Н.С.Гумилев (1886—1921) окончил Царскосельскую гимназию, где директором был поэт И. Ф. Анненский — «последний из царскосельских лебедей», как впоследствии отозвался о нем ученик. Он-то и дал Гумилеву начальные уроки поэтического творчества. Пережив увлечение поэзией символистов (в частности, В.Я. Брюсова), Гумилев вернулся к творческим принципам Анненского и «вослед» ему организовал кружок «Цех поэтов», который и возглавил (среди его участников — А.А.Ахматова, О.Э.Мандельштам, М.Л.Моравская). Так родилось акмеистическое течение в русской поэзии Серебряного века.
Акмеизм — искусство зрелого сознания, равно далекого от начала и конца земного пути души, и вместе с тем это искусство «детски-мудрого незнания» — идеальной формы отношения человека к миру неведомого. Земной мир воспринимался поэтом с позиции путешественника и воина.
В своих стихах Гумилев выражал кодекс чести и отваги русского офицера, близкий идеалу, составленному по впечатлениям от приключенческих книг Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера, Гюстава Эмара, а также стихов Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Лонгфелло, Мильтона, Ариосто. Он понимал смысл жизни в том, чтобы открывать планету, каждый уголок которой казался ему первозданным раем. Воплощение идеальной личности для него — «мечтатель и царь генуэзец Колумб». Одной из задач своей поэзии он считал воспитание мужества, а в своих читателях видел отважных капитанов и странствующих рыцарей («конквистадоров»):
Но когда вокруг свищут пули. Когда волны ломают борта, Я учу их, как не бояться. Не бояться и делать что надо.
(«Мои читатели»)
Его стихи в основном стилизаторские, они идут не от реальных наблюдений, а от романтических мечтаний. Тем не менее в них поражает изобразительная мощь: широкие цветовые плоскости, простой и смелый рисунок, динамичная композиция. Поэт называл свои стихотворения так, как будто это подписи к живописным полотнам: «Помпей у пиратов», «Озеро Чад», «Капитаны», «Экваториальный лес» и т.п. Например, изображение жирафа полно живописной экспрессии, пусть даже в ущерб естествознанию:
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полёт. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
(«Жираф»)
Николай Гумилев совершил четыре путешествия в Африку, предварительно изучив множество книг о ней. Несмотря на то что русская интеллигенция была увлечена этнографией, экзотикой, Гумилев-африканист по возвращении был встречен в литературных кругах равнодушно и даже насмешливо, его рассказы об Африке, стихи и переводы абиссинских песен не воспринимались серьезно, к тому же события в России, Первая мировая война были невыгодным фоном для них. Автор переживал обиду, но не изменял своей «африканской страсти».
Современники отмечали неизжитую «детскость» в личности поэта. Он не спорил, поскольку считал свое детство счастливым и «до странности волшебным». Более того, по его «теории», каждый человек всю жизнь остается в своем истинном возрасте, независимо от паспорта. Себя он чувствовал навечно тринадцатилетним.
Недаром его ученица по «Цеху поэтов» Ирина Одоевцева в книге «На берегах Невы» передала слова поэта: «Ничто так не помогает писать стихи, как воспоминания детства. Когда я нахожусь в особенно творческом состоянии, я живу будто двойной жизнью: наполовину здесь, в сегодняшнем дне, наполовину там, в прошлом, в детстве».
В стихотворении «Жизнь» (не позднее 1911 года) Гумилев указал на происхождение своего понимания детского — от учения древнегреческого мудреца Гераклита, который уподобил всю историю человечества «играющему ребенку». Поэт развил классическое сравнение, вложив в образ идеи немецкого философа Ф. Ницше:
Да, я понял. Символ жизни — не поэт, что творит слова, И не воин с твердым сердцем, не работник, ведущий плуг, — С иронической усмешкой царь-ребёнок на шкуре льва, Забывающий игрушки между белых усталых рук.
Автобиографические мотивы детства слышнее всего в стихотворении «Детство». Однако оно не подходит для чтения младших школьников. Последняя строфа:
Я за то и люблю затеи Грозовых военных забав, Что людская кровь не святее Изумрудного сока трав, —
не может быть ни усечена, ни оставлена без серьезного комментария. Стирание границ между растительным, животным и человеческим царствами, давшее образ всеединого одухотворенного мира, — одно из открытий эпохи модернизма. В «Детстве» это открытие распространено и на войны, возвращающие человека в «детское» растительное царство. Эту странную строфу отчеркнул на полях гумилевской книги А. Блок: она вызвала его сомнение или несогласие.
Ребенок для Гумилева — соединительное звено природной эволюции (от царства растений к царству человека). Вместе с тем поэт предложил новое воззрение на детей — в крупнейших параметрах природы, цивилизации и всемирной культуры. До него ребенок рассматривался в параметрах личности, поколения, отдельной эпохи. Поэт скорректировал представление о детстве, замкнутое в европоцентризме: он включил в него экзотику Африки и Востока. Образ детства, традиционно связанный в русской литературе с образом родины, дополнен в его творчестве идеями и мотивами интернационального единства человечества. Дети разных народов и вер воплошают мудрость и благородство.
Движение поэта к детской литературе началось с отдельных публикаций «взрослых» стихотворений в детских изданиях. В журнале «Галчонок» (приложение к журналу «Новый Сатирикон», 1911, № 8) появилось стихотворение «Рождество в Абиссинии», а стихотворения «Маркиз де Карабас», «Лесной пожар», «Капитаны» были отданы поэтом в сборник стихов для отрочества «Утренняя звезда» (1912). Стихотворение «Маркиз де Карабас» высоко оценил поэт-символист Вяч. Иванов именно как произведение для детей. В нем Гумилев заговорил на «пушкинском» языке («Мой первый друг, мой друг бесценный...»):
Мой добрый кот, мой кот учёный, Печальный подавляет вздох, И белой лапкою точёной, Сердясь, вычёсывает блох.
Главный вклад Гумилева в детскую литературу — «африканская поэма» «Мик». Он начал писать ее в 1913 году, вернувшись в Петербург из последней поездки в Африку. Это большая эпическая поэма о маленьком негритенке, осиротевшем и попавшем в плен к абиссинцам. Приключенческая фабула поэмы построена на основе реальных событий — объединение абиссинцами разрозненных племен на месте некогда могучей Эфиопии.
Попытки опубликовать поэму во взрослых изданиях, предпринятые с весны 1914 года, ни к чему не привели, пока под Рождество 1917 года К.И.Чуковский не взял очередную редакцию поэмы для создаваемого им ежемесячного иллюстрированного приложения «Для детей» к журналу «Нива». Но и там публикация не состоялась, и только пятая глава под названием «Луи и Мик. Абиссинская сказка для детей» увидела свет в журнале «Аргус» (1917, № 9—10). Отдельную книгу с «африканской поэмой» читатели получили в 1918-м — в самом трудном году революции.
Реакция критиков на поэму была неоднозначной. Большинство выразило раздражение по поводу ее «буссенарщины», т.е. явного подражания Л. Буссенару — французскому автору приключенческих романов, который у взрослых не пользовался и сотой долей той огромной популярности, что имел у детей. Однако Гумилев имел в виду более сложную задачу, нежели развлечение читателей или обретение славы «массового» писателя. В 1914 году он читал поэму в Обществе ревнителей художественного слова и на ее примере доказывал, что единственная область, в которой еще возможно большое эпическое творчество, есть поэзия «экзотическая». Столкнувшись с непониманием со стороны членов Общества, поэт все же продолжал шлифовать произведение, при этом утрируя его «мальчишеский» тон.
В основе сюжета — детская игра в «царя обезьян». Игра развивается и на формальном уровне: мотивы лермонтовского «Мцыри», романа Дж. Р. Киплинга «Ким» и его же «Книги джунглей», шумеро-вавилонского эпоса о царе Гильгамеше и его друге Энки-ду, который Гумилев впервые переводил с французского языка, и ряда других источников сплетаются в лироэпическое повествование о славной судьбе негритянского мальчика Мика, о подвигах и гибели его благородного друга — маленького француза Луи. Несмотря на драматические типажи и сюжетные конфликты, поэма оптимистична, мажорна. В ней даже нашлось место юмористическому смеху, что редкость для Гумилева:
Печальный, долгий, кроткий взор Царевна подняла в упор На гордого Луи и вдруг, Вдруг прыснула... И все вокруг Захохотали. Словно гром Раздался в воздухе ночном: Ведь хохотали все пятьсот Огромных негров, восемьсот Рабов, и тридцать поваров, И девятнадцать конюхов. Но подала царевна знак, Все выстроились кое-как И снова двинулись вперёд, Держась от смеха за живот.
Ирония пронизывает большинство строф, но эпическая серьезность в поэме преобладает. Автор использовал прием романтической амбивалентности применительно к оценке героев: их можно воспринимать и как заигравшихся детей, и как действительных царей. Обезьянами выбран на царство десятилетний француз:
Луи тотчас же повели
На холмик высохшей земли,
Надев на голову ему
Из трав сплетённую чалму
И в руки дав слоновый клык,
Знак отличительный владык.
И, мир преображая в сад
Алеющий и золотой,
Горел и искрился закат
За белокурой головой.
<...>
Для счастья полного его
Недоставало одного:
Чтобы сестра, отец и мать
Его могли здесь увидать.
Хоть силою волшебных чар,
И в «Вокруг света» обо всём
Поведал мальчикам потом
Его любимый Буссенар.
Ирония и серьезность здесь нераздельны. «Африканская поэма» должна была возвести в ранг эпического героя обыкновенного мальчишку и оправдать существование в мире высокой культуры поэтов, воспевающих благородство и доблесть детей. Буссенар — такой «поэт», журнал «Вокруг света» — собрание новых героических сказаний. Ребенок — царь обезьян (ироническое примирение с Ч.Дарвиным). К тому же он — христианский святой («Луи высоко, он в раю, / Там Михаил Архистратиг / Его зачислил в рать свою»). Автор предложил свою вариацию мифа о ребенке-царе. В черновиках поэмы Мик становится советником негуса Менелика (реального верховного правителя Абиссинии) и женится на черной принцессе.
Дарвиновская теория наконец перестает разрушать «старое», мифологическое миропонимание. Цельность достигается соединением научной теории с неомифом посредством двойного перекодирования — в коды всемирной культуры (шумерский эпос, «розовый» рай и т.д.) и в коды массовой детской литературы (тем самым и последняя обретает более высокое значение).
Помимо «африканской поэмы» есть у Гумилева «китайская поэма» для детей «Два сна» (1918), сохранившаяся не полностью. Рукопись была передана К. И.Чуковскому для публикации в детском издательстве, где затерялась. Сюжет поэмы прост: девочка Лай-Це и мальчик Тен-Вей, дети мандаринов (китайских чиновников), играют, шалят, читают стихи. От опасных поступков их бережет семейный дракон, а невинные проделки оправданы послом, беседующим с отцами. Посол провозглашает священную мудрость детской игры:
«Здесь, в мире горестей и бед. В наш век и войн и революций, Милей забав ребячьих — нет, Нет глубже — так учил Конфуций».
Для детей Гумилев написал пьесу в стихах «Дерево превращений» (1918). В «индийской» истории о том, как звери съели чудесные плоды и превратились в людей, иронически переосмысляются ведическая философия перерождений, а также мысли героя Ницше — мудреца Заратустры — о превращении человеческого духа в верблюда, верблюда — во льва, а льва — в ребенка, о том, что человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.
«Условия игры» разъяснены драматургом в Прологе: если плод съест черт — он превратится в мартышку, если звери — то в людей, а если человек — то в ангела. В финале факир, молившийся на волшебное дерево, превращается в ангела и улетает, а его место заступает обезьяна, спасшая последний плод для него. Обезьяна, научившаяся делать добро и молиться, начинает новый круг перерождений.
Вместо чудес зрители видят переодевания актеров, поэтому они поставлены перед романтическим выбором — верить, повинуясь магии театра, или придерживаться бытовой определенности.
Драматургический опыт Гумилева отличался смелостью: в детскую пьесу введены актуальные философские учения, показаны их связь и борьба, аллегорическое действие протекает по законам балагана, потешные персонажи воплощают идеи, обычно обсуждаемые интеллектуалами-взрослыми. Автор предельно упростил условия постановки и стиховую форму, так что пьесу с ее сложным подтекстом могли бы разыграть и дети.
В 1918 году Гумилев начал обдумывать грандиозный замысел: воссоздать в стихах географию всего земного шара, посвятив каждому континенту отдельный сборник, написанный определенным размером. Начал он, естественно, с Африки:
Цепи башен И могил — Дик и страшен Верхний Нил.
<...>
У Нубийца Мрачный взор Он убийца, Дерзкий вор. <...>
Через овраги И бурьян Шли бродяги В Омбурман.
«Не ходите, дети, / В Африку гулять», — такой иронический совет позднее даст читателям Чуковский.
Гумилев все дальше уходил от провозглашенного им акмеизма к иной эстетической системе, формировавшейся на фоне мировой войны и революции. В июне 1917 года поэт так описал текущий литературный процесс: «Мне представляется, что завершился великий период риторической поэзии, которой были поглощены почти все поэты XIX века. Сегодня основная тенденция состоит в борьбе за экономию слов... Новая поэзия ищет простоты, ясности и точности выражения. Любопытно, что все эти тенденции невольно напоминают нам лучшие произведения китайских писателей... Кроме того, повсюду наблюдается очевидное стремление к чисто национальным поэтическим формам». Эти прогнозы сбылись в отношении поэзии для детей 20—30-х годов.
Творческий путь Гумилева все дальше уводил его в область детства и детской литературы, но расстрел по ложному обвинению оборвал это движение. И все же значение поэта в детской литературе весьма велико. «Детский» литературный процесс в XX веке находился под большим влиянием Музы Дальних Странствий поэта, путешественника и воина.