«На третий день оккупации города немцами был издан приказ о регистрации еврейского населения, после чего евреев обязали носить на груди и на спине знаки, - шестиконечную звезду. Через небольшой промежуток времени еврейскому населению было предложено явиться с вещами в дома, расположенные по дороге к вокзалу, якобы для эвакуации. 650 человек – мужчин, женщин с грудными детьми, стариков – в этих домах продержали в течение двух дней, после чего началось их массовое истребление. Полураздетых, их заставляли грузиться в машину и увозили к противотанковому рву …»
Елену Александровну Болотину в первых числах ноября 1941 года расстреляли вместе с двумя племянниками.
Как было, потом установлено специальной государственной комиссией, в тот день расстреляли 650 человек. Елена Болотина осталась в живых чудом. Вот что она рассказала:
- 31 октября 1941 года Евпаторию оккупировали немцы. Сразу же приказали всем евреям пройти регистрацию.
Мой муж, Савелий Егорович Болотин с первых дней войны ушел на фронт, брат с женой эвакуировались, а своих маленьких детей, Аню и Симу, оставили мне. Забрав малышей, я перешла жить к родителям. Мать моя на национальности гречанка. И я полагала, что меня регистрировать не будут. Но меня зарегистрировали
Привели нас в здание, где теперь располагается 1-й корпус санатория Министерства обороны Украины. Держали нас в заперти двое суток.
Когда нас привезли машиной к противотанковому рву и приказали выйти без вещей, я поняла – будут расстреливать. Я старалась не смотреть в яму, но чувствовала, что там уже есть убитые, так как из ямы поднимался легкий пар, под ногами темнели лужи крови, валялись игрушки, бутылочка с соской и недопитым молоком.
Детей до трех лет не расстреливали. Подходил каратель в черном халате, брал ребенка за ручку, поднимал на уровень своих плеч, смазывал под носом и губы сильнодействующим ядом. Ребенка мгновенно сводили судороги, и его бросали в ров уже мертвым.
Люди были охвачены паникой, кто-то в отчаянии пытался бежать, но пуля моментально настигала жертву. Мои дети заплакали. Я прижала Симу к груди, а Аню закрыла подолом юбки. Подскочил каратель, схватил Симу за ножки. Девочка заплакала, видимо от боли. Бандит с бешенной силой рванул ребенка из моих рук, со всего размаха ударил головой о край рва … в глазах у меня потемнело, я бросилась на карателя, вцепилась ему в горло. Раздался выстрел, я почувствовала острую боль и потеряла сознание …
Пришла в себя от холода. Как выкарабкалась из страшной ямы – не помню. Тут мне послышался детский плач. Он все настойчивее в звал на помощь, и я, придя в сознание, сообразила, что жива, но ранена. С большим трудом поднялась, прошла по телам расстрелянных. Девочка замолчала, как только я подошла к ней. Ей было годика полтора-два. Она дрожала от холода, распашонка насквозь промокла от крови.
Завернула я девочку в свои волосы – они были у меня густые и длинные, поспешила дальше от города. С большим трудом дошла я до дома Марии Петровны (к сожалению фамилию ее забыла). Шесть недель Мария Петровна, семья Балабановых и Зинченко лечили меня и мою приемную дочь, скрывали от карателей. Но немцы все чаще и чаще стали появляться в нашем квартале. Чтобы не накликать беды на добрых людей, перешла я с Лилей (так назвала я девочку) к сторожихе кладбища Марии Дмитриевне Соломке. Днем она скрывала нас в склепе какого-то бывшего князя, а на ночь забирала к себе в сторожку.
Но в середине января 1942 года и на кладбище оставаться было небезопасно. Тогда добрая женщина Кира Настич помогла собрать кое-какую одежонку для меня и Лили, отправилась я по раздольненской дороге, выдавая себя за гречанку-беженку из Севастополя. Был мне в ту пору 31 год, а принимали меня за старуху и помогали чем могли …
Нельзя было без волнения слушать рассказ Елены Михайловны Конобеевой, проживающей по ул.Желябова города Евпатории.
- По национальности я гречанка, замуж вышла за русского. В первый же день муж ушел на фронт.
Однажды – это случилось 6 января 1942 года во второй половине дня – к нам в квартиру в доме № 2 по улице Эскадронной ворвались несколько немецких солдат в сопровождении переводчика и старосты и начали всех выталкивать на улицу.
Что-то крикнул офицер, его команду повторил переводчик, и колонна двинулась по симферопольской дороге. По бокам через каждые десять метров шагали немцы с автоматами. С большим трудом я переставляла опухшие ноги, рядом шли мои дети. Женя трех и Владик двух лет. Они держались за подол юбки, от этого было идти еще труднее. Но меня поддерживала Софья Иголкина.
В том месте, где располагалась нефтебаза, стоял большой дом. В него нас и загнали. Женщины помогли мне лечь на единственную железную койку, рядом примостились дети. Пожалуй, это «убежище» и спасло жизнь мне и грудному ребенку, потому что люди стояли друг возле друга настолько плотно, что трудно было дышать.
Три дня и три ночи без воды, еды и туалета. Многие были доведены до нервного припадка, теряли сознание, задыхались от невыносимо тяжелого воздуха.
Позже узнали, что нас ожидал страшный и бесчеловечный финал – сожжение заживо. Хворостом были обложены все стены, стояли несколько канистр с керосином. Почему свою угрозу фашисты не привели в исполнение? Не знаю. Может быть, устали: ведь более трех тысяч мужчин и мальчишек ими были расстреляны накануне.
На исходе третьего дня нас выпустили. Но дома ждало страшное известие – расстреляны отец и брат …
Война застала Григория Михайловича Шульгу в родной Евпатории. Он и тогда, до войны, работал на водокачке в подсобном хозяйстве. Не стал ждать, когда принесут повестку о призыве на фронт, пошел в военкомат сам. Там Шульге сказали: «Идите домой и ждите. Вызовем.» Вернулся Григорий Михайлович на свою водокачку. А вскоре в город пришли немцы.
5 января 1942 года в помощь фашистскому 22-му разведбатальону и полевой комендатуре прибыл 105-й пехотный полк для уничтожения морского десанта. Сразу же начались повальные аресты мужского населения города.
- Рано утром 6 января под видом борьбы с партизанами немецкое
командование приказало арестовывать всех подозреваемых, - рассказывает Григорий Михайлович, - в том числе арестовали меня, Дмитрия Колесникова, Степаненко с сыном. Привели в комендатуру. Уставший и разъяренный офицер мельком взлянул на нас, жестом показал в сторону подвала. Утром следующего дня погнали нас в район Пересыпи. Во дворе селихозснаба собрали несколько тысяч человек. В основном стариков и мальчишек.
Куда нас поведут? Этот вопрос задавал себе каждый, кто в те два дня месил грязь и мерз в этом загоне. Одни говорили, что пошлют под Керчь или Перекоп на оборонительные работы, другие утверждали, что отправят в Германию. И не знали мы тогда, что вступил в силу приказ командующего 17-й армией Эрвина Енекке о массовых расстрелах.
В полдень второго дня к воротам базы подкатил на мотоцикле офицер полевой жандармерии. Он коротко приказал: «После захода солнца расстрелять».
Колонна двигалась медленно, овчарки на длинных поводках набрасывались на идущих с краю. От чьего-то пинка собака взвыла, раздался пистолетный выстрел. Когда вышли за город, одиночные выстрелы стали раздаваться чаще, убитые оставались на дороге. За колонной телился кровавый след. Люди медленно брели к своей братской могиле. Свою скорую смерть отчетливо осознал каждый, когда перешли перекресток дороги, ведущей на Симферополь.
- Наверное, они нас попугают и отпустят? – жалобным голосом спросил мальчишка, сын Ивана Степаненко. Он был очень бледен, губы посинели, в глазах стоял такой страх, что я не выдержал, отвернулся и поспешил его успокоить:
- Возможно, возможно. Ведь они тоже люди.
На Красной горке, на склоне, который уходит в сторону поселка Заозерного, нам приказали лечь на землю. Затем группами по двадцать человек подводили ко рву и ставили на колени лицом к яме. Раздавалась автоматная очередь, и люди падали вниз. Так повторялось много раз, пока очередь не дошла до меня.
На краю своей могилы вдохнул полной грудью морозный воздух, посмотрел на лохматые облака, низко ползущие над землей … Что-то гаркнул офицер, ударила автоматная очередь. Треск автоматов заглушил душераздирающие стоны и вопли. Я повернул голову и Николаю Коржу, хотел было сказать: «Прощай друг», как почувствовал толчок в плечо, потерял равновесие и скатился в ров, где уже лежала не одна сотня расстрелянных. Следом повалились, смертельно сраженные Корж, Степаненко и его сын.
Лежу – ни живой, ни мертвый. Слышу, стрекочут автоматы. На меня падают новые жертвы. Тела убитых все сильнее давят на меня, становится труднее и труднее дышать. Чувствую, что уже весь мокрый от крови, а она все льется и льется, где-то внизу журчит тонким ручейком. В душе кипела смесь радости, отчаяния, злости. Злость брала верх и, как бензин вспыхивала слизывая мысли об опасности. Расталкиваю еще не остывшие тела, медленно карабкаюсь вверх. Прислушался, стрельбы не слышно, разговоров тоже. Наконец выбрался.
Ночь – темная-темная, в двух шагах ничего не видно. Только собрался бежать с этого страшного места, сам не зная еще куда, как послышался стон: «Помогите!». Подхожу. Вижу, Дмитрий Колесников придерживает левую руку. Ранен. Помог ему выбраться из рва. Потом мы с ним вытащили еще несколько человек. Имен их я не спрашивал, не до знакомства было. Выжав кровь из рубашки и штанов, я отправился в соседнее село Курман-Аджи, где жила сестра моей жены. Отсиживался в сарае до весны. Однажды в дом пришел староста:
- Знаю, что у тебя живет твой родственник. Пусть уходит, я докладывать не стану, но и он нас пусть не подводит.
После этого начались дни моего скитания вокруг Евпатории. Думал, набреду где-нибудь на партизан. Надеялся, но не нашел. И теперь, много лет спустя, сердце сжимается от ужасов гитлеровского «нового порядка»
Литература:
1. Груббе В.В. По улицам Евпатории: Путеводитель. – Симферополь: Таврия, 1987.-96 с.
2. Драчук В.С., Смирнова В.П., Челышев Ю.В. Евпатория. – Симферополь: Таврия, 1979. – 160 с.
3. «Евпатория 2500». – Симферополь – Ялта: «Мир информации», 2003. – 320 с.
4. Кондранов И.П. Крым. 1941 – 1945. Хроника. – Симферополь: КАГН, 2000. – 224 с.
5. Крым в Великой Отечественной войне 1941-1945/ Сост. В.К. Гарагуля. И.П.Кондранов, Л.П.Кравцова. – Симферополь: Таврия, 1994. – 208 с.