Хибары в дальнем конце пустыря были слеплены из старых досок, кусков пластика и рифленого железа. Здесь мальчики полностью потеряли ориентацию. И только небо оставалось неизменным: мелькало у них над головами, когда они сворачивали то вправо, то влево — в проходы настолько узкие, что ребята едва протискивались в них своими далеко не широкими плечами.
Они пытались менять направление и тактику, считали повороты, чтобы выйти на открытый участок. Если дорога, выбранная Тотоем, приводила их слишком близко к опасному месту, Винсенте тут же решительно менял направление. А если, окончательно запутавшись, Винсенте принимался кружить на одном месте, инициатива переходила к Тотою.
Но что бы они ни делали, охота, казалось, шла повсюду: она пыхтела сзади, рычала впереди и со всего маху ударялась о стены лачуг. Со всех сторон, все ближе и ближе. В какой-то момент им показалось, что они выбрались, но вдруг метрах в двадцати-тридцати опять затрещали выстрелы. Тогда они повернули назад от того места, где слышалась стрельба, и явственно ощутили запах пороха.
Винсенте крепко ухватил Тотоя за рукав футболки. Тотой замедлил бег.
— Пора с этим кончать, — прошипел Винсенте, — а то нарвемся прямо на них. Если будем бежать, они нас подстрелят.
Голова Тотоя повернулась, словно стрелка компаса, и он прошептал:
— Ладно.
— Они будут стрелять по всему, что движется.
— Я бы сейчас забрался на стену. Мы были бы там в безопасности.
— Нет тут никакой стены. Нам просто нужно затаиться. Мы их не интересуем. Затаимся и пропустим их.
— Хочешь замереть на месте? Винсенте кивнул.
— Стой спокойно, пускай себе бегут.
Им не пришлось долго ждать. Неожиданно появился человек. Он мчался, словно груженый лесовоз по ночной дороге, заполняя собой все пространство, и так же неожиданно исчез в темноте. Но только не впереди. Увлекаемый страхом, он провалился куда-то вниз в треске ломающихся досок.
|
|
За его падением в сточную канаву последовало несколько секунд тишины, после чего он одним рывком выбрался наружу, весь покрытый липкой жидкостью, и помчался дальше. Кровь так шумела у ребят в ушах, что они даже не слышали его стонов.
А через пару мгновений появились два человека в костюмах.
С тем, который свалился в сточную канаву, все было кончено. Ему не могли помочь ни автоматический пистолет, ни внушительный рост. Его должны были настигнуть и прикончить те двое в костюмах, такая уж ему выпала судьба, как ни крути. Об одном только надо было помнить: смерть настигнет любого, кто вздумает встать на ее пути.
И Сенте это понимал. В конце концов, именно он предложил остановиться, затаиться и пропустить погоню. Тотой же так и не понял, что произошло. Когда те двое пробежали мимо, он едва успел произнести «фьюить», а Винсенте уже рванул с места, как китайская шутиха, и припустил за ними.
Тотою захотелось повалить его на землю и спросить, что это еще за дурацкая игра и с какой стати им влезать в погоню, вместо того чтобы воспользоваться возможностью и уйти от нее. Хорошо бы прыгнуть на него сзади. Но спина Винсенте едва виднелась в темноте. Он бежал так быстро, что, казалось, пытается обогнать преследователей.
У Тотоя было полно вопросов, но обдумывать их не оставалось времени. Все внимание сосредоточилось на необходимости не потерять из виду мелькавшую впереди футболку Сенте и следить, напрягая глаза в темноте, за тем, как бы не оступиться.
|
|
И все же какая-то крошечная часть мозга продолжала задавать вопросы. Это вызывало удивление и легкое раздражение, но ничего нельзя было поделать. Странно, он чувствовал, что его голова существует как бы отдельно от тела.
Все началось с ритма, заданного его бегущими ногами, если предположить, что у них был какой-то ритм. Раз-два, раз-два-три, раз-два-три-четыре… Потом числа вдруг превратились в слова, и в его голове зазвучала считалка.
— Надо попасть в ритм, как ты не понимаешь!
— Я что тебе девчонка, что ли? — выкрикнул Тотой, когда после очередного прыжка веревка обвилась у него вокруг ног. — Я похож на девчонку? Может, я ношу юбку?
— Думаешь, одни только девчонки прыгают через веревочку?
— А где ты видела, чтобы мальчишки скакали через нее?
— Боксеры прыгают! Олимпийские чемпионы по боксу!
— Ну да!
— Еще как прыгают! Ты считаешь себя лучше боксеров?
— Вот именно!
— Ха! И такой заморыш считает себя круче олимпийских чемпионов по боксу!
— Да!
— Ах ты заморыш…
— Да пошла ты… — Тотой схватил веревку и швырнул матери в лицо. — На! — крикнул он и пошел прочь.
Она окликнула его шагов через десять.
— Эй, Тотс, не валяй дурака. Это только сначала трудно, а потом получится.
— Да не хочу я, чтобы получалось, — бросил Тотой через плечо.
— Я просто хотела развлечься, но если не хочешь, мы не будем прыгать.
— Развлечься… — произнес Тотой с таким же отвращением, с каким называл имена особо опасных полицейских.
|
|
— Вернись, Тотс. Я так редко тебя вижу… Ведь ты мой сын.
— Сын! — с неприкрытой издевкой выпалил Тотой. — Ты хоть помнишь, что ты меня заставляла делать в прошлый раз?
— Ну, хватит об этом! — заявила мать. — Этот мужик все равно бы тебя не трахнул! Мы перерезали бы ему глотку задолго до этого!
— Значит, я не был тебе сыном, когда ты сторговала меня этому жирному австралийцу? Но все в порядке, ведь ты собиралась убить его еще до того, как он расстегнет штаны?!
Мать развела руками.
— Тотс, одному Богу известно, сколько раз я раскаивалась, что задумала такое. Неужели ты не можешь меня простить? — Тотой повернул к ней голову. — Ведь была пьяная в стельку! — добавила она жалобно и улыбнулась, видя, что он возвращается.
Они присели в тени автобусной остановки и закурили. Обычно Тотой не курил. Лет до одиннадцати он баловался окурками, но так и не пристрастился к курению. А тут закурил вместе с матерью, потому что она предложила ему целую сигарету «Чемпион» из голубой пачки, а он знал, как много это для нее значило.
— А-а, — сказала мать, глубоко затянувшись ментоловой сигаретой. — Похоже на прохладный ветерок с моря. Тотс, как-нибудь мы поедем с тобой в деревню, где я выросла. Тогда ты поймешь, что такое ветер с моря.
— Неплохо бы, — согласился Тотой, подумав, что скорее уж деньги дождем прольются на землю, чем сбудется эта мечта.
— Познакомишься с дедушкой и бабушкой, если они еще живы, с дядями и тетями. Они тебе понравятся. Там полно твоих двоюродных сестер и братьев, так что будет с кем поиграть. — Она зевнула и стряхнула пепел. — В твоем возрасте я только и делала, что играла.
— Наверное, прыгала через веревочку.
— Сейчас по мне этого не скажешь, но тогда я прыгала лучше всех. Быстрее всех, и при этом еще кружилась так, что юбка была как пропеллер. Другие девчонки быстро уставали и не могли петь считалку, а я пела так громко, как мне хотелось, и успевала еще подсматривать за мальчишками, которые играли в баскетбол.
— Вот видишь, — сухо заметил Тотой. — Мальчишки играли в баскетбол.
— Они не прыгали потому, что были слишком перепуганы! Считалка пугала их до чертиков. — Мать рассмеялась и ущипнула Тотоя за щеку своими костлявыми пальцами, чуть не попав ему сигаретой в глаз. — Наверно, поэтому ты так разозлился. Ты тоже испугался! Тотой пожал плечами:
— Какая-то странная считалка. Всех людей съели.
— Так и должно быть, Тотс… — Докурив почти до фильтра, мать пустила ровное кольцо дыма. — Если бы она не была страшной, ничто не удержало бы нас от глупостей.
Тотой ошибался. Если бы Винсенте хотел обогнать тех типов в костюмах, то легко бы это сделал: расстояние между ними быстро сокращалось, и он уже не раз мог свернуть во все более широкие боковые улицы. Но Винсенте и не собирался их обгонять. Он присоединился к погоне чисто машинально, без всякого плана.
Одно только его беспокоило.
— Не беги за мной, — тяжело дыша, бросил Винсенте, хотя Тотой был так далеко, что не мог его слышать. Каждый раз оглядываясь через плечо, Винсенте видел, что хрупкая фигурка маячит где-то сзади.
— Не беги за мной. Встретимся у «Макдоналдса» в Эрмите. Будем просить милостыню на выходе.
В свою очередь, людям в костюмах было не до мальчишки. Казалось, они вообще не замечали своей новоявленной тени.
Весь покрытый дерьмом белый человек вывел своих преследователей из района трущоб в более зажиточный квартал. Как только они там оказались, спринт превратился в бег трусцой, точно они решили полюбоваться красивыми видами, хотя и пыхтели, едва передвигая налитые свинцом ноги.
Цветущие деревья по обеим сторонам улицы напоминали Винсенте пепел, выпавший после извержения вулкана Пинатубо. Правильно, — подумал Винсенте. Оно произошло где-то между исчезновением отца и прыжком Тотоя с дерева в районе Интрамурос, когда Винсенте уже семь месяцев ни с кем не разговаривал. Он узнал об извержении в автомобильной пробке, когда все водители слушали последние известия. Пепел падал на Манилу несколько дней подряд. Его серые хлопья носились в воздухе, покрывая ветви деревьев, собираясь в кучи у обочин.
Винсенте почти улыбнулся, представив, как бы это воспоминание понравилось Альфредо, если бы это был сон. Он наверняка спросил бы: «Этот сон был чем-то вроде кошмара?»
— Конечно.
— Значит, ты проснулся, и тебе было…
— Плохо.
— Как думаешь, что бы это могло значить?
— Я знаю, что ты об этом думаешь!
— Ну, рассказывай.
— Ты думаешь, что цветы на деревьях — это пепел, бегущий человек — мой отец, а Тотой бежит за нами потому, что хочет меня спасти, прыгнув на меня, как тогда, с дерева.
— Ты совершенно прав. Твоя проницательность просто превзошла все мои ожидания. Пора бы мне уже к этому привыкнуть, но никак не получается. Не могу представить, что ты выдашь в очередной раз. Ты все время застаешь меня врасплох.
— Ты это всегда говоришь.
— А что мне еще остается? Ты постоянно удивляешь меня.
— Пожалуйста, дай мне мои деньги.
— Вот именно. Quod erat demonstrandum. Что и требовалось доказать.
Винсенте чуть не налетел на двух типов в костюмах. Взглянув вперед, он увидел в свете уличных фонарей, как бегущий человек вдруг остановился метрах в тридцати-сорока от них.
Он подумал, что костюмы настигнут беглеца, не снижая скорости, и моментально его прикончат, но вместо этого они сразу же разошлись по противоположным сторонам дороги и, пригнувшись, медленно двинулись по покрытым травой обочинам, как охотники, подкрадывающиеся к загнанному зверю. Винсенте осторожно шагнул вперед, оставаясь посреди дороги.
Он сделал десяток коротких шагов и попытался представить, о чем думает тот человек, стоя на карачках и глядя в землю.
Как бы в ответ человек бросился ничком на асфальт и повел пистолетом сначала в направлении левого, а потом правого типа в костюме, на мгновение задержавшись на маленькой мишени в центре.
Винсенте не мог понять, почему беглец сразу же не начал стрелять. Может, попадать в людей в темноте и с такого расстояния труднее, чем кажется, а может, в обойме совсем не было патронов или оставалось штуки две.
Пистолет двинулся снова.
Сзади послышались легкие шаги, это приближался Тотой.
Винсенте почувствовал странную боль в груди, как будто чья-то рука сжала ему сердце, и повернулся к костюму справа. На том была рваная рубашка вся в черных пятнах.
— Почему ты его не застрелишь? — спросил Винсенте, указывая на человека. — У тебя что, тоже патроны кончились? Надо стрелять прямо сейчас.
Костюм только сейчас заметил мальчика и бросил в ответ:
— Кто ты такой, парень? — И сердито добавил: — Это не игра! Убирайся отсюда к черту!
Тогда Винсенте повернулся к костюму слева. Тот посмотрел на него, как на пустое место, и сказал:
— Парень, будешь тут ошиваться — тебе конец.
Винсенте так и не понял: это угроза или костюм требует, чтобы он убрался?
— Для меня это не игра, — ответил Винсенте и почувствовал, что дышать стало легче.
Оказалось, что у беглеца больше сил, чем можно было предположить, судя по его безвольной позе посреди дороги. Он с трудом поднялся и заковылял через двор к какому-то дому.
Двое в костюмах наконец-то открыли огонь.
Человек вскрикнул и бросился головой вперед в первое попавшееся окно, которое оказалось окном кухни.
Суперсимметрии
Альфредо открыл двустворчатое окно гостиной и вышел на лоджию. Одной рукой он держался за перила, а в другой была фотография в рамке с его письменного стола. Огни города переливались и двигались: мигали фары машин, кто-то открывал шторы, а кто-то поднимал жалюзи, как будто дома были выгравированы на металле. Свет отражался в ночных облаках, и сам город казался темнее раскинувшегося над ним неба.
С высоты тридцатого этажа среди всего этого многообразия кубов и треугольников, среди геометрически правильных коробок торгового центра и квартала офисных зданий Альфредо искал и в конце концов нашел особую форму.
Сенте.
Возьми шесть кубиков и сложи их в форме распятия. Потом возьми еще два и расположи их по обеим сторонам креста. У тебя получился тессеракт, трехмерная фигура. Но это всего лишь след четырехмерного куба.
Если разложить квадрат, получится линия.
Два измерения складываются в одно.
Куб складывается в крест. Три измерения превращаются в два.
Проекция гиперкуба дает тессеракт. Четыре измерения складываются в три.
Ты существуешь в трех пространственных измерениях Точно так же, как одномерный мальчик не может наблюдать двумерный квадрат, а двумерный мальчик — трехмерный куб, так и ты не можешь увидеть четырехмерный куб.
Четырехмерный куб есть нечто, что тебе просто не дано понять. Другое дело — тессеракт. Это уже что-то значит.
Так все обстоит для тебя и для меня, Сенте. Нам дано видеть только тень вещей, но не их суть.
Ранний вечер. На плите кастрюля с тушеной курицей, которую осталось только подогреть, а рядом кастрюля с рисом. Ты стоишь на лоджии нашей квартиры, облокотившись на ограждение и любуясь открывающимся видом. Сенте расположился с книгой на диване в гостиной.
Он частенько поглядывает на тебя. Иногда ты перехватываешь его взгляд и киваешь ему в ответ. Он тоже кивает или улыбается и снова погружается в книгу.
Потом он находит в книге какую-то мысль, которая, как он считает, могла бы тебя заинтересовать. Это широко известный научный факт, из тех, что так нравятся тебе, или недостающая деталь картинки-загадки, или очередная глубокая мысль.
Сенте обращается к тебе по имени и громко читает отрывок, чтобы тебе было слышно. Он старается говорить четко, пытаясь поделиться с тобой радостью, которую испытал, поняв мысль, облеченную в слова.
Он заканчивает читать, но продолжает смотреть в книгу, потому что знает: если вновь посмотрит в твою сторону, то тебя уже не будет. За ту минуту, что он читал отрывок, ты успела прыгнуть, или поскользнуться, или потерять сознание и упасть.
Это сон.
И всю ночь, пока я сплю, Сенте все смотрит и смотрит в книгу.
Альфредо представил, что выпускает фотографию в рамке из рук. Ему видно, как она пролетает этажей пять-шесть, потому что в стекле рамки ярко отражается свет мелькающих мимо окон. А потом, с верхнего этажа небоскреба Легаспи, уже невозможно понять, врезалась ли она в землю или пролетела насквозь.
4-3
Тессеракт
— О'кей, — сказал Шон.
Две пули попали в грудь. Сила удара не отбросила его назад; ноги просто подогнулись, и он рухнул на пол кухни. И, уже на полу, третья пуля впилась ему в бедро.
Шон пролежал несколько секунд без единой мысли, ощущая одно только беспокойство. Ему казалось, что он выбросился из самолета, попал под машину, что его смыло волной или он оступился и полетел с лестницы. У беспокойства не было ни начала, ни конца. Оно все состояло из безграничного удивления. Если бы в эти мгновения кто-нибудь спокойно с ним поговорил и объяснил, что произошло, Шон со всем согласился бы.
Когда шок прошел, осталось только всепоглощающее ощущение ограниченности времени. Времени, чтобы успеть додумать одну-единственную, последнюю мысль.
Вслед за этим ощущением нахлынула волна воспоминаний, и он увидел лицо девушки. Из-за нее уже не могло разгореться морское сражение, она не улыбалась загадочно, а смотрела прямо и серьезно, и Шон знал: она сделает все, что в ее силах, чтобы защитить его.
Лито
В свете керосиновой лампы ее серьезное лицо в капельках пота было похоже на полированную бронзу. Лито скатал шарик из риса и положил дочери в рот. Она прикрыла глаза и выплюнула его.
— Невкусно? — спросил Лито, и она кивнула в ответ.
Лито с облегчением вздохнул. Когда Изабелла была беременна, он каждую ночь лежал без сна, со страхом думая, какую форму примет уродство его будущего ребенка. А когда девочка родилась и, после тщательного осмотра, оказалась совершенно нормальной, его беспокойство только усилилось. Значит, уродство скрывается внутри: а вдруг она родилась без одного легкого, с больным сердцем или с дефектом какого-нибудь другого жизненно важного органа?
Поэтому он испытал огромное облегчение, когда девочку отняли от груди и выяснилось, что ненормальность заключалась только в ее отказе есть рис. Да, возникли бесконечные проблемы, потому что у его родителей рис подавали по три раза на день, и ребенок поглощал такое количество жареной картошки, что Лито тошнило при одной мысли об этом. Но несмотря на столь странное питание, малышка превратилась в здоровую и красивую трехлетнюю девочку.
Сзади раздался голос жены:
— Опять выплюнула?
Лито смахнул комарика с ноги дочери: — Да.
— Лито, если ты хочешь, чтобы она ела рис, перестань ее заставлять, и все получится само собой. Поверь мне.
— Нет, Изабелла, — сухо ответил Лито. — Это ты мне поверь. Она не станет его есть.
— Но если ты попытаешься…
— Изабелла, — перебил ее Лито, — хватит об этом.
Изабелла подчинилась. Ее муж был по природе человеком мягким, но становился на удивление непреклонным, когда речь заходила о том, чем кормить дочь. Слава богу, что его раздражение вызывал только такой пустяк, как рис.
— Ну и жара, — сказала Изабелла, чтобы сменить тему. — Такие ночи кажутся бесконечными. Заснуть просто невозможно.
— Это точно, — почти сразу же отозвался Лито. — Лучше устроимся спать на улице.
Изабелла кивнула, радуясь, что голос мужа звучит уже не так раздраженно, и подошла к двери их хижины из пальмовых листьев.
В темноте виднелась лодка. Лито вытащил ее на берег, подальше от прилива. За ней расстилалось сверкающее в лунном свете море, а еще дальше мерцали, как бусинки рассыпавшегося ожерелья, огни главного острова — Лусона.
Огни Сарапа виднелись в миле от их островка.
Рафаэль
Через открытую дверь кухни Рафаэль видел лежащую на полу бабушку. Она была вся в крови, как те люди из попавшего в автокатастрофу маршрутного такси, а за ней в разбитом окне над мойкой появились голова и плечи какого-то мальчика.
У него была стриженная наголо голова с торчащими клоками волос и грязное лицо. Рафаэль не мог понять, что здесь делает этот мальчик и откуда он появился, но главное — почему разбито окно. От испуга его замутило, и по телу пробежала дрожь, как от холода. Он прижал руки к груди. Его пальцы прикоснулись к твердым бугоркам шрамов в надежде, что не будет опять боли от ожога.
В этот момент над головой мальчика показался мужчина, и сразу же раздались крики. Он узнал голос матери, который звучал тише и спокойнее остальных, но более требовательно. Крики все не прекращались. Это были какие-то странные и непонятные обрывки слов.
Вдруг все затихло. Он услышал, как мужчина разговаривает с его матерью.
Потом раздались три громких хлопка. Рафаэлю показалось, будто когтистая лапа ударила его по голове, потащив назад, и он провалился в темноту.
Сонни
— Готово, — сказал Сонни и поднялся, любуясь собственной работой. С новой шиной «хонда» выглядела даже лучше, чем до прокола, и была ему дороже.
И еще ему нравилось, что его рубашка перепачкана грязью и машинным маслом. Давно он уже так не уставал. Сонни сразу же решил, что в ближайшую субботу отправится с Рафаэлем в торговый центр, угостит его пиццей или каким-нибудь американским экспресс-блюдом, может быть, сводит в кино; они полюбуются витринами, а потом, чтобы копилка добрых дел хорошего папы никогда не иссякала, он сделает ему сюрприз и купит велосипед.
Велосипед. Возможно, придется снять колеса-стабилизаторы. Рафаэль станет кататься по Балути-авеню, а он будет трусить за ним, придерживая его хрупкую спину, заклеивать пластырем расцарапанные коричневые коленки, заменять проколотые шины.
Сонни решил позвонить Розе, чтобы поделиться с ней этой мыслью. В тот же день она могла бы выйти погулять с Литой и купить ей что-нибудь подходящее для девочки — платье или украшение.
— Первую в ее жизни цепочку, — произнес Сонни. — Золотую.
Всю следующую минуту он разглядывал «хонду», как будто сам собрал ее по винтику, а потом достал из кармана брюк мобильный телефон и начал набирать номер. Но вдруг передумал, уже дойдя до последней цифры. О таких вещах не стоит говорить по телефону, особенно если где-то поблизости крутится Корасон, что весьма вероятно. Лучше он расскажет обо всем Розе потом, когда они будут лежать в постели и она удобно пристроит голову на его левой руке. Самое подходящее время.
Сонни сел в машину, завел мотор и принялся ждать, когда можно будет вписаться в поток машин.
Терой
Терой стоял, прижавшись к стене, возле разбитого окна. Жожо был рядом, а между ними — уличный мальчишка.
Тот самый странный мальчишка, который преследовал их по пятам.
— Хочешь пистолет? — спросил Терой.
Это было нечто вроде шутки. Конечно, он не собирался отдавать пистолет этому странному сорванцу. Кто знает, что ему может взбрести в голову. А вдруг он ненормальный?
— Хочешь посмотреть, что там происходит? Свободной рукой Терой схватил мальчишку и развернул его так, что тот оказался как раз у разбитого окна.
— Ну вот, теперь тебе все видно. Что там? Никакого ответа.
— Я знаю, что ты умеешь говорить. Что ты там видишь?
Снова молчание. Но мальчишку не застрелили и даже не пытались застрелить.
Терой огляделся по сторонам, поднял пистолет на уровень головы мальчишки и толкнул его вперед. Он не хотел, чтобы тот дергался и мешал ему.
Сквозь окно была видна кухня, а в ней — англичанин. Он прижимал к себе молодую жен-, щину, используя ее вместо щита. Пожилая женщина лежала на полу, истекая кровью.
Терой не стал стрелять, потому что не хотел убивать молодую женщину. Не стал стрелять и англичанин. Возможно, он боялся попасть в мальчишку, но скорее всего, у него просто кончились патроны.
— Бросай пистолет! — крикнул Терой англичанину.
Тот прокричал что-то в ответ на своем языке.
— Убери свою чертову башку! — приказал Терой женщине. — Убери башку, и я прикончу его!
Корасон
Тело Корасон самостоятельно боролось за жизнь, принимая совершенно не свойственные ему решения: механизм свертывания пытался остановить кровь, вытекающую из входного и выходного отверстий в боку, мускулы напряглись, сжимая края раны.
Сознание то покидало ее, то возвращалось вновь. Когда оно возвращалось, Корасон сознавала, что лежит на полу кухни. Это беспокоило ее, но не больше, чем если бы она проснулась в неудобном положении, а потом целый день ворчала, жалуясь на боль в затекшей шее.
Когда же она теряла сознание, мозг проявлял большее беспокойство. В бреду ей казалось, что в дом дочери проник Черный пес и собирается растерзать всю семью. Хуже того, если только могло быть еще хуже, она была почти уверена, что сама навела на них Черного пса, ведь она не сделала ничего, чтобы этому помешать, или, скорее всего, как-то облегчила ему задачу словом либо делом. Она сделала что-то не так, совершила какую-то ошибку, которая преследовала ее все эти годы и в конце концов привела к тому, что произошло.
— Perro negro, perro mio, Dios mio! Черный пес, пес мой, Бог мой! — горячо молилась Корасон. — Рог favor, dé su protección a esta casita у esta familial Прошу тебя, защити мой дом и мою семью!
Но молитва была такой же путаной и неопределенной, как ее вина, поэтому она не была услышана.
На ее счастье бред постоянно прерывался, не доходя до ужасного конца. Не считая тех нескольких секунд, когда сознание возвращалось к ней, Корасон снова и снова видела сидящего посреди дороги Черного пса, который смотрит на нее взглядом, похожим на дуло пистолета. Ей не довелось увидеть кровавой развязки — она умерла раньше.
Дон Пепе
Рот дона Пепе был красным и сухим в том месте, где лопнул, сорвавшись с губ, кровавый пузырь, глаза закатились, а пальцы хищно скрючились.
В испанском городе Сан-Себастьян владелец ресторана вспомнил о самом привередливом посетителе, которого ему когда-либо доводилось обслуживать, — о старике в льняном костюме, который говорил с непонятным акцентом и выглядел так же нелепо, как и его серебряная коробочка для зубочисток. Где-то в провинции Кесон молодой племянник докера из Манилы, содрогаясь от страха, слушал рассказ о красном тумане и мачете. На острове Негрос могильщик осветил фонариком украшенные надписями стены склепа, построенного в старом кастильском стиле. В особняке в районе Аяла-Алабанг шесть доберманов лизали лапы, прислушиваясь, не доносится ли звук мотора «мерседеса».
Эти обрывки и другие, похожие на них, и были формой, в которой метис продолжал существовать. Сложенные вместе, они давали о нем такое же превратное представление, как стайка мелких рыбешек — о Южно-Китайском море. В этом отношении смерть низвела его именно до такого состояния, которого он больше всего опасался при жизни.
Лита
Лита точно знала, что делать. Она обхватила руками голову Рафаэля, зажав ему глаза, и потянула его назад. Рафаэль не мог сопротивляться, потому что она была крупнее и сильнее его.
Она дернула Рафаэля с такой силой, что он налетел на нее, и они оба упали на пол прихожей. Но даже в падении Лита не отрывала руки от глаз Рафаэля. Когда же оба оказались на полу, она перевернула его на живот и всем телом прижала к полу.
В таком положении Рафаэль ничего не видел, не мог двигаться и находился под ее защитой. Сколько себя помнила, Лита всегда знала, как поступать в таких обстоятельствах. Она научилась этому от родителей, годами наблюдая за тем, как они ухаживали за ним, разговаривали и даже укладывали его спать.
Она крепко держала Рафаэля до тех пор, пока выстрелы не прекратились и мать не позвала их. Тогда она почувствовала, что опасность прошла и можно его отпустить.
Жожо
Жожо услышал, как Шон сказал «о'кей», и в тот же момент Терой стал стрелять поверх головы уличного мальчишки. Он выстрелил три раза, а потом оттолкнул мальчишку и полез в окно.
Жожо бросил пистолет.
Спотыкаясь, мальчишка отошел в сторону и сделал несколько неуверенных шагов прочь от дома. Он прикрывал уши ладонями, ведь Терой выстрелил прямо у него над ухом, и казалось, что он с трудом сохраняет равновесие.
Жожо подошел к мальчишке, который медленно кружил вокруг одному ему ведомой точки посреди дороги, и взял его за запястье. Пальцы свободно сомкнулись вокруг тонкой кисти, как будто Жожо хотел сжать их в кулак.
— Садись, — сказал Жожо. Слова давались ему с трудом. Язык распух, а голова, казалось, была наполнена дымом. Мальчишка ничего не ответил, и Жожо потянул его за руку вниз. — Садись, парень. Сейчас тебе будет лучше.
Тот сел, а потом лег на спину. Уже в кухне пистолет Тероя выстрелил еще раза три-четыре, и мальчишка дергался после каждого выстрела. Как будто пули попадают в него, — подумал Жожо.
— Эй, эй! Успокойся, ты не ранен. В доме раздался женский крик.
— Ты не ранен, — повторил Жожо и наклонился к мальчишке. — Не понимаю, что ты здесь делаешь и зачем побежал за нами, но думаю, что ты сам знаешь.
На этот раз мальчишка отреагировал, но совершенно непонятным образом. Он мазнул взглядом по Жожо и уставился в небо.
— Я вообще не знаю, как здесь оказался, — продолжал Жожо. — Если бы ты у меня об этом спросил, я бы ответил: просто оказался. Я бы сказал, что так уж… — Жожо нахмурился. Голос отца вдруг прозвучал в его наполненной дымом голове, как будто сорвавшись с распухшего языка, — … вышло.
Отец, говорящий как священник. Клубы красного тумана, поднимающиеся ранним утром над спинами рубщиков сахарного тростника. Неподвижная фигура на пороге дома, от которой пахнет шелухой кокосовых орехов, упавших с дерева…
Его большой палец машинально повернул обручальное кольцо на пальце левой руки.
— Все кончено, — сказал Жожо и резко поднялся. — Я жив, я возвращаюсь домой.
И он пошел помочь Терою, который неуклюже выбирался из окна кухни.
Тотой
В доме раздались еще три выстрела, потом крики и плач. Тотой машинально отметил, что плакал и кричал в основном ребенок.
Вскоре из окна стал вылезать человек в костюме. Похоже, он зацепился за осколок стекла, торчащий в оконной раме. Может, даже порезался, потому что вдруг дернулся в сторону, поскользнулся и упал на землю.
Второй тип в костюме помог ему подняться, и оба пошли вдоль подъездной дорожки, даже не взглянув на Тотоя, а потом потрусили вниз по Дороге в направлении трущоб.
Тотой подошел к лежащему посреди дорожки Сенте и сказал, усевшись рядом с ним:
— Я пытался догнать тебя, но ты бежал так быстро, что я отстал. У меня слишком короткие ноги, и мне не угнаться за тобой, когда ты гак быстро бежишь.
Но, похоже, Сенте не слушал. Сжав губы, он по-прежнему смотрел в небо немигающим взглядом, как это уже было однажды, когда Готой спрыгнул на него со строительных лесов.
— Ты выдохся? — спросил Тотой. — Или сердишься на меня?
В ответ тишина.
— Чего ты здесь развалился?
Тотой ненадолго отвлекся, прислушиваясь к звукам внутри дома. Плач почему-то усилился. Когда же он опять повернулся к Сенте, глаза его друга уже были закрыты.
Вдруг Тотою пришла в голову одна мысль. Он осторожно приподнял футболку Сенте и положил ему руку на грудь. Грудь была теплой и влажной, но только от пота, и ощущалось биение сердца.
— Фу, — произнес Тотой, убирая руку. — А мне показалось, что ты умер. — Он помолчал и добавил: — Это все стрельба. Я боялся, что тебя убили.
Плач в доме вдруг резко прекратился. Теперь ночная улица казалась совершенно спокойной.
— Но ты ведь жив, — сказал Тотой и улегся рядом с Сенте, подложив руки под голову. — Ты просто думаешь.
Альфредо
Альфредо прекратил думать. Он закрыл балконную дверь, уселся на диван, снял трубку, набрал номер и стал терпеливо ждать, когда освободится линия, слушая единственную в Маниле радиостанцию, круглосуточно передающую танцевальную музыку.
Ромарио не заставил себя долго ждать.
— Ну что? — раздался его голос.
— А то, — ответил Альфредо, — что чем шире круг света, тем больше область непознаваемого.
— Что?
— Это последнее, что я сказал жене. Вернее, последняя строчка абзаца, который я ей читал. Я так и не знаю, услышала ли она эти слова.
Ромарио кашлянул и произнес: — О…
— Разве я тебе об этом не рассказывал?
— …Нет.
— Ну, вот и рассказал… Ладно, заезжай за мной.
— Ты пойдешь в ресторан? — Да.
— Точно? — Да.
— О боже! — произнес Ромарио, и Альфредо услышал в трубке, как он захлопнул свой дипломат. — Фредо, оставайся на месте. Я выезжаю. Буду у тебя минут через пятнадцать.
— Отлично.
— Вот здорово! Сильвия обрадуется, а ее подруга тебе очень понравится. Это именно та девушка, которая тебе нужна… — Ромарио запнулся. — Фредо, только смотри не передумай.
— Не передумаю, — ответил Альфредо. — Когда подъедешь, позвони из машины, и я спущусь.
— Через пятнадцать минут.
— Договорились, — сказал Альфредо и хотел положить трубку.
— Нет, подожди! — раздался вдруг голос Ромарио, когда трубка уже почти коснулась рычага.
Альфредо снова поднес ее к уху.
— Сделай что-нибудь, — сказал Ромарио. — Что?
— Ну… постарайся выглядеть прилично. Прими душ и оденься получше. Успеешь принять душ за пятнадцать минут?
— Думаю, что успею.
— Тогда иди в душ.
— Хорошо.
— Приличный костюм! Чистая сорочка! — Да.
— Через пятнадцать минут!
— Да, — подтвердил Альфредо и нажал на рычаг.
Роза
Вооруженный филиппинец крикнул в окно кухни, чтобы она убрала свою чертову голову, и тогда он сможет убить человека, стоящего за ней.
В этот момент человек закричал по-английски:
— Мне конец. Я весь в дерьме. Упал в канализацию.
Филиппинец с пистолетом снова велел ей убрать голову.
— Я сдохну, весь в дерьме, на этой чертовой кухне.
— Убери голову! — в третий раз заорал филиппинец.
— Я не могу ее убрать! — крикнула в ответ Роза. — Не стреляйте, прошу вас! Вы уже застрелили мою мать! В доме двое маленьких детей! Умоляю, не убивайте их!
Что-то неуловимо изменилось в лице филиппинца, и он сказал:
— Твои дети останутся живы. — Потом замолчал и больше не кричал на нее.
Роза моргнула. Она с трудом соображала, но мысли были вполне ясными, и она спокойно спросила по-английски:
— Вы могли бы выстрелить поверх головы мальчишки?
— Но как? — всхлипнул тот. — У меня не осталось ни одного патрона!
— Если вы меня не отпустите, он убьет нас обоих, — сказала Роза.
Англичанин резко вдохнул. В этот момент Корасон испустила последний вздох.
— О'кей, — сказал он и отпустил Розу.
Она отпрянула в сторону, и человек на мгновение остался один. Он сжал кулаки и весь напрягся, приняв теперь уже бесполезную защитную позу, а потом упал, сраженный пулями.
Роза сползла на пол и закрыла глаза руками.
Она слышала, как филиппинец пролезает в окно.
— Вы обещали, что мои дети будут живы, — прошептала Роза.
Хрустнуло стекло, и она поняла, что он спрыгнул с мойки на пол и уже здесь.
— Умоляю вас, — сказала Роза.
Она отняла руки от глаз и увидела, что бандит стоит около умирающего англичанина, стреляя ему в голову. Он продолжал стрелять, пока не израсходовал все патроны. После каждого выстрела у Розы перехватывало дыхание, а когда все кончилось, она пронзительно закричала.
Пока Роза кричала, бандит перезарядил пистолет, а кровь англичанина быстро растеклась по полу. Роза все кричала, пока не поняла, что он ждет, когда она замолчит.
Крики прекратились.
— Это ваша мать? — спросил бандит, указывая свободной рукой на тело Корасон.
Роза не знала, как реагировать.
— Мне жаль, что она умерла, — спокойно сказал филиппинец.
Она кивнула.
Филиппинец кивнул ей в ответ и повторил: «извините» — все тем же странно вежливым и невозмутимым голосом. Потом подошел к мойке, забрался на нее и исчез.
Роза позвала:
— Лита, Раффи!
И сразу же из коридора донеслись успокаивающие звуки детского плача.
— Дети, в кухню нельзя. Здесь все… оставайтесь в…
Оставайтесь? Но это же смешно! Оставайтесь, пока я не наведу порядок, не уберу куда-нибудь Корасон и покрытого дерьмом иностранца, не вымою пол?
Роза сидела среди крови и осколков стекла, переводя взгляд с одного тела на другое.
Она сказала себе: надо подумать минутку. Ведь я все это уже видела. Так бывает после взрыва динамита; мне это знакомо. Теперь я знаю, что делать.
И она снова окликнула детей:
— Лита, Рафаэль, оставайтесь на месте.
Винсенте
Винсенте лежал на асфальте рядом с Тотоем.
Он не был убит, он думал.