Дион Форчун, «Флейта с семью отверстиями»

Крупный мужчина с суровым, испещренным глубокими морщинами лицом пришел на платформу станции Юстон, где стоял поезд, готовый к отправлению в долгую дорогу на север. До отправления оставалась всего минута и он поспешно открыл дверь первого попавшегося пустого купе, возле которого оказался, и обнаружил, что оно располагалось в последнем вагоне, а более опытные путешественники обычно избегали этого места; однако тряска устраивала его больше, чем вынужденное общение с другими пассажирами, которые могли навязать ему свое общество, ибо он был одиночкой, предпочитавшим людям общество своих книг и граммофона.

Едва он успел устроиться в углу своего купе, как раздался свист и огромный поезд медленно тронулся в путь. Управляемый двумя мощными двигателями, он быстро разгонялся и еще не достигнув края платформы набрал полную скорость — но вдруг раздался ужасный грохот и на подножку вскочил некий мужчина, а затем толкнул дверь и ввалился в вагон. Он быстро встал, но едва он закрыл за собой дверь, как в нее ввалился второй человек. Первый резко развернулся и ударил его кулаком в лицо, и тот вывалился наружу прямо на металлические рельсы. Пассажир купе успел лишь разглядеть его широкую приземистую фигуру и плоское желтое лицо, и все было кончено.

Вошедший в вагон мужчина вновь закрыл дверь и в полуобморочном состоянии плюхнулся на сиденье, и определенно упал бы мимо, если бы его попутчик не бросился к нему на помощь и не помог ему сесть. Сделав это, он потянулся к шнуру связи, чтобы сообщить служащим о произошедшей трагедии — ибо никто не мог бы упасть на землю на такой скорости и избежать увечий — но незнакомец успел перехватить его руку и помешал исполнению его намерения.

- Подождите, умоляю вас. Вы не представляете, во что вы ввяжетесь, если дерните шнур; ради своего же блага, не делайте этого.

Джон Остин остановился и рука его повисла в воздухе.

- Но этот человек, вероятно, травмирован, - сказал он. - Он может попасть под следующий поезд.

- Тем лучше для этого мира. Более мерзкого существа он еще не видел.

- Но я не хочу, чтобы на моей совести была чья-то смерть.

- На вашей совести точно будет чья-то смерть, если вы дерните этот шнур, ибо его спасение будет стоить мне жизни. Посмотрите, он уже пытался убить меня.

И засунув руку под жилет, он вытащил ее обратно всю в крови.

Джон Остин замер в нерешительности. Лицо, промелькнувшее перед его взором, определенно подтверждало это заявление, ибо было лицом животного, обладавшего человеческим коварством, в то время как человек, лежавший перед ним на сиденье, выглядел как ученый и руки его выдавали в нем культурного и утонченного человека. Он замешкался и растерялся. Как бы то ни было, если мужчина выпал недалеко от станции, то ему уже помогли; да и потом, зачем ему было ввязываться в это явно сомнительное дело?

Некоторое время человек молча отдыхал на сиденье. Затем, повернув голову, он посмотрел своему спутнику прямо в глаза и спросил:

- Вам удалось разглядеть лицо этого человека, пока он падал?

Остин кивнул.

- Как бы вы себя чувствовали, если бы вы умирали, а ваша единственная дочь оставалась в руках этого человека и его подельников?

Остин пришел в замешательство, но прежде, чем он успел ответить, служащий вагона-ресторана просунул голову в дверь и позвал всех на обед. Он встал, радуясь возможности закончить беседу, но затем, уже взявшись за ручку двери, остановился, ибо он внезапно осознал, что незнакомец истекал кровью и мог быть смертельно ранен.

- Могу я как-то помочь вам? - спросил он. - Боюсь, что вы серьезно ранены.

- Я в полном порядке. Лучшее, что вы можете сделать, это оставить меня одного.

И он уткнулся в подушку и закрыл глаза.

Остин вынужден был оставить его, но на протяжении всего обеда размышлял о том странном происшествии, свидетелем которого ему довелось стать.

Закончив обедать, он вернулся обратно в свое купе, пройдя через весь поезд по длинному коридору, и теперь оно, к его великому облегчению, было пустым. Он почти уже устроился на своем месте, как вдруг заметил, что его портфель, который висел на вешалке, теперь лежал в углу на сиденье. Он был открыт и, поскольку в нем были важные документы, то он, проклиная себя за беспечность, схватил его, чтобы проверить, не были ли они испорчены. На глаза ему попался сверток. Он развернул его и обнаружил лежащую в нем флейту около десяти дюймов длиной, сделанную из бледно-зеленого нефрита и имевшую любопытную резьбу; она была выполнена в восточном стиле и на ней было семь отверстий вместо привычных для европейских инструментов восьми; рядом с флейтой была пачка банкнот, в которую было воткнуто письмо.

Оно начиналось сразу с дела.

«Я могу лишь извиниться перед вами за то бремя, которое я на вас возложил. Я бы не стал делать этого ради себя, но ради своих детей мы способны на многие вещи. Мою дочь, Эйврил Эллинсон, вы по прибытии встретите на борту. Передайте ей эти деньги и расскажите о том, что со мной стряслось, и я умоляю и заклинаю вас сделать все, что в ваших силах, чтобы обеспечить ее безопасность до тех пор, пока она не встретится с родственниками, ибо она находится в смертельной опасности. Что же до флейты, то следите за ней с особой тщательностью, ибо ее попытаются украсть, и когда окажетесь в океане, выбросите ее за борт, когда будете на максимальном расстоянии от берега. Пусть Невидимые Силы, управляющие этим миром, будут на вашей стороне и работают на вас, ибо вы спасаете моего ребенка в час нужды.

Джон Остин изгнал гневный возглас; это было послание безумца. Поскольку его автора не было в купе, то он, вероятно, уже привел в действие свою угрозу самоубийства; но с другой стороны, он, побуждаемый странной любовью к дурной славе, мог запросто спрятаться в другом купе. Тщательно обыскать поезд без помощи служащих не удастся, да и это неизбежно вовлечет в дело самого Остина, что было бы крайне нежелательно для него, кто бы что о нем ни думал. Если мужчина выбросился из поезда на той скорости, с которой они ехали, то ему, без сомнений, уже невозможно было помочь; а если нет, то в помощи он не нуждался. Остин решил, что непременно доставит деньги его дочери, если конечно она не была его галлюцинацией... А что же до нефритовой флейты, то и ее он тоже намеревался вручить ей, и пусть она делает с ней, что хочет. Ну а если действительно ей нужна защита, то она может обратиться к охране лайнера. Приняв решение о том, как быть дальше, он устроился в углу и с куда большим нетерпением и волнением, чем мог предполагать, стал дожидаться прибытия поезда на пристань.

Проводники, как обычно, начали суетиться, когда поезд прибыл на станцию к унылой гавани, и вот уже Джон Остин медленно поплелся по трапу корабля. Наверху стояла юная девушка, внимательно всматривавшаяся в каждое лицо, возникавшее внизу. Ей, должно быть, было чуть меньше двадцати, и ее хрупкая фигура была закутана в тяжелые коричневые меха. На голове ее была плотно прилегающая меховая шапка, из-под которой выбивались локоны ярко-рыжих волос, резко контрастировавших с цветом соболя. Остин, в чьей жизни женщины не значили ничего, бросил бы на нее лишь краткий взгляд, если бы не заметил, что из-за двери палубы выглядывал человек такого же квадратного телосложения, как и тот тип. Что был выброшен из поезда на станции Юстон, и что все внимание этого человека было приковано к девчонке в коричневых мехах.

Остин заскрипел зубами. Похоже, история была реальной; его попутчик как раз находился в том возрасте, чтобы иметь взрослую дочь, и этот латыш, или финн, или кто он там был такой, который так пристально наблюдал за ней, явно не был человеком, с которым стоило бы иметь дело порядочной женщине. Тем не менее, ее отец все-таки мог появиться здесь сам; ему совершенно не хотелось встревать в это дело, пока он во всем не убедится, и он устроился в углу, наблюдая и за финном, и за девчонкой.

По мере того как редел поток пассажиров, прибывших из Лондона, волнение девочки возрастало, и она, склонившись через перила, с беспокойством смотрела на причал. Затем, когда рулевой прокричал в рупор «Все на борт!» и матросы начали отвязывать веревки, она подошла к служащему, стоявшему у трапа, и робко тронула его за руку. Остин не слышал, что она сказала ему, но до него донесся его глубокий мужской бас:

- Очень сожалею, но ничего нельзя поделать. Мы должны отбыть на вершине прилива.

Девушка отошла с выражением абсолютного отчаяния и ужаса на лице, и Остин, который хоть и замуровал свою душу, но все же был человеком сострадательным, быстро подошел к ней.

- Мисс Эллинсон, я полагаю, - сказал он.

Она резко обернулась.

- Пойдемте, - сказал он, - Я хочу поговорить с вами. У меня есть письмо для вас от вашего отца, - и он провел ее в комнату отдыха. Там они уселись в отдаленном углу, чтобы никто не мог увидеть их со стороны, и девушка с беспокойством посмотрела на мужчину, а он уставился в ковер, будучи не в силах обрушить на нее печальные новости, ибо все еще сомневался в правдивости рассказа незнакомца.

Наконец, он полез в карман.

- Я думаю, что если я дам вам прочесть это, то вы лучше поймете, что происходит, чем если я сам буду объяснять вам это, ибо я боюсь, что принес вам плохие новости, - и он вручил ей письмо ее отца.

Она осторожно взяла его. Он понял, что обрушившийся на нее удар был вполне ожидаем и что теперь, когда свершилось неизбежное, это было мужественно воспринято человеком, привыкшим жить в постоянной тревоге. Не зная, как ее утешить и что сказать, он снова стал беспокойно разглядывать ковер.

Девушка первой нарушила молчание.

- Флейта с семью отверстиями — нефритовая флейта — где она?

- В моем портфеле.

- А ваш портфель?

- В каюте.

Девушка нервно потрогала горло.

- Значит, она не в безопасности, - сказала она.

- Тогда я пойду и проверю, как она, - ответил мужчина, поспешно поднимаясь.

Когда он вошел в длинный, белоснежный, ярко освещенный коридор, который вел к его каюте, он увидел квадратную низкую фигуру, скрывающуюся за углом в дальнем его конце. Ускорив шаг, он забежал в каюту. Его портфель был раскрыт. Нефритовая флейта исчезла.

В огромном смятении он повернулся к мисс Эллинсон, чтобы сообщить ей о пропаже.

- Вы должны позволить мне возместить ущерб, - сказал он, - Ибо я чувствую, что во всем виновата моя беспечность. Я не осознавал всей серьезности ситуации.

Девушка помотала головой.

- Дело не в стоимости. Ей было бы лучше покоиться на дне, как и хотел мой отец; потому что — это не обычная флейта.

Она смущенно посмотрела на него.

- Вы знаете что-нибудь о... скрытой стороне вещей?

- Боюсь, что не понимаю, о чем вы, - сухо ответил Остин. Он не желал слишком сближаться с ней и с радостью передал бы ее в руки какой-нибудь заботливой служащей, на чьей пышной груди она могла бы как следует выплакаться, вместо того чтобы держаться из последних сил с такой каменной напряженностью. - Позвольте мне проводить вас до каюты и найти вашего проводника. Должно быть, вы пережили огромный шок. Не стоит утруждать себя объяснениями.

Девушка вытаращила на него огромные серые глаза.

- Поймите, - сказала она, - Если человек привыкает к гипнозу, то он очень быстро впадает в транс. Меня часто гипнотизировали звуком этой флейты, поэтому каждый раз, когда я слышу ее, я тут же погружаюсь в гипнотическое состояние и теряю контроль над собой; я просто иду за человеком, который на ней играет. Здесь... Здесь есть несколько человек, которым нужна эта флейта и которым нужна я. Не имеет смысла объяснять вам, зачем, вы все равно этого не поймете, но мне было бы лучше выброситься за борт, чем попасться к ним в лапы. Но больше я вас не побеспокою; на вас итак свалилось слишком много. Я сожалею; мне нужно идти.

И прежде, чем он успел остановить ее, она исчезла.

Она не пришла в салон этим вечером, и Остин ужасно корил себя за то, что был так жесток с ней. Ему ужасно не нравилось его задание, но все же он чувствовал свою ответственность перед ней, находившейся в столь скорбном и беззащитном положении. Он не часто общался с женщинами с тех пор, как после одного рокового происшествия полностью исключил их из своей жизни; и теперь, когда ему было уже сорок лет, он смирился со своим одиночеством и не просил у судьбы ничего, кроме возможности и дальше ни с кем не сближаться. Возможно, какая-то часть его личности была мертва, но, как бы то ни было, всё давно отболело и больше не доставляло ему неудобств.

Выйдя на палубу ранним утром, он увидел впереди коричневую шапку, окруженную нимбом из ярко-рыжих локонов, и, ускорив шаг, поравнялся с ее обладательницей. Обычно стеснительный и сдержанный, а теперь еще и недовольный собой, он сразу же перешел к делу.

- Очень сожалею, что отказался помочь вам вчера. Мисс Эллинсон, я сделаю для вас все, что в моих силах.

- Это очень мило с вашей стороны, - тихо ответила девушка. - Но я не хочу быть обузой для вас. Единственное, о чем я вас попрошу, если вы, конечно, сможете это сделать, так это вернуть флейту. Мне было бы намного спокойнее, если бы я знала, что она благополучно уничтожена.

- Я безумно сожалею о потере флейты, но знаете ли, мисс Эллинсон, вам стоит взять себя в руки и прекратить выдумывать небылицы.

- Я не придумываю, - сказала она. - Если бы вы знали хоть что-то о гипнозе, то вы бы поняли, что я говорю правду.

- Но кому нужно вас приманивать? Крысолова из Гамельна не существует в наши дни. Кроме того, никому не удастся похитить вас с корабля; здесь негде будет вас спрятать.

- За три минуты они смогут сделать со мной все, что им нужно, и потом...

Она изобразила руками жест, который был красноречивее любых слов.

- Послушайте, мисс Эллинсон, чего именно вы боитесь? Если вы расскажете мне все, как есть, то я, возможно, смогу помочь вам.

Девушка посмотрела на него беглым, изучающим взглядом.

- Вы не поймете, - заключила она.

- Может и пойму, если вы расскажете. В любом случае, я обещаю постараться.

Девушка немного подумала и затем спросила:

- Вам известно что-нибудь о гипнотизме?

- Очень мало; только то, что обычно рассказывают случайные люди с улицы. Я знаю, что раньше гипнотизерам приписывались какие-то сверхъестественные силы, но теперь все знают, что они шарлатаны.

- Это не совсем так. Гипнотизер действительно не может погрузить вас в транс, просто посмотрев вам в глаза, как когда-то считалось, но если вас часто гипнотизируют, то вы попадаете под влияние человека, гипнотизирующего вас, а если он гипнотизирует вас при помощи бликующего зеркала или яркого света, то где бы вы впоследствии не встретились с этим — на улице или где угодно еще — вы сами собой войдете в трансовое состояние. Мой отец был врачом и он проводил много опытов с гипнозом; он, вероятно, знал об этом больше, чем кто-либо другой в Европе, а я была его помощницей. Однажды один венский доктор, с которым он был знаком в студенчестве, пришел к нам и долго говорил с моим отцом, и подарил ему эту странную маленькую нефритовую флейту, которую вы видели. Мой отец изучал много всего, кроме медицины и психологии; он изучал оккультизм и подозревал, что венский доктор тоже это делал. Как бы то ни было, флейта, которую он подарил отцу, оказалась не обычной флейтой; ее привезли с Востока и она была предназначена для призыва водных духов, элементальных сил, управляющих этой стихией; это живые существа, принадлежащие к другой эволюционной ветви, отличной от нашей.

- Так вот, если обладатель флейты сумел бы найти кого-то, кто был связан с водной стихией — кого-то, кто был рожден под одним из водных знаков Зодиака — и сделать этого человека абсолютно пассивным, пусть даже на несколько секунд, то он смог бы использовать его в качестве канала для эвокации; элементальные силы, стоящие за водной стихией, начнут течь через него с одного плана существования на другой. Отец хотел призвать эти силы, потому что был уверен, что их можно использовать в медицине, ибо они очищают, исцеляют и успокаивают. А я как раз была рождена первого июля, когда солнце находилось в знаке Рака, Краба, самого позитивного из водных знаков, поэтому мой отец спросил меня, не хочу ли я поучаствовать в его опытах и я согласилась, так что он стал учить меня входить в транс по звуку нефритовой флейты. Я оказалась хорошим учеником и очень быстро научилась входить в сомнамбулическое состояние.

- Но потом возникли проблемы. Некий татарин с юга России приехал повидаться с моим отцом и попытался заключить с ним сделку; он мог дать моему отцу все, что тот пожелает, если он позволит ему поприсутствовать при эвокации; но отец отказал ему; он не позволил бы ему присутствовать при этих опытах. Тогда мужчина начал угрожать ему; он сказал,что если не получит желаемого честным путем, то получит обманом, и мы вскоре поняли, что он был настроен серьезно. Более того, у него оказалось много друзей, готовых ему помочь; оказалось, что у них там целая организация, и как только мы избавлялись от одного, тут же появлялись другие. Вот почему мы решили сбежать в Америку. Мой отец задумал сбежать из Европы и сбросить их со следа; но как вы видите, нам не удалось этого сделать. Они хотели заполучить меня и они хотели заполучить флейту, и теперь, когда флейта у них...

- Они не доберутся до вас, -ответил Остин, - Раз в моих силах это предотвратить. Мне ничего не известно об элементалях или знаках Зодиака, но я видел несколько подозрительных людей, шатающихся вокруг, и теперь все понял. Я позабочусь о том, чтобы их планы не осуществились.

К ним подошел рулевой.

- Капитан желает встретиться с вами, сэр, - сказал он.

Остин последовал за ним в рубку, где обнаружил капитана, казначея и доктора, готовых отправиться на запланированный обход лайнера.

- По поводу кражи антиквариата из вашей каюты, - начал рулевой, - Как вы думаете, вы смогли бы опознать человека, которого видели в коридоре?

- Конечно, мог бы, - ответил Остин, - Это был низкий, коренастый, смуглый парень, лицом напоминавший китайца.

- Боюсь, что под это описание подойдут почти все пассажиры третьего класса, - сказал капитан, - Ибо мы везем много литовцев для работы на железной дороге. Они работают группами под руководством своего начальства, которое заключает контракты с железнодорожными инженерами; на самом деле это что-то вроде работорговли, ибо они слишком необразованны, чтобы позаботиться о соблюдении своих интересов. Но ладно; вы пойдете с нами и если сможете опознать того человека, то мы обыщем его и его каюту; но вероятнее всего с этим будут проблемы, ибо все эти парни выглядят совершенно одинаково, и еще вы оденете нашу форму и фуражку, чтобы не привлечь к себе внимания, если никого не найдете.

Остин быстро надел пиджак с золотой окантовкой и фуражку, и отправился в третий класс. Там, на нижней палубе, эмигрантов выстроили длинными рядами для осмотра. Как и говорил капитан, все сто пятьдесят рабочих выглядели совершенно одинаково, и их высокие скулы, толстые носы и квадратные фигуры были прямым доказательством смешения наций. Невозможно было выделить низкого, коренастого и смуглого мужчину, когда такому описанию соответствовали все сто пятьдесят человек.

Правда, Остин отметил, когда проходил вдоль длинных рядов вслед за капитаном, что руки некоторых мужчин не были похожи на руки рабочих. Таких он насчитал семь человек, но не стал говорить ничего капитану; такая отличительная черта вряд ли могла указать на воришку; тот факт, что ногти человека были целыми, не означал того, что он был непорядочным. К тому же Остину хотелось избежать любых объяснений; с каждым часом положение, в котором он оказался лишь потому, что уступил просьбам своего злополучного попутчика, становилось все более и более сомнительным.

Он изо всех сил старался охранять девушку. В течение дня это было довольно легко и он постоянно находился рядом с ней, гуляла ли она на палубе или сидела в одной из комнат отдыха. Это не ускользнуло от местных сплетников и Остин замечал их взгляды, когда с мрачным видом сидел рядом со своей спутницей и бессильно протестовал против сложившейся ситуации. Ему была невыносима мысль о том, что его, человека, не пускавшего ни одной женщины в свою жизнь, подозревали в вульгарном флирте, и его настроение делало его поистине кошмарным спутником для девушки, о которой он вынужден был заботиться. Она быстро поняла, что его положение было ему ненавистно; ни одной женщине не могло понравиться, что ее общество воспринимается в таком свете, поэтому между ними воцарилась холодность. Они молчаливо признавали, что ни один из них, если бы они следовали своим желаниям, не стал бы проводить время в компании другого и они поступали так лишь потому, что того требовали мрачные обстоятельства. Девушка сидела в шезлонге и угрюмо вязала свитер; мужчина потягивал трубку и задумчиво смотрел за горизонт. Такое времяпрепровождение вряд ли можно было назвать приятным.

Однако по ночам Остин не мог охранять свою подопечную и с волнением ожидал ее появления в салоне по утрам. Корабль должен был находиться в пути в течение пяти дней и четыре из них прошли без происшествий. Завтра они должны были пристать к берегу и случиться это должно было где-то после полудня.

Вечером четвертого дня, когда его подопечная ушла в свою каюту, Остин уселся на ступенях комнаты отдыха и стал читать книгу, куря при этом свою привычную булькающую бульдожью трубку. Дверь на палубу была открыта, вечер был теплым и до него доносился размеренный плеск волн, разбивавшихся о борт корабля. Все пассажиры, за исключением компании, устроившей в курилке поздние посиделки с игрой в бридж, отправились спать.

Однако теперь к постоянному звуку прибоя начал примешиваться еще один звук; это был шум воды, но не плеск волн открытого моря, а скорее скрипичный звон ручья, бегущего по камням. Переливы этого тихого журчания все повторялись и повторялись, и он бы никогда не обратил на них внимания, будучи глубоко погруженным в чтение, если бы не услышал звук шагов и не поднял глаза как раз в тот момент, когда Эйврил Эллинсон проходила мимо открытой двери на палубу. Он лишь мельком увидел ее перед тем, как она скрылась в темноте звездной ночи, но отметил, что она шла не свободной, пружинящей походкой, которую он хорошо изучил, но медленным шагом лунатика. В миг он оказался рядом с ней, и оказался как раз вовремя, чтобы заметить исчезающего за холщовыми занавесками от ветра коренастого человека, который играл на нефритовой флейте и приманивал к себе хрупкую девушку.

Он забежал за занавески и схватил человека за горло, а потом дал ему коленом в живот и тот покатился вниз по крутому трапу, ведущему на палубу для пассажиров третьего класса; затем он замер, тревожно прислушиваясь, чтобы убедиться, что их драка осталась незамеченной. Со вздохом облегчения он услышал шаги служащего, удаляющегося в другую сторону, но вдруг снова замер, услышав шаги еще одного человека, медленно приближавшегося к нему, когда из-за занавесок вдруг показалась Эйврил Эллинсон. Увидев ее пустой, ничего не видящий взгляд и вытянутые вперед руки, он сразу же все понял; она находилась в глубоком трансе.

На момент она остановилась в нерешительности, и затем, как будто бы следуя некоему невидимому зову, который исходил от флейты, зажатой в руке Остина, она направилась прямо к ней, как слепой человек к теплу костра. Остин выставил руку, чтобы удержать ее, и она схватилась за него; в следующий миг она уже обняла его и держала железной хваткой, и руки ее были жесткими, словно стальные прутья. Сильный морской ветер обдувал их, колыша тонкие одежды девушки, и она стояла перед ним, балансируя на цыпочках и похожая на полупрозрачную, легкую волну, готовую в любой момент разбиться о его мрачные скалы. Секунды проходили одна за другой, но они не двигались, и мужчина по-прежнему продолжал обнимать замершую девушку одной рукой и сжимать в другой нефритовую флейту.

Но затем случилось нечто странное. Очередной порыв ветра, непрекращающегося и сильного, прошел через мундштук флейты и отверстия ее начали дышать, и странные звуки и их оттенки наполнили палубу. Они сильно отличались от звуков этой реальности и тому, кто их слышал, казалось, что первозданная природа вот-вот увлечет его за собой. Волна накрыла нос корабля и рассыпавшиеся вокруг них брызги как будто бы посвятили их в некую древнюю и забытую веру. Перед глазами мужчины начали возникать видения; смутные фигуры, возникавшие из гребней волн, поднимались на борт; перезвон многих рек звучал вокруг и земля вместе со всем человечеством показалась ему чем-то далеким и несуществующим. Затем возникла вибрация, как будто порожденная трубами мощного органа; и по мере того как она усиливалась, он ощущал, что руки, обнимавшие его, вибрировали в том же ритме; казалось, что девушка гудела всем своим телом, как продуваемая ветром оболочка. Затем вибрация перешла и на него, и пальцы его задрожали в такт. Вибрация проходила через его руки, плечи, спускаться по спине вниз, и сердце его начало биться в том же неведомом ритме. Но внезапно все стихло и вибрация исчезла также быстро, как и возникла; руки девушки перестали пульсировать; его руки тоже; голова его прояснилась, и он обнаружил, что стоит на тихой и пустынной палубе, и девушка едва касается его ослабевшими руками.

В ее глазах было отсутствующее, непонимающее выражение внезапно проснувшегося от глубокого сна человека, и в ответ на ее немой вопрос он сказал:

- Все закончилось, флейта снова у нас.

Она с удивлением посмотрела на странный зеленый предмет в его руке, и затем в ней пришло внезапное осознание.

- Да, я слышала ее звуки, - сказала она, - Я была у себя в каюте и услышала, как кто-то играет на ней, но как я оказалась здесь?

- Вы шли за человеком, который играл на ней. Как будто бы он был тем самым Крысоловом из Гамельна. Никогда не видел ничего более странного.

- Но кто... Кто играл на ней? - спросила девушка, замерев.

- Один из пассажиров третьего класса. Я скинул его вниз. Не думаю, что он снова побеспокоит вас; да и, как бы то ни было, это последняя ночь на корабле.

- Что-нибудь... Что-нибудь успело произойти?

Какая-то странная тревога отразилась на лице девушки, и мужчина, понимая, что что-то определенно успело случиться, хотя он совершенно не понимал, что именно произошло и что все это могло значить, думал, что ей ответить.

- Не могу сказать, что случилось что-то определенное; ничего такого, что я мог бы выразить словами; это было скорее ощущением, чем реальным происшествием, и больше походило на сон, чем на что-то другое.

- Вы что-то почувствовали?

- Только какое-то покалывание, но мне показалось, что оно передалось мне от вас; вы вибрировали, словно колокол.

- Я... Я прикасалась к вам?

- Ну, вынужден признать, что да; вы держали меня, словно в тисках.

- А вибрация?

- Казалось, что она проходила сквозь ваши руки и проникала в меня, а затем растворялась в пространстве.

Лицо девушки исказила гримаса ужаса.

- Что случилось? - спросил Остин. - Боюсь, что я ничего не понимаю.

- Скоро поймете, - ответила девушка. И прежде, чем он успел остановить ее, исчезла за занавеской.

Мужчина пошел в свою каюту, но не смог заснуть; ему казалось, что до него все еще доносятся отголоски вибраций, которые он испытал прежде, давая ему почувствовать пульсирующую вокруг него жизнь и наполняя его искрящейся энергией, которая раскрашивала все его существование яркими красками, словно бы он находился на сцене театра, а не среди серой реальности повседневной жизни; и он, прятавшийся от жизни все эти годы, внезапно обнаружил, что жизнь заполнила его собой, словно поднимающийся прилив. Он, сорокалетний мужчина, горожанин, привыкший к оседлой жизни, ощутил вдруг сильнейшее желание движения ради самого движения, то самое, которое превращало в атлетов обычных мальчишек. Стоило ему закрыть глаза, как вздымавшиеся над гребнями волн формы вновь возникали перед его внутренним взором и ему хотелось бегать и прыгать вместе с ними, попеременно то взлетая вверх, то падая вниз в ритме движения волн.

Когда он проснулся, был уже рассвет, и ровные лучи восходящего солнца заливали его каюту. Он давно уже не просыпался с рассветом, ибо как и многие городские жители, предпочитал работать по ночам, поздно ложась спать и с трудом просыпаясь утром; но теперь он видел рассвет и рассветный ветер манил его за собой. Он встал, оделся и через несколько минут уже был на палубе. Прямо за кормой поднималось солнце и кричащие чайки кружили и пикировали вокруг судна. На гребне каждой волны играли золотые блики, а впадины их были окрашены в иссиня-черный цвет, присущий лишь морским глубинам. Берега еще не было видно, хотя появление чаек указывало на то, что он был неподалеку. Остин замер, полной грудью вдыхая сияющий воздух. Ветер и океан были полны жизни, а спуски и подъемы корабля делали его похожим на живое существо. Он зашагал вниз по палубе, легко поддаваясь движению, и впервые в жизни почувствовал радость от простой ходьбы. Ему казалось, что его длинные, мощные шаги почти в точности повторяли движение волн. И так он гулял, проходя милю за милей, до тех пор, пока горн не возвестил его о начале завтрака.

Он с волнением смотрел на дверь, ожидая появления Эйврил Эллинсон, но не с тем обычным раздражением, которое он испытывал, охраняя ее, а со странным чувством неполноты, как если бы ему не доставало чего-то жизненно важного. Но она не появилась и он, закончив завтракать, вновь вернулся на палубу, ибо пульсировавшая внутри него жизнь не позволяла ему сидеть в каюте.

Эйврил так и не вышла. Они уже прибывали и туманные берега Америки постепенно обретали форму. Они должны были прибыть после обеда, но Эйврил не было видно. Мужчина лихорадочно бродил по палубе. Вся эта новая и странная для него жизненная энергия тянула его к девушке. В ее присутствии она бы текла по его венам, словно вино; без нее же она жгла его, словно мучительное пламя.

За обедом вместо Эйврил на его столе возникла записка.

«Дорогой мистер Остин, я, вероятно, не смогу выразить всей своей признательности вам за то, что вы сделали для меня, хоть вам и может показаться, что я выражаю ее очень странным образом, раз говорю вам о том, что нам было бы лучше никогда не видеться снова. Не пытайтесь заговорить со мной; и, если можете, даже не смотрите в мою сторону. Из-за того, что случилось прошлой ночью, нам будет трудно избежать последствий, с которыми, как мне кажется, никто из нас не хочет сталкиваться.

Джон Остин сидел и смотрел на письмо так, как если бы оно выносило ему смертный приговор. Не видеть ее снова? Но почему, боже правый, если он уже итак провел столь кошмарное утро без нее? Не обращая внимания на официанта, протягивавшего ему меню, он сидел, уставившись в пространство перед собой, а затем вскочил и быстро выбежал из салона; есть ему больше не хотелось.

Не видеть ее снова? Но он должен был увидеться с ней; он не мог без нее жить. Он должен был видеть ее каждый день и каждый вечер; он не мог допустить мысли, что проведет без нее остаток дня. Внезапно он остановился посреди дороги.

- Чертов ты дурень, - воскликнул он, - Ты же влюбился в нее!

Сидевшая в кресле леди, рядом с которой он остановился, подняла глаза в явном оживлении при мысли о том, что эти слова могли быть адресованы ей; но Остин, не замечавший ничего, кроме собственных мучений, повернулся к перилам, и, упершись в них локтями, спрятал лицо в ладони.

Вот он, сорокалетний мужчина, до безумия, словно двадцатилетний мальчишка, влюбленный в молодую девочку, годящуюся ему в дочери. Единственное, что ему оставалось — это попросить ее выйти за него, но что будет с ним, если она откажет? Он заскрежетал зубами, вспомнив, как он обращался с ней всю дорогу, заставив ее считать, будто бы его интерес к ней был исключительно деловым и всем своим видом показывая, что ей не стоило даже думать о том, чтобы произвести на него впечатление, и он едва не закричал, когда вспомнил о той горделивой отчужденности, с которой ответил на ее первое дружелюбное приветствие.

Они уже приближались к нью-йоркской гавани, а Эйврил все еще нигде не было. Она так и не вышла из каюты. Однако у него оставалась последняя надежда: она должна была выйти, чтобы поговорить с таможенниками, и он бесконечно обрадовался, вспомнив, что их фамилии начинались с одной буквы* и они неизбежно должны были встретиться у стойки выдачи багажа. Если бы она была Смит или Томпкинс, они бы оказались в разных концах очереди, но поскольку это было не так, то встреча их была предрешена и он с нетерпением ждал этого момента.

Стоило только лайнеру пришвартоваться, как он тут же бросился вниз по трапу с чемоданами в руках. В их секции уже находилось несколько дорожных сундуков с фамилией Эллинсон, и он встал рядом с ними, прекрасно осознавая, что их владелица должна была появиться здесь рано или поздно.

На причале возникла хрупкая фигура, закутанная в коричневые меха. Не сумев противостоять порыву, Остин быстро бросился вперед, чтобы встретить ее. Она посмотрела на него с укором.

- Я предупреждала вас! О, я же предупреждала! - воскликнула она. - Теперь мы никогда не освободимся!

- Я не хочу освобождаться, - ответил мужчина. - Вам придется терпеть меня. Не пытайтесь избавиться от меня, потому что я никуда не уйду. Эйврил, вы выйдете за меня?

Девушка посмотрела на него с гордостью.

- Нет, - сказала она, - Конечно же, нет. Это просто слепая страсть, вызванная силами, которые прошли сквозь меня и вернулись в пространство через вас. Так всегда и бывает при инвокации; для этого требуется негативное тело женщины, чтобы сила вошла в него, и позитивное тело мужчины, чтобы она вернулась через него обратно, и в результате между этими двумя возникает магнетическая связь; вот почему я так боялась, что один из этих кошмарных мужчин получит флейту... Я не хотела оказаться связанной с ним.

- Но... Но постойте, - воскликнул Остин, - Вы ведь тоже ощущаете эту связь?

Эйврил гордо выпрямилась.

- Я не так глупа, чтобы давать волю чувствам, - ответила она. - Я прекрасно понимаю, что вам в вашем нормальном состоянии я совершенно не нравлюсь, и вы думаете, что я выйду за человека, которого нужно околдовывать для того, чтобы разжечь в нем чувства?

- Вы так в этом уверены?

- Вы всем своим видом демонстрировали мне это. Такой ужасной недели у меня еще не было.

- Честно говоря, я боялся привязаться к вам слишком сильно; я понимал, что вам не нужен мужчина вроде меня, который годится вам в отцы, и я боялся, что мне будет больно. И теперь я в отчаянии. Эйврил, вы должны выслушать меня.

Но она повернулась и пошла прочь.

- Эйврил, остановитесь! Вы не можете так просто меня оставить; вы привязаны ко мне не меньше, чем я к вам. Какая разница, как к нам пришла любовь, если она все-таки пришла?

Но она не остановилась. Она была готова даже бросить свой багаж, лишь бы сбежать от любви, пока решение ее оставалось твердым. Он смотрел ей вслед, пока не скрылась под тенью навеса. Между ними зародилось лучшее, что может возникнуть между мужчиной и женщиной — между ними зародилось духовное единство, но она, ослепленная своей гордыней, готова была выбросить это на помойку. Он со всей ясностью ощущал, что ее тянуло к нему не меньше, чем его к ней; в ее глазах читалось то, о чем промолчали ее губы. Так разве же мог он отпустить ее? Рука его потянулась к нагрудному карману и он достал нефритовую флейту, флейту с семью отверстиями, которая и создала всю эту неразбериху; ну, теперь она же все и исправит. Он поднес ее к губам и над суматошной пристанью раздалось звонкое журчанье горного руч<