Однажды к дому Танцующего подошла большая толпа жителей города по имени Печальная собака. Они кричали и смеялись, пели и изрыгали проклятия… Не разобрать было ни одного слова в этом гомоне.
Наконец из толпы вышел один из старейшин города и поднял руку, призывая людей к тишине.
И так сказал он, обращаясь к Танцующему:
— Смуту ты принес, Танцующий, в наш город. Истина твоя — родная сестра смуте. Речи твои будоражат людей, но не просветляют их умы. Во мраке бродят те, кто слышал тебя. И в страхе перед мраком живут те, кто слышал о тебе и о твоей истине.
Но не призываю я тебя покинуть город Печальная собака. Прошу я тебя лишь выйти на площадь и донести до многих свою истину, дабы прекратить кривотолки и смуту в сердцах.
И толпа закричала:
— Выйди на площадь, Танцующий! Донеси до нас свою истину! Станцуй нам на подмостках! И может быть, заработаешь ты несколько медяков!
— Зрелищ хотите вы? — спросил Танцующий. — Хорошо. Я буду танцевать на базарной площади. Но не об истине моей будет танец, ибо слепы останетесь вы к нему. А что толку танцевать для слепых! О вас, обещающие мне медяки, станцую я! И плакать заставлю я вас кровавыми слезами. И, может быть, так выйдет из вас дурная кровь!
Но утонул в реве толпы голос Танцующего. Тысяча рук подхватили его, и потекла толпа к базарной площади, что была в центре города по имени Печальная собака.
На площади был уже сколочен высокий помост, чтобы могли даже самые низкие и далекие видеть танец Танцующего. Приблизилась толпа к помосту и выбросила на него пророка, как волны выбрасывают на берег тех, кто пришелся не по вкусу морю, как собака выплевывает кость, которая слишком тверда для нее.
И начал свой танец Танцующий. И гневом горели его глаза, заставляя жмуриться тех, кто стоял поблизости.
— Чудовище о тысяче глаз вижу я перед собой. И глаза эти не могут выносить свет солнца. Поэтому ночь — любимое время чудовища. Во тьме оно не видит собственного безобразия и гнили, в которой живет. А нюх его слишком груб, чтобы учуять гнилостный запах.
Во тьму стремится оно, ибо для вялого духа легче опуститься на дно бездны, чем взойти к сияющим высям.
И благословляет оно тьму. Ведь лучше всего вершатся темные дела под ее покровом.
Но не по злобе вершит оно темные дела. Ибо даже на настоящую черную злобу не хватает у него смелости. И боится оно большого Зла, которого само выпускает из темных подземелий из-за своей лени, трусости, жадности, глупости, любопытства и легкомыслия.
Распахивает оно дверь, из которой с воем вырываются все демоны ночи, и само визжит от испуга. И жалит само себя.
Тысяча пастей у него, и в каждой пасти тысяча ядовитых жал. Сочатся зеленым ядом его жала. Но яд этот не для заклятых врагов. Ибо от настоящих врагов спасают чудовище его проворные лапы. Яд этот для тех, кто подходит к нему с открытой ладонью и чистым сердцем. Яд этот для тех, кто не похож на него хотя бы тем, что не боится света. Яд этот для тех, кто сам несет ему свет. А если нет ни тех, ни других, ни третьих, то жалит чудовище самое себя, ибо не может не изливать свой яд.
Но не причиняет яд ему вреда, ибо тысяча душ у этого чудовища. И для каждого случая есть у него новая душа. А у каждой души — тысяча своих правд.
И у каждой правды — грубое лицо палача истины.
Но есть у чудовища и одна большая правда. «Повесь его!» — вот правда чудовища. И слишком любит оно пеньковые веревки.
И есть боги у чудовища. По сотне на каждый день и каждую ночь. Нетрудно стать богом для чудовища. Достаточно превратить сотню его грехов в дюжину, а дюжину в один грех. И сказать ему: «Прощаю тебя, ибо не ведало ты, что творило». Ибо неведение — оправдание для него. Слепота — извинение для него.
Еще легче стать служителем этих богов. Проповедь, которую они читают пастве своей, коротка:
«Возлюбите вялость духа своего, ибо уберегает она от опасностей.
Возлюбите кандалы свои, ибо дарят они вам уверенность в дне завтрашнем.
Возлюбите тьму свою, ибо дарует покой она», — нараспев твердят они, перебирая бледными пальцами четки. И на каждой бусине написано: «Да будет тьма».
Серые грубые рясы на них и пусты глаза у них. Покой тьмы и тьму покоя охраняют они.
Священнослужители изгоняют дьявола из тысячи душ чудовища. И дьявол этот зовется: Воля-к-Свободе. Но если таковы изгоняющие дьявола, то хочет быть Танцующий изгоняющим изгоняющих!
И есть герои у чудовища. Луженая глотка должна быть у героя и обезьянья ловкость. Но редко из луженой глотки вырывается тонкая истина. Головокружительные прыжки и смешные ужимки, гримасы и передразнивание — вот главные умения героя. И чем замысловатее он выделывает коленца, тем легче ему превратиться в идола.
Но герои эти — рабы чудовища. И если хочешь ты быть героем, будь готов к тому, что чудовище будет дергать тебя за ниточки.
Самые лучшие еще сами надеются стать кукловодами. Но пусты их надежды. Слишком быстро привыкают они к хлопкам и звону медных монет. Тогда чудовище привязывает к их рукам и ногам веревочки.
Тысячи рук у этого чудовища. И каждая заканчивается цепкими и верткими пальцами. Так удобно этими пальцами хватать любую ценность и переиначивать на свой лад! И даже те ценности, которым радовалось когда-то сердце каждого свободного, превратило чудовище в бледные тени.
Так же бледны и невесомы истины чудовища, ибо легковерны и беспечны пророки его. Принимают на веру они любое слово, брошенное вскользь, и облекают его в одежды истины. Оттого так много истин у них. На любой вкус и на каждый случай. И десяток истин сегодня станет доброй сотней завтра. Но еще легче верит чудовище своим пророкам. А самые уважаемые пророки — самые крикливые и безумные. Любит чудовище мыльные пузыри громких истин…
Так танцевал Танцующий на высоком помосте посреди базарной площади. А когда остановился он перевести дух, снова кричала толпа, как в день, когда пришел Танцующий в город по имени Печальная собака:
— Уходи в пустыню, если не хочешь ты, Танцующий, отплясывать в петле!
— Ты сам чудовище, Танцующий, — бесновалась толпа. — Весь пропитан ты зловонным ядом!
— Ты пачкаешь всех своей истиной, Танцующий!
— Разве можно испачкать истиной? — сказал Танцующий, и голос его пронесся над толпой, как штормовой ветер. — Истиной можно лишь ранить сердца. И та грязь, которая хлынула из ваших пробитых сердец, забрызгала вас. Не моя истина испачкала вас. А лишь эхо моей истины, многократно отраженное в закоулках ваших душ.
Хотело чудовище сделать Танцующего своим героем. Но слишком тяжелы для чудовища руки и ноги Танцующего, чтобы дергать их за веревочки.
«Узнай правду — обретешь свободу», — так танцую я.
И многие из вас стали на шаг ближе к свободе, пусть и не знают пока об этом.
И так скажу я: будет живо это чудовище, пока каждый не станет свободным.
И величайшей радостью для Танцующего было бы увидеть гибель чудовища! Тогда бы упал Танцующий погасшей звездой к ногам свободных.
Так сказал Танцующий, сходя с помоста. И пошел он прочь из города по имени Печальная собака, ибо не готовы были уши людей к новой истине.
Прощание с учениками
В горы стремилось сердце Танцующего. К быстрым горным рекам и вечным снегам на вершинах. К чистому морозному воздуху и звонкому эху. К одиночеству и уединению стремилось сердце его.
Перед тем, как пуститься в путь, так танцевал своим ученикам Танцующий.
Я ухожу от вас один. Горный воздух еще слишком холоден и свеж для охотников. Воином нужно стать, чтобы свободно дышать им.
Но семена посеяны. И сеятелю остается лишь ждать всходов.
Я вернусь, когда готовы будете вы ко второму превращению духа. И буду танцевать вам о духе-воине.
Но дабы взошли ростки, не выпускайте из рук своих лук со стрелами. И каждую тварь, которая посягнет на чистое поле вашего духа, бейте без жалости. Пусть тверда будет ваша рука, и пусть не померкнут в сердце вашем слова «ты должен».
Охотник — это лишь остановка для тех, кто жив и любит жизнь. Помните, что ваш путь лежит дальше.
Идите вперед. И пусть каждый шаг ваш будет исполнен духа и воли к свободе.
А когда сердца ваши станут прозрачны, как воды горного озера, я снова вернусь к вам.
Но не тревожьте Танцующего до срока. Ухожу я в свое одиночество, в свою пустыню.
На этот раз из транса меня вывел голод. Свирепый, звериный, чудовищный голод. Я был готов глодать собственную руку. Никогда ничего подобного я не ощущал.
За окном было светло. Значит, уже день. Или следующий день. Хотя, если судить по ощущениям в желудке, должна быть следующая неделя…
В дверь постучали.
— Открыто, — сказал я. В последнее время я перестал запирать дверь. Не хотелось проваляться, подобно другу, несколько дней в комнате, прежде чем мое тело найдут… Вот такие у меня были мысли.
На пороге стоял хозяин. Как всегда с непроницаемым лицом, без тени эмоций.
— Что? — спросил я.
— Вы просили постучать вам, если не будете долго выходить из номера. Вот, стучу.
— Сколько я здесь просидел?
— Сегодня второй день.
— Черт возьми… То-то чувствую, готов съесть хоть всех собак в вашем городе… Можете принести еды?
— Конечно. Что вы желаете?
— Что угодно, только побыстрее. Как можно быстрее.
— Виски?
— Лучше пиво… Ну и виски… На вечер.
Он кивнул и закрыл за собой дверь.
Пока хозяин отсутствовал, я успел умыться и сбрить трехдневную щетину. Побрившись, я почувствовал себя посвежевшим. И решил после обеда как следует обдумать свое положение. Настало время принимать какое-то решение. Больше нельзя пускать дело на самотек. И так слишком многое уже вышло из-под контроля.
Вернулся хозяин с целым подносом сэндвичей, парой бутылок пива и бутылкой виски подмышкой. Все это я буквально вырвал из его рук и набросился на еду. Увидев, как я вгрызаюсь в толстые ломти хлеба и мяса, хозяин крякнул и, ни слова не говоря, вышел из номера.
А я все ел, ел и никак не мог наесться. Одну бутылку пива я выпил залпом из горлышка. Вторую пил уже вполне цивилизованно — из стакана. И обычные сэндвичи с не слишком мягким хлебом, и теплое пиво казались мне потрясающе вкусными. По-моему, я даже постанывал от удовольствия, глотая огромные куски, почти не пережевывая…
Когда поднос опустел, я тяжело отвалился от стола и глубоко вздохнул.
Сейчас, на сытый желудок, при свете дня я был готов поклясться, что все пережитое мной за последние дни — не более чем кошмарный сон. Все казалось настолько диким и нереальным, что с трудом верилось в саму возможность существования этого города.
Я открыл бутылку Jack Daniel's, налил немного в стакан и сделал пару глотков. Профильтрованный через древесный уголь сахарного клена и выдержанный в дубовых бочках напиток обжег горло. Чертовски не хватало льда или содовой. Но спускаться к хозяину я не стал. Сейчас, пока я в силах, пока сознание не начало выкидывать свои штучки, нужно было все как следует обдумать. Кто знает, сколько у меня есть времени, прежде чем я сойду с ума окончательно. Или кто даст гарантии, что во время очередного бреда я просто не выброшусь в окно? Или повешусь… Уж не так ли оборвалась жизнь моего друга?
Вполне возможно, что рукопись действительно сводит с ума. И толкает на самоубийство тех, у кого не хватает сил противиться ее воле. Кто знает?..
Итак, что я знаю? Мой друг мертв. Он умер уже один черт знает когда… Я совершенно не представлял, сколько торчу в этом городе. Календарь, как и часы, сошел с ума. Допустим, что я здесь живу неделю. Просто допустим… За четыре дня до моего появления в этом отеле мой друг съехал отсюда. Это по словам хозяина. Хорошо. Если представить себе, что владелец отеля не умалишенный, есть два варианта.
Первый, самый предпочтительный: он просто перепутал. Здесь жил человек, похожий на моего друга. Совпадение. Сам я не очень в это верил, хотя хотел бы… Если все так и есть на самом деле, то мне нечего волноваться. Ничего не выходит за рамки здравого смысла.
Второй вариант куда хуже для меня. Здесь действительно был мой друг. Как это можно объяснить? Либо похоронили не его, а другого человека, а сам он просто сбежал в этот городишко. Либо… О втором «либо» я даже не хотел думать. В призраков я не верил. Точнее, не верил при свете дня. Но даже если это был призрак? Фантом?.. Что с того? Чем это может мне помочь? Ничем.
Получается, что, как ни крути, искать друга здесь бессмысленно… Даже если он сам стал убийцей. Не поведу же я его в полицию! Пусть это будет на его совести. Правда, он смог бы пролить свет на загадку этой чертовой рукописи. Но это при условии, что он жив… Снова тупик.
Хорошо, а если пойти с самого начала? Друг приносит мне эту рукопись, просит спрятать ее и не читать… Да, он просил не читать ее без него. Почему же я не послушал его?! Тогда все могло бы быть совсем иначе…
Нет. Это не самое начало. Я знаю, что незадолго до нашей последней встречи, он ездил в этот город. Скорее всего, к старому индейцу. Вполне может быть, что ездил как раз за тем, чтобы записать россказни этого старого шарлатана. Записал. И вернулся домой. Предположим, только предположим, что старому индейцу все это не понравилось. Они всегда ревностно относились к тайне своих учений, больше похожих на детские сказки… И этот старик решил забрать рукопись. Может такое быть? В принципе, может… И тогда друг оставляет рукопись мне на сохранение. А сам умирает. Следователь сказал, что, возможно, это было убийство. Индеец? Бред! Зачем вешать человека на дверной ручке?
Я прекрасно помнил, как этот старик схватил меня тогда, в пустыне, за голову. И помню его взгляд… Он вполне мог справиться с моим другом голыми руками. Даже не убивать. А просто отключить на какое-то время… Но пусть даже и так. Пусть он повесил его. И не смог найти рукопись. Вернулся в свой городок и затаился.
Ну да, хмыкнул я про себя, а еще договорился со всем городом, что все будут от меня шарахаться, как от привидения. И натравил на меня всех городских псов… Чушь.
Не сходится… Ничего не сходится.
И кто же проникал в мою квартиру? Кто курил, читая рукопись?..
Одни вопросы…
Хорошо, а рукопись и город? Может, здесь можно найти какие-то зацепки?
Рукопись. Что можно сказать про нее? Необычная. Пугающая. Непонятная. Сначала это была простая папка, листы, напечатанные на машинке буквы… Ничего особенного… Но текст затягивает. Хочется читать и читать… И такие яркие образы, будто сам присутствуешь там, в том мире. Нравится мне это? Пожалуй, нравилось бы, если не все остальное, что с ней связано. И если бы не ее власть надо мной. Даже сейчас я не могу спокойно смотреть на нее… Руки сами тянутся к папке. Но уж нет. Сегодня я могу бороться.
Я налил себе еще виски и снова начал прохаживаться по комнате.
Итак, рукопись. Я уже давно решил, что, дочитав ее до конца, пойму, что к чему. Конечно, это лишь предположение, догадка. И ничего не стоило бы ее проверить, если бы не… если бы не провалы в памяти, галлюцинации (а ты уверен, что это галлюцинации?) и прочее. С каждой прочитанной страницей я ближе не только к разгадке, но и к сумасшедшему дому. Или к могиле… Невеселая перспектива, что и говорить…
Но здесь есть хоть какой-то выход. Если попросить хозяина, чтобы он следил за мной… Дать ему денег… Да и самому не расслабляться, пытаться контролировать себя, то можно добраться до конца рукописи без таких печальных последствий. Теоретически можно. Как это будет на практике?.. Да и можно ли доверять хозяину? Все эти его таинственные намеки, советы… Зачем он отправил меня в сумерках в город? Почему не хочет говорить про собак, хотя его комната провоняла собачьей шерстью? Кто он вообще такой?.. Снова одни вопросы. И ни малейшего намека на ответ.
Нет, рассчитывать на него было бы глупо. Слишком много поставлено на карту. Можно полагаться только на себя. Только на себя.
Я вновь почувствовал себя беспредельно одиноким. Никого вокруг, кому я мог бы доверять. Никого, кто просто выслушал бы меня и помог советом. Никого… Жаль, что рядом нет девушки. После смерти друга она стала самым близким мне человеком. Даже несмотря на то, что виделись мы редко. И несмотря на то, что кроме меня он спала еще с кем-то. Сейчас это казалось мне мелочью. За то, чтобы увидеть ее здесь и сейчас, я, не колеблясь, отдал бы правую руку…
Ты один. Зачем тебе нужна эта шлюха? Ты один, приятель. Лучше напейся и пошли все к черту!
Но она не приедет. И нечего мечтать об этом. Нужно найти какой-то выход, чтобы не прибегать к чьей-то помощи.
Единственное, что приходило мне в голову — уехать отсюда. Пусть кто-то проникает в мою квартиру. Это дело полиции. Я просто заявлюсь в участок и не уйду оттуда, пока они не пообещают разобраться с этим делом. Вот и все. Зачем я вообще поехал сюда? Захотел поиграть в сыщиков? Хватит, наигрался. Друга уже не вернуть. А если я сойду с ума, убийца (если он есть) все равно не найдется и не будет привлечен к суду. Так какого черта мне здесь делать? Все это слишком сложно для меня. Я думал, что смогу что-то узнать, но проиграл. С кем не бывает? Не рассчитал своих сил. Но, по крайней мере, я попытался. Не остался сидеть сложа руки… Кто виновен в том, что у меня не получилось? Никто. Во всяком случае — не я.
Это не бегство. Это трезвый поступок. Вынужденное отступление. Мне нечего стыдиться.
А рукопись? Что с ней?
Я на секунду замер со стаканом в руке. Стоило подумать о рукописи, как меня неудержимо повлекло к ней. Черт знает, что творится! С трудом я заставил себя отвести от нее глаза. При этом чувствовал я себя так, словно вырываюсь из цепких щупалец гигантского спрута. На лбу даже выступил пот.
Ее можно оставить здесь. Хорошо бы сжечь, но на это у меня не хватит сил. Она не позволит этого сделать. Но просто оставить ее на столе, словно случайно забыв, — это должно получиться. Должно. Во всяком случае, ничего другого в голову мне не приходило…
А если отдать ее хозяину? При этой мысли я почувствовал удар нечеловеческой боли. Сердце на минуту замерло. Мне показалось, что оно больше никогда не начнет биться. Предсмертный ужас парализовал меня. Мне показалось, что я на самом деле заглянул в неведомое…
Беги отсюда!
Постепенно все прошло. Дыхание выровнялось. Сердце билось тяжело и гулко… Я судорожно глотнул виски и не почувствовал его крепости. Глотнул, как простую воду…
Нет, отдать ее я не смогу. Нечего даже думать об этом.
Нужно просто бежать, оставив все, как есть… Можно даже не брать вещи. Ничего ценного все равно я с собой не брал. Взять только деньги и документы… Расплатиться с хозяином. И на ближайшую магистраль, а там автостопом. Денег должно хватить. В случае чего остановиться где-нибудь и снять со счета… Главное, отъехать подальше от этого чертова города.
Только сейчас я заметил, что не расхаживаю по комнате, а сижу в углу, обхватив себя руками. Рядом лежал стакан. Немного виски пролилось на пол.
Я вскочил, взял бутылку со стола и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Мне нужно было хоть немного успокоиться. Чтобы не наделать глупостей. Теперь я должен быть очень внимательным и хладнокровным, чтобы уцелеть и вырваться отсюда. Я был уверен, что ни рукопись, ни город не отпустят меня так просто. Я думал о них как о живых существах, наделенных волей и разумом. Черт, да я был уверен, что они живые!..
Беги отсюда!
Глава 9
Сбегая по лестнице, я чуть не сшиб с ног поднимавшегося хозяина.
— Что с вами? У вас в номере привидение?
— Что-то вроде того, — пропыхтел я. — Извините, вы не могли бы спуститься вниз?
— Зачем?
— Я хочу съехать.
— Вот как? — он поднял брови. — Что так внезапно?
— Нужно…
— Ну, хорошо, давайте спустимся.
Он зашел за стойку и принялся что-то высчитывать на листке бумаги. Считал он невыносимо долго. А я то и дело оглядывался на лестницу. Что я ожидал там увидеть? Как рукопись бежит за мной на тонких кривых ножках? Не знаю… Мне кажется, что я не сильно удивился бы этому.
Наконец, он протянул мне листок бумаги. Итоговая сумма была жирно обведена карандашом. Неплохо! Цены были, как в пятизвездочном отеле… Но я не стал спорить. Я бы с радостью отдал и вдвое больше. Только бы поскорее убраться отсюда!
Беги!
Я протянул деньги. Хозяин, не пересчитывая, сгреб их со стойки и сунул в карман. Потом повесил на место ключ от моего номера.
— Ну что ж, — он натянул на лицо вежливую улыбку. — Надеюсь, вам понравилось здесь.
— Да, все было великолепно.
— Куда же вы теперь?
— Вон из этого города.
— Но поезд…
— Я помню. Поеду автостопом.
— А… Ну-ну, — он равнодушно посмотрел на меня. — Тогда я на всякий случай оставлю этот номер за вами.
— Зачем?
— Вдруг вы захотите вернуться.
— Не думаю.
— Ну, не смею вас больше задерживать…
— Всего хорошего, — мне не терпелось отвязаться от него.
Он кивнул и уселся в свое кресло. Через секунду зашелестела разворачиваемая газета. Я бросился к двери.
— И все-таки, — услышал я вслед. — Номер я оставлю за вами. Мало ли что…
Не ответив, я вылетел на улицу. Несколько собак, лениво рывшихся в куче мусора, оставили свое занятие и посмотрели на меня.
— Счастливо, песики! — крикнул я им.
* * *
Первым делом я решил отправиться на вокзал. Нужно было убедиться самому, что поезда в ближайшее время не будет. Я не слишком доверял словам хозяина…
Я шел быстро, почти бежал. Больше всего меня пугала перспектива оказаться на улицах города в сумерки. Слишком свежи были воспоминания о той страшной площади… Второпях я не заметил, что псы, которым я так бодро крикнул «счастливо», увязались за мной. Только пробежав пару кварталов, я обратил на них внимание. Черт! Не хотелось бы повторения встречи с армией собак… Но посмотрев внимательно по сторонам, больше псов я не заметил и немного успокоился.
До железной дороги было не очень далеко. Видимо, отель с таким расчетом и строился, чтобы приезжие не колесили полдня по незнакомому городу.
Уже через полчаса я увидел перед собой приземистое серое здание вокзала. Я еще прибавил шагу. Псы не отставали. Правда, держались они на почтительном расстоянии. Во всяком случае, пока.
Взлетев на пустую платформу, я направился к небольшому, особняком стоявшему зданию с надписями «кассы» и «начальник вокзала». Что-то мне показалось странным, пока я шел по платформе, но задумываться над этим я не стал. В голове билась одна мысль: «Скорее, скорее»…
В этой спешке я дернул за ручку двери раз десять, прежде чем увидел висящий замок. Старый и ржавый. Такие замки использовались лет пятьдесят назад, если не больше. Я обошел здание вокруг. Дверь черного входа была закрыта на такой же замок. Половина стекол выбита.
Я заглянул внутрь. Ничего, кроме кучи хлама, вроде сломанных стульев, грязных бумаг и пустых бутылок… В одном из углов я заметил старую разбитую пишущую машинку. Судя по всему, помещение пустовало несколько лет. Я почувствовал противную пустоту внизу живота.
Потом я осмотрел основное здание и еще кучу всяких мелких пристроек. Везде одно и то же. Мусор, замки и битые стекла… С платформы я спрыгнул вниз, на пути. И здесь все говорило о том, что поезда не ходили тут добрый десяток лет. Рельсы покрыла ржавчина, стыки местами разошлись, между шпалами буйно росла трава, похожая на колючую проволоку…
Но ведь еще неделю назад все было в порядке! Обычный вокзал маленького городка! Да, было не слишком людно… Если честно, то уж вовсе безлюдно. Но все остальное — как на обычном вокзале… По-моему, я видел даже человека, подметавшего платформу. Куда же все это делось?
Я в отчаянии посмотрел по сторонам. На краю платформы расселись те самые псы, которые преследовали меня от самого отеля. Если бы я был параноиком, я бы сказал, что у них были до чертиков довольные морды!
* * *
Теперь нужно было быстро решать, что делать дальше. Там, в номере отеля, мне все казалось предельно простым — выйти на магистраль, если не ходят поезда. Поймать машину — и все, я свободен… Но сейчас, сидя на пыльной платформе, я понял, что даже не представляю, куда идти. Не обходить же весь город кругом! Пусть он и маленький, но на это я потрачу целый день и ночь. А что меня может поджидать на этих улицах ночью, было страшно даже предположить.
Можно было пойти по рельсам. Куда-нибудь они должны привести… Но неизвестно, сколько придется идти по пустыне. Не уверен, что смогу… Это в книжках герой ползет из последних сил по пустыне неделю, не имея при себе ни капли воды. По прошлогодним походам я помню, что уже через несколько часов хочется лечь и тихо отойти в мир иной. Смерть кажется лишь избавлением от жары и жажды… А змеи, койоты, пумы?.. Нет, это мне решительно не подходит.
Но ведь надо как-то выбираться отсюда! Я готов был заплакать от отчаяния. Меня опять провели. Не знаю кто, не знаю как ему или им это удалось, но удалось.
Собаки разлеглись чуть поодаль и вывалили свои розовые языки. По крайней мере, им тоже жарко. Слабое утешение…
Оставался один выход — главная улица. Наверняка она выходит на какое-нибудь шоссе… Закон маленьких городов. Правда, там эти чертовы собаки… Но другого варианта нет. Если только вернуться в отель…
Впрочем, собаки остановили меня, когда я шел на восток. А если пойти в другую сторону, на запад? Точно, на запад. Я вскочил. Передо мной снова забрезжила надежда.
* * *
Но брезжила она недолго… Я решил сначала вернуться к отелю, а уже оттуда двинуться к парку. Эту дорогу я, как мне казалось, запомнил более или менее хорошо.
До отеля я добрался без проблем. Собаки так же трусили позади меня, время от времени встречались люди. Солнце припекало, но не так чтобы слишком.
Трудности начались, когда я прошел несколько кварталов, направляясь к парку. Как в самый первый раз, я угодил в лабиринт узких грязных улочек. В какую бы сторону я ни шел, рано или поздно возвращался к тому месту, с которого начал свой путь. После трех попыток я окончательно запыхался и присел отдохнуть на скамейку, стоявшую перед одним из домов. Собак стало больше. Они разбрелись по улице кто куда, но так, чтобы не выпускать меня из виду. Я подумал, что надо будет найти какую-нибудь палку. Мало ли что…
И тут я вспомнил, что уже несколько дней таскаю в заднем кармане джинсов план, который мне начертил хозяин. Ругая себя последними словами, я достал измятую бумажку и жадно развернул ее. На ней ничего не было. Ни единой точки. Я несколько раз перевернул ее, тупо глядя на темные от грязи линии сгиба. Ничего…
Иди и прикончи сукиного сына!
Не знаю, что это было, — глупая шутка или он решил таким образом вставить мне палки в колеса. Да это было и не важно. Я швырнул бесполезный листок бумаги, и ветер легко подхватил его. По моим подсчетам, до вечера оставалось еще несколько часов. Я должен был попытаться еще раз выйти к парку.
И я нашел его. Правда, лишь с четвертой попытки, когда ноги ломило от усталости, а футболка промокла насквозь от пота. Моряки Колумба, увидевшие, наконец, тонкую полоску земли на горизонте, были по сравнению со мной в этот момент просто кучкой сонных флегматиков. Я был готов обнять и поцеловать каждое дерево в этом чертовом парке…
Я снова перешел на быстрый шаг. Экономить силы вовсе не хотелось. Цель была близка. По пути я нашел под одним из старых деревьев увесистый сук и подобрал его. Как мне показалось, собаки, увидев это, чуть увеличили дистанцию.
На главную улицу я вышел, когда солнце начало клониться к западу. Я повернулся к нему лицом и зашагал вперед, поглядывая по сторонам. На этот раз я решил не дать собакам окружить меня, если это взбредет им в головы.
Идти стало труднее. Сказывалась усталость, да и солнце теперь светило прямо в глаза. Но я старался не снижать темп. Собак не было видно. Лишь те, что шли за мной весь день, продолжали свое бессмысленное преследование. Их я не боялся.
А потом город внезапно кончился. Улица оборвалась, словно ее отрезали гигантскими ножницами. Сразу за последними домами начиналась пустыня. И никаких признаков шоссе… Ничего, кроме огненно-красного шара, зависшего над самым горизонтом. Далеко за спиной я услышал тоскливый собачий вой.
* * *
Спустя несколько часов я сидел, закинув стертые в кровь ноги на стол, в том же самом номере отеля, и накачивался виски. На коленях лежала рукопись…
Круг замкнулся. Выхода из этой ловушки не было. Я сидел и старался не думать о том, как улыбался хозяин, протягивая мне ключ. В тот момент я как никогда был близок к убийству…
Взгляд упал на страницы рукописи. Мне хотелось думать, что стены номера закружились в сумасшедшем хороводе исключительно из-за выпитого виски…
Семь лет провел Танцующий в своей пещере на берегу горного озера.
Незамутненным оставался его дух, и не ведало печалей сердце. Лишь со светлой грустью вспоминал он друзей своих — горного орла и снежного барса. Но утешался он тем, что после долгой разлуки встреча будет полна радости.
Один жил Танцующий, но не тяготило его одиночество.
И танцевал он новые истины закатному солнцу и розовым облакам на рассвете.
И говорил в сердце своем с луной и звездами. И серебряная луна стала его подругой.
И слушал он песни ветра и талых вод, струившихся с горных вершин.
И принимал он с благодарностью мудрость от своего одиночества. И черпал силы у земли.
И наполнилось сердце его новой истиной, а дух исполнился невиданной силой и твердостью. Понял тогда Танцующий, что пришло время собирать урожай свой.
И спустился он с гор к людям во второй раз.
Старый воин
Однажды утомленный долгой дорогой Танцующий увидел вдалеке зарево огней. Большое войско стало лагерем после дневного перехода.
Немедля направился Танцующий к воинам, остановившимся на отдых, ибо нес он в сердце истину о духе воина и хотел поговорить о ней с настоящими воинами.
Долго бродил Танцующий между шатров и костров, вокруг которых сидели воины. Не было слышно в лагере смеха и разговоров. Лишь тихое пение и бряцание доспехов нарушали ночную тишину. Мрачные песни пели воины, а лица их были суровы и печальны.
Наконец нашел Танцующий шатер вождя этого войска. И так обратился к нему:
— Почему так мрачны твои воины, вождь? Почему не предаются они бесшабашному веселью? Ведь жизнь воина так коротка. И не подобает им тратить свои дни на тоску и печаль. Яростью и весельем должна быть наполнена жизнь воина. А грусть — удел тех, кто не держал в руках меча.
— Поистине хорошо знаешь ты, Танцующий, что значит быть воином, хоть и нет на твоих ладонях мозолей от рукояти меча. Ты прав: судьба воителя — проводить время в жарких сражениях и удалых забавах. Но мои воины слишком давно не видели танца смерти на бранном поле.
Время великих войн прошло. И доблестные мужи остались не у дел. Ржавеют их доспехи и тупятся мечи. Из стрел сложены их костры. Боевые знамена выцвели и изъедены молью.
Поэтому мрачны мои воины. Их душа — меч, а ремесло — война. И не осталось им места в этом мире.
Так ответил Танцующему седой воин и опустил голову.
И тогда вышел Танцующий на площадь перед шатром вождя и остановился у самого большого костра.
И начал Танцующий свой танец о втором превращении духа, когда дух охотника становится духом воина.
О духе воина
Братья мои по духу! Нет среди вас изнеженных душой и ленивых сердцем. Поэтому прост и прям будет танец мой. Так подобает общаться между собой воинам — не подслащивая и не припудривая слова свои. Прямыми должны быть они, как копье. И отточенными, как лезвие меча. Колоть и резать должны они без жалости, ибо какой воин мечтает о пощаде?! А настоящая истина не щадит даже саму себя. И уж тем более не знает она сострадания к тем, кто поднял перед ней забрало.
Братья мои! Многих из вас знал я прежде — тех, кто встал на путь свободы и взял в руки охотничий лук. Теперь мечи вижу я в этих руках. И радостью наполняет это мое сердце.
Но вижу я и боль в глазах ваших. И скорблю вместе с вами.
Прошли вы по пути охотника. Сам дух ваш стал охотником. Истребил он, изловил и посадил на цепь, освежевал и разделал все низкое в сердцах ваших.
И теперь в растерянности он. Поля и леса очищены от ядовитых гадов и мерзких чудовищ. Новую добычу ищет он и не может найти. «Ты должен» — слышит ваш дух. Но долг ваш выполнен. И пустыню видите вы вокруг.
Так учит Танцующий: стань господином в своей пустыне! И стань господином самому себе!
Долго жили вы, подчиняясь словам «ты должен», и охотно обрекали себя на самые тяжелые испытания, чтобы познать самые тайные закоулки своей души и своей совести.
Но теперь должны вы завоевать свободу даже перед своим долгом.
«Я хочу» — говорит воин. И с мечом в руке отстаивает свою свободу говорить: «Я хочу».
Бросает вызов воин всем ценностям и добродетелям, созданным другими до него. Что ему чужие ценности и чужие законы!
Его закон — «я хочу». У него одна ценность — абсолютная свобода.
Встретишь бога — срази бога. Встретишь героя — срази героя. Встретишь пророка — срази пророка.
Так учит Танцующий.
Ибо воин сам себе и бог, и герой, и пророк.
Зачем ему чужие боги, герои и пророки? Диктуют они свою волю, требуют повиновения и преклонения.
Но воин признает только свою волю. Поэтому сам себе он и бог, и герой, и пророк.
«Все должно быть заново оценено» — говорит себе воин и берет в руки весы, чтобы взвесить заново все, чем дорожил раньше.
«Все должно быть заново создано» — говорит себе воин и возводит собственный храм.
Жесток и труден этот путь — путь воина.
Но другого пути к свободе нет. Так учу я, Танцующий.
Будьте тверды сердцем, братья мои по оружию.
И пусть не дрогнет рука ваша. Ибо смертельную битву ведет воин. И главный враг его — огромный спрут с тысячами щупалец. Щупальца эти — законы и добродетели, которые создавались веками. И на каждом щупальце выжжено: «Так должно поступать».
Будьте тверды духом, братья мои по оружию. Станьте господином в своей пустыне и хозяином самого себя.
Но помнить должны вы: охотник — начало пути, воин — мост между охотником и пророком.
Ибо свободу завоевывает себе воин лишь для того, чтобы создать новые ценности. И выбить их на скрижалях.
Целью каждой войны является разрушение. Но целью вашего разрушения да будет созидание нового…
Так танцевал Танцующий на площади перед шатром вождя. И отблески походных костров ложились на суровые лица воинов.
Ночь длилась бесконечно. Несколько раз я отрывался от рукописи и видел за окном лишь непроглядную темноту. Мир снова исчез. Но сейчас меня это мало заботило. Все равно мне не было в нем места… Вернее, этому миру не было места во мне.
Я поймал себя на мысли, что теперь мне совершенно безразлично, как все повернется дальше. Вдруг, в маленьком неуютном номере дешевого отеля, в городке, полном бездомных собак и таких же диких индейцев, я понял, что вся моя прошлая жизнь не стоит того, чтобы о ней жалеть. Так же, как не стоит жалости моя будущая жизнь, если я не найду в себе силы что-то изменить в себе самом.
Все мои победы и поражения, взлеты и падения, находки и потери — все это лишь пустые игры. Которые ничего не значат в этом мире.
Этот пророк в чем-то прав: если ты прожил жизнь по чужим законам и правилам, стремился к чужим ценностям, верил чужим пророчествам, считай, что и не жил вовсе. Тогда, в самом начале всей этой истории, сидя на берегу океана, я думал о том, что каждый год моей жизни похож на испорченный лист бумаги. Так оно и есть. Потому что писал на этих листках не я, а кто-то другой. Или я, но под диктовку… И единственным оправданием было — «большинство людей так живет». Я так и не сделал шаг в сторону. Даже здесь, в этом городе, я не смог пойти до конца. Захотел сбежать. Только для того, чтобы дальше спокойно пасти своих верблюдов… Меня затошнило при одной мысли о моем малодушии. Предать все хорошее, что было у нас с другом, ради собственного спокойствия и благополучия… Предать самого себя, поддавшись ст<