§ 142
Нравственность есть идея с вободы, как живое добро, которое в своем самосознании имеет свое знание, воление, а через его действование свою действительность, равно как самосознание имеет в нравственном бытии свою в себе и для себя сущую основу и движущую цель; нравственность есть понятие свободы, ставшее наличным миром и природой самосознания.
§ 143
Так как это единство понятия воли и ее наличного бытия, которое есть особенная воля, есть знание, то существует сознание различия этих моментов идеи, но так, что каждый из них есть для самого себя тотальность идеи и имеет ее своей основой и содержанием.
§ 144
а) Объективно нравственное, вступающее на место абстрактного добра, есть субстанция, ставшая конкретной через субъективность как бесконечную форму. Поэтому она полагает в себе различия, которые, следовательно, определены понятием; благодаря этому нравственное обладает прочным содержанием, которое в себе необходимо и обладает прочным пребыванием, стоящим выше субъективного мнения и желания; это в себе и для себя сущие законы и учреждения.
Прибавление. В целом в нравственности есть как объективный, так и субъективный момент, но оба они суть только ее формы. Добро – здесь субстанция, т. е. наполнение объективного субъективным. Если рассматривать нравственность с объективной точки зрения, то можно сказать, что нравственный человек сам не осознает себя. В этом смысле Антигона говорит, что никто не знает, откуда пришли законы; они вечны, т. е. они в себе и для себя суть сущее, вытекающее из природы вещей определение. Однако это субстанциальное обладает не в меньшей степени и сознанием, хотя последнему всегда присуще только положение момента.
§ 145
То обстоятельство, что нравственное есть система этих определений идеи, составляет его разумность. Оно есть, таким образом, свобода или в себе и для себя сущая воля как объективное, как круг необходимости, моменты которого – нравственные силы, управляющие жизнью индивидов и имеющие в них как в своих акциденциях свое представление, являющийся образ и действительность.
Прибавление. Поскольку нравственные определения составляют понятие свободы, они суть субстанциальность или всеобщая сущность индивидов, которые относятся к ним только как нечто акцидентальное. Есть ли индивид, объективной нравственности безразлично, она одна только есть пребывающее и сила, управляющая жизнью индивидов. Поэтому нравственность представляли народам как вечную справедливость, как в себе и для себя сущих Богов, по сравнению с которыми суетные деяния индивидов остаются лишь игрою волн.
§ 146
Р) Субстанция знает себя в этом своем действительном самосознании и тем самым есть объект знания. Для субъекта нравственная субстанция, ее законы и силы имеют, с одной стороны, в качестве предмета отношение, что они суть в высшем смысле самостоятельности, имеют абсолютный, бесконечно более надежный авторитет, более прочную силу, чем бытие природы.
Примечание. Солнце, луна, горы, реки, вообще окружающие нас объекты природы суть, они обладают для сознания авторитетом, внушающим ему, что они не только вообще суть, но и обладают особенной природой, которую оно признает и с которой оно сообразуется в своем отношении к ним, в своем обращении с ними и пользовании ими. Авторитет нравственных законов бесконечно более высок, так как предметы природы изображают разумность лишь совершенно внешним и разрозненным образом и скрывают ее под образом случайности.
§ 147
С другой стороны, законы и силы нравственной субстанции не суть для субъекта нечто чуждое, но он свидетельствует о них свидетельством духа как о своей собственной сущности, в которой он обладает своим самочувствием и живет как в своей не отличающейся от него стихии, – отношение, непосредственно еще более тождественное, чем вера и доверие.
Примечание. Вера и доверие принадлежат начинающейся рефлексии и предполагают представление и различие; так, например, не одно и то же верить в языческую религию и быть язычником. Это отношение, или, вернее, лишенное отношения тождество, в котором нравственность есть действительная жизненность самосознания, может, правда, перейти в отношение веры и убеждения, а также в отношение, опосредствованное дальнейшей рефлексией, в понимание посредством оснований, которые также могут отправляться от особенных целей, интересов и соображений страха и надежды или от исторических предпосылок. Однако адекватное познание их есть дело мыслящего понятия.
§ 148
В качестве этих субстанциальных определений законы и силы нравственной субстанции суть для индивида, который отличается от них как субъективное и в себе неопределенное или как особенным образом определенное, следовательно, относится к ним как к своему субстанциальному; обязанности, связывающие его волю.
Примечание. Этическое учение об обязанностях, т. е. такое, как оно объективно есть, а не такое, как оно якобы содержится в пустом принципе моральной субъективности, который ничего не определяет (§ 134), есть поэтому следующее в этой третьей части систематическое развитие сферы нравственной необходимости. Отличие этого изложения от формы учения об обязанностях заключается лишь в том, что в последующем изложении нравственные определения выступают как необходимые отношения и на этом изложение останавливается, не добавляя к каждому из них: следовательно, это определение есть для человека обязанность. Учение об обязанностях, поскольку оно не есть наука философская, берет свой материал из существующих отношений и показывает его связь с собственными представлениями, преднаходимыми основоположениями и мыслями, целями, влечениями, ощущениями и т. д. и может добавлять в качестве оснований дальнейшие следствия каждой обязанности в ее отношении к другим нравственным отношениям, а также к благу и мнению. Но имманентное и последовательное учение об обязанностях может быть только развитием отношений, которые благодаря идее свободы необходимо и поэтому действительно во всем своем объеме суть в государстве.
§ 149
В качестве ограничения связывающая обязанность может выступать лишь по отношению к неопределенной субъективности или к абстрактной свободе и по отношению к влечениям природной или определяющей свое неопределенное добро, только руководствуясь своим произволом, моральной волей. Однако индивид находит в связанности скорее свое освобождение, отчасти от зависимости, в которой он находится под властью чисто природных влечений, отчасти от стесненности, испытываемой им в качестве субъективной особенности в моральных рефлексиях о долженствовании и дозволении, отчасти от неопределенной субъективности, не достигающей наличного бытия и объективной определенности действования и остающейся в себе и как некая недействительность. В обязанности индивид освобождает себя к субстанциальной свободе.
Прибавление. Обязанность ограничивает только произвол субъективности и сталкивается только с абстрактным добром, которого придерживается субъективность. Когда люди говорят, что мы хотим быть свободными, то это прежде всего означает только: мы хотим быть абстрактно свободными, и тогда каждое определение и расчленение в государстве рассматривается как ограничение этой свободы. Поэтому обязанность есть ограничение не свободы, а лишь ее абстракции, т. е. несвободы: она есть достижение сущности, обретение утвердительной свободы.
§ 150
Нравственное, поскольку оно рефлектируется в индивидуальном, определенном природой характере как таковом, есть добродетель; в той мере, в какой она проявляется лишь в простом соответствии индивида своим обязанностям, по отношению к тем условиям, в которых он находится, она есть добропорядочность.
Примечание. Что должен человек делать, каковы обязанности, которые он должен исполнять, чтобы быть добродетельным, сказать в нравственном общественном союзе легко: он должен делать только то, что ему в его условиях предписано, высказано и известно. Добропорядочность есть всеобщее, что от него можно требовать отчасти в правовом, отчасти в нравственном отношении. Но с моральной точки зрения она легко может показаться чем-то второстепенным, чем-то таким, сверх чего можно требовать еще большего от себя и других, ибо желание быть чем-то особенным не удовлетворяется тем, что есть в себе и для себя сущее и всеобщее; лишь в исключении оно находит сознание своего своеобразия. Различные стороны добропорядочности можно также называть и добродетелями, поскольку они также собственность индивида, хотя в сравнении с другими и не особенная. Но разговоры о добродетели как таковой часто граничат с пустой декламацией, так как тем самым речь идет лишь об абстрактном л неопределенном; к тому же такие разговоры с их обоснованиями и изложением обращены к индивиду как произволу и субъективному желанию. При наличии нравственного состояния, чьи отношения вполне развиты и осуществлены, подлинная добродетель находит свое место и действительность лишь при чрезвычайных обстоятельствах и коллизиях между этими отношениями – в истинных коллизиях, ибо моральная рефлексия может повсюду создавать себе коллизии и породить сознание о чем-то особенном и принесенных жертвах. В нецивилизованном состоянии общества и общественного союза чаще встречается поэтому форма добродетели как таковой, ибо здесь нравственное и его осуществление есть в большей степени индивидуальное желание и проявление своеобразной гениальной натуры индивида; так, в древности добродетель приписывалась преимущественно Гераклу. И в древних государствах, где нравственность не достигла уровня такой свободной системы самостоятельного развития и объективности, этот недостаток должен был восполняться присущей индивидам гениальностью. Учение о добродетелях, в той мере, в какой оно не есть просто учение об обязанностях и, следовательно, охватывает особенное, основанное на природной определенности характера, является, таким образом, историей духовной природы.
Так как добродетели суть нравственное в применении к особенному и с этой субъективной стороны – неопределенное, то для их определения выступает количественный момент большего и меньшего; их рассмотрение приводит поэтому к установлению противостоящих им недостатков или пороков, как, например, у Аристотеля, который поэтому определяет особенную добродетель по ее истинному смыслу как середину между слишком много и слишком мало [1]. То же содержание, которое принимает форму обязанностей, а затем добродетелей, имеет и форму влечений (§ 19, примечание). Влечения также имеют своей основой то же содержание, но, так как оно еще принадлежит в них непосредственной воле и природному чувству и не достигло еще в своем развитии определения нравственности, у влечений общим с содержанием обязанностей и добродетелен является лишь абстрактный предмет, который в качестве лишенного определенности не содержит для них в себе самом границы добра или зла, или, иначе говоря, они суть добрые, если абстрагировать позитивное, и, наоборот, злые, если абстрагировать негативное (§ 18).
Прибавление. Если человек совершает тот или иной нравственный поступок, он еще не добродетелен; добродетелен он лишь в том случае, если эта манера поведения является постоянной чертой его характера. Добродетель скорее нравственная виртуозность, и если в наши дни о добродетели говорят меньше, чем раньше, то это объясняется тем, что нравственность уже не является в такой степени формой особенного индивида. Французы – народ, который больше всего говорит о добродетели; происходит это потому, что у них индивид в большей степени создание своего своеобразия и природного способа действования. Немцы, напротив, более склонны к мышлению, и у них то же содержание обретает форму всеобщности.
§ 151
Но в простом тождестве с действительностью индивидов нравственное являет себя как их всеобщий образ действий, как нравы, привычка к нравственному, как вторая природа, которая, положенная вместо первой, чисто природной воли, есть всепроникающая душа, значимость и действительность ее наличного бытия, живой и наличный, как мир, дух, субстанция которого только таким образом и есть как ДУХ.
Прибавление. Подобно тому как у природы есть свои законы, как животное, деревья, солнце выполняют свой закон, так и нравы суть то, что принадлежит духу свободы. Нравы являются тем, чем не являются еще право и мораль, а именно духом. Ибо в праве особенность еще не есть особенность понятия, а лишь особенность природной воли. Также и на точке зрения моральности самосознание еще не есть духовное сознание. Там дело только в ценности субъекта в самом себе, т. е. субъект, определяющий себя согласно добру и в противоположность злу, имеет еще форму произвола. Здесь же, на точке зрения нравственности, воля есть как воля духа и обладает субстанциальным, соответствующим себе содержанием. Педагогика – это искусство делать людей нравственными: она рассматривает человека как природное существо и указывает путь, следуя которым он может вновь родиться, превратить свою первую природу во вторую, духовную, таким образом, что это духовное станет для него привычкой. В ней исчезает противоположность между природной и субъективной волей, борьба в субъекте пресечена, и тем самым привычка входит в нравственность так же, как она входит в философское мышление, ибо оно требует, чтобы дух был образован и противостоял произвольным фантазиям, чтобы они были пресечены и преодолены, дабы путь для разумного мышления был свободен. Человек умирает также вследствие привычки, т. е. он умирает тогда, когда всецело исчерпал жизнь привычкой, духовно и физически притупился, когда исчезла противоположность между субъективным сознанием и духовной деятельностью, ибо деятелен человек только постольку, поскольку он еще чего-то не достиг и хочет в этом направлении творить и проявлять свою значимость. Когда же это достигнуто, деятельность и жизненность исчезают, и наступающее тогда отсутствие интереса есть духовная или физическая смерть.
§ 152
Нравственная субстанциальность получила, таким образом, свое право, а это право – свою значимость, которая выразилась в том, что в нравственной субстанциальности исчезли своеволие и собственная совесть единичного, которая была бы для себя и составила бы противоположность ей, так как нравственный характер знает своей движущей целью неподвижное, но в своих определениях раскрытое в действительную разумность всеобщее и познает, что его достоинство, как и всякое пребывание особенных целей, основано в нем и он действительно имеет их в себе. Субъективность сама есть абсолютная форма и существующая действительность субстанции, и отличие субъекта от нее как от своего предмета, своей цели и силы есть вместе с тем лишь столь же непосредственно исчезнувшее различие формы.
Примечание. Субъективность, составляющая почву существования для понятия свободы (§ 106) и на точке зрения моральности еще отличающаяся от этого своего понятия, есть в нравственности адекватное ему существование.
§ 153
Право индивидов на свое субъективное определение к свободе находит свое осуществление в том, что они принадлежат к нравственной действительности, поскольку их уверенность в своей свободе имеет в такой объективности свою истину и они действительно обладают в нравственном своей собственной сущностью, своей внутренней всеобщностью (§ 147).
Примечание. На вопрос отца, каков лучший способ нравственно воспитать сына, пифагореец (этот ответ приписывают и другим) ответил: сделай его гражданином государства, в котором действуют хорошие законы [2].
Прибавление. Педагогические попытки изъять человека из всеобщей жизни современности и воспитать его в сельской местности (Руссо в «Эмиле») оказались безуспешными, потому что отчуждение человека от законов мира удаться не может. Хотя воспитание юношей и должно происходить в одиночестве, но ведь не следует думать, что веяние духовного мира не проникнет в конце концов в это одиночество и что сила мирового духа слишком слаба, чтобы овладеть этими отдаленными областями. Лишь тем, что он гражданин хорошего государства, индивид достигает своего права.
§ 154
Право индивидов на свою особенность также содержится в нравственной субстанциальности, ибо особенность есть внешний способ, в котором существует нравственное.
§ 155
В этом тождестве всеобщей и особенной воли обязанность и право тем самым совпадают, и человек обладает посредством нравственного правами постольку, поскольку у него есть обязанности, и обязанностями, поскольку у него есть права. В абстрактном праве я имею право, а другой – обязанности в отношении этого права, в области морали право на мое собственное знание и воление, а также на мое благо должно быть лишь в единении с обязанностями и объективным.
Прибавление. Раб не может иметь обязанностей, их имеет только свободный человек. Если бы у одной стороны были все права, а у другой – все обязанности, то целое распалось бы, так как только тождество есть та основа, которую здесь следует иметь в виду.
§ 156
Нравственная субстанция как содержащая для себя сущее самосознание в единении с его понятием есть действительный дух семьи и народа.
Прибавление. Нравственное не абстрактно, подобно добру, а в самом интенсивном смысле действительно. Дух обладает действительностью, и ее акциденции суть индивиды. При рассмотрении нравственности возможны поэтому лишь две точки зрения – либо мы исходим из субстанциальности, либо рассуждаем атомистически и поднимаемся от единичности, положив ее в качестве основы; эта последняя точка зрения лишена духа, так как она ведет лишь к сочетанию отдельных частей, дух же не есть единичное, а единство единичного и всеобщего.
§ 157
Понятие этой идеи есть только как дух, как знающее себя и действительное, поскольку оно есть объектирование самого себя, движение посредством формы своих моментов. Поэтому оно: А) непосредственный, или природный, нравственный дух – семья.
Эта субстанциальность переходит в утрату своего единства, в раздвоение и в точку зрения относительного и есть, таким образом, В) гражданское общество, объединение членов в качестве самостоятельных, единичных в формальной, таким образом, всеобщности на основе их потребностей и через правовое устройство в качестве средства обеспечения безопасности лиц и собственности и через внешний порядок для их особенных и общих интересов; и это внешнее государство С) возвращается и концентрируется в цели и действительности субстанциального всеобщего и посвященной ему публичной жизни, – в государственном устройстве.
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ. СЕМЬЯ
§ 158
Семья как непосредственная субстанциальность духа имеет своим определением свое чувствующее себя единство, любовь, так что умонастроение внутри семьи состоит в обладании самосознанием своей индивидуальности в этом единстве как в себе и для себя сущей существенности, чтобы являть себя в ней не как лицо для себя, а как член этого единства.
Прибавление. Любовь означает вообще сознание моего единства с другим, то, что я не изолирован для себя, а обретаю мое самосознание только как отказ от своего для-себя-бытия и посредством знания себя как своего единства с другим и другого со мной. Но любовь есть чувство, другими словами, нравственность природного в форме: в государстве любви уже нет, в нем единство сознается как закон, в нем содержание должно быть разумным, и я должен его знать. Первым моментом в любви является то, что я не хочу быть самостоятельным лицом для себя и что, если бы я был таковым, я чувствовал бы свою недостаточность и неполноту. Вторым моментом является то, что я обретаю себя в лице другого, что я обладаю в нем значимостью, которую он в свою очередь обретает во мне. Поэтому любовь – самое чудовищное противоречие, которое рассудок не может разрешить, так как нет ничего более неподатливого, чем эта пунктирность самосознания, она отрицается, и я все-таки должен аффирмативно ею обладать. Любовь есть одновременно создание и разрешение противоречия; в качестве его разрешения она – нравственное единение.
§ 159
Право, которое принадлежит единичному на основе семейного единства и которое есть ближайшим образом его жизнь в самом этом единстве, лишь постольку выступает в форме правового как абстрактного момента определенной единичности, поскольку семья начинает распадаться, и те, которые должны быть ее членами, становятся по своим убеждениям и в действительности самостоятельными лицами, и то, что они составляли в семье как определенный момент, они теперь получают только в обособленности, следовательно, лишь с внешних сторон (имущество, пропитание, расходы на воспитание и т. п.).
Прибавление. Право семьи состоит по существу в том, что ее субстанциальность должна иметь наличное бытие; следовательно, это право, направленное против внешнего и против выступления из этого единства. Напротив, любовь есть в свою очередь чувство, нечто субъективное, на которое единение не может изъявлять притязание. Следовательно, если требуют единения, то это требование может распространяться только на те вещи, которые по своей природе внешни и не обусловлены чувством.
§ 160
Семья завершается в следующих трех сторонах:
а) в образе своего непосредственного понятия как брав;
b) во внешнем наличном бытии, в собственности и имуществе семьи и заботе об этом;
c) в воспитании детей и распаде семьи.
А. Брак
§ 161
В браке как в непосредственном нравственном отношении содержится, во-первых, момент природной жизненности, а именно как субстанциальное отношение жизненность в ее тотальности, в качестве действительности рода и его процесса. Но во-вторых, в самосознании лишь внутреннее или в себе сущее и тем самым в своем существовании лишь внешнее единство естественных полов преобразуется в духовное единство, в самосознательную любовь.
Прибавление. Брак есть по своему существу нравственное отношение. Раньше, особенно в большинстве сочинений по естественному праву, брак рассматривался лишь с физической стороны, со стороны того, что он есть от природы. Его рассматривали, таким образом, только как отношение полов, и какой бы то ни было иной путь к другим определениям брака оставался закрытым. Но столь же грубо понимание брака как чисто гражданского контракта – представление, которое встречается еще даже у Канта; в таком контракте произвол обеих сторон выступает в договоре, где определяется отношение индивидов друг к другу и брак низводится до формы взаимного соответствующего договору потребления. Третье, также подлежащее осуждению представление полагает брак лишь в любви; любовь же, будучи чувством, допускает всевозможные случайности – образ, который нравственность не должна иметь. Поэтому брак следует точнее определить таким образом: он есть правовая нравственная любовь; тем самым исключается все преходящее, зависящее от настроения и просто субъективное.
§ 162
Субъективным исходным пунктом брака может преимущественно являться либо особенная склонность лиц, вступающих в это отношение, либо забота или определенные действия родителей и т. д.; но объективным исходным пунктом является свободное согласие лиц, причем согласие на то, чтобы составить одно лицо, отказаться в этом единстве от своей природной и единичной личности; такое единство есть в этом отношении самоограничение, но именно потому, что упомянутые лица обретают в нем свое субстанциальное самосознание, оно есть их освобождение.
Примечание. Объективным назначением, а тем самым и нравственной обязанностью является вступление в брак. Характер внешнего исходного пункта по своей природе случаен и зависит преимущественно от типа рефлексии. Одна крайность состоит в том, что начало кладется предусмотрительностью благожелательных родителей и взаимная склонность лиц, предназначенных к объединению в любви, возникает из того, что они узнают об этом предназначении; другой крайностью являются те случаи, когда склонность возникает сначала в лицах как в этих бесконечно партикуляризованных лицах. Первую крайность, вообще путь, началом которого служит решение вступить в брак, а склонность является следствием этого, так что к моменту действительного вступления в брак то и другое соединено, можно рассматривать как более нравственный путь. В другой крайности предъявляет свои притязания бесконечно особенное своеобразие, связанное с субъективным принципом современного мира (см. выше,§ 124, прим.). В современных драмах и других произведениях искусства, где половая любовь составляет главный интерес, встречающийся там элемент пронизывающего холода вводится в пыл изображаемой страсти посредством полной случайности, тем, что представляется, будто весь интерес сосредоточен только на этих лицах, что для них, может быть, и бесконечно важно, но в себе таковым не является.
Прибавление. У народов, где женщины не пользуются особым уважением, родители устраивают браки по своему произволу, не спрашивая вступающих в брак индивидов, и они повинуются этому, поскольку особенность чувства еще не предъявляет здесь своих притязаний. Девушке нужен лишь муж вообще, мужчине – жена вообще. В других условиях могут иметь решающее влияние соображения имущественного характера, связи, политические цели. В этих случаях может быть проявлена большая жесткость, так как брак превращается в средство для других целей. В новейшее время, напротив, единственно важным считается субъективный исходный пункт – влюбленность. При этом представляют себе, что каждый должен ждать, когда настанет его час, и что любовью можно одарить лишь определенного индивида.
§ 163
Нравственная сторона брака состоит в сознании этого единства как субстанциальной цели, следовательно, в любви, доверии и общности всего индивидуального существования; в такой настроенности и действительности природное влечение низводится на степень модальности природного момента, которому предназначено исчезнуть в его удовлетворении, духовная же связь выступает в своем праве в качестве субстанциального, тем самым в качестве возвышающегося над случайностью страстей и временного особенного желания, в качестве в себе нерасторжимого.
Примечание. Что брак в его существенной основе не есть отношение договора, было уже замечено выше (§ 75), ибо сущность его именно и состоит в том, что он исходит из договорной точки зрения самостоятельной в своей единичности личности, чтобы снять эту точку зрения. Отождествление личностей, вследствие чего семья есть одно лицо, а ее члены акциденции (субстанция же есть существенно отношение ее самой к акциденциям, см. Энциклоп. философских наук)[3][1], есть нравственный дух; этот дух, для себя освобожденный от многообразных внешних черт, присущих ему в его наличном бытии, как пребывающий в этих индивидах и в различным образом определенных во времени интересах явления, – этот нравственный дух, поднятый как образ для представления, почитаемый в качестве пенатов[4][2], вообще составляет то, в чем заключается религиозный характер брака и семьи, заключается пиетет. Происходит дальнейшая абстракция, если божественное, субстанциальное отделяется от его наличного бытия, а чувство и сознание духовного единства фиксируется как то, что ошибочно называют платонической любовью; такое разделение связано с монашеским воззрением, посредством которого момент природной жизненности определяется как нечто совершенно негативное, и ему именно этим разделением сообщается бесконечная важность для себя.
Прибавление. Брак отличается от сожительства тем, что в последнем случае главное – в удовлетворении естественной потребности, тогда как в браке она оттесняется на второй план. Поэтому в браке, не краснея, говорят о таких естественных происшествиях, упоминание о которых во внебрачных отношениях вызвало бы чувство стыда. Поэтому брак в себе следует считать нерасторжимым, ибо цель брака носит нравственный характер, и она столь высока, что по сравнению с ней все остальное представляется бессильным и подчиненным ей. Браку не должна мешать страсть, ибо она подчинена ему. Но нерасторжим брак лишь в себе, ибо, как говорит Христос, лишь из-за жестокости их сердца дозволен развод. Так как в браке заключен момент чувства, он не абсолютен, а неустойчив и содержит в себе возможность расторжения. Но законодательства должны всеми способами затруднять осуществление этой возможности и охранять право нравственности от случайного желания.
§ 164
Подобно тому как стипуляция договора уже для себя содержит подлинный переход собственности (§ 79), так и торжественное заявление о согласии на нравственные узы брака и соответствующее признание и подтверждение этого заявления семьей и общиной (что в этом случае выступает церковь, есть дальнейшее определение, которого мы здесь касаться не будем)[5][3] составляет формальное заключение брака в его действительности; тем самым этот союз конституируется в качестве нравственного только посредством этой предшествующей церемонии, являющейся совершением субстанциального посредством знака, языка, как самого духовного наличного бытия духовного (§ 78). Чувственный момент, принадлежащий природной жизненности, полагается, таким образом, в нравственном отношении брака как следствие и акцидентность, принадлежащие внешнему наличному бытию нравственного союза, который может также ограничиваться взаимной любовью и помощью.
Примечание. Когда спрашивают, что следует рассматривать как основную цель брака, чтобы вывести из этого ответа законодательные определения или судить о них, то под этой главной целью понимают ту из отдельных сторон действительности брака, которую следует признать наиболее существенной по сравнению с другими. Но ни одна из сторон брака не составляет для себя весь объем его в себе и для себя сущего содержания, и та или иная сторона в существовании брака может отсутствовать, не нанося ущерба его сущности. Если заключение брака как таковое, торжественную церемонию, посредством которой высказывается и констатируется сущность этого союза как нравственного, стоящего выше случайности чувства и особенной склонности, считать внешней формальностью и лишь так называемым гражданским требованием, то этому акту остается только служить цели назидательности и удостоверения гражданского отношения или даже просто превратиться в чисто позитивный произвол гражданского или церковного установления, которое не только безразлично природе брака, но даже оскверняет чувство любви и как нечто чуждое противоречит интимности этого союза, поскольку душа человека из-за такого установления придает значение этому формальному заключению брака и рассматривает его как предшествующее условие полной взаимной преданности. Подобное мнение, претендующее на то, что дает любви высшее понятие свободы, глубины и завершенности, на самом деле отрицает в любви нравственное, то, что более высоко, – сдерживание и оттеснение чисто природного влечения, которое естественным образом уже содержится в чувстве стыда и посредством более определенного духовного сознания возвышается до целомудрия и чистоты. Более точно следует сказать, что этим воззрением отвергается нравственное определение, которое состоит в том, что сознание выходит из своей природности и субъективности, концентрируется в мысли о субстанциальном и, вместо того чтобы все еще сохранять возможность обратиться к случайному и произволу чувственной склонности, изымает заключенный союз из сферы произвола, подчиняясь пенатам, передает его субстанциальному, низводя чувственный момент до момента лишь обусловленного истинным и нравственным этого отношения и признанием этого союза как нравственного. Наглость и поддерживающий ее рассудок не способны постичь спекулятивную природу субстанциального отношения, – природу, которой соответствует, однако, нравственное, не испорченное чувство и законодательства христианских народов.
Прибавление. Что церемония заключения брака излишня и представляет собой формальность, без которой можно было бы обойтись, так как субстанциальным является любовь, а она даже теряет свою значимость благодаря этой торжественной церемонии, было высказано Фридрихом фон Шлегелем в «Люцинде» и его последователем[6][4] в «Письмах анонима» (Любек и Лейпциг, 1800). Готовность к телесной близости представляется там как необходимое доказательство свободы и глубины любви – аргументация, не чуждая соблазнителям. Касаясь отношения между мужчиной и женщиной, следует заметить, что девушка, отдаваясь, жертвует своей честью, к мужчине же, поскольку он имеет еще другую сферу нравственной деятельности, это не относится. Назначение девушки состоит существенно лишь в браке; следовательно, требование состоит в том, чтобы любовь обрела форму брака и чтобы различные моменты, заключающиеся в любви, получили свое истинно разумное отношение друг к другу.
§ 165
Природное назначение полов получает благодаря своей разумности интеллектуальное и нравственное значение. Это значение определено различием, на которое нравственная субстанциальность как понятие разделяется в себе самой, чтобы обрести из него свою жизненность как конкретное единство.
§ 166
Поэтому один пол есть духовное как развивающееся на для себя сущую личную самостоятельность и на знание и воление свободной всеобщности, на самосознание постигающей мысли и воление объективной конечной цели; другой дол представляет собой сохраняющееся в единении духовное как знание и воление субстанциального в форме конкретной единичности и чувства; первый пол являет собой в своем отношении вовне сильное и деятельное начало, второй – пассивное и субъективное. Поэтому действительная субстанциальная жизнь мужчины проходит в государстве, в области науки и т. д. и вообще в борьбе и в труде, в отношениях с внешним миром и с самим собой, так что он завоевывает самостоятельное единение с собой только из своего раздвоения; спокойным же созерцанием и чувством субъективной нравственности он обладает в семье, где женщина имеет свое субстанциальное назначение и в этом пиетете свою нравственную настроенность.
Примечание. Поэтому в одном из возвышеннейших изображений этого чувства, в «Антигоне» Софокла, пиетет рассматривается преимущественно как закон женщины, как закон чувствующей субъективной субстанциальности, внутренней жизни, еще не достигшей своего полного осуществления, как закон древних богов, подземного царства, как вечный закон, о котором никто не знает, откуда он пришел, и который противоположен явному закону государства; эта наивысшая нравственная и поэтому трагическая противоположность находит в этом произведении свое индивидуализированное воплощение в женском и мужском начале.
Прибавление. Женщины могут быть образованными, однако для высших наук, философии и некоторых произведений искусства, требующих всеобщ