Мои отец и сестра (мать умерла в начале войны) жили в Санкт-Петербурге в большом частном доме, построенном в начале XIX века. В доме было три квартиры с разным количеством комнат, от одной до трех, и четвертая наша из пятнадцати комнат. Штат прислуги состоял из экономки, кухарки, двух горничных и прачки.
Экономка, Анна Степановна, появилась в нашем доме, когда я был совсем маленьким. В 1918 году она дважды спасала мне жизнь.
Наш дом стоял на Миллионной улице, протянувшейся от Зимнего дворца до Марсова поля. Квартира, оформленная в эдвардианском стиле[48], была очень уютной и удобной.
Единственное, чего не хватало в то время, когда я вернулся с фронта в Санкт-Петербург, так это продовольствия.
Вместо обещанного улучшения после революции резко ухудшилось положение с продовольствием. Людям приходилось часами стоять в очередях, чтобы купить хоть каких-нибудь продуктов. Начались перебои с хлебом, и я помню, как наша кухарка обливалась слезами, когда была вынуждена печь для нас пирожки из картошки.
До моего возвращения моя семья не испытывала особого давления со стороны новой власти. Правда, один раз отца все-таки арестовали. За ним пришли комиссар и два вооруженных солдата. Войдя в квартиру, они не сняли головных уборов, и отец сделал им замечание. Они арестовали отца по той простой причине, что он был известным промышленником. Через несколько дней отца отпустили, поскольку не смогли предъявить никаких конкретных обвинений.
Первым делом мне надо было заказать гражданскую одежду. Несмотря на то что вещи были пошиты у очень хорошего портного, сидели они на мне неважно. Я никогда не носил гражданской одежды; сколько я себя помнил, у меня всегда была форма, даже в гимназии. Легкая небрежность в движениях и манерах гражданских лиц резко отличается от своего рода «закостенелости» военных, необходимой при ношении формы. Я помню своего портного, Брунста, у которого шил форму. У него была шикарная мастерская, в отличие от моего сапожника Шмелева, имевшего темную мастерскую под лестницей. Но тем не менее Шмелев был лучшим сапожником в городе. Не желая расширяться, он обслуживал очень ограниченное число клиентов. Я пошел к нему, как только стал юнкером. Мне пришлось ждать своей очереди около полутора лет, пока один из его постоянных клиентов не ушел в отставку (а может, умер). Шмелев запрашивал немыслимые суммы за свою обувь, но она того стоила.
|
|
Вскоре после моего возвращения в Санкт-Петербург красноармеец принес мне повестку в вербовочный пункт. Там меня встретил полковник бывшей царской армии, доказавший свою лояльность новому режиму. Когда я зашел в комнату, он встал, сердечно поприветствовал меня и предложил поступить на службу в новую армию в чине полковника, обещая высокое жалованье и различные привилегии.
– Это приказ или предложение? – задал я единственный вопрос.
– Конечно, предложение.
Я отказался. Полковник, ничем не выдав огорчения или раздражения от моего отказа, вежливо попрощался со мной.
Многие офицеры пошли служить в Красную армию. Некоторые даже сделали карьеру. Один из них, Тухачевский, бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка, стал маршалом Советского Союза. В 30-х годах во время сталинской чистки Тухачевского расстреляли[49].
|
|
В отличие от Тухачевского, судьба бывшего полковника царской армии Шапошникова оказалась удачнее. Он был военным советником Сталина во время Второй мировой войны и умер собственной смертью.
Таким образом, во время Гражданской войны бывшие офицеры царской армии сражались по обе стороны; но основная часть офицеров примкнула к белым. Несколько офицеров моего полка перешли на сторону красных.
Многие люди, и военные и гражданские, наивно верили, что смогут жить и работать в условиях нового режима. Мало того, эти оптимисты связывали с новым режимом изменения к лучшему. Их оптимистические прогнозы, что хаос не может длиться вечно, безусловно, оправдались, но они не могли предвидеть, что новоя система будет организована по образцу, резко отличавшемуся от того, на который рассчитывали консервативные либералы. Таким оптимистом был и мой отец. После Февральской революции он категорически отказался продавать часть собственности в Санкт-Петербурге. В результате она была национализирована; все, что у меня осталось, это план нашего дома и документы на него.
В то время как большинство людей пассивно ждали наступления перемен, некоторые делали все, чтобы свергнуть власть большевиков. В январе 1918 года в России существовало множество контрреволюционных организаций, возглавляемых гражданскими и, в основном, военными лицами. По крайней мере, десять офицеров из моего бывшего полка, живших в Москве, состояли в этих тайных организациях. Как правило, организация делилась на группы по десять человек в каждой. Члены группы не знали друг друга; всех знал только командир группы. Отделение состояло из пяти групп. Командира отделения знали только командиры групп. В состав боевого соединения входило шесть отделений. Несмотря на всю конспирацию, большинство подобных организаций действовали крайне непрофессионально. Кроме того, в их рядах были предатели и шпионы. В организации, в которую входили бывшие сумские гусары, был обнаружен и убит один из таких шпионов. Константин Соколов, который испытывал дурные предчувствия относительно этого человека, сказал за несколько минут до убийства:
|
|
– Это не жизнь, это роман!
И он был абсолютно прав. Ни один из офицеров не был профессиональным подпольщиком; во всех этих тайных организациях витал дух романтики. Они могли существовать лишь до той поры, пока у большевиков не была налажена служба тайной разведки. Когда большевистское правительство создало Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК), с местными органами ЧК – губернскими, уездными, транспортными, армейскими – был налажен поиск контрреволюционеров. Большинство арестованных расстреливали; среди них Петрякевича, Виленкина и еще семерых офицеров Сумского гусарского полка.
Одна из московских организаций предприняла попытку освободить императорскую семью. С августа 1917 года по апрель 1918 года император Николай II и его семья находились под арестом в городе Тобольске. В заговор были вовлечены девять сумских гусар; из трех «разведчиков» одним был Соколов. Насколько мне известно, это была единственная попытка такого рода.
Провалы тайных организаций, страх перед деятельностью ЧК привели офицеров в Белую армию. Они были профессиональными военными, великолепно обученными и образованными, поэтому Гражданская война длилась больше двух лет, и временами казалось, что перевес одерживают белые.
В феврале у нашей семьи возникли серьезные проблемы с новой властью. Все началось с сына нашей кухарки. Этот двадцатилетний юноша, солдат Красной армии, в течение нескольких лет жил в нашем доме. Он был хорошим парнем, пока не поддался большевистской пропаганде. Он полностью пересмотрел взгляды на жизнь, стал наглеть прямо на глазах. В конечном итоге он подал на нас в народный суд, выставив в качестве обвиняемых отца и меня. К сожалению, обвинения в мой адрес были справедливы. Он заявил, что, когда по улице шел полк красноармейцев, я, выглянув из окна, воскликнул: «Шайка бандитов!» Так и было. Затем он обвинил меня в хранении оружия, что в то время было запрещено. И это тоже было правдой. У меня было несколько немецких винтовок, браунинг, который я всегда носил в кармане, и револьвер, который я подобрал на платформе железнодорожной станции Дно. Все это выглядело очень подозрительно и наводило на мысль о готовящемся восстании. К счастью, все обвинения против моего отца были надуманными и благодаря этому мы выиграли дело в суде. У отца был большой жилой дом в центре города, и сын кухарки обвинил отца в том, что в подвале этого дома отец хранит запасы продовольствия. Если учесть, что в городе ощущалась сильная нехватка продуктов, наличие такого подвала являлось серьезным нарушением.
Заседания районного народного суда проходили в национализированном частном доме; комнатой для заседаний служил бывший танцевальный зал. В состав суда входили три человека: матрос, солдат и рабочий. Заседание открылось слушанием дела моего отца. Кухаркин сын выдвинул обвинения. Его никто не поддерживал, даже собственная мать была против сына. Вторым выступал свидетель с нашей стороны, управляющий отцовским домом, в котором находился этот пресловутый подвал. Управляющий обладал хитрым крестьянским умом, а черная окладистая борода придавала ему респектабельность. Кроме того, как вскоре выяснилось, он был прекрасным актером. Войдя в зал, где проходило заседание суда, он остановился у двери и повернулся к углу, в котором обычно висела икона. Хотя никакой иконы не было и в помине, он медленно перекрестился и с наивным видом, свойственным только детям и старикам, медленно прошел через зал к судейскому столу. С достоинством поклонившись каждому судье в отдельности, он скрестил на груди руки и застыл подобно монолиту. Председатель суда коротко повторил предъявленные обвинения, а затем спросил:
– То, что рассказал этот товарищ, правда?
Управляющий пристально посмотрел на солдата, затем повернулся к судьям и сказал:
– Прости его Господи!
Дело было выиграно в один момент, настолько впечатляющей была эта картина. Все, что было сказано после, уже не имело значения. Судьям стало ясно, что солдат врет, и мой случай даже не стали рассматривать, чтобы не тратить время впустую.
Весной начался террор, в первую очередь направленный против бывших офицеров царской армии. Хотя я не входил ни в одну из тайных организаций, я подпадал под подозрение уже за то, что был офицером царской армии. В те дни арестованных только по подозрению расстреливали с не меньшим успехом, чем членов тайных организаций. Были убиты тысячи офицеров. Когда за мной пришли первый раз, я, словно почувствовав неладное, за несколько дней до этого ушел из дома. Какое-то время я ночевал у друзей, ежедневно меняя квартиру. Меня это очень мучило, поскольку я невольно превращал друзей в своих сообщников. Удивительно, сколько людей готовы были оказать мне помощь, понимая, какому риску подвергают себя и своих близких.
Но надо было не только найти пристанище на ночь, но еще и обзавестись документами, которые проверяли везде: в театрах, ресторанах, на улице. Требовалось обзавестись документами, в которых бы не фигурировал мой прежний род занятий. Отец устроил меня на работу в страховую компанию «Саламандра». У меня до сих пор хранится документ, свидетельствующий о том, что я являюсь служащим этой фирмы. Только директор знал, кто я такой. Для остальных я был обычным человеком, обедневшим после революции и вынужденным начать трудовую жизнь.
В первые дни работы в фирме произошел случай, который мог иметь самые серьезные последствия. Один из клиентов грубо разговаривал с девушкой, сидевшей за соседним столом. Я не выдержал, встал из-за стола и приказал ему вести себя подобающим образом, пригрозив, что в противном случае его ждут неприятности. Он сбавил тон и, к счастью, не пожаловался на меня. За те несколько дней, что я проработал в страховой компании, мной не переставали восхищаться все работавшие в компании девушки.
По крайней мере дважды в неделю по ночам в квартиру к отцу с обысками приходили чекисты. Неожиданно они пришли днем и чуть не поймали меня. Двое в форме остались на улице, а один в гражданской одежде вошел в дом. Он сказал швейцару при входе, что должен передать мне важное сообщение. Швейцар попался на удочку и доверчиво объяснил, что меня можно найти в страховой компании «Саламандра». Выглянув в окно после ухода посетителя, швейцар увидел, как тот направился к двум стоявшим на улице солдатам. Он тут же побежал к Анне Степановне и все ей рассказал. Страховая компания находилась в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Анна Степановна взяла извозчика и через четыре минуты была у меня. В здании компании были установлены вращающиеся входные двери. Когда я вышел из них с одной стороны, выбегая на улицу, с другой стороны вошли солдаты, которые пришли меня арестовать. Они не знали меня в лицо, и мне удалось скрыться. На этом закончилась моя недолгая работа в страховой компании, однако выданный мне в фирме документ несколько раз выручил меня.
В июле уничтожение офицеров достигло таких размеров, что оставаться в Санкт-Петербурге было равносильно самоубийству. Я решил бежать на юг России, на Украину, которая после революции объявила о независимости. Тогда она была временно оккупирована немецкими войсками.
Орша была ближайшей от Санкт-Петербурга пограничной станцией. Через Оршу проходила граница между территорией Советской России и территорией, оккупированной немцами. Достаточно было пересечь границу в Орше, чтобы попасть в немецкую зону. В прежние времена поезд шел из Санкт-Петербурга до Орши меньше пятнадцати часов. Для поездки на Украину мне требовались документы, доказывавшие, что я не контрреволюционер, что Красная армия не имеет ко мне никаких претензий, медицинская справка и, конечно, виза в паспорте. И это были не единственные документы, позволявшие пересечь границу. Поскольку у меня не было паспорта, я, естественно, не мог получить необходимых бумаг. Можно было купить поддельный паспорт, но он действовал только на неграмотных солдат, проверяющих документы на улице. Без паспорта я не мог даже купить билет на поезд.
Мой план поездки в Оршу основывался на ошибочном предположении, что проверку документов проводят только во время остановок. Я решил, что буду соскакивать с поезда, когда он замедляет ход у станции, и заскакивать обратно, пока он еще не набрал скорость, отходя от станции. В то время двери вагонов оставляли открытыми, и я мог спокойно спрыгнуть и запрыгнуть обратно в вагон. Вопрос с пересечением границы оставался открытым, но я решил, что сначала надо добраться до границы. Я очень надеялся на удачу.
Во всех фирменных поездах дальнего следования был спальный международный вагон. Мне удалось купить билет в такой вагон. По одну сторону вагона располагались купе, а в коридоре, где были откидные места, обычно сидели и стояли пассажиры. Когда мы отъехали от Санкт-Петербурга, я, стоя в коридоре, случайно подслушал разговор двух мужчин. Они обсуждали, сколько времени понадобится, чтобы доехать до станции назначения, и один из них сказал, что теперь поезд не будет подолгу стоять на станциях, поскольку проверка документов проходит во время движения. Таким образом, в первые минуты путешествия я уже понял, что мой план никуда не годен. Я решил выйти на ближайшей станции и вернуться в Санкт-Петербург. Стоило мне принять это решение, как мужчины зашли в купе и я увидел женщину, которая сидела на откидном сиденье и смотрела в окно. Симпатичная, хорошо одетая. Ее лицо показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где мог ее видеть. Наконец я понял, что мы не знакомы; просто я много раз видел ее на сцене. Это была известная танцовщица Лидия Джонсон. Она была чистокровной русской: фамилия Джонсон была ее сценическим псевдонимом. Я глядел на нее, и мне в голову пришла замечательная идея. В те дни толпа требовала «pane et circenses»[50], и устроители и участники всяческих развлекательных мероприятий вызывали восхищение и пользовались особым отношением.
Лидия Джонсон вполне могла помочь мне. Я подошел к ней и спросил, не ошибаюсь ли я, действительно ли она та самая Лидия Джонсон. Когда она подтвердила мою догадку, я невразумительно забормотал, что давно восхищаюсь ей, но чтобы она не думала, что хочу завязать с ней флирт. В общем, совсем запутался, но все-таки нашел в себе силы довольно связно изложить свою историю. Она оказалась храброй женщиной и спокойно сказала:
– Я тоже еду на Украину и попытаюсь перевезти вас через границу. Вот мое купе. Перенесите сюда свои вещи. На время поездки вы мой танцевальный партнер.
На железных дорогах в те дни творилась полная неразбериха; до Орши поезд шел почти двое суток. Несколько раз вагоны обыскивали и несколько человек арестовали. Заходили и к нам в купе. Каждый раз повторялась одна и та же сцена. Стук в дверь. Я садился у окна, Лидия у двери. Предъявив документы, она начинала заигрывать с проверяющими, расточая им улыбки и комплименты, а затем вручала контрамарки на свои выступления. Почувствовав, что полностью завладела вниманием, она небрежно указывала в мою сторону и говорила:
– Это мой партнер.
Я к этому моменту уже не вызывал у них никакого интереса, и они, небрежно пожав мне руку, не требовали у меня документов. С шутками, улыбками и пожеланиями удачи они неохотно покидали наше купе, стараясь как можно дольше насладиться обществом Лидии. Наконец дверь закрывалась, и Лидия какое-то время приходила в себя от перенесенного нервного напряжения.
Настоящий партнер Лидии Джонсон и еще шесть актеров ехали в том же поезде. Все они были хорошо знакомы. Лидия рассказала им мою историю, и они вместе стали думать, как перевезти меня через границу. Предлагались самые невероятные планы, пока в голову не пришло простое решение: использовать их актерские способности.
В то время станция в Орше была разделена надвое. Пассажиры выходили из поезда на русской территории, проходили через пункт русского пограничного контроля, затем шли по нейтральной территории до немецкого пограничного поста. Багаж везли на тележках, и пассажиры шли рядом, чтобы следить за своими вещами. У пограничного поста всегда толпился народ: одни стояли в очередь на досмотр, другие уже шли по нейтральной территории.
Актеры считали, что в данной ситуации, когда у восьмерых есть все необходимые документы, девятый сможет пройти незамеченным, если эти восемь человек будут действовать правильно. Они решили пройти всей труппой во главе с руководителем, Лидией Джонсон. В связи с отведенной ей ролью Лидия взяла все документы, пошла вперед, а мы за ней. Мы специально очень медленно подходили к пограничному посту, и, когда, наконец приблизились, все пограничники были уже влюблены в Лидию.
Мы заранее договорились, что, как только пограничники, изучив документы, откроют ворота, я пройду первым. Меня убедили, что никто не обратит на меня внимания, поскольку актеры отвлекут их разговорами. Я должен сразу же направиться к людям, которые сидят у дороги и после досмотра перекладывают свой багаж, спокойно сесть рядом и жевать свой бутерброд, который я заранее держал в руке.
Как только мы подошли к посту, актеры сразу завязали разговор с пограничниками. Пока они разыгрывали какую-то шутливую сценку, а пограничники рыдали от хохота, Лидия выложила документы для проверки. Пограничники пересчитали количество комплектов представленных документов, просмотрев только пару из них. Теперь они знали, что перед ними группа из восьми человек. Наконец ворота открылись, я смело вышел и, пройдя около сотни футов, присел у дороги.
Потом мне рассказали, что за мной прошли еще четыре актера, а остальные продолжали разговор, отвлекая внимание пограничников. Однако, когда, пересчитывая проходивших через пост, была произнесена цифра «девять», тут же раздался резкий оклик:
– Вся группа назад!
Все актеры тут же вернулись на русскую территорию. А я в это время спокойно жевал свой бутерброд, сидя у дороги.
Актеров опять пересчитали. После шуток относительно знания арифметики с улыбками и пожеланиями доброго пути их пропустили на нейтральную территорию. Багаж у актеров не досматривали, и им не пришлось останавливаться, чтобы переложить вещи. Они прошли мимо, сделав вид, что не замечают меня. Я переждал пару минут и, смешавшись со следующей группой людей, прошедших пограничный пост, бросился догонять актеров. Они были счастливы, как дети; это было самое замечательное представление, в котором им удалось принять участие. Теперь они жаждали повторить представление на немецком пропускном пункте. В этом не было необходимости: в немецкой зоне меня, бывшего офицера царской армии, встретили бы с распростертыми объятиями. Но им так хотелось выйти «на бис».
Опять Лидия Джонсон шла впереди с документами в руках, а мы медленно следовали за ней. При виде Лидии немецкий капитан онемел от восторга. Он, казалось, был готов пойти на все ради нее, но его настрожил тот факт, что у нее были документы на всю группу. Немец хотел, чтобы мы разобрали свои документы. Актеры пытались разговорить капитана. Он был очень мил, но категорически настаивал, чтобы каждый взял в руки свои документы. Ни заигрывания Лидии, ни актерские шутки, ни истории, рассказанные на немецком и на русском, не могли заставить его отойти от должностных инструкций. С откровенной неохотой актеры признали полное поражение. Я вышел вперед и объяснил, кто я такой и почему решил уехать из Санкт-Петербурга. Переводчик, бывший офицер царской армии, задал мне несколько вопросов, пожал руку и пожелал удачи. На следующее утро мы уже были в Киеве.
Глава 4:
В Белой армии.
В то время Украиной правил диктатор, гетман[51] Скоропадский.
Генерал царской армии Скоропадский был избран гетманом Украины при активном посредничестве австро-немецких оккупантов. В оккупированном немецкими войсками Киеве стояли и украинские полки гетмана Скоропадского. Русские контрреволюционные силы были представлены небольшим подразделением, поддерживавшим гетмана. Политическая ситуация выглядела стабильной только на первый взгляд; на Украине ширилось националистическое движение под руководством Петлюры.
После нелегальной жизни в Санкт-Петербурге я наслаждался жизнью в Киеве и не спешил вступить в Белую армию. Но денег было мало, и мне требовалось найти работу. Отец дал мне рекомендательное письмо к заместителю министра торговли Украины Борадаевскому. Он хорошо знал отца и оказал мне самый сердечный прием. После десятиминутной беседы он предложил мне должность своего секретаря в качестве временной работы. Я занимал эту должность около двух месяцев, и все мои обязанности сводились к тому, что я только и знал, что успокаивал Борадаевского. Нервный, легко возбудимый, он очень боялся смены режима.
– Как вы думаете, – неоднократно задавал он один и тот же вопрос, – мы устоим еще неделю?
– Не волнуйтесь, все будет хорошо, – неизменно отвечал я.
Положение постепенно ухудшалось, и мои уверенные ответы были для него чем-то вроде опиума; он хотел их слышать опять и опять.
Скоро в Киев приехали два моих старых друга из Сумского полка, ротмистры Борх и Берг.
Мы с Борхом в один год пришли в Сумской гусарский полк. Борх был самым красивым офицером полка и любил приударить за дамами. Он, как говорится, не мог пропустить ни одной юбки. Его отношение к женскому полу следует из его выражения, которое он очень любил повторять: «Невозможно получить всех женщин, но, по крайней мере, можно стремиться к этому». В первый год службы в полку Борх приобрел дурную славу. Входя в ресторан, он столкнулся в дверях с изрядно выпившим господином. Мужчина пробормотал что-то невнятное, и Борх, не раздумывая, ударил его тростью. На следующий день в левой газете появилась заметка следующего содержания: «Бум! Бум! Бум! Вы можете решить, что это звонят церковные колокола, но вы глубоко заблуждаетесь. Это всего лишь великосветский бандит с прилизанными волосами избивает мирного горожанина». Когда Борх прочел заметку, он пошел в редакцию газеты и избил редактора. Борх был знающим и храбрым офицером, веселым, компанейским и, кроме всего, отличным товарищем.
Второй гусарский офицер, Берг, был на редкость обаятельным человеком, одаренным богатым воображением. Рассказывая небылицы, он прекрасно понимал, что никто не верит в них, но для него это не имело никакого значения. Он никого не собирался обманывать. Ему просто нравилось сочинять всякие невероятные истории. Берг был прекрасным рассказчиком, и мы с удовольствием слушали его, совершенно не заботясь о том, насколько правдивы эти истории. Революция оказала на него разрушительное воздействие: он запил.
Вскоре после приезда в Киев у Борха начался роман с замужней женщиной. Ее муж (гражданский чин), узнав об этом, вызвал Борха на дуэль. Борх попросил Берга и меня быть его секундантами. Нам предстояло встретиться не с секундантами обманутого мужа, а с ним самим, чтобы обговорить место дуэли и выбрать оружие. Не помню, почему мы отошли от общепринятых правил; может, сказался царивший в стране беспорядок. Я договорился о встрече, а затем, используя все имевшиеся в наличии доводы, попытался уговорить Берга не напиваться. Но мои доводы не возымели должного действия. Когда мы приехали в гостиницу к мужу «дамы сердца» нашего товарища, Берг был изрядно пьян. По дороге он прочел мне лекцию о том, как нам следует вести себя (ни один из нас понятия не имел о дуэльном кодексе). Он особенно подчеркнул два момента: мы должны вести себя очень корректно, но решительно, и не должны снимать перчатки. Когда мы вошли в номер, из кресла встал господин, в котором Берг узнал старого знакомого из Москвы. Забыв обо всем, Берг со счастливой улыбкой бросился к знакомому.
– Как я рад тебя видеть! Расскажи, как тебе удалось убежать?!
В пять минут он объяснил, что глупо убивать Борха за такую ерунду; дело житейское, и не стоит придавать ему слишком большого значения. Дуэль, естественно, не состоялась.
3 ноября 1918 года вспыхнула революция в Германии. В скором времени началось отступление оккупационных войск. Одновременно с этим активизировалась деятельность Петлюры. Стало ясно, что наступает конец режима гетмана Скоропадского, поэтому Борх, Берг и я решили вступить в белогвардейские части, расположенные в Киеве. Мы были зачислены в эскадрон, состоявший из одних офицеров; даже полковники служили в качестве рядовых. Мы трое быстро продвинулись по службе. Через две недели я уже командовал взводом, Борх был у меня вахмистром, а Берг старшим унтер-офицером.
Только один раз за две недели службы в эскадроне мы приняли участие в небольшой стычке с частями Петлюры; остальное время мы охраняли штаб нашей армии. Как-то вечером меня вызвал начальник штаба. Плотно закрыв за мной дверь, он спросил:
– Обещайте, что вы никому не скажете о нашем разговоре.
Я, конечно, пообещал, и он продолжил:
– В данный момент наш командующий принимает одного очень влиятельного генерала. Отношения напряженные, и встреча может принять такой оборот, что возникнет необходимость арестовать генерала. Если я отдам приказ, вы арестуете генерала?
– Я арестую любого по вашему приказанию, – спокойно ответил я.
Мне приказали отвести взвод на задний двор и ждать дальнейших указаний. Через три часа к нам вышел адъютант и сообщил мне, что этой ночью наша помощь не потребуется. Мне так и не сказали, кто был этот генерал, но подозреваю, что это был гетман. Не понимаю, зачем мог понадобиться целый взвод для ареста этой важной персоны.
Отец, сестра и Анна Степановна тоже приехали в Киев, причем на законных основаниях; я смог достать для них приглашение от правительства Украины. Правда, не обошлось без приключений. На границе во время проверки документов и осмотра багажа солдаты взяли серебряную тарелку. Анна Степановна потребовала вернуть чужую вещь и шла за ними до тех пор, пока они, чертыхнувшись, не вернули ей тарелку. В отличие от нее, сестра была в такой панике, что на вопрос, кто ее отец, ответила: «Не знаю».
В один из декабрьских дней войска Петлюры пошли на штурм и заняли Киев. В этот день мой взвод установил баррикады у нашего штаба. Неделю или больше на подступах к городу велась безнадежная борьба, и в это морозное утро мы были в подавленном настроении. Борх собрал все вещи, принадлежавшие нам троим, и отнес их к своей последней возлюбленной. От нее он вернулся на баррикады с бутылкой коньяка, которая придала нам определенный заряд бодрости. В полдень войска Петлюры вступили в город с разных сторон. Положение было безнадежным, и штабной офицер вышел к нам и объявил:
– Командующий бросил нас. Вы вольны делать все, что хотите.
Офицеры пришли в полное замешательство. Некоторые, желая поскорее скрыться, побросали оружие. Полагаю, они вспомнили, как несколько месяцев назад в киевском парке казнили несколько тысяч офицеров. Вот тут-то выпитый коньяк сыграл важную роль. Мы трое навели на офицеров винтовки и приказали построиться. Строем мы двинулись к центральной улице, по пути встречая вооруженных офицеров из других, уже распущенных, подразделений.
– Куда вы идете? – звучал стандартный вопрос.
– Хотим выбраться из города.
– Можно пойти с вами?
– Конечно.
Когда мы подошли к центральной улице города, в нашей колонне было уже порядка двухсот человек. Встал вопрос, кто будет осуществлять командование. В городе находился генерал Келлер, человек, пользовавшийся большой известностью. К нему отправились три офицера, чтобы уговорить взять на себя командование. В ожидании Келлера я позвонил отцу. Мы уже начали движение, когда приехали отец и сестра, чтобы попрощаться со мной. Я выскочил из колонны, поцеловался с отцом и сестрой, и они пошли рядом с нашей колонной. Скоро с другой стороны улицы раздались радостные крики: жители встречали армию Петлюры. Мы не успели пройти и нескольких кварталов, как над головой засвистели пули. Отец и сестра вбежали в ресторан, и когда стрельба стихла и они немного пришли в себя, то обнаружили, что лежат под столом.
Петлюре не составило особого труда разбросать нас, как нашкодивших щенят. Мне повезло, и я незаметно свернул в небольшой переулок. На мне была солдатская форма, и, когда я перочинным ножом срезал эполеты и вышел на улицу, никто не обратил на меня внимания. Борху и Бергу тоже удалось убежать, но нескольких офицеров, и среди них Келлера, схватили и расстреляли на месте.
Часом позже я был уже в гражданской одежде. На этот раз я скрывался от украинских националистов, с которыми боролось наше соединение. В Киеве мне было невероятно трудно найти место ночевки. Одна из моих немногочисленных подруг, изумительная девушка, взяла на себя тяжкое бремя, согласившись прятать меня. Спустя пару недель у меня уже был документ, удостоверяющий, что я никогда не сражался против армии Петлюры. Не помню, как я его раздобыл, но он до сих пор хранится у меня. Но даже при наличии этого документа я не мог появиться в квартире, где жили отец с сестрой. Вскоре после захвата города солдаты приходили в квартиру; вероятно, на меня донес сосед.
Я наивно полагал, что новогоднюю ночь я смогу спокойно провести со своими близкими. В такой день никому не придет в голову заниматься поимкой какого-то офицера. В одиннадцать вечера я вошел в подъезд дома, в котором жили отец с сестрой. Уже войдя внутрь, я заметил двух вооруженных солдат. Отступать было поздно. Я начал спокойно подниматься по лестнице на четвертый этаж. Я все еще надеялся, что пришли не за мной. Но когда я поднялся на четвертый этаж и увидел открытую дверь нашей квартиры, от моего оптимизма не осталось и следа. Мне ничего не оставалось, как войти в квартиру. Три солдата проводили обыск, но, по счастью, в задних комнатах. В ту самую минуту, когда я вошел в квартиру, Анна Степановна случайно вышла в прихожую. Не говоря ни слова, она взяла меня за рукав, затащила в кухню и выпустила через черный ход. Там никого не было, и я в мгновение ока оказался в заснеженном внутреннем дворике. Я бросился к массивным деревянным воротам и только собрался открыть их, как в щели между воротами увидел две пары ног; здесь меня ждали. Наш дом стоял над довольно крутым обрывом. Задний двор стоящего рядом дома, фасадом выходившего на другую улицу, был расположен на шесть метров ниже нашего двора. Я прыгнул и, к счастью, приземлился в сугроб. Отделавшись легким испугом, я выбрался из сугроба, прошел через двор и вышел на улицу.
Пришло время покинуть Киев. Ближайшим городом, еще не занятым Петлюрой, была Одесса. Сам город и небольшую окрестную зону удерживали французские и греческие части; в то время западные державы поддерживали контрреволюционное движение. Мы решили отправиться в Одессу.
Мой отец имел тесные связи с Сибирским коммерческим банком. Когда члены правления банка решили бежать из Киева, нас пригласили присоединиться. Банкиры подкупали на вокзале всех, кто только попадался им на глаза, и в результате получили специальный вагон и в придачу четырех полицейских, которые должны были охранять нас в пути. Как им удалось договориться об отдельном вагоне, когда в то время существовала такая нехватка поездов, что люди готовы были ехать в тамбурах, на ступеньках и крышах вагонов, до сих пор остается для меня загадкой. У меня был документ, удостоверяющий, что я являюсь служащим банка и в данный момент еду в одесский филиал банка. Борх и Берг поехали вместе с нами.
Вокзал напоминал восточный базар. Несметные толпы осаждали одесский поезд. Двоих полицейских, охранявших вход в наш вагон, избили, а двое успели удрать. На ступеньках вагона остался единственный страж – швейцар из банка. Этот здоровущий мужик быстро навел порядок, объявив, что вагон предназначен для иностранной делегации. Люди отступили от вагона.
– Что еще за делегация? – выкрикнул самый смелый.
– Английская, – сказал первое, что ему пришло в голову, швейцар.
Известие мгновенно распространилось по поезду, и нам всю дорогу пришлось поддерживать неожиданно навязанную роль членов английской делегации. Если бы мы допустили хоть малейшую ошибку, нас ждала неминуемая смерть от рук обманутых в лучших чувствах пассажиров поезда.
По-английски говорили только моя сестра и один из банкиров. Единственный документ на иностранном языке, правда на шведском, был у моего отца. Этот внушительного вида документ с подписями и печатями удостоверял, что отец является одним из директоров шведского промышленного концерна, имевшего филиал в России. Мы с Борхом развлекались, разговаривая в присутствии посторонних якобы по-английски; одним словом, несли всякую тарабарщину. Без особых приключений мы доехали до Одессы.
Отец, сестра, Анна Степановна и я поселились в одной комнате; город был переполнен беженцами. Ночью мы разгораживали комнату на мужскую и женскую половину с помощью простыни, повешенной на протянутую через комнату веревку.
Как-то Борх, Берг и я шли по улице. Нас остановил хорошо одетый господин.
– Если не ошибаюсь, вы те офицеры, которые не позволили офицерам вашей части разбежаться, когда в город вошел Петлюра?
– Вы совершенно правы.
– Не согласитесь позавтракать со мной?
Мы с удовольствием приняли приглашение. Через четверть часа мы сидели в одном из лучших ресторанов города Наш новый знакомый для того, чтобы утвердить себя в качестве политической фигуры, хотел кого-то свергнуть. Мы так и не поняли, кем была эта предполагаемая жертва. Нашего неожиданного знакомого в первую очередь интересовало, во сколько это ему обойдется. Мы поняли, что он собирается сыграть на нашем безрассудстве, и подыгрывали ему. Когда он поинтересовался, сколько нам понадобится людей, чтобы убрать человека, которого защищают порядка сотни солдат, мы, не раздумывая, ответили: «Не больше дюжины». Чтобы закрепить знакомство, честолюбивый господин заказал очередную бутылку вина. Мы договорились встретиться на следующий день за завтраком, но вечером, посовещавшись, решили, что не хотим становиться наемниками. Утром мы сходили в ресторан и в самой вежливой форме отклонили поступившее предложение.
Полковник Швед приехал в Одессу в начале декабря с добровольческим соединением, отступившим перед армией Петлюры. Шведу было поручено формирование «эскадрона сумских гусар». Поначалу в эскадроне было только два взвода, состоящие из офицеров, юнкеров и юношей в возрасте от 15 до 19 лет. Это подразделение вошло в кавалерийский полк, который сражался с большевиками до конца Гражданской войны. В свое время два этих взвода превратились в эскадрон, а позже в два эскадрона. Борх и Берг поступили на службу в один из этих эскадронов, а я уехал в Сибирь.
В то время Сибирь была оккупирована Белой армией под командованием Колчака[52].