской добродетели надежды.
Юноша отличается от взрослого, но нет тех движущих сил, которые позволили бы ему осуществить свои замыслы, нет и разума, и воображения, чтобы выразить их другим и даже уяснить для себя. Чаяния и нужды так и остаются в нем, без склада и лада, а это приводит к психологическому неравновесию, к которому он и так предрасположен негармоничным физическим развитием.
Человек с физическими или умственными недостатками, как и всякий другой, испытывает жажду справедливости, то есть, стремится удовлетворить чисто человеческие потребности, которые ему подсказывает некий духовный инстинкт, благодаря которому мы по самим своим чувствам отличаемся от животных. Но за годы юности он не может приобрести физические, психические и умственные силы, которые дали бы ему в собственном труде или хотя бы в спортивных играх осуществить себя, как творческая и свободная личность. Вот в чем беда, вот в чем трагедия его жизни. В какой среде нуждается умственно отсталый? Семьи по плоти, нормальной среды ребенка, мало для умственно отсталого, он не разовьет там все, что может. С другой стороны, школа, а тем более — город с нормальной трудовой атмосферой, слишком сложны для него, они могут его раздавить, он замкнется, а не разовьется и не раскроется. Так, может быть, только религиозная семья, учитывающая все это, ответит всем требованиям и восполнит то, чего недостает умственно отсталому ?» (Из книги отца Тома Филиппа «Ты дорог в очах моих)
Жан Ванье … Соратник, друг отца Тома Филиппа.
….В конференц-зале Ленинградской Духовной Академии полным-полно желающих встретиться с проповедником из Франции, защитником умственно отсталых людей на земле, писателем и философом Жаном Ванье.
А Горбачёв будет? — теребишь ты меня.
—Будет.
—А Нишанов?
—Будет.
—А я голосовать буду?
—Будешь.
…В то воскресенье конца 80-х нам следовало бы уже сидеть в электричке по дороге в Павловск, в твой интернат.
«Ох, и достанется нам, сынок, за опоздание. Но зато ты слышишь и видишь Жана Ванье. Да не крутись ты, ради Бога. Заболел твой Нишанов и Горбачев заболел! Вот на кого смотри и слушай. Всё, что говорит этот удивительный дядя на сцене — всё про тебя, про нас с тобой...».
Ленинградская духовная Академия... По убранству зала ты решил, что я тебя привел на заседание Верховного Совета. Ты попросил у меня листочек бумаги, сложил его и получился мандат для голосования.
Насмотревшись в своем интернате заседаний Верховного Совета, ты ждал появления знакомых лиц: вершителей наших судеб.
А тут какой-то здоровенный дед, под два метра ростом, что-то говорит «не по-нашему», да еще руками размахивает....
И ты стал нервничать. Если бы только нервничать: пока ещё шепотом, но стали произноситься «интернатные словечки». За спиной кто-то уже негодует: «Может, вы бы увели своего сына?!».
Ты стал еще больше нервничать…. Я в полной растерянности, и тут случилось чудо: Жан Ванье посмотрел на тебя. Мы сидели довольно далеко от сцены, но Жан Ванье уловил твоё беспокойство и послал воздушный поцелуй. Ты сразу притих, перестал размахивать своим мандатом и стал слушать проповедника из Франции. Да, да, слушать!
На следующий день Жан Ванье встретился с родителями Лиги жизненной помощи умственно отсталым людям Ленинграда. Это была замечательная встреча, и мы попросили Жана рассказать о себе. Вот, что я запомнил из этого рассказа...
… Морской офицер, сын губернатора Канадской провинции Квебек, навестил как-то своего друга-психиатра в одной из парижских больниц для душевно больных людей.
-Почему твои пациенты так мечутся по коридору? — спросил Жан.
-Ничего не поделаешь. Они так устроены.
-Как это «ничего»? Что значит «так устроены»? Такого быть не может.
И Жан Ванье бросает службу, покупает небольшой домик под Парижем, забирает из больницы двух молодых мужчин с глубокой умственной отсталостью и поселяется с ними.
Так родился первый ковчег Жана Ванье, и началось его вхождение в мир гонимых людей, с приклеенными к ним ярлыками безумия, врожденной агрессии и прочего.... Потом, спустя много лет, Жан Ванье напишет:
«При встрече с нами эти люди ничего у нас не просят... Им все равно, кто мы и на какой ступеньке социальной лестницы мы находимся. Им ничего от нас не надо, кроме нашего понимания, кроме нашего сердца».
Нежность к умственно отсталому человеку, исходящая от Жана, явление уникальное. Надо видеть, как он разговаривает с такими людьми, как слушает их, впитывая в себя каждое слово, весь в ожидании этого слова-открытия, и радуется, как ребенок, дождавшись его.
Какой великий талант - уметь быть равным! Не сюсюкать, не играть в равенство.
«Когда мы любим, как передаём свою любовь? Тем как прикасаемся, тем, как говорим, тоном голоса, как мы поём, тем, что мы счастливы от присутствия тех, кого любим.