I. Опровергает возражение против училищ, доказывая 1) Что в них не портятся нравы: — крайне охуждает гибельную потачку родителей. 2) Что училища не вредят успехам в учении. II. Приводит многие причины, по которым полезны училища.
[I. 2. 1] Представим, что дитя мало-помалу подросло и, вышед из-под надзора нянек, должно быть занято уже настоящим, прямым учением. Итак здесь особенно надлежит исследовать вопрос: полезнее ли дома и в семейственном кругу обучать Оратора, или посылать в училища и поручать попечению общественных наставников: [2] знаю, что последнее средство, и законодатели благоустроенных государств, и знаменитые писатели одобряют.
с. 16 I. Нельзя однако ж умолчать, что некоторые сей почти вообще принятый обычай отвергают. Они основывают свое мнение на двух причинах. 1-е, Что вне многолюдства товарищей одного возраста, к порокам весьма наклонного, можно легко предохранить нравы от разврата. О когда бы сим средством чаще предотвращать распутства! 2-е, Что учитель, каков бы он ни был, удобнее будет иметь более времени заняться одним учеником, нежели многими. [3] Первая причина весьма важна: и ежели бы точно дознано было, что в училищах хотя большие успехи приобретаются, а нравы портятся, то предпочел бы я охотно благоповедение самому высокому витийству. По мнению моему, одно с другим связано и неразлучно: Оратором быть нельзя, не быв честным человеком: да если б это было возможно, то и тогда я не хотел бы видеть сего на самом деле.
[4] 1. Полагают, что нравы портятся в училищах; сие иногда случается; но они портятся и в доме родительском: многие примеры то и другое подтверждают. Врожденные склонности и направление оных составляют всю разницу. Ежели дитя от природы наклонен к худому, ежели о исправлении его не приложится попечение в нежном возрасте, с. 17 то не менее найдет случаев к порокам и без училищных товарищей. Ибо может попасться в дом злонравный учитель, может столько же вредить и обращение с развратными служителями, сколько и с неосторожными и малоскромными соучениками.[5] А ежели дитя имеет доброе сердце, ежели родители чужды слепой и непробудной беспечности, то можно найти и добронравного учителя, о чем наиболее печься заставляет благоразумие, и приучать питомца строгому порядку; и сверх того приставить к нему умного и усердного надзирателя, или верного отпущенника, коего неотлучное присутствие воздерживало бы от худого поведения даже и тех, коих сообщество кажется нам подозрительно.
[6] Итак легко удалить сие опасение. Но, о когда бы не сами мы портили нравы детей наших! Тотчас мы сами начинаем расслаблять их разными потворствами. Такое нежное и потачливое воспитание, которое называем снисхождением, все силы тела и ума изнуряет. Чего не пожелает в летах возмужалых тот, кто с младенчества привык к неге и роскоши? Ребенок едва лепетать еще может, а уже умеет различать лакомые яства, и их требует. [7]Мы печемся прежде всего о усовершенствовании вкуса в яствах, а не с. 18 заботимся о том, чтобы он хорошо говорил. Наши дети растут в колыбелях: земл и касаются не иначе, как будучи поддерживаемы со всех сторон руками прислужниц. Вольные речи их забавляют нас. Слова, в самых распутных домах нетерпимые, принимаем от них со смехом и поцелуями. Чему и дивиться? Мы сами тому их научили; они повторяют только от нас же слышанное. [8] Всякое пиршество оглашается неблагопристойными песнями; о чем стыдно бы и говорить, то на деле представляем глазам их. Отсюда родится привычка и после обращается в природу. Несчастные дети все сие перенимают, еще и не ведая, что это порочно. Итак, быв испорчены роскошью и негою, таковое зло не от училищ заимствуют, а приносят в училища.
[9] 2. Говорят также, что учитель, имея одного у себя ученика, займется им гораздо более. Но, во-первых, никто не мешает определить особенного наставника к воспитывающемуся в училищах. Да если бы и сделать сего было невозможно, то все лучше предпочесть, по моему мнению, надлежит торжественность общественного и благоустроенного собрания, уединенности и безвестности частных домов. Ибо всякий хороший учитель желает иметь, сколько можно, более слушателей, с. 19 и почитает себя достойным обширнейшего поприща. [10] А человек посредственных способностей, чувствуя свою слабость, не пренебрегает места и в частном доме, а иногда и должности приставника. [11] Но положим, чтобы кто или по знатности, или по дружбе, или по достатку, нашел для себя самого ученого и превосходного учителя: да может ли он целый день быть при ученике своем? И может ли внимание учащегося не утомиться от непрестанного напряжения, как утомляется глаз от непрерывного устремления взора; притом же для иных занятий нужно уединение. [12] Например, при вытверживании уроков, при письме, при размышлении, не нужно присутствие учителя; в таких случаях и учитель и всякий посторонний может служить помехою. Также не всякое чтение и не всегда требует помощи наставника. А без чтения как получить сведение о многих писателях? [13] Итак для назначения занятий на целый день надобно не много времени: и потому может преподаваемое одному относиться и к другим, в каком бы числе они ни были. Есть еще предметы, кои одним разом всем вместе предлагаемы быть должны. Я не говорю о задачах 5 для с. 20 сочинений и декламациях риторов: сие, как известно, делается равно для одного тем же порядком, как и для большего числа учеников. [14] Ибо голос учителя не умаляется, как снедь, от числа участвующих; но действует на каждого, как солнце, с равным светом и теплотою. Грамматик, когда рассуждает о языке, разрешает недоумения, изъясняет стихотворца или историка, также всему тому научает, сколько бы ни было слушающих.
[15] Наконец возразят мне, что при множестве учащихся недостанет времени пересмотреть и поправить упражнений каждого. Я не отрицаю сего неудобства; в чем оно не встречается? Сравним только с ним и выгоды. Я и сам не советую посылать дитя в такое училище, где не было бы за ним присмотра. Да и благоразумный учитель не обременит себя излишним числом учеников; паче всего надлежит стараться сделать его особенным нам другом, дабы он в учении руководился не одним долгом, но и чувствием приязни к нашему дому. Таким образом дитя с. 21 наше не будет забыто во множестве.[16] Притом же всякий сколько-нибудь просвещенный наставник, заметив в ученике прилежание и способность, обратит на него внимание и для собственной своей чести. Впрочем, хотя бы многолюдные училища и охуждать надлежало (в чем однако ж я не совсем согласен, ежели то многолюдство происходит от достоинства наставника), но из сего не следует, чтобы должно было охуждать все вообще училища. Ибо другое дело устраняться их, и другое выбирать.
II. [17] Сказав нечто в опровержение неодобряющих общественные училища, предложим и наше собственное мнение. [18] И во-первых, будущий Оратор, предназначаемый для многолюдных собраний, и который имеет жить, как пред лицом целой Республики, должен с самых юных лет привыкать не страшиться многолюдства, и преодолевать ту застенчивость, которая от уединенной и как бы затворнической жизни происходит. Надобно, чтоб дух непрестанно возбуждался и возвышался; вместо того он в уединении или слабеет и как бы во мраке остается, или напротив суетным самонадеянием надмевается: ибо тот, кто себя ни с кем не сравнивает, по необходимости слишком много о себе думает. с. 22 [19] А потом, когда надобно пред другими людьми оказать свои знания, приходит он в замешательство, и все новое затрудняет его, поелику учился в уединении тому, что делать должно в присутствии многих.
[20] Я не говорю о детских дружественных связях, которые ненарушимо сохраняются до самой старости, как священные обязательства. Они, без сомнения, должны быть таковыми; ибо с учением вместе начинаются.
Да и в обыкновенном кругу как вести себя, где научится тот, кто устранился от общежития, которое не только людям, но даже бессловесным животным свойственно.
[21] Прибавьте, что дома дитя может учиться только тому, чему одного его учат; а в училище узнает и то, чему других учат. Каждодневно будет слышать, почему иное одобряется, и как другое поправляется: и посрамленная леность, и похваленное прилежание в соучениках, обратится ему в пользу: [22] похвалою возбудится соревнование; постыдится уступить равному, почтет за славу превзойти старшего. Все сие воспламеняет ревность к учению; честолюбие хотя порок, но часто бывает виною добродетелей. [23] Я помню, сколь полезен был для нас обычай, какой наблюдали наши учители: они, разделя учеников на с. 23 разряды, назначали очередь говорить речь, смотря по способностям каждого; и прежде всех говорил оказавший более успехов. О сем составлялись суждения: каждый старался превзойти других. [24] Быть первым в разряде почиталось между нами великим отличием. Но это не навсегда определялось: при конце месяца, каждому вновь давалось право к состязанию. Таким образом и в отличившемся поддерживалась ревность, и в побежденных возбуждалась надежда загладить стыд, и получить верх в свою очередь. [25] И сие, сколько припомнить могу, давало нам более охоты к учению, нежели увещания учителей, бдительность приставников и советы родителей.
[26] Но как соревнование усугубляет успехи в старших, так в начинающих родится охота подражать более своим соученикам нежели наставнику, потому, что первое для них легче. Ибо как посметь от первых начал, простирать надежду до той степени красноречия, каковое предполагают дети в своем учителе? Почему и хватаются за ближайшее к себе, как виноградные лозы, к деревам привязанные, сперва вьются около ветвей, а потом восходят до вершины. [27] Да и сам учитель, который старается более полезным быть, нежели блистать умом, не должен с. 24 вдруг обременять умов незрелых и слабых, и оказывать всего своего знания, но соразмерять оные с понятием учащихся. [28] Как небольшие узкогорлые сосуды мало примут в себя вдруг плеснутой жидкости, а мало-помалу или по каплям ниспадаемою наполняются: также надобно судить и об умах детей. Что превосходит их понятие, не войдет им в голову, еще мало к тому расположенную.[29] Итак полезно иметь кого-нибудь, кому бы сперва подражать, потом его превзойти. Сими-то степенями надеяться можно со временем достигнуть больших успехов.
К сему прибавлю еще, что и самые учители не могут иметь той силы и живости в слове, пред одним учеником, какими возбуждаются при многолюдном собрании; [30] ибо большая часть витийства состоит в душе. Надобно, чтоб душа поражалась, чтоб представляла изображения вещей и превращалась, так сказать, в свойство и виды тех предметов, о коих говорим. И душа чем благороднее и возвышеннее, тем сильнейших к возбуждению своему требует движителей; и по сему похвалою выше возносится, приобретает новое усилие и всегда к великому стремится. [31] Мы чувствуем некое тайное отвращение изъявлять пред одним слушателем красноречие, с. 25 многими трудами приобретаемое: даже стыдно бывает отступать тогда от обыкновенной речи. И в самом деле, представим себе человека, который бы пред одним учеником своим стал говорить со всеми ораторскими действованиями, голосом возвышенным, со внутренним и наружным движением страсти, со всем напряжением душевных и телесных сил: не покажется ли он похожим на неистовствующего? Конечно не было бы между людьми красноречия, если бы всяк из нас говорил только один на один.
с. 26
ГЛАВА III.
I. Как распознавать способности в детях. II. Как с ними обходиться. III. Об играх детских. IV. Не наказывать детей телесно.
I. [I. 3. 1] Благоразумный наставник во-первых должен узнать свойство ума и склонностей поручаемого ему отрока. Особенный признак ума в малолетних есть память; ее действие двоякое: скоро понимать, и не забывать, что поняли. К сему прибавить надобно подражание: оно показывает остроту и переимчивость; но смотреть надлежит, чтоб ребенок обращал дар сей на то, чему его учат, а не на то, чтоб живо представлять собою лица, в коих заметит какие-нибудь недостатки. [2] Я не могу заключать ничего хорошего о том, который таковым подражанием только смешить старается. Переимчивое дитя должно быть вместе и добронравно: а иначе, пусть останется лучше с умом медленным, нежели злым. Но я здесь под именем добронравного отнюдь не разумею ребенка неразвязного и во всем с. 27 вялого. [3] Тот, какого я себе представляю, без труда должен понимать учение: делать иногда и вопросы, но чаще следовать за учителем, нежели предупреждать его. Быстрые умы, подобно преждевременным плодам, почти никогда совершенно не созревают. [4] Они познаются из того, что малое удобно делают; они смелы, тотчас оказывают, что только сделать в силах; но силы сии недалеко в них простираются: они, например в чтении, легче разбирают слова, произносят их смело и без запинки делают не много, но скоро; [5] тут нет истинной силы, нет прочного основания; как брошенные на самой поверхности земли семена, скорее выходят, и, как похожие на хлеб травы, прежде жатвы в пустых своих колосьях желтеют. Все это пленяет нас в детях; но успех их на том только останавливается, и скоро прежнее удивление наше исчезает.
[6] II. После таковых замечаний, надобно смотреть, как приличнее поступать с учащимися. Иной требует понуждения; другой не терпит строгих приказаний; тот возбуждается страхом, а у другого тем же самым отнимается бодрость; иной успевает от постоянного прилежания, другой от повременных порывов. Я желал бы иметь такого ученика, который бы и похвалою поощрялся, с. 28 и любочестием трогался, и даже плакал, когда отстанет от товарищей. [7] Я не опасаюсь лености и нерадения в том, на кого хула и честь равно имеют доброе действие.
[8] III. Детям, каких бы они свойств ни были, давать надобно некоторый роздых; не только потому, что непрерывный труд неестествен, и что даже неодушевленные вещи сохраняют силы свои не иначе, как оставаясь на некоторое время в покое; но и для того, что прилежание зависит от доброй воли, которой произвесть принуждением не можно.[9] Таким образом отдохнув, охотнее принимаются за учение; и ум, коему свойственна свобода, становится бодрее. [10] Я не охуждаю в детях и игранья; это означает живость их; напротив еще не могу надеяться, чтоб тот задумчивый и всегда угрюмый ребенок, который вял и в играх, наиболее свойственных его возрасту, любил ревностно учиться.[11] Однако в таковых роздыхах надобно хранить меру или средину, дабы от недостатка их не родилась ненависть к учению, а от излишества привычка к праздности. Есть также и для изощрения детских умов забавы: не бесполезно, например, делать ученикам разные вопросы, на которые старались бы они давать лучшие друг перед другом ответы. [12]Также и с. 29 нравы в играх удобнее познаются; нет возраста, в коем бы доброе и худое так скоро перенималось; тогда-то и должно печься о исправлении всего дурного; ибо дети притворяться еще не умеют, и более слушаются наставлений. Скорее переломишь, нежели исправишь старое дерево. [13] Итак нужно приучать ребенка, чтобы не делал ничего по прихоти, по злости, или с нерадением, и всегда помнить, что привычка, в малолетстве снисканная, есть великое дело, как говорит Виргилий.
IV. [14] Я не одобряю обычая наказывать детей телесно, хотя это почти всеми принято, и Хрисиппом не отвергается. Такое наказание мне кажется подло и одним рабам свойственно; и справедливо для всякого другого возраста почитается за сущее оскорбление. Впрочем, дурный ребенок, которого не исправляют выговоры, привыкнет к побоям и с рабским упрямством станет оттерпливаться. Смело скажу, не было бы и нужды прибегать к столь уничижительным мерам, ежели бы рачительный учитель не опустительно от ученика своего требовал верного отчета в учении. [15] Ныне проступки детей, от нерадения учителей происходящие, исправляются, по-видимому, не тем, чтобы стараться обращать их на лучшее, а только чтоб наказывать, для чего они того с. 30 не исполнили. При том же, если думаешь розгою, как единственным средством, понудить ребенка к учению, то как поступить с юношею, коему грозить ею неприлично, а учиться гораздо большему надобно? [16] Прибавьте еще, что при побоях, от страха или боли, случаются такие непристойности, о которых и говорить нельзя: дитя от такого посрамления приходит в уныние, скучает и от сообщества других удаляется. [17] А когда еще не будет обращено внимания на выбор приставников и учителей, то стыжусь и упоминать, до какой степени употребляют развратные из них во зло сие право сечения; и страх, коему непрестанно подвержены сии бедные малютки, подает иногда случай и другим на то же покушаться. Но оставим; для чего толковать, что ясно? скажем только, что не должно позволять никому уничижать сей слабый возраст, собственными силами отражать оскорбления не могущий. — [18] После сих предварительных наставлений, приступим к показанию тех наук, которые приуготовляемый нами к Ораторскому поприщу знать, и в каких летах какой из них учиться должен.
с. 31
ГЛАВА IV.
О ГРАММАТИКЕ.
I. Похвала Грамматике. II. Три достоинства в речи: правильность, ясность, красота. III. Слова основываются на причине, давности, образцах и употреблении. IV. О правописании.
I. [I. 4. 1] Коль скоро выучится отрок читать и писать, тотчас надлежит занять его Грамматикою; нет нужды, Греческою или Латинскою: но мне кажется лучше начинать с Греческой, хотя обе ведут к одной цели. [2] Итак сия наука должна быть кратчайшим образом разделена на две части: на правильный способ выражать мысли словом, и на чтение Стихотворцев; она заключает в себе более, нежели с первого взгляду представляется. [3] Ибо с искусством говорить соединено и искусство писать, а знание изъяснять Стихотворцев предполагает знание хорошо и исправно читать: предметы, требующие осторожного рассмотрения. с. 32 Древние Грамматики, при чтении книг, поступали с такою строгостию, что не только некоторые места из них отвергали, но и целые творения, оказавшиеся по критическому суду несправедливо приписанными какому ни есть сочинителю, отметали, почитали их за подкидышей в чужом семействе; иных писателей приводили в лучший порядок, а других вовсе из числа хороших сочинителей исключали. [4] Но для Грамматика недостаточно одного чтения Стихотворцев: ему надобно рассмотреть творения всех родов, не для исторических только сказаний, но и для слов, которые часто получают значительность и силу свою от важности употребивших оные. Сверх того, Грамматик не может быть совершен и без некоторого понятия о музыке; ибо он должен изъяснять звуки и меру. Также, не зная течения планет, не будет разуметь Стихотворцев, кои часто говорят о восхождении и захождении светил, для означения времен года. Надобно быть ему сведущу в Философии; ибо у некоторых Стихотворцев многие мысли заимствованы от самого тонкого изыскания причин естественных; да и Емпедокл у Греков, Варрон и Лукреций у Римлян [5] писали стихами о философских предметах. Итак потребно больше, нежели с. 33 посредственное, красноречие, чтоб о всех показанных предметах говорить точно и обильно. Посему можно ли извинить легкомыслие тех, кои Грамматику почитают наукою пустою и только малостями занимающеюся? Ежели она для будущего Оратора не положит твердого и надежного основания, то, при всем старании, замышляемое нами здание разрушится. Грамматика нужна для отроков, приятна старикам; она есть любимый спутник и в уединении; она из всех родов упражнений, может быть, одна в себе имеет больше существенного, нежели блестящего…
II. [I. 5. 1] Как всякая речь должна иметь три совершенства, т. е. быть правильна, ясна и красива; ибо говорить кстати, прилично (что совсем есть дело особенное) многие относят к украшению: так и противоположных пороков в ней быть может столько же; это покажет Грамматика; ибо правила, как исправно говорить, составляют первую часть оной…
III. [I. 6. 1] Иное наблюдать надобно говорящему, иное пишущему. Речь основывается на причине старины или давности, образцах, употреблении. Причина берется особенно от сходства (analogia), а иногда и от словопроизведения (etymologia). Старина или давность почтенна по какой-то величественности и по внушению, так с. 34 сказать, некоего к себе благоговения. [2] Образцы заимствуются обыкновенно от Ораторов или Историков. Ибо Стихотворцы, часто принуждены будучи покоряться мере стиха, ставят одно выражение вместо другого; ежели и в том и другом случае нет препятствия в изменении стоп; что, кажется, не совсем правильно, как то: Imo de stirpe recisum: Aen. 12. 208. и Aeriae quo congessere palumbes: Eclog. 3. 69. и Silice in nuda conixa reliquit: Eclog. 1. 15. и проч. Можно подражать иногда и им потому, что суд отличнейших в красноречии мужей служит вместо причины; следуя знаменитым руководителям, и погрешать не бесславно.[3] Употребление же есть вернейший указатель: речь должна быть подобна ходячей монете в целом обществе…
[39] Что же касается до слов старинных, они не только многими учеными уважаются, но и придают речи некую величественность и не без приятности. Ибо и важность старины в себе имеют; и, вышед из общего употребления, появляются опять в виде привлекательных новостей. [40] Но не должно употреблять их ни слишком часто, ни слишком открыто: ибо нет ничего несноснее пристрастной к чему-либо привязанности: не брать их от времен самых отдаленных и уже с. 35 из памяти вышедших, каковы суть: Topper (т. е. cito, скоро), Antegerio (т. е. valde, очень), Exanclare, Prosapia; не заимствовать их также из стихов, поемых жрецами, и им самим едва вразумительных. [41] Изменять их запрещает набожность: пусть они остаются, как вещи священные. Речь же, в которой главное достоинство есть ясность, будет весьма недостаточна, если без толкования, разуметь ее нельзя. Итак между новыми словами лучше те, кои постарее, а между старыми, кои поновее.
[42] То же наблюдать нужно и при подражании образцам. Хотя и кажется, что не погрешаем, употребляя те же слова, которые находим у отличных писателей; однако смотреть надобно не только на слова, но и на смысл, какой они тогда имели. Ибо теперь никто из нас не скажет и не напишет с Катоном Tuburchinabundum и Lurchinabundum (вместо вдруг и урывками пожирающего); ни hos lodices с Поллионом; ни gladiola с Мессалою; ни parricidatum с Целием; ни collos с Кальвом; да они бы и сами в нынешнее время таких слов не употребили.
[43] Итак надобно держаться употребления или обычая. Ибо смешно было бы хотеть говорить таким языком, каким говорили некогда люди, а не таким, каким они говорят ныне. Да и что иное есть старинное наречие, как с. 36 не старинное употребление? Но здесь нужно во-первых определить, что такое называем мы употреблением или обычаем.[44] Ежели так назвать все то, что водится между множайшими, тогда выйдет самое опасное правило не только для языка, но (что еще важнее) и для нравов. И действительно, откуда бы могло произойти больше добра, если бы только то и было добро, что большему числу нравится. Посему вырывать, для щегольства, на теле волосы, носить непристойную прическу, упиваться в банях, хотя бы это во всем городе делалось, не есть обыкновение; ибо все сие хулы достойно; но мыться, брить бороду, веселиться пристойным образом с друзьями, вот обыкновение! Так и в языке, не надобно принимать за правило привычку многих к погрешительным выражениям. [45] Я умалчиваю о дурном языке простого народа; часто по всему театру и от всего собрания раздаются варварские восклицания. И так употреблением в языке назову условие или согласие людей ученых, так как в поведении, условие добронравных.
IV. [I. 7. 1] Доселе показывали мы, как говорить должно; теперь скажем, что наблюдать при письме нужно. Что Греки называют Орфографиею, мы назовем искусством писать исправно… [30] …Я советовал бы, где непротивно с. 37общепринятому обычаю, писать слова так, как слышатся они в выговоре. [31] Ибо на то изобретены и буквы, чтоб ими сохранялись звуки, и, как некий залог, верно передавались читающему. Посему буквы выражать должны то, что сказать мы хотим.
[32] Вот почти все, что относится к первым двум частям Грамматики, наставляющим правильно говорить и исправно писать! Двух же последних, то есть, говорить выразительно и красно, хотя не отнимаю от Грамматиков; но предоставляю себе рассуждать пространнее об них тогда, как буду предлагать о должностях Ритора.
[33] Здесь опять приходит на мысль, что некоторые почтут наставления мои за маловажные и служащие препоною заняться чем-либо гораздо полезнейшим. Да я и сам не полагаю, чтобы надлежало углубляться в пустые и только скуку наводящие тонкости; они связывают и стесняют разум. [34] Но в Грамматике вредно только то, что излишно. Цицерон разве должен почитаться уже не столь великим Оратором потому, что и сам весьма тщательно наблюдал правила Грамматики, и от сына своего, как из писем его видно, строго требовал такой же исправности? [35] Разве умалили в К. Цезаре силу мыслей и с. 38 красноречия книги, писанные им о сходстве слов? Разве Мессала не так уже высок и блистателен в слоге для того, что издал несколько сочинений не о словах только, но и о буквах? Такие сведения не бесполезны тому, кто по оным, как по степеням, восходит к высшим; а вредят тому, кто только что при них остается.
с. 39
ГЛАВА V.
Какие книги прежде и как читать надобно детям.
[I. 8. 1] Остается нечто сказать о чтении: где отрок, читая, должен останавливаться, на каком месте разделять стих, где оканчивать, откуда начинать, когда возвышать или понижать голос, что произносить медленнее или скорее или стремительнее, всему этому научить не можно иначе, как на самом деле. [2] Для сего предложу одно правило: надобно, чтобы он разумел, чт о читает. А впрочем, чтение должн о быть мужественно, твердо, важно, но сопровождаемо некоторою приятностию; не должн о походить на чтение прозы; стихи суть род музыки, и Стихотворцы сами о себе говорят, что они поют; однако ж не надобно вдаваться, как ныне делают многие, в нежные и женоподобные тоны песней. О таком чтении Цезарь еще в молодости своей кому-то сказал весьма остроумно: ежели поешь, то худо поешь: а ежели читаешь, то поешь. [3] Не советовал бы я, хотя и многим это нравится, с. 40 речи вводные, т. е. влагаемые Стихотворцем в уста вводимых им лиц, произносить голосом театральным: однако легким изменением оного надлежит отличать их от собственных слов Стихотворца.
[4] Прочее же требует пространнейших наставлений. И во-первых надобно, чтоб дети перенимали более то, что украшает душу, нежели разум; ибо все, чему в нежном и неопытном возрасте научаются, глубже в умах их укореняется. [5] Посему весьма благоразумно заведено, чтобы чтение начинать с Гомера и Виргилия, хотя к усмотрению истинных красот в них потребен рассудок гораздо зрелейший. Но сему может пособить время; ибо не должно довольствоваться единократным прочтением их творений. Между тем величественность ироического стиха возвысит ум и душу, важность предмета придаст охоты и поселит в сердцах самые превосходные понятия.
[6] Полезны Трагедии. Поучительны и Лирики: однако надлежит с рассмотрением избирать не только Сочинителей, но и места из самих сочинений. Ибо и Греки во многом позволяют себе излишнюю вольность, да и у Горация есть места, которые изъяснять, по мнению моему, не годится. Что ж касается до Элегии, которая с. 41 вся на любовных происшествиях основана, и до Гендекасиллабы6, в коих встречаются инде и стихи Сотадейские7 (о сих и говорить нечего), желал бы я вовсе не давать детям читать их, если можно; или по крайней мере, оставлять до зрелейшего возраста. [7] Комедии весьма много способствуют успехам в красноречии; поелику описывают разные лица и свойства человеческие: об них скажу на своем месте. Когда нравы обезопасятся от поползновения, должны они составлять главный предмет детского чтения. [8] Я говорю особенно о Менандре, не исключая однако и других. И Латинские Писатели могут принести немало пользы. Но надобно начинать с тех, кои наиболее питают разум и укрепляют душу: для прочих же, к умножению только познаний относящихся, останется еще впоследствии довольно времени.
Древние Стихотворцы, даже и Латинские, хотя достоинство их б о льшею частию состоит в уме, нежели в искусстве, обогащают выражениями; в Трагедиях их можно найти важность, в Комедиях чистоту языка с. 42 и некий Аттицизм. [9] У них и расположение обдуманнее, нежели у многих из новейших, кои всю красоту и силу поставляют в острых изречениях. Благородства и твердости мыслей, без сомнения, надлежит искать уже в древних, когда мы и в деле и в слове во все роды неги и пороков уклонились. [10]Последуем нашим великим Ораторам, кои из стихов древних Писателей и доказательства и украшения для речей своих заимствовали; [11] это видим особенно в Цицероне, а еще более в Азиние и других, ближе к нам живших; они брали стихи из Энния, Акция, Пакувия, Луцилия, Теренция и иных; сие происходило не только от глубокого учения, но и от того, чтоб сладостию Поэзии польстить уху слушателя, утомленного сухими судебными изысканиями. [12] Сверх того, такими приводами мнений, как бы некоторыми свидетельствами, подтверждалось их слово. Вот что может внушить детям любовь к Стихотворцам; последующую за тем пользу познают возмужавши: ибо охота к изящным наукам и привычка к чтению не ограничиваются одним пребыванием учеников в училище, но чрез все течение жизни продолжаться должны.
[13] Грамматику, когда он учит читать, не надлежит забывать и самых малостей, какс. 43 то: заставлять ученика, по преложении стиха в прозу, сказывать себе части речи и объяснять свойство разных стоп: это очень нужно при чтении Стихотворцев, да и при разборе. [14] Ораторов наблюдать тоже не дурно: показывать ему, чт о несвойственно, чт о грубо и чт о противно общему употреблению в выражении; сие делать надобно отнюдь не в охуждение Писателей, кои мерою стиха часто стесняются так, что самые недостатки их принимают иные названия, и становятся некоторым образом извинительными; мы, напр. называем такие недостатки Метаплазмами (преложение букв или слогов), Схематизмами, Схемами, и тем самую нужду, как некое достоинство, одобряем; сие делать должно, говорю, отнюдь не в охуждение Писателей, а для того, чтоб показать ученику, что это суть вольности только пиитические, и, может быть, от других Авторов заимствованные.
[15] Не бесполезно в то же время вразумлять его в разные знаменования слов. Не меньше принадлежит к должности Грамматика изъяснять речения мало употребительные.[16] С особенным же тщанием покажет ему все тропы, кои не только стихам, но и прозе придают великую красоту: и наконец схемы (виды, образы) фигуры речений и предложений, как мы с. 44 обыкновенно их называем. О тропах и фигурах предложу пространнее там, где буду говорить о украшении речи.
[17] Учитель особенно должен стараться внушать, в чем состоит изящество расположения, в чем достоинство содержания в каком-либо творении; чт о какому лицу свойственно; чт о достойно похвалы в мыслях, чт о в выражениях; где прилично обилие, где краткость.
[18] К сему прибавить нужно исторические и баснословные объяснения; однако ж в излишние и для памяти обременительные подробности входить не надобно. Достаточно будет, ежели изложить им то, чт о отличными Писателями принято, или по крайней мере, упомянуто. Набивать ребенку голову всем тем, чт о написано самыми презренными вралями, значило бы в учителе малоумие, или пустое оказательство учености; это в отроке подавит рассудок и отнимет время, которое употребить можно на лучшее. [19]Ибо кто в недостойные чтения рассказы вникает, тот и к бабьему вранью привыкнет. Такими однако ж нелепостями наполнены замечания некоторых Грамматиков, кои сами приложить к ним основательного толку не в состоянии. [20] Всем известно, что случилось с Дидимом, который написал великое множество книг в подобном вкусе. с. 45Когда отвергал он некоторое событие, как ложное и нестаточное, представили ему собственную его книгу, в коей именно помещено оное. [21] И особенно в баснословных сочинениях доходит сие до посмеяния, и даже до бесстыдства: всякий враль принимает дерзость до такой степени, что на целые книги и на Писателей лжет бессовестно; поелику не боится, чтоб, для поверки, нашлись книги, которых никогда не бывало на свете. Ибо в противном случае ложь весьма часто обличается от любопытных. Из сего я заключаю, что для достоинства Грамматика потребно и не знать иного.
с. 46
ГЛАВА VI.
О ГРАММАТИКЕ.
О первых упражнениях в сочинении под руководством Грамматика.
[I. 9. 1] Вот две части, принадлежащие к должности Грамматика, т. е. показание правильности в языке, и чтение Писателей; одна из них называется Грамматическою, другая Историческою. Прибавим несколько и других упражнений для занятия детей на то время, когда они, по летам своим, не могут еще принимать наставлений от Ритора. [2] И во-первых, по мнению моему, не бесполезно заставлять их Езоповы басни, которыми сказки нянек должны тотчас замениться, пересказывать в выражениях чистых и приличных предметам: потом те же басни, таким образом пересказанные, класть на письмо с уже б о льшим тщанием и точностию. Также не худо сперва разлагать стихи на прозу, изъяснять их другими словами; после давать им смелый оборот с пристойною краткостию, и украшать, не отступая однако от смысла Стихотворца. с. 47 [3] Такой способ упражнений, правда, и для искусных учителей затруднителен; но если удачно показан будет, то и к дальнейшим в учении успехам путь откроет. Равно с должным объяснением обрабатывать изречения или мнения знаменитых мужей, сочинять Хрии 8 и Эфологии относится к обязанности Грамматиков; поелику все то основывается на чтении Писателей. Хрии и Эфологии составляются почти одинаковым образом, но в виде различны. Мнение есть общая истина, словами произнесенная: Эфология до лиц касается:[4] Хрии же разделяются на многие роды. Один род походит на мнение, просто выраженное, как то: он с казал; или он говаривал. Другой состоит в ответе: когда его спросили, или когда ему это было сказано, он отвечал. Третий от сего немного разнится; хотя кто и ничего не сказал, но что ни есть сделал [5] (полагается, что и в действии находится Хрия), как то: Кратес, увидев глупого мальчика, побил учителя его. И последний почти такой же, однако называется не Хриею, а χρειῶδεν; как: Милон, привыкнув с. 48 носить теленка на плечах, носил потом быка 9. Во всех сих Хриях, как склонение чрез те же падежи продолжать, так и приводимые изречения и деяния тем же порядком изъяснять можно. [6] На мелочных рассказах стихотворческих останавливаться почитаю за нужное только для сведения, а не для наставления в красноречии. Латинские Риторы, бросив еще много гораздо важнейшего, предоставили то попечению Грамматиков. Греки лучше знали и предметы своих трудов и цель своих обязанностей.
с. 49
ГЛАВА VII.
Разные науки знать должно детям, еще прежде Риторики. Нужны ли те науки будущему Оратору?
[I. 10. 1] Я говорил здесь о Грамматике весьма кратко, минуя все подробности, которым бы и конца не было: я хотел показать самое нужнейшее. Теперь скажу нечто о прочих науках, которые знать надобно отрокам, прежде нежели станут обучаться Риторике, дабы составить круг учения, у греков Энциклопедиею называемый. [2] Ибо есть знания, к приобретению которых в одно и то же время приступать надлежит. Поелику они сами составляют особенную науку, и без них успеть в красноречии не можно, да и они одни не делают Оратора совершенным; то и спрашивается, потребны ли они для нашего намерения? [3] Ибо когда говорим в суде в чье-либо защищение, или подаем мнение, на что, кажется многим, знать, каким образом на данной черте составляется равносторонний треугольник? Лучше ли будет защищать обвиняемого, и скорее ли склонить на с. 50 свою сторону при совещании тот, кто умеет поименно отличать звуки и расстановки гитары?[4] И приведут, может быть, в пример многих достойных Ораторов, кои не учились Геометрии, и не упражнялись в музыке иначе, как только для своего иногда удоволь