– Надеюсь, мне удалось развеять твою печать. Или печаль? – посмотрел вопросительно Эмиль на фею.
– Всё-то тебе расскажи да поясни, – улыбнулась Ага.
– Надо устранить несправедливость, – добавила фея.
– Я тоже как раз об этом подумал, – удивился Эмиль, – надо и получение ответов на вопросы, и исполнение желаний сделать обоюдно доступными. И ещё: надо растянуть время до вечера таким образом, чтобы мы всё успели, что необходимо для подготовки.
– Считаешь, внесенных поправок достаточно для успешного завершения миссии?
– Хотя теперь уже поздно обсуждать: поправки приняты пространством. Дерзай, Эмильджин.
– У меня возникло такое ощущение, Агафья, что я не полностью воспользовался инструкцией. И Рамин разыграл тут доброго дядю только с одной целью – лишить меня окончательно этой возможности. Ради этого он был согласен на всё. Тогда его поведение объяснимо и, вообще, всё объяснимо. Но наряду с этим, хоть и не радостным, но всё же откровением, мне пришел альтернативный вариант пути развития. И, насколько я понимаю, раз уж я остаюсь стрелочником пока, я имею право перевести стрелки на этот путь.
– О каком пути ты говоришь, о беспечнейший из джиннов?
– Но и наиумнейший, наисильнейший и наивезучийший, будем надеяться!
– Поскольку я Индикт знаков, о многоформная фея, – принял игру Эмиль, – то, стало быть, имею право считать знаками всё, на чем фиксируется внимание моё. А это были, к примеру, две вещи: купол, нависший над всем этим ландшафтом, под который ты меня выманила, и планшет на столе, за который ты пыталась меня усадить. Есть в них что-то общее и что-то отличающее одно от другого. Надеюсь, отвечая мне, о наиблагоразумнейшая из фей, ты будешь действовать по правилам?
Сознание вдруг напомнило Эмилю не совсем приятный эпизод их общения, но он отмахнулся от него.
– Пора мне сделать выбор. Полной нет уверенности в том, что ты готов. Сам как считаешь, Эмильджин, твой дух, твой меч и, значит, воля готовы выдержать напор неведомого раньше бытия? Ведь если ты погибнешь, то умру и я, тебя беспечно в мир свой допуская. И в мире том, подумай только, фея – это фея, а Ага создана для истребления, как вредных насекомых, всех тех, кто жизни вздумает мешать. Ведь ты учился в школе, должен это знать. Поэтому не вздумай разделять меня в том мире. Это может стать твоим последним делом, сокращенно: поделом.
– Да, не зря моё сознание напомнило тот случай, – задумчиво произнес Эмиль, – я считал, что Ага – это знатный титул для феи. Думал, не простая ты. А оказалось, так и есть. Но ты забыла, что мой приход одобрен Сингулярной службой, и, значит, обеспечен мне возврат к пространства-времени той точке обоюдных врат, которую преодолели мы.
– О, Эмильджин, какой же всё-таки похожий на ребенка ты. Твой не приход – проход – был разрешен на собственный твой страх и риск в сознании одной всего лишь части. И в случае утери будет восстановлена она по эталонным данным без памяти и опыта того, в котором я сейчас, и ты, и этот мир. А в мире том, где Яна, ты будешь вовсе без изъяна переживания событий этих дней, чужого времени, чужих идей, чужих, тебе ненужных откровений. Подумай, прежде чем я стану отвечать. Ты сам себе сейчас проход, путь и печать. И ты пока их держишь в кулаке. Раскроешь – и довериться придется мне, а сам ты будешь, словно на ладони.
Всё, как на ладони
До Эмиля, наконец, дошло, что шутки закончились, вернее, закончатся, как только он разожмет кулаки: пространство приняло условия. Агафья, видимо, не шутила. И еще он вспомнил, что шестнадцатирицы эти, с таким трудом нарабатываемые части, могут теряться, погибать, и тогда надо стяжать у Отца новые, взамен. Как человек Эмиль остался там, на Земле. Здесь он всего лишь подобие фантома, решившего поставить над собой эксперимент. Ну, что же, если не суждено, то он об этом всё равно забудет, зато, если всё получится, то, как говорится, победителей не судят. Тогда не о чем и заморачиваться. И он разжал кулаки.
– Эмильджин, ты удивительный джинн!
– Я не джинн, Агафья, я человек, заглянувший на изнаночную сторону иного бытия.
– Выбор сделан. Ты назвал все ключевые слова прохода в мой мир, и я обязана, как фея-страж, его открыть.
Эмиль смотрел на Агафью совсем другими глазами, вернее, воспринимал всё по-другому. Он вдруг почувствовал, что они стали существами одного мира, одной материи. И их диалог снова стал беззвучным, бессловесным, безмолвным. Отступать было поздно. Эмиль улыбнулся и произнес, вернее, пространство зазвучало его обращением:
– Так какие же ключевые слова я распознал, по-твоему?
– Ландшафт, планшет, купол и изнанка. Говоря понятным языком: и планшет, и купол – это своеобразные многомерные многофункциональные резервуары ландшафта со всем его биоэкосодержанием. Думаю, какие-то детали этого тебе могут быть известны. Должна тебе признаться, я поступила не совсем хорошо по отношению к тебе. Меня уговорили заманить тебя в один из планшетов, тот, который ты видел на столе, для того чтобы максимально воспользоваться твоим опытом в реальных условиях практического применения, а не в каких-то теоретических выкладках, которыми ты мог бы поумничать в дискуссии.
– Но ты всё же не сделала этого, ты передумала, одумалась и, значит, это не считается? – успокоил ее Эмиль, – ведь можно же опыт передать и менее экстремальным путем?
– Ты не понял, Эмильджин, мне не пришлось заманивать тебя, ты сам согласился, раскрыв ладони. Но я буду всячески стараться помочь тебе пройти весь путь и вернуться домой, – Агафья смотрела, ожидая реакцию собеседника, но Эмиль понял, что лучше вообще больше не касаться этой темы, и промолчал.
– Все условия договора и поправки остаются в силе. Таков закон этой экспериментальной зоны.
– Да, я помню, вы говорили, что это беспошлинная, безлогосная зона.
– Ты меня на «Вы» называешь, Эмильджин?
– Продолжай, – не стал объясняться Эмиль.
– Так вот: по условиям поправки мы теперь можем оба творить и оба отвечать.
«Неслучайно напомнила», – зафиксировалось у Эмиля.
– Не отвлекайся, – одернула его Агафья. Она провела рукой над столом и проявила не то, чтобы планшет, скорее, пенал, его содержащий. – Я тебе буду показывать и рассказывать, а ты запоминай детали, идеи, возможности, свойства, всё, что твоё знаковое величество, Эмильджин, сумеет отметить. Всё потом пригодится.
Это компакт-планшет. Наиболее практичными и потому ходовыми являются планшеты сотого и двухсотого масштаба, тогда как купола или полусферы – десяти- и стотысячные. Потом поймешь, почему. Помни о многомерности. Раскрываю.
Агафья взялась за две стороны футляра и раздвинула их. Образовалось подобие карты. Но она была рельефна, и, более того, она была живая!
– Вот ячейка территории. Именно ячейка. Она подвижна и управляется сознанием, на ней фиксированном. Сейчас это наше с тобой сознание. Если я, например, смотрю вправо, мне начинает открываться правый запредел, тогда как левый сворачивается. Это примерно, как вести рамку по карте. Очень удобно. Скорость смещения имеет естественный предел, который рассчитывается как число, обратное корню из масштаба. То есть для сотой карты это десять, а для двухсотой чуть больше четырнадцати километров в час. Интересно?
– Я слушаю, Агафья, – коротко ответил Эмиль.
– А интересно это становится тогда, когда ты становишься участником событий, и, чтобы выйти из них, ты должен достичь края ландшафта.
– А здесь подробнее, пожалуйста, – будто проснулся Эмиль, – что значит – участником событий?
– Я знала, что тебе понравится, – рассмеялась Агафья. Стоит тебе прикоснуться к ландшафту – и ты окажешься на нем в соответствующем масштабе. Например, на этом ты будешь около двух сантиметров ростом, а на двухсотом меньше сантиметра. Планшет будет всё время фиксировать тебя в центре, чтобы обзор был во все стороны одинаков. Метровый планшет – это гектар земли. По пятьдесят метров от центра. Десять километров в час – это за семнадцать секунд из любой начальной точки тебя планшет зафиксирует в центре. Чтобы приблизиться к пределу надо бежать, преодолевая скорость планшета. С какой скоростью ты можешь бежать?
– Не знаю, может пятнадцать-двадцать, плюс-минус.
– Это будет означать пять-десять. А на карте двухсотой – один-шесть, то есть сто метров до края – минимум минута бега, а то и все шесть.
– Жестко, – согласился Эмиль.
– Тот планшет, что лежал на столе для экзамена был пятисотого масштаба. Вот это – жестко! – возразила Агафья.
– То есть ты хочешь сказать, что с двадцати трех только идет преодоление, и то бежать до края двадцать пять минут? Но ведь это для меня нереально! Это жестоко!
– Ты забываешь, что до этого еще надо было додуматься, или заключать сделку, чтобы узнать.
– Да, Агафья, оказывается, ты можешь быть коварной.
– Вообще-то, было предложено, раз ты такой умный, запустить тебя на тысячную, но я не согласилась, – Агафья опять испытующе посмотрела на Эмиля, и, не дождавшись возмущения, добавила, – но я бы не оставила тебя самого. И мы могли бы пойти в разные стороны, например.
– А планшет бы стоял на месте! Хитро придумано, – задумался Эмиль, – так, значит, ты со своими двумя в себе самой имеешь преимущество?
– Ну, конечно же, это ведь мой мир. В нем много чего такого, что непреодолимо для инородцев. Но я готова поделиться всем в обмен на твой опыт. Эмильджин, а ведь у тебя тоже не одно сознание, и я уверена, что ты скоро сам научишься управлять планшет-картой.
Никакой жестокости тут нет, ведь только животным не под силу разделять сознание. Правда, там еще множество тонкостей, но они больше как развлечения будут для тебя. И это всего лишь первый, можно так сказать, уровень сознания. Купольный ландшафт-макет относится к более сложным моделям и находится, в основном, в правлении многоуровнево сознательных и, вообще, многочастных Логосов планеты, но, по закону, сдавший экзамены может работать и с ним. Думаю, ты поможешь выйти мне на этот уровень, а иначе нечего было и затевать всё это!
Я вижу, ты уже начинаешь жалеть, что связался со мной и всем этим. Можешь хоть сейчас выйти на лужайку, ударить в гонг, выявить свою некомпетентность, и тебя сметут, депортируют из нашей системы. А я никому не признаюсь, что начала приоткрывать тебе тайну второй планеты двойной звезды Агатаки той Галактики, о которой у вас никто даже и не знает.
– Разве я похож на того, кто отступает, о существо великолепных форм! К тому же – я очень любопытен. Веди меня в дебри своих непреодолимых, неразрешимых задач, Агафья. Чем меньше я буду знать, тем больше будет спонтанности и тем неожиданнее окажется результат.
Эмиль склонился над планшет-картой и ткнул пальцем в самую ее середину. Мир вдруг развернулся и свернулся одновременно. Стало темно и тихо.
Агафья свернула планшет. Он уменьшился в размерах и легко поместился в рукаве ее платья. В этот самый момент появился смотритель.
– Ну, и где этот твой стрелочник? – возмутился он.
– Наверное, вышел из проекта, воспользовался порталом, – спокойно ответила фея. – Я только уверила его, что он совершенно свободен, но и отвечать в таком случае будет за себя сам. В подтверждение я на время оставила его самого. И вот результат.
– Я так и знал, что всё это пустое: не может приходящий привнести иное, когда он предстает иным. Гореть боящийся в своей суетности лишь источает дым и задыхается творением своим, – Рамин, неожиданно расфилософствовавшийся, но довольный завершением очередных своих забот, растаял.
Агафья посмотрела вверх. Ей почудилось, что через плотный туманный купол за всем этим кто-то наблюдает. И, будто вспомнив о неотложном деле, достала пенал-планшет…
Часть 2
Условие семь-четыре
Свернутое состояние планшета автоматически сворачивало большинство функций обитавшего в нем пространства и располагало ко сну. Не видя причин сопротивляться этому обстоятельству, утомленный событиями предшествующими, Эмиль свернулся калачиком и спокойно уснул.
Ему приснился сон, будто он шел по берегу водоема, по крайней мере, ему так казалось, хотя воды видно не было. Может, это просто опушка, окраина каких-то джунглей. Это всё, что успел Эмиль, по привычке, зафиксировать во время просыпания. Теперь при ясном осознании самоё себя надо было еще раз пройтись по всем событиям, иначе они быстро растворятся в прошлом, потому как фиксировались в кратковременной памяти. Это Эмиль уже знал по опыту.
Но следующий миг принес более отдаленные по времени события, и тело прожгла молниеносная разделяющая черта фатальности, отодвинувшая на задний план всё, что не относилось к сиюсекундной действительности. Эмиль открыл глаза.
Он сидел среди пустынного, в буквальном смысле этого слова, ландшафта, видимость которого ограничивалась всего в пятидесяти метрах. И первым его желанием было рвануть, что есть духа, к границе видимого, коснуться его края, чтобы вырваться из этой западни. Но это был только первый порыв. Тело после сладкого сна не спешило реагировать на глупые эмоции, ждало команды более компетентной части сознания. Однако подтверждения не поступило, даже наоборот, всю плоть вдруг объяло спокойствие.
«А как же сон?» – вдруг подумал Эмиль. Откуда он взялся и какие события воспроизвел? Странно всё это, и ландшафт, будто живой организм, пропитан вопрошающим ожиданием.
Стабилизировавшееся и успокоенное сознание переключилось на сферы мысли, и опять подтянулись воспоминания. Не совсем привычная растительность. Стелющиеся по земле лианы, всё коричневатых оттенков. Никогда он раньше такого не видел. Да и вкус плодов был сладковато-терпким: что-то среднее между сушеными финиками, хурмой и сдобной выпечкой.
Упущенное время мешало точно всё восстановить. Отвлекло движение на границе поля зрения. Сзади точно что-то происходило. Эмиль резко обернулся и застыл от неожиданности. Прямо за его спиной был совершенно другой мир. Тот мир, который он видел во сне. Вот и коричневые лианы, стелющиеся по земле. Они не просто стелются, они прорастают в землю множеством отростков или корней, или плодов, вспомнил Эмиль, взялся за одну из лиан и приподнял ее. Растение легко подалось вверх, и почва совсем не оказывала этому сопротивления, отпуская целые грозди корнеплодов, похожих на бобовые стручки. Эмиль сорвал один и очистил его. Это был цельный, как маленький банан, только рыхловато-суховатый, как выпечка, но явно естественный продукт, терпковато-сладкий на вкус.
Странное осознание иерархической готовности всего служить всему пронеслось в голове Эмиля. Было такое впечатление, что лиана с радостью предоставила свой плод, легко избавив его от оболочки, а земля так же свободно отпускала стручки, как если бы ее не было вовсе. Отсутствовало как малейшее опасение, что растение оборвется, так и то, что оно несъедобно.
Но во сне, Эмиль об этом вспомнил, были и другие растения, и, точно: там были какие-то аборигены. Не только вспомнил, но и ощутил спиной. Ощутил и застыл на секунду, прислушиваясь к дыханию, к чужому дыханию. И обернулся.
Пустынного ландшафта не было. Вместо него росли настоящие джунгли, а прямо возле него стояли смуглые с широко раскрытыми от удивления и любопытства глазами и ртами аборигены. Они совсем не вызывали опасения, а были как бы продолжением самого Эмиля. И, вообще, вся, вновь появившаяся, природа была благодушна. Она вводила в состояние радости и уюта некой своей растворенностью в самой себе.
«Как живая игрушка, – подумал Эмиль, – как ребенок безобидна, доверчива, но огромна».
«Неужели в этом мире не бывает никакой опасности?» – появилась очередная мысль, и Эмиль понял, что зря ее впустил в этот первозданный, заповедный мир. Стоит ему еще раз обернуться, и эта опасность появится, стоит обрисовать ее в деталях, и ей не составит труда принять любую форму. Но это всё могло возникнуть только за спиной и то, если оглянуться в этот миг. Эмиль напрягся, но вдруг получил подтверждение своим размышлениям и улыбнулся.
Дело в том, что всё поведение людей, которые глуповато смотрели на него, показывало, что за ним нет ничего пугающего.
«Ну, и слава богу, – подумал Эмиль, – есть время во всём разобраться. Актов творчества на сегодня и так предостаточно».
Он поднялся и в сопровождении своего ожившего сна пошел, не спеша, вперед.
– Неплохое начало, Эмильджин, – прозвучал внутри знакомый голос.
– Я же говорила, что стоит рискнуть, – прозвучал довольно второй.
– Агафья! – взволновано произнес Эмиль. – Я уже думал: ты покинула меня на эту неизвестность.
Аборигены остановились вместе с Эмилем. Они явно впервые слышали речь. Осознание этого несколько обескуражило Эмиля, и его бросило в жар.
«Еще неизвестно, кому следует больше удивляться, – подумал он уже про себя и затем сознательно произвел волнующую его мысль, – почему бы тебе не появиться, прекрасная фея, а то мне как-то одиноко становится?»
– Так быстро, Эмильджин? Я там, где мне и положено быть, и ты в любой момент можешь ко мне присоединиться, если пожелаешь. Но ведь ты сам не готов еще приостановить своё исследование. Ведь так?
– Ага, думаешь, он пока еще или уже способен сообразить такую простую вещь? – засомневалась вторая половина Агафьи.
И тут до Эмиля дошло. Он медленно поднял голову и посмотрел вверх. Сквозь слабую облачность он увидел едва уловимые очертания лица Агафьи.
– Всё пока идет великолепно. Эмиль, ты сумел оживить планшет и перевел его в состояние Агроса. Теперь это твой Агрос, и ты не можешь просто так его покинуть, не дав направления развития, не заложив первооснов.
– Конечно, если его возможная судьба тебя волнует. Хочешь, смахни его. Всего и делов-то!
Сконцентрировавшись на услышанном, Эмиль ушел в размышления, и связь с Агафьей прервалась.
– Жарко, – подумал он и тут же ощутил легкий ветерок.
Это Агафья подула, машинально реагируя на его состояние, и Агрос погрузился в плотный туман. Он уже реагировал на внешние воздействия и реагировал своеобразно.
– Лучше не вмешиваться, – подумала Агафья и отошла в сторону.
В это время на лужайке возле будки стрелочника появился смотритель. Он посмотрел на локальный туман и, обращаясь к Агафье, произнес.
– Всё-таки ты чему-то научилась. Ты вырастила Агрос, и я не могу просто так тебя смахнуть. Но только не думай, что тебе теперь всё можно. Ещё неизвестно, дорастет ли он до купола и обретет ли право голоса.
– Дорастет, не сомневайся, – Агафья пронзила его взглядом, – и дорастет, и развернется, и привлечет Логоса. Это полноценный Агрос.
– Ну-ну, ты еще скажи, что он и глобусностью обзаведется. Это очень большая редкость. Для этого в основе его должен быть самородок, настоящее Слово, а не лепетание всякое. Условие семь-четыре требует наработки.
– Время покажет, – улыбнулась Агафья.
Смотритель понял, что допытываться о чем-либо бесполезно, и растворился в пространстве. Агафья присела в сторонке и стала ждать, когда рассеется туман. Она много слышала о том, как прорастают Агросы, но прямо на ее глазах это происходило впервые. Вся надежда была на большой опыт Эмиль-джинна.
Время открытий
Подул ветерок, а вместе с ним облачность туманом коснулась поверхности Агроса. Вязкая насыщенность пространства вступила в тайный союз со стихией гравитации, и внешняя привязанность к поверхности Агроса всех его обитателей уступила место внутреннему обездвижению, возмутившему желание управлять лишением связи с объектом управления.
Вычурная формулировка возникшего состояния скомпактифицировалась и осела в сознании Эмиля геном осознания того, что его тело ему же и не подчиняется. Нужно было искать другой объект насилия, иначе разум мог перенапрячься и не выдержать. Могло произойти саморазрушение. Посмотрев буквально одно мгновение на свое необычное обиталище и приняв шарообразную форму, Эмиль проскочил область тумана и завис над Агросом, одновременно воспринимая всё вокруг так, будто шар его нового состояния был синтезирован из бесконечного количества глаз.
Агафья стояла поодаль от планшета и мирно беседовала с Рамином. Только в этом своем состоянии Эмиль увидел главное отличие смотрителя от феи. Форма человеческого тела Агафьи возникала концентрацией ее сознания на проявляемых свойствах и качествах, и гармоничные сочетания их обеспечивались шарообразной, сфероидной формой её тонкой организации.
В то же время некая прямолинейность и схематичность смотрителя вполне правильно была подмечена в свое время Эмилем. И в тонком своем обличии Рамин был более похож на искусную кубическую конструкцию со всевозможными узлами и центрами, хоть и имеющими взаимный контакт, но явно уступающий своим совершенством, ввиду линейности, плоскости и кубичности связей, радиально-сферическим возможностям феи.
Что-то произошло в их отношениях, радикально изменившее соотношение сил.
– Время покажет, – произнесла Агафья, эманируя при этом такую плотность волеизъявления, что вся искусственная тонкоорганизованная конструкция Рамина напряглась и заскрипела. Он мгновенно включил аварийную систему и перетек в другой слой пространства, растворившись прямо на глазах.
– Видел результат своей работы? – произнесла Агафья, преобразившись в сферу.
И, отделившись своим двойником, добавила интригующий компонент в диалог:
– Компиляция хоть и питается плодами комплементации, но не переносит ее активности, плавится прямо на глазах.
При этих ее словах пространство уплотнилось еще больше и исчезло, свернулось в светящийся сгусток.
Эмиль и Агафья стояли, если применить это слово к мере их состояния в пустоте. Но если бы это можно было описать, то, скорее, всё походило бы на простирание времени сквозь них и вокруг них. Хотя это не мешало диалогу. И, бросив взгляд на необычность восприятия их обычных тел, Эмиль проникся осознанием момента иного, иным прочтением его:
– Мне видится как прошлое уже всё это. Как будто угасает в нем печаль, и мы с тобою мчимся в бесконечность, предел которой близок… Эта даль готова уже стать элементарной, сгустившись явью эксклюзивно плотных сред, созревших быть. Но пыль вкрапленных звезд бездарных, в себе бесплодных, в ту среду живых, комплементарных, иным в них зреет: жаждою застыть – такому разве должно быть?
Агафья, нисколько не обескураженная критичностью момента, опять слиясь в единый образ, парировала вопросительности Эмиля стабильностью своей позиции:
– То лишь в тебе самом и жизнь, и бесконечность, и даль, и близость множества миров, и звезд рождение, и хлад оков мутирующих генов возрожденья к процессу творчества, как свойству бытия. Единством множества в себе живу и я, и радостью с тобою единенья, и счастьем нового того творенья, которым пыль бесплодных звезд была сподвигнута к процессу зарожденья. А время – то лишь путь в страну нетленья, в ту область, ту событий дивных даль, где вовсе не рождается печаль...
Агафья вновь предстала сияющим от счастья шаром-сферой. Вдруг разделилась надвое, как любила это делать, и продолжила говорить:
– Не миновать того, что должно быть, ты вспомнишь всё не как былое, а как в тебе живущее сейчас, которое уже осталось в нас и будет нашим опытом прозренья.
– Ты думаешь, он вспомнит нас?
Поток обымет всё, сливая… в одно прощение, прощанье, плоть и образ, растворяя… в субстракте времени.
В пространство малой мерности втекая, предстанет всё иным, того не зная. И многое, что станет светом не вместимо, воспримет менее капризный звук…
…затем в висках пульсирующий стук…
Эмиль словно выпал из небытия и очнулся в рабочей комнате, конечном пункте дезактивировавшегося портала.
– Ну, как ты, с тобой всё в порядке? – поинтересовался Алим, – поступило уведомление Сингулярной службы о закрытии портала. Пришлось тебя выдергивать в спешном порядке. Агент сказал, что это не обязательно, что ты и в той Галактике чувствуешь себя великолепно, а недостающую, отсеченную часть можно восстановить по эталон-слепку, и это даже лучше, чем возвращать заблудшую, так как в этом случае то, иное, вкрапленное сознание не будет тебя будоражить и напрягать своею несовместимостью. Ты как, помнишь что-нибудь, или всё отшибло?
– Извините, мы разве знакомы? – разыграл удивление Эмиль и после паузы рассмеялся. – Что, купился? Не дождетесь, как говорится. Правильно сделал, что выдернул. Расскажешь потом, как ты это сделал, а то что-то не помню, ел я или нет. Видать, где-то всё-таки прокралась погрешность в твою технологию, напарник.
– Намек понял, – обрадовался Алим, – мне и самому уже надоели эти стены, пропитанные непредсказуемостью сингулярности. Хочется в объятия привычной регулярности.
Напарники вышли в коридор и с облегчением закрыли за собой дверь. В приемной их ожидала Фаина:
– Вижу усталость, проступающую сквозь лиц ваших хитрые выражения, то есть я хотела сказать наоборот, произнести другой порядок слов, но это неважно. После составления отчета о проделанной работе вам предоставляется краткосрочный отпуск на неделю с послезавтрашнего дня ввиду перенесенных перегрузок.
– А как же ваши следопыты-наблюдатели? – неподдельно удивился Алим.
– А следопыты-наблюдатели наши так далеко не ходят. Не та квалификация, так что, пока при памяти, извольте отчитаться.
– Хотя бы после обеда можно? – все естество Эмиля сопротивлялось предстоящей работе.
– До завтрашнего вечера. Только по всей форме. Сами знаете, что можно сделать сейчас за час, завтра за день, то потом и за месяц будет не под силу. Огонь то тает, растворяется, бурлит, ну, в общем, претерпевает изменения.
– Ладно, ладно, – согласились в один голос напарники и выскользнули на улицу.
Никогда еще события не разворачивались столь стремительно. Метагалактика серьезно заинтересовалась делами на Земле. И одно ее присутствие теперь охватывало все предыдущие планы бытия и небытия, делая их вполне доступными для обыденной жизни обыденного человека. Для устремленного же ею был открыт доступ во многие присутствия. И сделано это было без опасения и за Человека, и за саму Метагалактику, ибо именно продвижение вглубь возможностей раскрывало ту многомерную гамму жизни, в которой всё было упорядочено стандартами Отца. Взамен же выдвигались множественные предложения на сотрудничество в различных сферах и управлениях для решения небывалых ранее по своему качеству и масштабам задач.
Вот и к работе «Литературного мира» проявился живой интерес, и после первого служебного путешествия Эмиля, оказавшегося, стало быть, весьма результативным, пришло сразу несколько запросов и предложений, в которых, однако, следовало еще разобраться. А для этого был необходим срочный анализ всего произошедшего с Эмилем.
Об этом Фаина не сказала напарникам и первым исследователям метаприсутствий. Им-то как раз было решено предоставить отпуск. Поэтому они и должны были поведать о прошедшем, оставаясь в неведении о предстоящем.
Ускользающий отчет
Будущее выглядело бы безоблачно, если бы не одно «но». И это «но» заключалось в том, что Фаина была права. Чем дальше от событий, тем разреженней огонь и тем сложнее восстановление событий. Поэтому надо было спешить. Правда, писать отчет они отправились не в порт Алим, тем более, что он всё равно был закрыт, а домой к Алиму. По дороге почти ни о чем не говорили, наслаждались родными пейзажами сквозь призму инородных мечтаний.
– Как думаешь, Эмиль, – спросил Алим, когда они уже подходили к его дому, – не слишком ли любезна и приветлива была Фаина?
– Я тоже подумал, что она могла бы сказать гораздо больше, чем сказала. Видать, затевается что-то серьезное, – улыбнулся Эмиль. – Хотя я не могу сам пока разобраться, что. Да, были какие-то события, которые можно сейчас рассматривать как сон, как фантазии, и что с того?
– Давай, зафиксируем всё, а тогда и подумаем, что с того, – Алим открыл дверь, и они вошли в квартиру.
– Помыслим так, – продолжил он, усаживаясь на диван, – вспомни, как развивалось человечество. Все эти истории с богами, чудищами и добрыми существами, постоянные поиски разных фактов и артефактов.
Для большинства оказалось невозможным, а, скорее, неприемлемым углубление в подобные столь нефизичные явления. Тем не менее, общая тенденция развития дает картину преодоления какой-то критической точки, и мы теперь ожидаем небывалую, беспрецедентную по своим темпам картину преображения. И если все сложности были связаны с тем только, что малым количеством частей мог выражать человек собою Отца, что дало возможность и спекуляциям различным быть, и трудности создавало немалые, то теперь-то всё по-другому будет!
– Да уж и не верится, Алим: три части – и полнейший крах жизни при их инвалидности. Одно только оглашение такого состояния, как бездушный, бессердечный или безумный, означало почти приговор. Как же теперь справляться с шестнадцатью или тридцатью двумя? Ведь каждой внимание надо и свое развитие, и свое питание, и свой подход.
Представляешь шок для обывателя, которого устраивает доисторическое: «Хлеба и зрелищ»?
– Это ты с чего о таком начал думать?
– Начинаю вспоминать, как от меня требовалось форму жизни обозначать и обустраивать, когда ни тебе подумать, ни почувствовать лишнего нельзя – всё сразу же и утверждалось, и зарождалось, и тебя же охватывало.