Последний диктатор Европы мертв.
На неподвижном скелете висит его тело.
Глаза постарели и мутным стеклом неподвижно угасли.
На хлебнице пастбище для свиней и коров.
Доныне в кабинете хлебом черствел он и огрызался.
И роса на траве неприступная, чистая и ясная.
Но не плачет никто: ни собаки, ни книжники.
Слышно кашель. И автозаки послышались.
«Объявляйте несчатье. Вскрывайте. Расстреляете вскрывшего.»
Автозаки везут не людей.
Автозаки везут деньги наличные.
Предприятия в утренней суете и станки, как обычно…
Смерть объявят на следующий день.
Тело последнего диктатора Европы вскрывают неряшливо, маркие пятна окрасили грязный эмалевый в морге стол и несколько простыней.
На стол этот клали тела очень разных людей: прежде лежал на нем перед студентами кафедры анатомической безымянный неопознанный бомж, он лежал так пять или шесть часов.
Студенты вряд ли узнали, зачем постоянно их заставляли и принуждали верить в неправду и ложь. И им не сказали, что работая в медицинской сфере, не голодают лишь те, кто по своей вертикали с другими врачами делят неплотный конверт.
Зачем отправляли их убирать урожаи картофеля, перебирать свиное дерьмо принуждали, и зачем им солгали, что это дерьмо удобряет почву и умножает приплод.
Зачем издевались над бедным народом, не представляя собою ничто перед Богом и светлым терпением Бога, себя возвышая, в себе воскрешая все злое и представляя, что он и есть бог?
Зачем был диктат?
…А диктатора вскрывают, как падаль, не найдя в его грязных кишках ничего, кроме бляшек и язв от холестерола и съеденных корнеплодов.
И инфаркт миокарда записан в скупой протокол.
Не в бальзам и не в белой саванны сукно, а в черной «тройке» в гроб.
А над местом, где закопали его, стоит один лишь венок. И политики глаз не жалея, плачут и сокрушаются. Машет горящей ладанкой поп.
По линии власти, именем назван аэропорт и колхоз.
Генералы объявлены врагами, с тюремным наказанием. Сняли погоны. Их избивали. На дачах находят подвалы с деньгами. Погром.
И телеканалы
Лишь поздно ночью подали
О том, что случилась кончина.
А власть верховную скоро назначат Верховным Судом…
Последний диктатор Европы посмертно награжден орденом славы и знамени за то что своим трудом государство оставил богатым, и его не разграбили инвесторы и ООН.
Последний диктатор Европы был неустанным. «Памятник ему возведем.»
Памятник из красного камня поставим рядом с местами, куда он ступал босиком…
Эйн ахава хутц меахава лэЭлохим…
Эйн ахава хутц меахава лэЭлохим…
Медленно я руку поднял, раб агнца убил.
Дерево утром увяло, меня сокрушив до души глубин;
Перед обряда началом ужасно были рабы больны: лишай опоясывающий их поразил.
И вши.
А я не сказал им, что опустошены
Наши запасы с пальм и дождевой воды.
Не царство с шатрами, а неподходящая кровь, и её проливать в огонь мы не должны.
Сейчас мы остались свободны, и прокляты после того, как не разожгли
Для мяса, что я и народ мой несли, ни угля, и пророком объявлен исход. Умирать или жить?
Скажи.
Мирабель
Тенёто.
И в нём ты
Сопротивлешься гнёту.
Кожа твоя, как мёд и цветы.
Хочешь ещё кислорода?
Вот и моя забота, бери,
Сложно понять идиота.
Кончик хвоста енота
Мочишь забавно в боязни воды.
Хочешь купаться в красотах
Или песка на животик?
Ты — очень резка, как готика,
Против меня обаяние мглы,
Очень близка мне была твоя преданность гончим лишь псам и довольно нескромной упадочной моде.
Я — конченный, скальпель достал и порезал места, где не больно, густой лишь испачкавшись кровью, избавив тебя навсегда от робы над плотью, а плоть твою вскрыл. Экстаз.
Ночью не спал и искал, и я смерти не знал, бред был непроизвольным. Весна. Столь припадочно болен был, я — избалованное отродье, хоть и всегда я был мил, но устал…
Разыскал я тебя лишь в Европе.
Я — твой зверь, окаянный я. Проклятый…
Мирабель моя, мяу, я твой котик…
В этот день ты мертва, поделом тебе…
Призрак твой бродит, бродит.
Против меня ты была,
И земля приняла
Плоти твоей подобие.
Собор
Верить нужно до конца
Исполняются желания
На цветах моих пыльца
Начинается гадание
На последнем лепестке
Оказалось скоро свадьба
Сердце в теплом молоке
В коже чувство нереальное
Защищаюсь от себя
Ведь утешиться мне нечем
Лик в божественных огнях
Показал игривый вечер
Возведя хрустальный мост
Над широкою рекою
Ты венчал тропу из роз
Звоном свадебным в Соборе
…Вот Собор из белого камня
И чистейшие стены белые
В нём бессмертая тайна давняя
Я испытана этой Верою
Я прошла сложный Путь и шла далее
И в Соборе познала нечаянно
Впереди меня ждет воздаяние
Впереди новой жизни начало
…И услышав шаги за собою
Я окинула взором фрески Собора
Перед тем как я вышла, громкий голос
Мне сказал: ты вернешься сюда весною…
Я почти что не смогла
Сохранить себя в сознании
На руках меня держал
Полночь тешил ты в молчании
Я внимала лишь глазам
И от них не отрываясь
Призывала к небесам
К светлым ангелам из рая
Ты отнес меня к реке
Там нас ждал двоих кораблик
Огонёк на огоньке
И звучал оркестрик славный
И едва-едва качаясь
Плыл кораблик тот по речке
Между нами начиналась
Жизнь-любовь длиною в вечность
…Вот Собор из белого камня
И чистейшие стены белые
В нём бессмертая тайна давняя
Я испытана этой Верою
Я прошла сложный Путь и шла далее
И в Соборе познала нечаянно
Впереди меня ждет воздаяние
Впереди новой жизни начало
…И услышав шаги за собою
Я окинула взором фрески Собора
Перед тем как я вышла, громкий голос
Мне сказал: ты вернешься сюда весною…
В эту ночь бокал был полон
И играл красивый джаз
В стенах каменных в Соборе
Вскоре обвенчают нас
В том Соборе вновь хотелось
Причаститься вскоре мне
В знак признания что Вера
Мне несла благую весть
Вера созидает кротко
Терпеливых любит Бог
Веры нитью словно соткан
Тяжбы-горести порог
Повстречается лишь радость
Только этого и жду
Скоро в свадебном наряде
Под венец с тобой пойду
…Вот Собор из белого камня
И чистейшие стены белые
В нём бессмертая тайна давняя
Я испытана этой Верою
Я прошла сложный Путь и шла далее
И в Соборе познала нечаянно
Впереди меня ждет воздаяние
Впереди новой жизни начало
…И услышав шаги за собою
Я окинула взором фрески Собора
Перед тем как я вышла, громкий голос
Мне сказал: ты вернешься сюда весною…
Лепесток любви
Смотри
Я стал лепестком любви
И снова время песком во мне
Неявность символов согреет
Всё лавиной вниз спускать умеем
Только мы не избавились от половин
Холодно мне, тебе улетать
Сорви
цветы эти все
да так,
Смогли чтобы мы в раз улететь и
Увы, мне не надо тех слов, оставь их себе
Вновь мы призрачны
Можно соврать что это не так
Звонко падаем вниз с высоты
Снова выстрелы в такт и закат, снова в блистере мирные сны мирно спят
А в любви мы опять невесомы
И несём мы одни огни
И несем мы только горе
Я стал лепестком любви
Твоим и только твоим
Вечно твоим
Пистолетом не давшим осечки последним патроном
Меня на тебя положив
Гела
Шелестит надо мною молчание,
Я спускаюсь по горной тропе,
Вот река впереди… Замечаю я,
Как по ней смерть моя в небольшом катерке
Приближается в виде бычары, бля,
Без печали и в пиджаке,
С ним десяток бойцов рядом чалятся, а в руке
Они держат по ворованному узи,
Это бойцы из бригады Мгелико и Торникэ.
Имена их — проклятие Грузии.
Люди видят тот катер
И людей с автоматами,
Затихает от страха гурьба.
Начинают убивать их,
И в воде красноватой
Лишь всплывают убитых тела.
Ресторанчик здесь с песнями,
И подплыв к нему, зверь один
Расчехляет гранатомёт.
Пару выстрелов издали,
И кабак был зачищен им,
На хозяина был тот налёт.
Я смотрю на кабак тот с печалью,
Понимаю, что смерть приближается,
Смерть мне и моей справедливой и честной братве…
Вот и катер рядом со мною причаливает,
И вот я думаю, жизнь так внезапно кончается,
Так зачем я блатным был? Не знаю, каков ответ…
Так зачем мы вчера еще тот кабак крышевали,
Кабака теперь больше нет…
За спиной у бойцов скрылся Хвича, ублюдок,
Говорит мне: «Ну здравствуй, Гела.
Гела, все твои братья мертвы. Скажи, может, ты передумать успел?
Не передумал? Тогда снимай всё рыжее.
Гела, я в возрасте твоего отца,
Я прошу тебя, будь разумным.
Выживи.
Гела, я помню тебя, мальца.
Все подохли от свинцовой пули.
Гела, цепь твоя весит конкретно,
А теперь снимай одежду.
А зачем вы меня обрекли на все это,
На мои муки вечные?»
Я отдал ему все, и меня завалили выстрелом из пистолета.
И сбросили тело в речку.
94-ый. Лето.
Я в могиле. Но по мне не поставили свечку.
Вот я мёртвый. Не отпетый. Убивал других я. Убивал. Грабил. Калечил.
Дел немало, но славлюсь я нечистью.
Моя мама одна больная осталась.
Постоянно плачет вечером…
Старший лейтенант
Ужин стынет на столе,
Я не ем его.
Уши, вымя и филе
В кляре хреновом.
После трудного дня,
Что провёл я на службе,
Я требую
Суп и прожаренной
Туши с огня.
И хлеба, бля, с сыром плавленным «дружба»
Я твой любимый,
Суженый, ряженый,
Верный твой я
Муж, бля.
Прекрати же готовить блюда народов мира.
Я купил, деньги в долг взяв у друга, презервативы.
Под мундиром удобным огнём горю, в брюках член горделивый,
Подари мне любовь белой ночью, супруга, вместо еды, бля. Соси мне..
Ленинград, ты так величественно расположен у Невы.
А я служу тебе, храню от произвола.
В окно бросаю связанный узлом презерватив.
Дыбенко может спать спокойно.
Надену вскоре утром свой мундир и головной убор, бля…
Старлею должно брать жулье измором,
И воров, бля.
Советский мент я, сташий лейтенант.
Неве я верен, на Неве женат…
Супруга, ты всегда тушила мясо жестковатым,
Упругим. С пережаренным гарниром часто. А салаты
Да студень ты нечаянно солила пресновато.
И штрудель с чаем без повидла не был сладким…
Когда-нибудь женюсь на физкультурнице.
И в щавелевом муссе с яблоками курицу
С гречаным хлебом с вялеными луковицами
И с чаем крепким подадут на ужин мне.
Нева и служба…