– Да, я знаю об этом, – говорит Боб. – Мастера уже привыкли к тому, что ваши люди определяют для них приоритеты работы. Но, Стейси, вы не ответили на наш вопрос.
– Я к этому подхожу. Видите ли, в последнее время эти «прорехи» становятся все более опасными – иногда до такой степени, что при сборке приходится существенно менять очередность заказов. И становится очевидным, что мастерам РОП все труднее укладываться в сроки. Ральф говорит, что эти рабочие центры все еще обладают достаточной мощностью и еще не стали «узкими местами», но я боюсь, что любое увеличение объемов продаж может повергнуть нас в хаос.
Вот она, бомба! Она тикала у нас под самыми ногами, а я этого не осознавал. Я давлю на отдел маркетинга, чтобы он обеспечивал дальнейший рост заказов, но, по словам Стейси, это может взорвать весь завод. Я еще не успеваю переварить сказанное, как Стейси продолжает:
– Понимаете, в чем дело? Мы пытались повысить пропускную способность «узких мест» и упустили из виду, что точно так же нужно наращивать пропускную способность РОП. Если мы не перестроимся, то окажемся в ситуации взаимодействия «узких мест». Видите ли, как менеджер по материальному снабжению, я здесь бессильна. Если возникнет взаимодействие «узких мест», хаос неизбежен – придется тогда расставлять «толкачей» по всему заводу.
– Что же вы предлагаете? – спрашиваю я.
– Ключ – в руках менеджера по производству. Система управления буферами должна использоваться не только и не столько для отслеживания недостающих заготовок, сколько для локального сосредоточения усилий по повышению производительности. Мы должны обеспечить, чтобы РОП всегда имели достаточную пропускную способность и не превратились в «узкие места». Вот почему я хочу занять ваше место, Боб. Я хочу сделать так, чтобы работа менеджера по материальному снабжению и дальше была скучной. Я хочу показать вам всем, как достичь локальных улучшений и как продолжать наращивать выработку, выжимая ее из тех же ресурсов.
|
|
– А вы, Ральф? Настал ваш черед удивить меня.
– Что вы имеете в виду? – спрашивает он спокойным тоном.
– Похоже, здесь у каждого задуман свой потрясающий проект. Какой козырь вы прячете у себя в рукаве?
Ральф застенчиво улыбается:
– Не козырь – всего лишь пожелание.
Мы ободряюще киваем ему.
– Мне начала нравиться моя работа. Я почувствовал себя членом команды.
Мы продолжаем одобрительно кивать.
– Раньше я впустую терзал компьютер, обрабатывая неточные или устаревшие данные. Теперь я знаю, что завод во мне нуждается и что я вношу свой посильный вклад в его работу. Но знаете что? Я думаю, что произошедшие перемены, во всяком случае в том, что касается моей работы, поистине фундаментальны. Что содержится в моих папках? Данные. Что вы обычно требуете от меня? Информацию. Я всегда считал, что информация – это определенные срезы данных, необходимые для принятия решения. И я должен признаться, что в большинстве случаев имевшиеся у меня данные для принятия решений были непригодны. Помните, как мы пытались отыскать «узкие звенья»? – Ральф смотрит на каждого из нас по очереди. – Мне потребовалось четыре дня, чтобы признать, что я не в состоянии найти ответ. И тогда я начал понимать, что информация есть нечто большее. Информация – это ответ на задаваемый вопрос. И чем больше ответов я способен отыскать, тем более достойным членом команды я становлюсь. Сама концепция «узких мест» позволила мне играть более важную роль в общем деле. Давайте согласимся, что сегодня завод в своей деятельности целиком повинуется графику, исходящему от компьютера. Каково мое пожелание, спрашиваете вы? Я хочу разработать систему, которая помогла бы Бобу достичь того, чего он хочет достичь, помогла бы существенно сократить время и усилия, требуемые для «проектирования» продаж, как он это называет. Я хочу разработать систему, которая поможет Стейси управлять буферами и добиваться существенного роста производительности. Я хочу придумать систему, которая поможет Лу вести более полезный и реалистичный бухучет. Как видите, у меня, как и у каждого, есть свои мечты.
|
|
Уже довольно поздно, дети спят. Мы с Джулией сидим на кухне и пьем чай. Я рассказываю ей обо всем, что произошло сегодня на заводе. Кажется, ей действительно интересно.
Мне это нравится. Когда я делюсь с Джулией пережитым за день, это помогает мне самому лучше понять, что произошло.
– И что ты думаешь по этому поводу? – спрашиваю я ее наконец.
– Кажется, я понимаю, что имел в виду Иона, когда предостерегал тебя от растущей зависимости, – отвечает она.
Я задумываюсь над ее словами.
– Что ты имеешь в виду?
– Может, я ошибаюсь, но у меня создалось впечатление, что ты не слишком уверен в способности Лу создать новую систему бухучета.
– Ты права, – улыбаюсь я.
– Эта новая система действительно важна для тебя?
– Шутишь, что ли? Я не знаю ничего более важного.
|
|
– И я полагаю, что, если бы не твердый отказ Ионы продолжать задавать тебе наводящие вопросы, ты наверняка уже сидел бы на телефоне, пытаясь выжать из него хоть какие-то намеки?
– Скорее всего, – признаю я. – Это действительно очень важно.
– А как насчет идеи Боба? – продолжает жена. – Ее ты считаешь важной?
– Если у него получится, это будет настоящая революция. Мы гарантированно завоюем хороший кусок рынка, и наша проблема с поиском клиентуры будет решена.
– Ты веришь, что у него получится?
– Не очень. А-а. Я понял тебя. Ты хочешь сказать, что и с этим вопросом я обратился бы к Ионе. И то же касается вопросов, которые подняли Стейси и Ральф, – ведь они тоже очень важны.
– А сколько еще таких вопросов возникнет, когда ты возглавишь филиал?
– Ты права, Джулия. И Иона тоже прав. Сегодня я уже это почувствовал. Когда каждый из них высказал свои мечты в такой осязаемой форме, я задумался – а о чем мечтаю я? Единственное, что пришло мне в голову: я должен научиться управлять. Но как мне все-таки найти ответ на вопрос Ионы: какие приемы нужны для управления?
– Все на заводе многим тебе обязаны, – говорит Джулия, гладя меня по волосам. – Они гордятся тобой – и по праву. Ты создал замечательную команду. Но, когда ты уйдешь в управление филиала, эта команда распадется. Почему бы вам, пока еще есть время, не проработать этот вопрос общими усилиями? У твоих коллег будет полно времени решить собственные проблемы после твоего ухода. В любом случае, им самим будет легче решить те задачи, которые они поставили перед собой, если ты овладеешь приемами управления.
Я молча любуюсь женой. Вот кто мой настоящий советник!
И я сделал то, что она мне посоветовала. Я собрал своих помощников и объяснил им, что если каждый из них хочет свободно заниматься задуманными проектами, филиал должен как следует управляться, а для этого руководитель филиала должен понимать, что делает. А поскольку я, говоря откровенно, смутно представляю себе, как руководить филиалом, они должны напрячь свои мозги и помочь мне. И мы постановили собираться каждый день после обеда – если не будет неотложных дел – и думать о том, как следует руководить филиалом.
Я решаю начать совещание с постановки самых наивных вопросов. Коллеги, правда, могут подумать, что я совсем растерял уверенность в себе, но я должен дать им понять, с каким масштабом проблем мне приходится иметь дело.
В противном случае все обсуждение может закончиться, в лучшем случае, фрагментированными и туманными рекомендациями.
– С чего я должен начать, вступив в новую должность? – спрашиваю я.
Они переглядываются, после чего Боб заявляет:
– Я бы начал с посещения завода Хилтона Смита.
После того как смех стихает, Лу говорит, что я первым делом должен собрать своих подчиненных из управления филиала.
– Большинство из них вы знаете, но вплотную ни с кем не работали.
– А какова цель этих собраний? – невинно спрашиваю я.
Если бы этот вопрос был задан в других обстоятельствах, не сомневаюсь, что меня бы заподозрили в полном отсутствии навыков руководителя. Но все понимают, что у нас за игра.
– Прежде всего – сбор информации, – отвечает Лу.
– Типа того, – добавляет Боб, – где вход, где туалеты…
– Нет, серьезно, собрать людей очень важно, – говорит Стейси, перебивая смех. – Ведь финансовые показатели отражают лишь малую часть общей картины. Вы должны узнать, что люди думают о происходящем. В чем они видят проблемы? Каковы отношения с клиентами?
– Кто против, – снова шутит Боб, а потом серьезным тоном добавляет: – Местную политику и интриги тоже важно знать.
– А потом?
– Потом, – продолжает Боб, – я бы побывал на заводах, посетил некоторых самых важных клиентов и, может быть, даже крупнейших поставщиков. Так я получил бы полную картину.
Сохраняя невозмутимость, я спрашиваю:
– А потом?
Наконец-то мне удалось спровоцировать их, потому что Стейси и Боб отвечают хором:
– А потом на месте разберетесь!
Как легко давать советы, когда ответственность лежит на чужих плечах! Хорошо же, мудрецы, пора поменяться ролями.
Спокойным тоном я говорю:
– То, что вы сейчас мне предлагали, – это обычная линия поведения, которая называется «езжай и на месте разберешься». Давайте вернемся назад и изобразим ситуацию при помощи схем. Где цветные мелки?
Я беру красный мелок и поворачиваюсь к доске, установленной у стены.
– Первый шаг, как вы все говорите, – выяснение фактов. Я провожу совещание, и что я обнаруживаю? Ага, вот мы выясняем факт А. – Я рисую аккуратный красный кружок. – А вот еще три кружка поменьше. А вот еще совсем крохотный и два пересекающихся. Теперь давайте поговорим с другим менеджером – это очень полезно. Но вот какое дело: он утверждает, что этот кружок на самом деле не так велик, как мы поначалу думали. Зато вот здесь, в левом верхнем углу, должны быть два круга побольше. Еще кто-то сообщает нам о существовании неких прямоугольников. Мы проверяем: да, он прав. Здесь есть прямоугольник, еще здесь и здесь. Ого, мы делаем успехи, картина постепенно разворачивается.
Собравшиеся наблюдают, как белая доска постепенно покрывается каракулями. Это напоминает мне рисунки, которые мои дети когда-то приносили из детского сада.
Однако до моих менеджеров намек, похоже, не доходит, поэтому я продолжаю более прямолинейно:
– Наступает время поговорить с еще одним менеджером, мы ведь должны получить представление о местной политике. О, это очень интересно. Тут появляются зеленые кружочки и даже зеленые звездочки. А вот объект неопознанной формы – не беда, мы вернемся к нему позднее. Так, а теперь экскурсия по заводам, визиты к клиентам и даже некоторым поставщикам. Мы, несомненно, обнаружим еще много интересных фактов. – Говоря это, я зарисовываю всю доску накладывающимися друг на друга геометрическими фигурами. – Теперь у нас абсолютно полная картина, из которой можно извлечь много полезного, – заключаю я и кладу мелки на место. – Так что?
Картина выглядит как разноцветный кошмар. Я делаю глубокий вздох и снимаю трубку, чтобы заказать еще кофе.
Все молчат, даже Боб.
– А теперь давайте рассмотрим это на менее личном уровне, – предлагаю я. – Представим, что мы некий комитет, которому поручена неблагодарная задача узнать, что происходит. С чего вы предлагаете начать?
Все улыбаются. Предположение, что мы – комитет, позволяет всем дышать свободнее. «Частью стада быть безопаснее, – думаю я. – Никого конкретно ни в чем не обвинят».
– Ральф, может, вы возьметесь описать действия комитета?
– Члены комитета, вероятно, начали бы с того же – с выяснения фактов. И как вы только что так живописно продемонстрировали, дело закончилось бы такой же разноцветной неразберихой. Но, Алекс, разве существует другое начало? Как можно приступать к чему-либо, не зная, что происходит, не имея данных? – Ральф остается верен своей профессии. Для него знание того, что происходит, равносильно обладанию тщательно отсортированными в компьютерных файлах данными.
Боб, указывая на испещренную фигурами доску, усмехается:
– Вы называете этот сумбур знанием происходящего? Алекс, перестаньте. Мы все знаем, что эта чепуха со сбором фактов будет продолжаться, пока у нашего комитета не иссякнут идеи насчет того, где еще искать факты.
– Или закончится время, – добавляет Стейси, угрюмо улыбаясь.
– Да, конечно, – соглашается Боб и, обращаясь ко всем, спрашивает: – Что, по-вашему, сделал бы наш комитет в качестве следующего шага? Мы все понимаем, что комитет не может представить этот сумбур как отчет.
Все нервно смеются, а мне это очень нравится. Наконец-то они начали понимать, с какой проблемой я имею дело.
– Что им делать дальше? – задумчиво произносит Стейси. – Они, вероятно, попытаются как-то упорядочить эту чудовищную груду фактов.
– Скорее всего, – соглашается Лу. – Рано или поздно члены комитета придут к идее отсортировать эти фигуры по их относительным размерам.
– Я так не думаю, – возражает Боб. – Определить относительные размеры разных форм довольно трудно. Они скорее решат отсортировать их по типу формы.
Лу, кажется, не согласен, и Боб поясняет:
– Отдельно круги, отдельно прямоугольники, отдельно звездочки.
– А что им делать с четырьмя неправильными формами? – спрашивает Ральф.
– Вероятно, их отнесут к отдельному классу – классу исключений.
– Да, конечно, – соглашается Ральф. – Главная причина постоянно возникающих потребностей в перепрограммировании – такие вот то и дело выскакивающие исключения.
– Нет, у меня есть идея получше, – упрямо заявляет Лу. – Они упорядочат их по цвету – так не будет никакой двусмысленности. Знаете что, – продолжает он, когда замечает, что Боб собирается возразить, – давайте отсортируем их сначала по цвету, потом по форме внутри каждого цвета, а затем каждый подкласс еще и по размеру. Так все будут довольны. – Лу всегда найдет компромисс.
– Отличная идея, – берет слово Ральф. – Теперь мы можем упорядочить наши данные в форме таблиц и гистограмм. Это будет весьма впечатляющий отчет, особенно если мы воспользуемся моим новым графическим пакетом. Минимум двести страниц, гарантирую.
– Да, впечатляющий, глубокий анализ, – саркастически произношу я. Все замолкают, усваивая только что полученный горький урок.
– Вы знаете, – говорю я спустя некоторое время, – это еще хуже, чем выпускать толстые бесполезные отчеты. Чрезмерная любовь к упорядочению, к так называемой надлежащей организации может принести вред.
– Что вы имеете в виду? – спрашивает Лу.
– Я имею в виду карусель, которая всем нам очень хорошо знакома. Компания организуется согласно производственной специализации, а потом перестраивается согласно функциональным факторам – и наоборот. Сначала мы решаем, что компания тратит впустую слишком много денег, дублируя усилия, и переходим к более централизованному режиму управления. Через десять лет мы хотим поощрять предпринимательство и возвращаемся к децентрализации. Почти каждая крупная компания качается туда-сюда каждые пять-десять лет, переходя от централизации к децентрализации и наоборот.
– Да, – говорит Боб. – Если вы президент компании и не знаете, что предпринять, когда дела идут плохо, просто тасуйте карты – реорганизуйтесь. – И насмешливо продолжает: – Это то, что нужно! Реорганизация решит все наши проблемы!
Мы переглядываемся. Если бы это не было горькой правдой, мы бы рассмеялись.
– Боб, – говорю я затем. – Это не смешно. Единственная более или менее практичная идея, которая пришла мне в голову насчет того, что предпринять в новой должности, была именно такой: реорганизовать филиал.
– О нет, – раздается общий стон.
– Ладно, не будем, – говорю я и возвращаюсь к доске, на которой нет живого места. – Что же можно делать с этой кучей цветных форм, если не упорядочить их? Напрямую работать с ними совершенно непрактично. Значит, первый шаг – их классификация, упорядочение по какому-то принципу. Может быть, дальше мы придумаем что-то другое, кроме написания отчета или реорганизации компании, но сначала нужно привести эту мешанину в порядок.
Пока я смотрю на свой «рисунок», в голове возникает новый вопрос:
– Какими способами можно упорядочить все эти факты?
– Ясно, что их можно упорядочить по цвету, – отвечает Лу.
– Или по размеру, – добавляет Стейси.
– Или по форме, – Боб не собирается отказываться от своего предложения.
– А другие варианты есть? – спрашиваю я.
– Да, конечно, – говорит Ральф. – Мы можем нанести на доску воображаемую сетку и упорядочить фигуры по их координатам. – Видя наше недоумение, он поясняет: – Это даст нам возможность упорядочить фигуры по принципу их расположения на доске.
– Ну и идея, – саркастически хмыкает Боб. – Я бы уж лучше применил технику дротика: бросаешь дротик и начинаешь сортировать фигуры в том порядке, в каком попадаешь в них. Все эти методы имеют примерно столько же смысла. По крайней мере, то, что я сейчас предложил, принесет хоть какое-то удовольствие.
– Хорошо, друзья, – говорю я твердо. – Боб объяснил нам, с чем мы здесь имеем дело. Мы не понимаем, что делаем. Если возможностей сортировать данные сколь угодно много и все они совершенно равнозначны, тогда какой смысл тратить столько сил на сбор всех этих фактов? Что мы будем иметь от этого, кроме возможности произвести впечатление толстым отчетом или сотрясти компанию очередной реорганизацией, призванной попросту скрыть тот факт, что мы не знаем, что делаем? Идея начать со сбора фактов, кажется, ни к чему хорошему не ведет. Пустая трата времени. В общем, нам надо подступиться к вопросу с какого-то другого конца. Есть идеи?
Никто не отвечает, и я говорю:
– На сегодня достаточно. Завтра продолжим – на том же месте в тот же час.
– Ну как дела, кто что придумал, есть гениальные идеи? – Я пытаюсь начать очередное совещание как можно веселее. Сам я, впрочем, веселья не чувствую. Всю ночь я ворочался в постели, пытаясь придумать какое-нибудь решение, но ничего не вышло.
– Кажется, у меня есть идея, – берет слово Стейси. – Не то чтобы гениальная, но…
– Подождите, – говорит Ральф.
Ральф перебивает! Это что-то новенькое.
Извиняющимся тоном он поясняет:
– Прежде чем мы перейдем к новым идеям, я хотел бы вернуться к вчерашнему обсуждению. Я думаю, что мы слишком поторопились, сделав вывод, что никакая классификация ни к чему хорошему не приведет. Можно мне сказать?
– Конечно, – произносит Стейси почти с облегчением.
– В общем, – неуверенно продолжает Ральф, – как вы знаете, а может, и не знаете, в колледже в качестве дополнительного предмета я изучал химию. Одна вещь запомнилась мне очень хорошо. Вчера вечером я перебирал свои конспекты и, кажется, нашел нечто такое, что будет интересно и вам. Это история об открытии, сделанном замечательным русским ученым Менделеевым примерно сто пятьдесят лет назад.
Заметив, что завладел нашим вниманием, он продолжает говорить уже с большей уверенностью. Ральф – человек семейный – у него трое маленьких детей, и рассказывать истории он умеет.
– Начнем издалека. В Древней Греции люди считали, что в основе всего огромного разнообразия материи должен лежать простой набор элементов, из которых состоят все остальные вещества.
Он увлекается рассказом, и в его голосе появляются различные полутона.
– Греки наивно полагали, что этими элементами являлись воздух, земля, вода и…
– Огонь, – завершает перечень Боб.
– Правильно, огонь, – подтверждает Ральф.
Какой талант пропадает! Он же прирожденный рассказчик, думаю я про себя. Кто бы мог подумать?
– С тех пор, как вы знаете, люди доказали, что земля не является базовым элементом – она сама состоит из множества химических элементов. Воздух тоже состоит из разных газов, и даже вода распадается на более простые составляющие – водород и кислород. Окончательно добил этот наивный греческий подход Лавуазье, доказавший в восемнадцатом веке, что огонь – не вещество, а, скорее, процесс окисления, соединения с кислородом. За многие годы химики проделали колоссальную работу, выявляя все новые химические элементы, и к середине девятнадцатого века их было известно уже шестьдесят три. Ситуация в чем-то напоминала наш вчерашний разноцветный рисунок на белой доске. Множество кругов, прямоугольников, звездочек и других фигур разных цветов и размеров заполняли поле зрения без видимого порядка. Настоящая мешанина. Систематизировать химические элементы пытались многие, но все предлагаемые варианты отвергались как субъективные и бесполезные, поскольку опирались на случайный выбор и произвольные допущения. Дошло до того, что большинство химиков отказались от попыток найти какую-то объективную классификацию и сосредоточились на практической стороне, пытаясь получить из разных комбинаций химических элементов новые, более сложные вещества.
– Разумно, – замечает Боб. – Люблю людей практичных.
– Да, Боб, – улыбается Ральф. – Но нашелся один профессор, который утверждал, что, на его взгляд, это все равно что изучать листья, не найдя ствол.
– Хорошее замечание, – говорит Лу.
– И вот этот дотошный русский профессор, который, кстати, преподавал в Париже, решил заняться отысканием некоего фундаментального порядка, определяющего химические свойства элементов. Как бы вы действовали на его месте?
– Форма отпадает, – говорит Стейси, глядя на Боба.
– Почему? Что вы имеете против формы? – недоуменно спрашивает он.
– Отпадает, – повторяет Стейси. – Часть элементов – газы, часть – жидкости.
– Да, вы правы, – соглашается Боб. – Ну а цвет? Вам же нравится цвет, не так ли? Некоторые газы обладают цветом, как хлор, например, про другие можно сказать, что они прозрачны.
– Попробовать, конечно, можно было бы, – говорит Ральф, игнорируя попытки собеседников внести в разговор элемент юмора. – Но, к сожалению, у некоторых элементов строго определенного цвета нет. К примеру, углерод. Он может быть черным графитом или сверкающим алмазом.
– Я предпочитаю алмазы, – шутит Стейси.
Мы все смеемся, а потом, повинуясь жесту Ральфа, свое мнение высказываю я:
– Возможно, нам следовало бы отыскать какой-то параметр, больше связанный с числами. Так нам удалось бы упорядочить элементы, не подвергаясь обвинениям в субъективизме.
– Очень хорошо, – говорит Ральф, вероятно по привычке принимая нас за своих детей. – А какой параметр вы предложили бы? – спрашивает он меня.
– Я химию не изучал, – отвечаю я. – Даже как дополнительный предмет. Откуда я знаю? – Но обижать Ральфа мне не хочется, поэтому я продолжаю: – Может быть, что-то связанное с удельным весом, или электрической проводимостью, или что-нибудь похитрее, типа количества потребляемой или высвобождаемой энергии при реакции с каким-то контрольным элементом, кислородом например.
– Неплохо, очень даже неплохо. Менделеев, в сущности, такой путь и выбрал. Он решил использовать некую количественную меру, которая была бы известна для каждого элемента и не менялась бы в зависимости от температуры или состояния вещества. Есть такой параметр, как атомный вес, который представляет собой соотношение между весом одного атома данного элемента и весом одного атома самого легкого из существующих элементов – водорода. И этот параметр дал Менделееву уникальный численный идентификатор каждого элемента.
– Подумаешь, большое дело! – не выдерживает Боб. – Я так и думал. Теперь он мог расставить все элементы в порядке возрастания их атомного веса, как солдаты в шеренге стоят по росту. Но что хорошего это дает? Какую практическую пользу из этого можно извлечь? Дети тоже играют с оловянными солдатиками, полагая, что делают очень важное дело.
– Не спешите, – говорит Ральф. – Если бы Менделеев на этом остановился, я бы согласился с вашей критикой, но он сделал еще один шаг. Он не построил элементы в шеренгу. Он заметил, что химические свойства выстроенных таким образом веществ через каждые семь элементов, в сущности, повторяются, но проявляются с большей интенсивностью. И он объединил элементы в таблицу с семью колонками. Таким образом, все элементы располагались по возрастанию атомного веса, и в каждой колонке оказались элементы с одинаковыми химическими свойствами, возраставшими по интенсивности. Например, первым в первой колонке его таблицы находится литий, который является самым легким из всех металлов и при помещении его в воду нагревается. Прямо под ним – натрий, который при помещении в воду воспламеняется. Еще ниже – калий, у которого реакция с водой еще сильнее. Последний в колонке – цезий, который загорается даже на открытом воздухе.
– Очень мило, но, как я и подозревал, это все не более чем детская игра. Каковы были практические аспекты? – спрашивает Боб.
– Были и практические моменты, – отвечает Ральф. – Видите ли, когда Менделеев строил свою таблицу, были открыты еще далеко не все элементы. Это привело к тому, что в его таблице образовались пустые места, поэтому он изобрел недостающие элементы. Созданная им классификация дала возможность предсказать их атомный вес и химические свойства. Вы должны согласиться, что это действительно достижение.
– И как его таблица была принята современниками? – спрашиваю я из любопытства. – Ведь изобретение новых элементов не могло не вызвать некоторого скептицизма.
– Скептицизм еще что, он предполагает хоть какое-то понимание. Менделеев стал посмешищем всего ученого сообщества. Особенно на первых порах, когда его таблица еще не приобрела аккуратную законченную форму, какую я вам описал. Водород болтался где-то поверх таблицы, не относясь ни к одной из колонок, в некоторых строках седьмой столбец пустовал, зато сразу по нескольку элементов теснились в одной клетке.
– И чем дело кончилось? – нетерпеливо спрашивает Стейси. – Его предсказания сбылись?
– Да, – отвечает Ральф, – и с удивительной точностью. Для этого потребовалось несколько лет, но еще при жизни Менделеева все элементы, существование которых он предсказал, были найдены. Последний был открыт шестнадцатью годами позже. Он предсказал, что это будет темно-серый металл. Так и случилось. Он предполагал, что его атомный вес будет 72. Оказалось 72,32. Удельный вес, как он полагал, будет равен примерно 5,5, а вышло 5,47.
– Держу пари, больше над ним не смеялись.
– Конечно, нет. Насмешки сменились восхищением, и сегодня периодическая таблица Менделеева считается учеными-химиками таким же фундаментальным законом, как десять заповедей.
– Меня это не убеждает, – заявляет мой упрямый преемник.
Я чувствую, что обязан заметить:
– Самая большая польза была, вероятно, связана с тем фактом, что благодаря таблице Менделеева людям больше не нужно было зря терять время на поиски новых элементов. – И, обращаясь к Бобу, добавляю: – Как видите, эта классификация помогла раз и навсегда определить, сколько химических элементов существует вообще. Добавление любого нового элемента в таблицу испортило бы стройную систему.
Ральф смущенно прокашливается:
– Простите, Алекс, но это не так. Всего лишь через десять лет после того, как таблица была принята всеми, открыли несколько новых элементов – инертные газы. Оказалось, что таблицу нужно строить не с семью колонками, а с восемью.
– Ну, что я говорил! – торжествующе восклицает Боб. – Даже когда система вроде бы работает, полностью ей доверять нельзя.
– Успокойтесь, Боб. Вы должны признать, что в истории, рассказанной Ральфом, очень много полезного для нас. Я предлагаю вам всем задаться вопросом: в чем разница между классификацией химических элементов, сделанной Менделеевым, и нашими многочисленными попытками систематизировать разноцветные фигуры? Почему его подход оказался объективным и действенным, а наши попытки столь субъективны и бесплодны?
– В этом все дело, – говорит Ральф. – Мы выбираем критерии произвольно, а он…
– А он что? Непроизвольно? – спрашивает Лу.
– Забудьте, – соглашается Ральф. – Это, конечно, несерьезный ответ. Получается просто игра слов.
– А что вообще означает «произвольно» и «не произвольно»? – задаю я вопрос.
Поскольку все молчат, я продолжаю:
– Что мы, вообще, ищем? Мы пытаемся привести факты в какой-то порядок. Какого рода порядок мы хотим установить? Произвольный порядок, который мы навязываем вещам, или какой-то внутренний порядок, присущий им от природы, который уже существует и без нас, – просто мы его не знаем?
– Вы абсолютно правы, – воодушевленно подхватывает Ральф. – Менделеев именно такой внутренний порядок и открыл. Он не обнаружил причину этого порядка – этого пришлось ждать еще пятьдесят лет, когда была исследована внутренняя структура атомов, – но сам порядок он нашел. Вот почему его классификация оказалась столь живучей и действенной. Любая другая классификация, пытающаяся попросту навязать какой-либо порядок на основе известных фактов, полезна только в одном смысле – она дает возможность расположить факты в форме определенной последовательности, таблицы или графика. Иными словами, она годится лишь для подготовки никому не нужных толстых отчетов. Вот смотрите, – продолжает он с энтузиазмом, – при всех наших попытках упорядочить эти разноцветные формы мы так и не нашли никакой присущей им внутренней системы просто потому, что у этой произвольной массы фигур никакого внутреннего порядка нет. Поэтому-то все наши попытки систематизировать их в равной степени произвольны, субъективны и обречены на неудачу.