Хотя можно было легко предположить, что в следующей войне кавалерии будет отведена незначительная роль, сведенная до уровня проведения разведывательных операций, преследования отступающего врага и пешим боям, в кавалерии по-прежнему царил боевой дух. О том, что мы когда-то были драгунским полком, практически не вспоминали. Перед Первой мировой войной мы все еще испытывали романтическое отношение к ярким сражениям прошлого. Хотя огромное количество времени было отведено изучению пеших боев, упор делался на сражениях в седле. Вот почему мы так легкомысленно относились к занятиям по тактике и всему тому, что имело отношение к современной войне. В конечном счете нас постигло жестокое разочарование, но зимой 1913/14 года считали, что основным оружием кавалериста является лошадь. Исходя из этого занятиям верховой ездой отводилось основное место в плане тренировочных занятий, проводимых в полку.
В русской кавалерии для занятий верховой ездой, или объездки лошадей, использовались манежи, строительство которых началось в России в XVIII веке. Система объездки в манеже отлично работала только на учебном плацу, но война вынудила разочароваться даже самых горячих сторонников этой системы. В самом начале войны мы стали возвращаться к методам верховой езды прирожденных всадников восточноевропейских равнин.
Конному спорту в полку не уделялось большого внимания; командир полка Гротен не одобрял занятий конным спортом. Занятия спортом отнимали слишком много времени, и офицеры, не отказывавшие себе в удовольствии заниматься конным спортом, в какой-то мере были потеряны для полка. Однако порядка десяти офицеров все-таки принимали участие в соревнованиях по преодолению препятствий, и пара офицеров участвовали в стипль-чезе. Гротен называл их гладиаторами. Шесть офицеров держали лошадей для участия в бегах, но на них ездили профессиональные жокеи.
|
|
Итальянский метод верховой езды был чрезвычайно популярен у молодых офицеров, но ветераны противились нововведениям. Один из поручиков, Владимир Соколов, вызвался обучать меня новой системе верховой езды. Оглядываясь назад с позиции сегодняшнего дня, я понимаю, что новая система для Соколова заключалась всего лишь в езде с укороченными стременами, привстав в седле, наклонив корпус вперед на галопе и во время преодоления препятствий. Но для того времени это, безусловно, было новым словом в технике верховой езды.
Зимой только новобранцы занимались верховой ездой. Остальные солдаты просто давали лошадям размяться, а лучшие наездники объезжали молодых лошадей, которые уже прошли годичный курс обучения в резервных полках. Зимой 1913/14 года мы уже предполагали, что война начнется летом. Поэтому было сделано исключение из правил, и в полк прибыли сто не прошедших обучение молодых лошадей. Объездкой и обучением этих лошадей занимались два офицера и группа специально отобранных гусар. С лошадьми, купленными на конезаводческих фермах, не возникало особых проблем, а вот лошади, прибывшие из донских степей, были совершенно дикими. По соседству с манежем проходили трамвайные пути, и стоило появиться трамваю, как эти дикие животные, даже с наездниками, рассыпались по всему манежу, словно горсть орехов, брошенных на пол. Они вставали на дыбы, сбрасывали наездников, лягались и кусались, но к весне уже находились в строю.
|
|
Прогулки верхом на старых лошадях должны были удерживать этих лошадей в хорошей физической форме, поэтому мы совершали долгие прогулки в окрестностях Москвы. В 1-м эскадроне, в котором я служил корнетом, не приветствовались длительные прогулки верхом; командира эскадрона больше всего заботил внешний вид лошадей. Я уже упоминал, что в полку наших лошадей прозвали китами. В пятнадцати минутах от наших казарм был Новодевичий монастырь. Поле вокруг монастыря, так называемое Девичье поле, постепенно сокращалось за счет развивающегося города, и мы не спеша совершали прогулки верхом на этом поле. Как-то на завтраке в офицерском собрании командир нашей дивизии генерал Гурко спросил Меньшикова:
– Ваши люди в течение зимы хоть иногда совершают прогулки верхом?
– Да, ваше превосходительство.
– И куда же они ездят?
– На Девичье поле, – с улыбкой ответил Меньшиков.
У нас было два помещения для занятий верховой ездой, но из-за нехватки места в конюшнях одно помещение использовалось для хранения сена. Единственное помещение не удовлетворяло всем требованиям, и большинство занятий по верховой езде проводилось в открытом манеже. Дорожки манежа покрывали слоем соломы, чтобы лошади не скользили на льду. Периодически дорожки очищали от снега, и за зиму между дорожками вырастали снежные барьеры.
Первое занятие в закрытом манеже начиналось в семь утра. Зимой в это время было еще темно. В манеже стоял жуткий холод, и валивший от лошадей пар превращался в туман, заполнявший манеж, в котором с трудом можно было разглядеть наездников. Эскадроны по очереди проводили занятие в это неудобное время; следующее занятие начиналось в девять утра.
|
|
Начинались ли занятия в семь или в девять, но всегда находились опоздавшие. Командиры эскадронов по-разному выражали свое неодобрение. Меньшиков, не слушая оправданий, говорил:
– Да ладно, это может случиться с каждым.
Ротмистр Марков, командир 2-го эскадрона, молча показывал на часы. Ротмистр Лазарев, командир 4-го эскадрона, обязательно говорил:
– Вы заставили меня поволноваться, мой друг.
Однако когда корнет появлялся вовремя, но после бессонной ночи, Меньшиков проявлял прямо-таки отеческую заботу:
– Вы выглядите, словно схватили простуду. Идите домой и сегодня отдохните.
Все занятия проводились в присутствии командира эскадрона и унтер-офицеров. Нас, младших офицеров, не особенно принимали в расчет, хотя именно мы проводили занятия.
Унтер-офицер 1-го эскадрона Николай Сидорович пользовался большим уважением. Офицеры называли его Николай Иванович, словно он занимал такое же социальное положение, как они. Только Меньшиков звал его по фамилии. Сидорович был красивым блондином, розовощеким, с торчащими вверх усами. Слово «бравый» как нельзя лучше определяло его жизненную позицию. Он посвятил себя воспитанию «бравых» лошадей и бравых солдат. Он был типичным унтер-офицером мирного времени. Сидорович не обладал чувством юмора, имея в запасе единственную шутку, которую постоянно повторял. Каждый раз, когда эскадрон вскакивал в седло после ночи, проведенной в деревне, он говорил, обращаясь к гусарам:
– Вы составили список оставленного здесь?
Когда эскадрон двигался по дороге, он ехал в хвосте колонны рядом с офицером. Я часто ездил рядом с Сидоровичем, поэтому много раз выслушивал его немногочисленные истории. Он любил рассказывать о своей поездке в составе делегации в Данию на похороны короля. Все вечера он проводил с офицером датской кавалерии. Разговаривать они не могли: Сидорович не знал датского, а датчанин русского языка, поэтому они просто вместе выпивали. Причем датский офицер никак не мог перепить Сидоровича. Интересно, что в полку унтер-офицер выпивал только после захода солнца и никогда не напивался. Если поздно вечером его вызывал кто-то из офицеров, он, чтобы уничтожить запах алкоголя, жевал что-то с приторным запахом фиалки.
В первый год службы в полку, если не имелось конкретного плана на какую-то часть дня, я не решался самостоятельно предпринимать каких-либо действий, предварительно не посоветовавшись с унтер-офицером. Обычно наш разговор происходил примерно по такой схеме.
– Николай Иванович, что я должен делать?
– Что пожелаете, ваша честь, – неохотно отвечал Сидорович и, помолчав, добавлял: – Разрешите доложить, мы совершенно забросили занятия по фехтованию.
– Отлично, давайте займемся фехтованием.
Сидорович делал над собой последнее усилие и, словно удивленный моим предложением, спрашивал:
– Вы приказываете заняться фехтованием?
Таким образом, формальности были соблюдены, и он по-прежнему командовал эскадроном и мной.
Утренние занятия продолжались до одиннадцати утра. Офицеры занимались верховой ездой в полдень, обычно в закрытом манеже. В час дня возобновлялись занятия с солдатами, которые продолжались до четырех часов дня. После занятий гусары чистили и кормили лошадей, а офицеры дважды в неделю посещали различные лекции и семинары.
В русской кавалерии солдат был вооружен шашкой, пикой и винтовкой, а офицер шашкой или саблей и револьвером.
Винтовка была той же модели, что у пехотинца[30], но с укороченным стволом и измененным способом крепления ружейного ремня и снабженная штыком.
Каптенармусом[31] у нас был ротмистр Борис Говоров, обаятельный, с тонким чувством юмора, типичным примером которого служит незначительный эпизод во время одного из регулярных отчетов «хозяина» офицерского собрания.
– 300 рублей 63 копейки были потрачены на закуску, 1200 рублей 45 копеек на вино... – уныло перечислял хозяин.
Неожиданно Говоров поднялся с места.
– Прошу прощения, сколько вы сказали копеек? – поинтересовался он.
Человек крайне уравновешенный, душевный, Говоров постоянно исполнял роль посредника между старшими и младшими офицерами. Все корнеты шли к нему со своими проблемами. Он предлагал корнету сесть и за стаканом вина спокойно выслушивал его жалобы. Когда корнет высказывал все, что у него накипело в душе против Гротена или Трубецкого, и успокаивался, Говоров говорил:
– Забудь об этом. Нас окружают хорошие люди. Давай-ка я подолью тебе еще вина.
С таким же успехом, как в казармах, Говоров улаживал отношения в собственной семье. Как-то я без приглашения приехал к нему домой, и горничная сказала, что ротмистр в детской. На полу была расставлена игрушечная кухонная мебель – копия настоящей; Говоров с двумя маленькими дочками сидел тут же. Когда я вошел в комнату, одна из дочерей говорила другой:
– Лиза, принеси папе водку из буфета; блины уже готовы.
С не меньшим успехом он действовал и на поле битвы и имел блестящий послужной список.
У Говорова был брат, который тоже раньше служил в полку. В революцию 1905 года, когда повар ненадолго вышел из кухни, провокатор бросил в кастрюлю с кипящим на плите супом дохлую мышь. В этот день Константин Говоров был дежурным офицером. Он посоветовал гусарам не есть суп и на глазах всего эскадрона вытащил мышь из миски с супом и съел ее, заявив, что это просто кусок мяса. Благодаря Говорову провокация не удалась; в официальной истории полка упомянут этот эпизод. Спустя пятнадцать лет большевики расстреляли Константина Говорова.
Однако вернемся к винтовкам. Схема изучения действия винтовки и обращения с ней была чрезвычайно проста: разобрать, почистить и опять собрать. Мы разбирали и собирали винтовку на время, тренируясь в скорости; учились определять расстояние от линии огня до мишени. Учебные стрельбы и стрельба по мишеням обычно устраивались летом, когда мы находились в лагерях. Но зимой было уже ясно, что летом начнется война, поэтому в январе 1914 года новобранцев начали обучать обращению с винтовкой. Январь в том году выдался на редкость морозным. Новобранцы с офицерами отправлялись на стрельбище ранним утром и возращались поздно вечером насквозь промерзшие.
Перед стрельбами все винтовки были пристреляны лучшими стрелками полка, и только потом каждый гусар получал винтовку с подробным описанием ее характерных особенностей.
Кавалерийская шашка с эфесом, с травленым изображением на клинке двуглавого орла и вензеля Николая II, была сделана из высокопрочной стали. Вскоре после окончания кавалерийского училища я купил офицерскую саблю. Офицеры имели право носить саблю вне строя. Характерным отличием сабли от шашки являлось наличие стальных ножен, в то время как у шашки деревянные ножны, обтянутые кожей. В отличие от шашки, которая чаще носилась на плечевой портупее, сабля всегда носилась на поясной. Кроме того, шашка была с малой кривизной клинка, сабля имела сильный изгиб клинка[32].
Мне было двадцать, и я, естественно, хотел иметь нечто исключительное. Клинок моей сабли был сделан из знаменитой дамасской стали. Вернувшись домой к обеду, я застал у родителей крестного отца моей сестры, генерала Владимира Кондратьева. Генерал осмотрел мою саблю, потрогал клинок и сказал:
– Что ж, давай опробуем ее. У меня обычный стальной клинок. Давай скрестим клинки и посмотрим, чей прочнее.
Мы так и сделали. На моем клинке появился след от его клинка, с его же клинком ничего не сделалось.
Мы обучали солдат обращению с шашкой: как быстро выхватывать ее и вкладывать в ножны, как держать ее на параде и находясь в карауле и, естественно, как пользоваться ею в бою. На первых занятиях солдаты учились пользоваться шашкой в пешем бою. Затем в седле, постепенно увеличивая скорость: на шагу, рысью и, наконец, галопом. В качестве макетов для отработки удара служили глиняные пирамиды в человеческий рост или длинные прутья, установленные в специальных держателях. Отрабатывалась сила и меткость удара. В результате занятий некоторые из наших лошадей лишились кончиков ушей.
В самом начале войны произошел случай, продемонстрировавший пример мастерского владения холодным оружием (шашками и пиками). Казачий хорунжий Крючков с тремя казаками наткнулся на группу немецких кавалерийских разведчиков из двенадцати человек. Крючков приказал атаковать врага, и казаки убили одиннадцать немцев; больше всех отличился сам Крючков.
Я встретил Крючкова в штабе пехотного корпуса, где он служил в качестве связного. В тот день в штабе выступала популярная исполнительница народных песен Плевицкая[33].
Певица выразила желание сфотографироваться с героем дня, но Крючков отказался.
– Я женатый человек, – объяснил казак, – и не могу фотографироваться с другой женщиной.
Теперь что касается пики. Стальной трехгранный наконечник вставлен в стальную трубку, выполняющую роль древка, и скреплен с ней заклепками. На нижнем конце древка закреплен ножник. В средней части древка скоба для крепления темляка[34].
Только половина личного состава эскадрона, которая формировала первую линию атаки, была вооружена пиками. На полном скаку гусар наносил удар пикой и, ранив или убив противника, оставлял ее в теле жертвы и выхватывал шашку. В одиночном бою хорошо обученный гусар способен отбивать пикой удары противника, защищая себя и лошадь. Я умело обращался с пикой. Сидя верхом, вращал пику вокруг себя так, что ко мне невозможно было подойти на сабельный удар. Мне нравилось обучать солдат умению владеть этим видом холодного оружия. Но, честно говоря, я никогда не видел, чтобы гусары пользовались этими приемами в боевой обстановке.
Во время войны, особенно когда мы воевали в лесах, пики становились обузой, и иногда приходилось приложить немало усилий, чтобы заставить солдат не отказываться от них.
Утверждение, что пика является мощным оружием, можно еще поставить под сомнение, но она бесспорно производит деморализующий эффект на противника. Только представьте себе шеренгу несущихся на вас лошадей, ощетинившуюся пиками. Устрашающая картина. Немцы тоже имели на вооружении пики, поэтому, чтобы пехота привыкла к виду наступающей кавалерии, мы проводили совместные учения. Пехотинцы выстраивались в ряд, и мы переходили в атаку. По команде «Шашки наголо, пики к бою, галопом марш, марш!» мы пускали лошадей легким галопом и разражались громовым «Ура!».
Зимой, когда молодые солдаты еще неуверенно сидели в седле, мы проводили занятия в пешем строю, имитируя езду в седле; эти упражнения назывались «на ногах как верхом». Только в начале весны начинались занятия верхом; сначала в составе взвода, потом эскадроном и, наконец, полком.
Командир отдавал команды голосом, с помощью шашки, или по его команде приказ играл горнист. На горне исполнялось порядка двадцати команд, в основном коротких, имеющих некоторое сходство, и надо было обладать хорошим слухом, чтобы отличать их друг от друга. Офицеры были обязаны различать эти команды, но и солдаты должны были разбираться в звуковых командах. Офицеры проводили занятия в казармах, и солдаты, сидя на койках, хором выводили мелодию сигналов. Некоторые мелодии давались с трудом, и для простоты запоминания солдаты придумывали слова к этим звуковым приказам. Например, для команды «По коням!» – «Дьявол мною овладел, на монахиню я сел». Стишки были, как правило, непристойного содержания.
Все так же сидя на койках, солдаты знакомились со структурой дивизии, узнавали, кто командует военным округом, корпусом, дивизией и бригадой, какие обязанности у часовых, что такое дисциплина и т. д. и т. п. Солдаты должны были запомнить стандартные ответы: «Дисциплина заключается в четком исполнении приказов вышестоящих по званию», «Солдат, стоящий на посту с оружием в руке, огнестрельным или холодным, называется часовым», «Часовой является неприкосновенной личностью». Неграмотные крестьянские парни с трудом улавливали смысл этих фраз. К концу занятий они сидели совершенно измученные, с остекленевшим взглядом. Эти занятия проводили офицеры. В свою очередь, унтер-офицеры проводили инструктаж, нацеленный в первую очередь на то, чтобы уберечь солдат от совершения необдуманных поступков при исполнении служебных обязанностей. В головах у гусар царила такая путаница, что один из них на вопрос: «Какие обязанности у караульного?» – ответил: «Не пить, не курить, не свистеть, не мочиться».
В 1912 году в нашей дивизии был сформирован пулеметный эскадрон под командованием сумского гусара. В нем было всего восемь пулеметов «Максим»[35].
Позже, уже во время войны, в каждом полку было четыре пулемета. В конце 1913 года Язвин был переведен в 1-й пулеметный эскадрон. Фамилия командира этого эскадрона была Швед, поэтому мы называли пулеметный эскадрон шведской армией.
В начале мая мы выехали в лагеря. Полк разместился в пяти деревнях. 1-й эскадрон и пулеметный эскадрон заняли деревню Мневники, расположенную на левом берегу Москвы-реки. К моему ужасу, один из старших офицеров, Онгирский, оказался фанатиком физического воспитания. Каждое утро перед завтраком он насильно поднимал меня, мы бежали к реке, бросались с разбега в воду, плавали и бежали обратно. Я всей душой ненавидел эти утренние пробежки и купание и не замечал каких-либо улучшений в состоянии здоровья, но не смел ослушаться старшего по званию.
Офицерское собрание находилось в деревне приблизительно в четырех километрах от нас. Связь между эскадронами осуществлялась с помощью курьеров. В среднем расстояние от деревень, в которых расположился полк, до Москвы составляло около восьми километров. До городских окраин можно было доехать верхом в сопровождении ординарца и там взять извозчика, а ординарец возвращался с лошадью в лагерь. В городе легко можно было договориться с извочиком, чтобы вернуться потом обратно в лагерь. И все-таки, несмотря на близость Москвы, мы находились в сельской местности. Дачники жаловались, что мы поднимаем много пыли, когда скачем верхом.
Солдаты, расквартированные в деревне, установили перед каждым домом высокие шесты, заканчивающиеся рамой, с которой свешивались сплетенные из соломы кисточки, по числу стоявших во дворе лошадей.
День в лагере начинался рано. В семь тридцать наши эскадроны уже двигались в пункт сбора, куда мы должны были прибыть в восемь утра. Занятия проводились на огромном Ходынском поле, в начале лета отдельными эскадронами, а позже в составе полка. Как вы понимаете, не так-то просто заставить полк примерно в тысячу лошадей действовать как единый организм, меняя скорость, разворачиваясь, размыкая и смыкая ряды. К примеру, как совершается разворот в разомкнутом строю. Полк выстраивается в две линии, примерно по 450 лошадей в каждой. Команда поступает с правого фланга. Два взвода на левом фланге начинают медленно разворачиваться на месте; следующий за ними взвод двигается медленным шагом; следующий рысью и, наконец, правофланговый взвод галопом. В процессе разворота могут легко возникнуть интервалы не только между отдельными всадниками, но и между взводами. Чтобы избежать появления интервалов, оба фланга должны оказывать давление на центр. Если во время разворота в центре строя слышатся проклятия солдат и хрипы лошадей, значит, строй остается сомкнутым и идеально ровным.
Одно из наиболее зрелищных упражнений, которое демонстрировалось высокопоставленным гостям, заключалось в следующем. Полк галопировал в разомкнутом строю в направлении инспекционной группы. Когда до группы оставалось еще значительное расстояние, звучал приказ: «Стой! Спешиться!» – двое из каждой тройки солдат спешивались.
В доли секунды спешившиеся солдаты выстраивались, ощетинивались штыками и появлялись из облаков пыли. Через пару минут горнист играл приказ, лошади возвращались к спешившимся солдатам, которые вскакивали в седло, мчались в направлении инспекционной группы, резко останавливаясь буквально в сантиметрах от гостей. На бумаге это кажется просто, а в действительности на это требовались долгие дни тренировок.
Когда командир полка хотел переговорить с офицерами, объяснить следующее задание или отчитать за плохое выполнение предыдущего, звучал сигнал горна, означавший «Сбор для объяснения задания». Услышав горниста, офицеры бегом или верхом бросались к командиру.
Выполнение задания, связанного с переходом в атаку на внезапно появившегося противника, требовало от командира умения быстро принимать решение, а от гусар быстрого выполнения приказа. Сбоку от двигающейся колонны неожиданно появлялись кавалерийские, пехотные, артиллерийские или смешанные формирования. Гротен называл их «куклами»: пехота в красной форме, кавалерия в синей. В зависимости от рода войск противника командир должен был принять решение, наступать единым фронтом или расчлененным боевым порядком.
Гротен принял командование полком в 1912 года. До него командиром полка был Нилов, который после удачного выполнения поставленной учебной задачи говорил, обращаясь к полку:
– Спасибо, парни. Каждому по глотку водки.
Позже, когда запретили водку и ее место заняло пиво, Нилов как-то забылся и сказал:
– Каждому по бутылке водки.
Гусары заулыбались, надеясь, что оговорка обратится реальностью. Надо учесть, что такие подарки делались из офицерского кармана.
Но далеко не всегда учения и даже показательные выступления проходили гладко. В 1912 году у нас возникли определенные трудности, связанные с переформированием некоторых соединений. В официальной истории сумских гусар описан один из печальных эпизодов, относящийся к 1912 году.
В конце сентября 1912 года полк должен был выступить перед американской военной делегацией. В тот день полком командовал полковник Рахманинов. Была поставлена задача: из разомкнутого строя построиться в колонну по взводам. Рахманинов отдал одну из новых команд. Последствия оказались ужасными. К счастью, все произошло на большом расстоянии от американцев. Рахманинов хотел приблизиться к американцам разомкнутым строем, но ему этого не удалось. Полк, растянувшись, мчался по полю. Американцы сидели на самых спокойных старых лошадях, за которых можно было не волноваться. Одному из гостей, по всей видимости, надоело наблюдать за облаком пыли, и он решил приблизиться к полку. К несчастью, он оказался в самом центре совершающего разворот полка. Американец хотел повернуть назад, но его лошадь понеслась вперед. Она проскочила первую линию, вторую, третью и, наконец, вырвалась на открытое пространство.
В те дни, когда вместо учений проводились стрельбы, эскадроны вставали затемно и на рассвете покидали деревни.
Днем лошадей вели на реку купаться и какое-то время отводили для изучения «службы в действующей армии»; к примеру, как размещать сторожевые посты в ночное время. Гусары, делая вид, что находятся на войне, ложились на землю, прячась за кустами, разговаривали и даже украдкой дремали. Заняты были только офицеры и унтер-офицеры, и в особенности недавние выпускники полковой унтер-офицерской школы. В это время разведчики применяли на практике знания, полученные зимой в казармах. К примеру: если предполагается, что небольшое пехотное подразделение противника вскоре пройдет по узкой дорожке в лесу и требуется выяснить, сколько человек в этом подразделении и чем они вооружены, то нужно влезть на дерево, растущее рядом с дорожкой. Убедившись, что никто вас не видит, вы наклоняете ветви дерева так, чтобы идущим по дорожке людям приходилось идти согнувшись.
Мы потеряли массу времени, изучая то, что совершенно не пригодилось на войне, например, передачу сообщений с помощью гелиографа. Заранее предполагая нецелесообразность использования гелиографа, мы с прохладцей относились к его изучению. Мы мало времени отводили на обучение солдат принципу действия гелиографа. Помню, как однажды я стоял у этого аппарата, когда приехавший с инспекцией генерал написал на листе бумаги сообщение и потребовал передать его с помощью гелиографа в расположенную неподалеку часть. Мы не были уверены в способности солдат справиться с этим заданием, поэтому, пока один солдат неуверенно возился у гелиографа, мы быстро скопировали сообщение и отправили другого солдата к адресату. Он обернулся через несколько минут, и генерал, получив ответ, естественно, пришел к выводу, что способ передачи сообщений с помощью гелиографа является безупречным.
В свободное от службы время солдаты, расквартированные в деревнях, вели обычную крестьянскую жизнь. Многие подружились с семьями, в которых жили, и помогали им по хозяйству. Завязалось даже несколько любовных историй, и, понятное дело, возникали драки с деревенскими парнями. Зимой командир эскадрона иногда получал от деревенских девушек письма с жалобами на бросивших их солдат.
В воинском соединении, состоящем из тысячи человек и лошадей, конечно, происходили несчастные случаи и нежелательные инциденты. Командир полка полковник Гротен очень расстраивался по этому поводу. В мае 1914 года, когда мы направлялись в лагерь, Москва-река затопила берега, и мост у деревни, в которой размещался 2-й эскадрон, оказался на уровне воды. Командир эскадрона ротмистр Марков принял решение переводить лошадей по мосту. Одна из молодых лошадей, испугавшись, упала в воду. Течением ее мгновенно затащило под мост, и она утонула. Гротен сильно переживал этот случай. Вскоре погибла еще одна лошадь. Она отвязалась, неудачно перепрыгнула через забор и напоролась на остро отточенный край частокола. Гротен был вне себя от гнева. Он не успел еще прийти в себя, как арестованный гусар, сделав подкоп, сбежал с гауптвахты. Гротен с отчаяния написал прошение об отставке и уехал в отпуск. Пока он был в отпуске, император, который всегда испытывал к нему нежные чувства, решил сделать его флигель-адъютантом, то есть членом императорской свиты. Это была высокая честь, и Гротен понял, что не может уйти в отставку. Он вернулся в полк. Полагаю, что сумские гусары были единственным кавалерийским полком, которым командовал человек, удостоившийся столь высокой чести.
В начале июля наш полк обычно перемещался в поселок Клеметьево, расположенный примерно в ста километрах от Москвы, чтобы принять участие в так называемом кавалерийском сборе, в котором участвовали восемь кавалерийских полков. Эти ежегодные маневры заканчивались верховой атакой одной группы из четырех полков на другую группу из четырех полков. Двухнедельный подготовительный период заканчивался большими маневрами, после которых мы в начале сентября возвращались в Москву.
В 1914 году, в предчувствии войны, кавалерийский сбор отменили, и 26 июля пришел приказ вернуться в казармы. Начался предмобилизационный период. Заново подковывали лошадей. Проверяли седла и уздечки. Доломаны, кивера и красные бриджи (в военное время мы носили синие) откладывали, а обмундирование, предназначенное для военного времени, готовили к выдаче. Солдаты убирали сундучки с бирками, на которых были написаны данные ближайших родственников. Столовое серебро, которым мы все так гордились, сдали на хранение в Государственный банк. Шесть старых штандартов полка передали в исторический музей.
28 июля Австрия объявила войну Сербии. Поздно вечером 30-го из штаба дивизии по телефону сообщили, что к нам в полк едет курьер с секретным пакетом. Через пятнадцать минут после звонка появился курьер. К этому моменту практически все собрались в казармах. В секретном пакете находился мобилизационный приказ; час «Ч» объявлялся в полночь. Мы должны были направиться к границе Восточной Пруссии, а гренадеры направились к австрийскому фронту. Каждый офицер нашего полка получил запечатанный конверт с подробным перечнем его действий на последующие тридцать шесть часов, до момента выхода из казарм на вокзал для погрузки в поезд.
Среди прочего солдатам выдали консервы, неприкосновенный запас, вскрываемый только в экстраординарных случаях. Через час двор был усыпан пустыми банками из-под консервов. Чистое ребячество! Вероятно, солдатам, которые никогда не видели таких банок, очень хотелось попробовать их содержимое. Даже корнет Константин Соколов, рассмотрев на банке дату – 1904 год, не смог удержаться, чтобы не вскрыть ее; в банке оказался суп с кусочками мяса. Поднялся страшный шум. Солдатам опять выдали неприкосновенный запас (НЗ), и мы тут же забыли об этом инциденте: наше внимание переключилось на более важные проблемы. Пару месяцев спустя я вспомнил случай с НЗ, когда мы захватили около сотни немцев. Русская пехота нанесла поражение немецкому соединению, и около сотни немецких солдат удалось спрятаться в лесу. Еле живые от усталости, голодные, они не притронулись к неприкосновенному запасу продольствия. Немецкая дисциплинированность исключала наличие человеческих чувств. Я предпочитал командовать русскими солдатами.
Мои родители жили в Санкт-Петербурге. Позвонить из Москвы можно было только с Центральной телефонной станции. У меня не было времени, чтобы съездить туда, и в коротком письме я известил родителей об отъезде на фронт. Я знал, что если бы родители приехали в Москву, то при прощании не стали бы говорить мне таких слов, как «будь осторожен» или «береги себя». Они прекрасно понимали, что рано или поздно я должен буду уехать на фронт. Я выбрал карьеру военного, и не было ничего необычного в том, что меня отправляли на фронт. Они наверняка пожелали бы мне удачи и сказали: «Храни тебя Господь».
У нас с Язвиным не оставалось времени привести в порядок квартиру. Мы ушли из дома, словно собирались в скором времени вернуться. После нашего отъезда моя подруга сложила наши вещи и сохранила их до нашего приезда.
Утром 1 августа полк в новой полевой форме построился на учебном плацу. Командир дивизии генерал Гурко сказал несколько слов о наступающей войне и скомандовал:
– Первый эшелон...
1-й эскадрон и два взвода 2-го эскадрона под командованием полковника Рахманинова двинулись в направлении одного из московских железнодорожных вокзалов.
Попрощаться с нами приехало очень немного людей; июль был жаркий, и большинство наших родственников, друзей и знакомых уехали из города. Город практически опустел, и только мальчишки обратили внимание на колонну первого эшелона. Не было ничего необычного в том, что по улицам на лошадях ехали гусары. Однако быстро поползли слухи о надвигающейся войне, и на долю следующих эшелонов пришлись и приветственные возгласы, и прощальные слова, и слезы.
Прохожий с иконой остановил пулеметный взвод и, подняв икону, благословил солдат и передал икону командиру.
На вокзале нас провожала только госпожа Говорова с дочерью.
Воинский эшелон был составлен из деревянных вагонов для перевозки скота, выкрашенных в темно-красный цвет с надписями на бортах: «40 солдат, 8 лошадей», и пассажирских вагонов. В центре товарного вагона размещались сорок пехотинцев. Мы заводили по четыре лошади в оба конца вагона, ставили их в два ряда, мордами к центру, и еще оставалось достаточно места для седел, снаряжения, сена и восьми гусар. Гусары могли сидеть и лежать на тюках с сеном. Офицеры ехали в пассажирском вагоне.
Мы изрядно намучились, затаскивая лошадей в вагоны. Оказавшись в непривычной для себя обстановке, лошади нервничали и не хотели заходить в вагоны. Одного корнета, получившего сильный удар копытом в голову, пришлось отправить в госпиталь, где он пролежал два месяца.
На станции Ржев, примерно в трех часах езды от Москвы, каждый эшелон встречал седой, но с прежней выправкой старик в слезах, один из наших отставных унтер-офицеров.
3 августа, когда головной эшелон приближался к пункту назначения, небольшому городку Сувалки, уже было официально объявлено о начале войны. Пока мы ехали к месту назначения, началась война.
Мы двигались к границе, а навстречу нам шли местные жители. Груженные домашним скарбом телеги, домашний скот, женщины, дети, старики двигались по всем дорогам в глубь страны. Тогда я впервые увидел беженцев.
Часть 2:
Первая Мировая война.
Глава 1:
Боевое крещение.
Небольшой городок Сувалки, расположенный примерно в девятнадцати километрах от границы с Восточной Пруссией, являлся пунктом расквартирования двух кавалерийских полков. Когда 6 августа 1-я кавалерийская дивизия в полном составе собралась в городе, эти два кавалерийских полка уже ушли к границе. Их казармы пустовали, поэтому шесть дней наш полк жил в прекрасных условиях. В городе был первоклассный ресторан, и за эти дни мы, молодые офицеры, не обошли его своим вниманием. Не было ничего удивительного в том, что в маленьком городе был великолепный ресторан, ведь здесь стояли кавалерийские полки.
9 августа командир дивизии генерал Гурко отдал приказ: четыре эскадрона, по одному из четырех полков, должны пересечь границу и провести разведку по четырем направлениям. Кроме того, генерал очень рассчитывал, что разведчикам удастся взорвать участки железной дороги между немецкими городами Маркграбово и Гольдап. Командиры эскадронов, посовещавшись, решили, что основной задачей является повреждение железнодорожных путей. Понимая, что железная дорога тщательно охраняется, они, не подчинившись приказу командира дивизии, решили идти вместе, четырьмя эскадронами. В результате, столкнувшись с мощным сопротивлением противника, они вернулись, не выполнив ни одной из поставленных перед ними задач. За неподчинение приказу Гурко лишил офицерских званий командиров трех эскадронов. Не подвергся наказанию только командир 4-го эскадрона сумских гусар ротмистр Лазарев, поскольку он пошел по указанному в приказе маршруту, а остальные присоединились к нему. Вот с такого неприятного инцидента началась для нашей дивизии война.
На Лазарева было страшно смотреть; он был потрясен решением Гурко и сильно переживал за командиров эскадронов. Когда спустя три дня Лазарев погиб, мы решили, что его смерть в какой-то мере связана с тем нервным состоянием, в котором он пребывал после решения Гурко. Возможно, он решил показать командиру дивизии, чего стоит как офицер.
С 10 августа эскадроны нашей дивизии начали по очереди приступать к охране границы. Через два дня наступила наша очередь, и мы направились в деревню Бакаларжево. Проходившая через деревню дорога пересекала границу у холма, на котором стояла деревня. В месте пересечения дороги у границы, извилистого узкого рва, стояли заградительные барьеры и опустевшие помещения русской и немецкой пограничных застав. В траве валялись пограничные столбы, увенчанные немецким орлом; по всей видимости, русские разведчики уже были на территории Восточной Пруссии. По ту сторону границы, в опрятных немецких деревушках, не наблюдалось признаков жизни.