Школа 495
Я уже упоминал про «Михал Михалыча», с которым мы вместе ходили в горы. Миша был не просто Кораблев, он еще закончил «Корабелку» – престижный ленинградский институт и преподавал в кораблестроительном училище. По всему ему бы надо ходить в море, но он любил горы. На Кавказе, кажется, нас было 8 человек. Мы ходили в горную «пятерку» – поход высшей категории сложности. Такие маршруты обычно тянутся через вершины, ледопады, перевалы и поднебесные плато, не выходя три недели из снегов. Центральный Кавказ между Эльбрусом и Казбеком может соперничать по красоте с Гималаями, Каракорумом, Памиром, Кунь-Лунем несмотря на то, что он хребтами ниже гигантов на 2-3 километра. Величие Кавказа открывается на высоте 4-5 тысяч метров, и никто этого величия не видел, кроме горовосходителей высокого класса. Дыхтау, Стена Безенги, Гестола, Тетнульд, Чатын, Ушба, пик Щуровского – все эти пики, башни, ледовые плато наверху открывают шокирующие панорамы, о которых не подозревают простые смертные. В этих словах не пафос. Есть неизвестная планета на больших высотах: в непогоду она смертельно опасна, в погоду – концентрированная красота Земли. Всех этих потрясающих картин невозможно увидеть снизу даже из Сванетии или Кабардино-Балкарии – красивейших областей Кавказа. А наверху там – немногие из альпинистов дерзают на трудных маршрутах! Руководителем «пятерки» у нас был Саша Крупенчук – врач, лучший врач, каких мне пришлось увидеть в экстремальных условиях. Его жена тоже в команде. Она тоже врач, врач-логопед, в последствии написавшая немало книг по своей профессии… В общем, в команде интеллигентных людей мы долго обитали в снегах, проклинали все, когда было очень сурово и восхищались мирозданием в погоду. Потом спустились в Баксанское ущелье.
После всего этого маршрута все, кому позволял отпуск остались еще, чтобы для души сделать восхождение на Эльбрус: акклиматизация у нас есть, в погоду гора не трудная, всего 2А (вторая категория трудности, не пятая сверхтрудная). Восхождение по классическому маршруту предельно удобное. Нужно подняться на подъёмнике до 3800 метров и пройти немного до «Приюта Одиннадцати» на 4200 метров. Можно спать в палатках на снегу, а если есть места, то в самом приюте. Места были, и мы млели от комфорта. Я глядел на красивую девушку и думал:
- Ей-то зачем сюда забираться?
Девушка обратилась ко мне.
- Вы, наверное, играете на гитаре? У нашего руководителя сегодня День Рожденья, надо его поздравить. Давайте, Вы сыграете, и мы вместе ему споем.
На нашу репетицию вышли из комнат еще несколько красавиц. Насколько мог я лобал на гитаре. Миша подтрунивал там, где я не попадал в лады. Кто-то остроумно привел изречение Окуджавы: «Научившись брать три аккорда – я стал композитором». В компании уже много смеялись, и на шум вышел именинник. Экспромтом знакомые и незнакомые все, кто жил в приюте, начали справлять именины. Именинником был Эдуард Ефимович Циперсон – легендарный человек в детском туризме Ленинграда. На Эльбрус он вел учителей (преимущественно учительниц), приобретавших опыт инструкторского руководства категорийными походами со школьниками. Какая ещё страна в мире имела таких учителей! Эдуард Ефимович попросил нашу команду подстраховать его группу на случай непогоды. Небритые мужики преисполнились миссией около женщин. Но праздновать нельзя было долго. Отбой в приюте всегда не поздний, потому что для восхождения все просыпаются в 2 или 3 часа ночи, чтобы выйти в ночи и спуститься с вершины раньше обеда, пока не плавится сильно снег на высоте.
Восхождение прошло удачно. Было холодно, до минус 25 и ветрено, но без облаков. Я не фотографировал раньше, наверно, из-за учительской занятости и потом, когда ездил во многие страны жалел, что упустил возможность поснимать красоты Кавказа с альпинистских высот. Эльбрус, как специально расположен под углом лучшего осмотра Главного Кавказского хребта: косая линия снежного панциря вулкана, снизу и в космос пересекает линию главных вершин. Накра, Донгузорун, двуглавая красавица Ушба, Шхельда… сверкали на морозном прозрачном воздухе: мало в мире более величественных картин, чем в высоких горах.
После восхождения Эдуард Ефимович предложил мне работать в СЮТУР (на Станции Юных Туристов). Но хотелось найти школу, несмотря на лимитную прописку. Ему я посетовал на школу, из которой уволился.
- Володя, есть директор, где ты сгодишься!
Про этот разговор в горах я забыл, да и приехал в Ленинград в середине сентября. После путешествия человек становится философом: он вдруг заметит, что все бегут по кругу. А уж после восхождения… Всеобщую суету альпинист после восхождения воспринимает снисходительно; он смотрит на все, оглянувшись назад с высоты. И не разоряется на эмоции… Памир и Тянь-Шань длились два месяца, а по впечатлениям – какой сгусток жизни! В таком блаженном состоянии я вернулся «в суету городов», т. е. в общежитие ПТУ. Искать школу решено было не спеша.
На другой день в общежитии меня позвали с утра "на вахту" к телефону.
- Владимир Александрович? Срочно придите в школу 495. Метро «Парк Победы»,
спросите... Мне о Вас говорил Эдуард Ефимович, я Вас уже приняла на работу.
Возразить я не успел. Побрился и поехал.
Новая школа.
Кабинет у директора нараспашку, забегают учителя, завучи, старшеклассники. В толчее и меня подтолкнули. Разговор сразу начался по существу:
- Начало года, нет времени на подробности: у Вас урок в пятом Е классе… Не удивляйтесь, пятых набралось 6 классов, других по 4-5 параллельных. Идите, кабинет этажом ниже. Вас нагрузка 20 часов устроит? У нас в школе будет три учителя истории и все мужчины.
Эту кучу информации директор высыпала спокойным тоном.
- А документы мои посмотреть не хотите? 20 часов это полная ставка, у меня лимитная прописка, - спешил я предупредить.
- Что-нибудь придумаем. Идите в класс, урок уже начался; там веселятся, отсюда слышно.
- Попал в лавину! – Мыслил я еще альпинистскими категориями.
В опешившем состоянии зашёл на урок. Но удивляться некогда. Даже очень спокойный класс не даст преподавателю особо сосредотачиваться на своих чувствах, он требует присутствия всего учителя на уроке, иначе освистают, тем более новоявленного. Я провел подряд 4 урока в разных классах, экспромтом развивая тему: для чего надо изучать историю? День показался длинным и было ощущение, что давно уже работаю в этой школе. После уроков снова зашел к директору.
- Да, забыла сразу сказать, что у Вас классное руководство в седьмом Г. Ребята ждут, я их предупредила: идите знакомьтесь. Класс у Вас трудный: не столько детьми, сколько родителями…
В классе было девять Ань. Когда они называли имена, я естественно думал, что меня разыгрывают. Все смеялись, когда из-за стола поднималась очередная Аня…Позже я узнал, что Людмила Николаевна обстоятельно беседовала с каждым учителем, которого принимала на работу. Мне, видимо, было сделано исключение по рекомендации Эдуарда Ефимовича. Она предполагала, что преподавать предмет хорошо при желании всегда можно научиться, но надо чтобы учитель умел ещё что-то особенное, чем мог бы увлечь школьников.
Начинать работать с классом мне хотелось в своем амплуа, т. е. походом. Директор разрешила нам поход по Ленобласти в учебное время. И сразу же была оговорена большая поездка на Кавказ в осенние каникулы. Походы разрешили, как само-собой и это не удивило никого в школе, директор сама – инструктор туризма. Первый поход прошел неплохо, но и не без инцидентов. К Кавказу нужно было приготовиться обстоятельней и заранее. Родительское собрание тоже проводилось заранее. Дети поделились новостью с родителями, а родители всегда рады угодить хорошим порывам детей. К необычному собранию пришли даже некоторые папы. Я уже зачитывал список необходимого снаряжения и одежды, как вдруг одна мама сказала, что наш маршрут с названным мной перевалом опасен и непосилен классу. И так считает присутствующий среди нас опытный альпинист. Альпинист поднялся из-за стола и с некоторой неловкостью подтвердил версию мамы. Собрание, где присутствовали и ученики, притихло. Наступило неловкое молчание. Школьники глядели на меня и молча спрашивали: «Неужели похода не будет?»
У меня не хватило самообладания, я растерялся и стал что-то мямлить, как неподготовленный школьник у доски. Энтузиазм мой явно кому-то не нравился. В это позднее время вошла директор, чтобы передать мне какие-то бумаги, относящиеся к классу, которые нужно было заполнить и утром отправить в РОНО… Она уловила общую заминку и поинтересовалась проблемой. Уяснив суть, она спросила у альпиниста:
- Вы чей папа?
- Меня вот… пригласили…
- Покиньте класс и на собрания приходите только к своим детям. – Распорядилась директор.
Дверь закрылась. Людмила Николаевна сделала паузу, оглядела аудиторию и тихо спросила:
- Вы скольких уже классных руководителей съели?
Все застыли от вопроса. Но вскоре публика зашевелилась: одни родители стали возмущаться другими. Директор повелительным жестом без слов прервала возмущения и прибавила:
- У меня пятый А класс до сих пор без классного руководства, я могу его предложить Владимиру Александровичу. А вы можете подождать, когда придёт в школу другой учитель. Решите это сейчас. Базарность не разводите.
И вышла. Родительское собрание продолжилось примирительно. Нужно было дочитать список необходимых вещей для похода и ещё что-то говорить про грядущий учебный год.
После собрания я думал про себя: «Провинциал… это тебе не в Оренбурге, хотя уже второй год в Ленинграде. Хорошо, что ещё не поехал жить в Москву… А директор-то как мастерски отчитала мамашек за козни! Родители некоторые будут с камнем за пазухой; сколько таких? И как с их детьми учитель должен жить душа в душу?». Как раз перед этим я читал «Мартина Идена» – о судьбе провинциала в столице.
Книги, которые мы читаем.
Хорошие книги – это везучая часть моей жизни! Нужная книга иногда подворачиваются нам по наитию. Я рано начал работать в школе и, находясь перед школьной аудиторией рано понял, что – ничего не знаю. В 21 год составил себе обстоятельную систему образования из классической литературы и старался держаться ее, избегая моды. В советское время задавался хороший вектор в сторону классики, а учительская работа сама по себе не склоняет к второсортным книгам. К своей системе я относился, как к изобретению и не без тщеславия пополнял список необходимых книг к прочтению. В последствии, конечно, понял, что изобрел велосипед. Но хорошая программа – это великая удача! Сколько людей из читающих, и достаточно умных, не нашли своих книг и читают, что попало. «Универсальность» (я долго пользовался этим наивным словом) системы была проверена так: учась заочно на историческом факультете, можно было в конце концов догадаться пролистать 10-томную (там даже 13 томов) Всемирную историю и выписать оттуда всех великих людей с их лучшим книгами. Книги, которые я читал, беспощадно всю жизнь подчеркивал. Меня стыдили. А сейчас их выкидывают в мусорки. Много бы я дал сегодня, чтобы собрать эти почёрканные книги все вместе. И хвастался бы ими! Разве мне не повезло с их выбором? Сейчас я проповедую, что нужно в первую очередь прочесть 50 лучших книг, или хотя бы 20. Кто знает какие 100, 50 или 20 книг – самые лучшие? В одной из школ, где мне пришлось работать, в кабинете литературы висел портрет Льва Толстого и под ним изречение о том, что нужно стремиться прочесть самые лучшие книги всех времен и народов. Уверен, что эта скромная иллюстрация с цитатой хорошо повлияла на судьбу хотя бы нескольких учеников. Ведь можно прочесть и тысячу книг, уводящих в поверхностность или бредни.
Есть критерии, которые можно предложить для выбора лучших книг. Опять же, в советское время была издана Библиотека Всемирной литературы в 200 томах. Над её разработкой и изданием работали лучшие писатели не худшей эпохи. Индивидуально и коллективно они обосновывали значение каждого классика, и надо быть очень самонадеянным, чтобы не посчитаться с таким интеллектуальным коллективом в выборе мировой художественной литературы. К каждому тому «Всемирки» написана не поверхностная критика. Читать, например, «Божественную комедию» Данте трудно из-за языка характерного средневековью, хотя эта книга и гениальна и переведена, по отзывам, замечательно. Но уже «Фауст» Гете читается легко всем, привыкшим читать не ерунду. Из 200 томов выбрать 20 тоже не просто: но это уже не в мусоре чтива копаться. Лев Толстой, например, написал 90 томов, но в 200-томник вошло наиболее значимое у него – всего 3 книги.
От себя я многим любителям поспорить советую прочесть «Былое и думы» А. И. Герцена, хотя бы для того, чтобы увидеть сегодняшнюю завранность всей российской истории. А каков язык Герцена! А его ум! Герцен велик и в частном сюжете, и в общем обозрении эпохи, и российской оценкой, и всемирной. Он знался с невероятным числом великих умов Европы, которые к нему относились с благоговением. Для людей образованных, с кем приходится общаться, почитать «Былое и думы» я предлагаю с подвохом, как тест. Если прочтет эту книгу с интересом, значит поглубже человек; не прочтет – тогда, просто образованный. Классики, это не только умнейшие люди своей эпохи, хотя и этого уже достаточно, чтобы их читать в первую очередь. Хорошие книги помогают не утонуть в мелочах. Они – классический базис, который проблемы современности освещает умом наиболее выдающихся художников и мыслителей человечества. Можно любить и шумную компанию, и уединение с книгой: разве стоящая книга не мощнейшее общение? Классика еще, это спасение от безудержной каждодневной лжи, конъектурной идеологии, лезущей из всех щелей, с целью одурачивания людских масс. Нас зомбируют, а мы посредством книг, проверенных веками, возвращаем мозги в здоровое состояние: дух, как и тело лучше питать не гнильём. Разумеется, гуманитарное образование не может ограничиваться только художественной литературой. Нужны еще книги по истории и ясно изложенные по социологии.
Когда учителю читать? Когда читать всем людям вообще, если жизнь повсюду похожа на забег сумасшедших: кто кого обгонит в конкуренции? Учитель, читающий только по своему предмету – не учитель. Мне удавалось много читать в транспорте. С хорошей книжкой можно и проскочить свою станцию метро. Тогда ученики радуются, что учитель опоздал на урок. А уж как хорошо читать в поезде в долгой поездке! Если едем в поход, можно посадить около себя пару буйных воспитанников, тоже с книжкой – и воспитательный процесс идет и своё читаешь. Разъездной образ жизни тоже имеет свои удобства: самолёт летит два часа, а действительно, пока приедешь в аэропорт, да потом из другого порта уедешь – уходит весь день за перелетом. Дома всегда найдется суета, а в дороге – только книжка. Дома, конечно, приходилось читать и по ночам. Читающих людей немного, несмотря на самообольстительное мнение, что мы самая читающая страна. А если посмотреть, что люди читают, то лучше б они не читали вообще. В метро большая часть пассажиров тупо смотрит в одну точку, а некоторые читают… Донцову, например. В советское время читающих было много, разве что в сравнении с сегодняшним днем. А в принципе – мало, даже в «культурной» столице.
Учителя нашей школы.
Вернусь к школе. В первой главе я рассказывал подробно о работе с классом в Оренбурге. Теперь хочется ещё рассказать об учителях моей новой школы в Ленинграде. Школа была обыкновенной преподаванием, с обычными буднями, но довольно оригинальной учительским составом и стилем работы. В этом заслуга директора. Людмила Николаевна Грачева умела подбирать учителей. Половина педагогического коллектива были мужчины, многие из них видные бородачи. Заместитель по внеклассной работе – высок, молод, энергичен: на всё своеобразная шутка. В последствии он работал директором в соседней школе. Заместители по учебной части – женщины более серьёзные; они качают головой в адрес директора, которая отпускает учителей и школьников в учебное время на различные соревнования. Английский язык ведет участник известной команды КВН из Политеха. Он пишет эпиграммы на коллег и читает их школьникам на совместных вечерах старшеклассников и педколлектива. Среди учительниц немало красавиц. В каждые каникулы несколько групп отправляются в походы: иногда даже на Тянь-Шань или Памиро-Алай! Восемь учителей школы – инструктора туризма, включая директора. У инструкторов конкуренция за надежных походников. В спортзале – скалодром; два бывших ученика Людмилы Николаевны ведут скалолазание. Володя Кауров в последствии станет Председателем федерации скалолазания России, а сын его – чемпионом мира. С Володей Букшпун – тоже не слабым тренером, мы ездили на Кавказ в поход и на чемпионат РСФСР школьников. В школе всегда готовились команды к различным соревнованиям. Представьте картину: проходят мимо школы люди и видят, как из окна четырехэтажного здания на веревках спускаются «дюльфером» скалолазы. Прохожие удивляются, а кто-то даже подозревает: не воры ли такие ловкие.
Математику в школе преподавали две женщины солидного возраста. Они подружки на всю жизнь со студенческой поры и люди необыкновенно ярких характеров: с того века, как говорила про себя Ирина Абрамовна. Преподавание предмета они вели пристрастно. В кабинете весит портрет Ломоносова и под ним изречение: «Математику уже затем учить надо, что она ум в порядок приводит». На уроке абсолютная тишина. Присутствуют все, записывают всё, листают учебники, слушают.
- Объясняю ещё раз всем, кто дремал! – Класс вздрагивает. Те, кто не напряженно слушали, чувствуют, что их сейчас обязательно спросят. Изо всех сил они изображают внимание к учителю. Тот, кто получал «тройку» был счастлив и знал предмет минимум на «четверку». Это у Ирины Абрамовны. У Нины Петровны было тесно всем, кто не знал предмет на твердую четверку, т. е. почти всем. Она отпускала увесистые комплименты, которые не всегда были педагогическими, но исключительно меткими и класс валился на столы от смеха. Перед Ниной Петровной трепетали и родители, многие из которых у нее учились прежде. Имена этих учительниц были рекомендацией для поступления в математические ВУЗы Ленинграда. Абитуриент от них, если даже оплошал на экзаменах, получал оценку на бал выше. Ирину Абрамовну в моем классе любили больше, чем всех других учителей. И даже после окончания школы на встречу выпускников многие приходили только из-за неё.
А какой замечательный театр в школе! Он до сих пор здравствует! Мне кажется, далеко не все профессиональные театры Петербурга могут сравниться мастерством с кружком нашей учительницы литературы. Наталья Григорьевна находит актеров на уроках. Это большое дело, когда класс обнаруживает среди своих сверстников таланты. В школе, дома в маленькой квартирке у учительницы, в музее Ахматовой или Достоевского, на всевозможных подмостках Петербурга идут репетиции и выступления. Это своего роды театральная школа, состоящая из актеров нескольких поколений, в которую добавляются всегда новые школьники. Театралы – странные люди: все у них как-то варятся тихо, тайно. И тайно кружок вдруг уезжает в Старую Руссу к каким-то другим театралам. А потом спектакль для школы! Спектакль, разумеется, идет классический, допустим по Чехову, всё точно по сценарию, но вдруг зрители узнают кого-нибудь из зала из учителей или старшеклассников. Публика хохочет на серьезном спектакле. Из кружка вышли и профессиональные актеры, которые после школы учились в театральных ВУЗах. С некоторыми из учеников театрального кружка я дружу и общаюсь десятилетиями, потому что они были ещё и походниками. В конце похода обязательно проходит творческий капустник: и вот там театралы в ударе!
Историк Михаил Юрьевич вел рассказ на уроке – заслушаешься! К нему за опытом преподавания приходили учителя из других школ, он не редко делал доклады на учительских конференциях. Однажды я набрал из пяти «седьмых» классов сборную группу в поход на Красную Поляну Западного Кавказа. Школьники и Юрьевича уговорили пойти с нами. Группа, собранная полностью из новичков, да еще из подростков – всегда дикое сборище. Никто никого не слышит, все орут в лесу: вырвались на свободу. Притом ученики эти вовсе не были трудными в школе. Михаил Юрьевич удивляется: какими разными бывают дети на уроках и в лесу. Я тоже очередной раз удивляюсь. Преподаешь: перед тобой почти примерная девочка и учится хорошо, а в походе прорвалось наружу все, что есть. Перед Юрьевичем мне стыдно за орду, а он – интеллигентнейший человек, готов кого-нибудь уже за воротник схватить. Отзываю его в лес. Договариваемся собрать нашу палатку, рюкзаки и уйти из лагеря. Разумеется, Миша думает, чтобы попугать школьников, а у меня – это уже прием, когда подростки нарываются. Уходим километра на три от всех и в низине, в тишине укладываемся спать. После школьной заморенности в лесу мне спится сладко, а Миша до утра глаз не сомкнул. Утром, вернувшись к лагерю, мы спрашиваем народ, как долго ещё все веселились? Оказалось, не долго, не больше часа.
- Исай наорал на всех и сказал, чтоб ложились спать.
Исай – это Гриша Исаев, один из тех, кто тоже не мало бесился в начале. Состав этих школьников был не плохой и не имел той выносливости в дури, к которой привыкает трудновоспитуемое хулиганьё. Дурь лучше было прихлопнуть разом, я это вывел из многолетнего опыта. Поход дальше выровнялся и его ещё сейчас вспоминают уже солидные родители, как своё светлое, школьное детство.
Михаил Юрьевич после похода на педсовете выдал резкое суждение:
- В школе только два педагога Грачева и Снатенков; остальные – преподаватели.
Это было сказано, конечно, сгоряча после неожиданных впечатлений от учеников, которые по-разному ведут себя в школе и вне её. Действительно, есть учителя, которые воспитанию придают большее значение, чем преподаванию. На деле многие наши учителя водили детей в походы, да и театр Натальи Григорьевны ещё как воспитывал. А мастера-преподаватели и на уроках добивались определенного воспитательного эффекта. Фраза, кинутая наспех Юрьевичем, выражала удивление: насколько дети преображались в лесу. На маршруте мы с Мишей немало философствовали об этом.
Ещё два учителя нашей школы ушли в Администрацию города не на маленькие должности: достаточно долго там работали, но не удержались навсегда. И слава Богу! Очевидно, они не смогли мимикрировать вместе с другими чиновниками в сторону общей политики, которая изменялась во всё более ублюдочную. Это тоже их хорошо характеризует.
С Людмилой Николаевной однажды мы водили старшеклассников в лыжный поход по Хибинам на Кольском полуострове. Вторая категория сложности! Кто разбирается в категориях, тот оценит поход для школьников. Быт походный зимой особенно не простой. Хибины зимой к тому же лавиноопасны на склонах и снег там до трех метров глубиной. На ночь уходим с перевала в низину в лес. Утаптываем снег сначала на лыжах, затем ногами. Ставим шатер, а внутри устанавливается раскладная печь; труба выходит в дырку из шатра, обшитую несгорающим материалом. Костер вдали от шатра полыхает тоже на специальной сетке, чтоб горящие дрова в снег не провалились. Дрова пилятся из ствола сушины и рубятся. В туалет – только на лыжах. Ночью в шатре по очереди кто-то подкидывает дрова в печь, остальные спят крепко, потому что весь день провели на ходу. Народ подбирается на такие маршруты испытанный; не испытанные дрогнут, да и проспят дежурство. Не все поймут такой отдых и спросят: зачем же так мучиться на морозе в 30 градусов? Всех, кто этого не понимает, мы ничем утешить не можем, или ответим словами Высоцкого: «Так лучше, чем от водки иль от простуд...» Закончили маршрут мы в Кировске и договорились с Домом пионеров переночевать в помещении.
В большом зале на полу все расстелили коврики и спальники, еду сварили на кухне, а после ужина песни, байки, итоговый разговор о маршруте. Непривычное тепло помещения вскоре всех клонит ко сну. Выключаем свет и засыпаем богатырским сном... Среди глубокой ночи вдруг включается свет, затем крик, кто-то заметался по помещению, и сломя голову несколько человек побежали к выходу... Местная шпана как раз в ту ночь собралась пограбить Дом Пионеров. Например, можно унести музыкальную аппаратуру. Они выставили стекло, залезли – а тут мы! Мы не то, чтобы погнаться, а даже не проснулись толком, как воров всех сдуло. Когда проснулись, начали все хохотать... Людмилу Николаевну директор Дома Пионеров затем очень благодарила за то, что мы в нужную ночь любезно согласились в тепле переночевать. Если сказать серьёзней: начиналась пора перестройки.
Чуть больше, чем через год я уволился из школы, потому что об учителей стали вытирать ноги. После меня уволились большинство мужчин-учителей; им нужно было кормить семьи. Людмила Николаевна осталась и работала до пенсии и после пенсии. В 1996 году я уже жил в Германии, кем только там не работая и, приехав в Петербург, пришел в школу повидаться с оставшимися коллегами. Невзирая на полный раздрай в стране, у школы были свои успехи. С Людмилой Николаевной мы разговорились в её кабинете и за рассказами о школе она вдруг расплакалась.
- Володя, ты не представляешь, каждая последняя сволочь с улицы может прийти в школу и унизить тебя. Я боюсь за своих учителей, – проговорила она с отчаянием.
Эта сильная женщина плакала. Последняя сволочь становилась первыми людьми: шел вовсю процесс первоначального накопления капитала. Дорогу бандитам наверху расчищала шпана и уголовщина снизу.
Учителя в школе, с кем пришлось общаться выглядели ещё потерянней. Им всем в награду в последствии добавят пенсионную реформу. Учитель труда нашей школы был мудрец, как Сократ. И высказывался, как Сократ.
- Каждому поколению своё испытание: нашим родителям пришлась война, а нам – перестройка.
Задним числом мы можем теперь заключить, что на этих учителях ещё долго держалось образование советского образца, лучшее образование в мире, пока не ввели вероломно ЕГЭ сверху.
В 80-летнем возрасте Людмила Николаевна ещё работала в школе, руководя кружками дополнительного образования. Её 80-летний юбилей организовали ей бывшие ученики. В зале кафе присутствовало человек 150. Среди них мастера спорта и многие уже весьма поседевшие ветераны туризма. В этот день всей семьей мы прилетели в Питер и впятером ввалились на торжество с гитарой. Дети мои - гитаристы: не то, что я тренькаю. Они спели Высоцкого, Визбора, Якушеву - любимые песни именинницы. Именинница, почти не видав моих детей, знала их по именам, кто в каком классе учится и чем они увлекаются. Она помнила тысячу школьников, вела все дела без записей в календаре и без суетливости. И подтрунивала над забывчивостью молодых коллег. В этот же год, т. е. в 80 лет в марте она ходила в составе какой-то группы туристов в поход на лыжах по Кольскому полуострову!
К этому времени я проехал уже много стран и у меня брали интервью журналисты. Одна импозантная дама из них однажды задала такой вопрос: какой возраст самый творческий? В любой возраст можно жить творчески! - и я стал рассказывать про нашего директора. Предложил даме взять интервью у Людмилы Николаевны. Дама пообещала, но не сподобилась: учителей телевидение не любит – обычные люди. Другое дело, путешественник: крокодилы, людоеды... Кстати, крокодилов видел, а про людоедов – вранье журналистов. Путешественник – это образ необычный, героический, сильная личность, как Шварценеггер в кино. Для СМИ он нужен, как образ, протаскивающий определенную идеологию. А что учитель... Теперь, когда меня приглашают на интервью, как путешественника, я предлагаю рассказать о том, как мне пришлось работать в школе – и ко мне пропадает всякий интерес у журналистов.
У учителя наверняка сохраняется долгое общение с некоторыми из школьников. У нас тоже есть компания сложившаяся "в школе Грачевой", и мы собираемся петь под гитару. Приходят бывшие школьники, их дети, сегодняшние школьники, которых я вожу в походы. Вечеринка, способная затянуться до утра, собирается на квартире в семье, в которой родители вместе с детьми поют лучше, чем солисты в больших концертных залах! Народу набирается до 40 человек: это те, что подпевают. На этих собраниях я злоупотребляю положением бывшего учителя и приглашаю в чужую квартиру кого угодно. Но спевки наши всегда проходят здорово! Там же кто-нибудь вдруг вспомнит курьезное минувшее событие, над которым смеются. После одной такой вечеринки Александр Костенко, у которого я был классным руководителем, вызвался нас, несколько человек развести по домам. В машине едет старшеклассник Сергей, сын тоже моей бывшей школьницы и рассказывает про какую-то недавнюю нашу походную авантюру.
- Это что! – возражает Александр и начинает рассказывать "настоящую авантюру, за которую бы Владимира Александровича сейчас судили." Историю эту, разумеется, я забыл. Но Саша, так живо её воспроизвел, что вспомнились все подробности. Эта история характерна сравнением: что допустимо было тогда в школе и что сейчас. Сейчас бы меня судили. А тогда мы путешествовали с размахом! Ехали летом из Петербурга на известный Грушинский фестиваль на берегу Волги, а затем после нескольких дней и ночей фестиваля дальше отправлялись на поезде в Бийск на Алтай. На фестивале кто-то из наших спросил, почему с нами нет Петровича? Петрович не редко выручал меня в качестве второго инструктора. И действительно, почему его нет? Группа собирается из Куйбышева на Алтай, а двоих восьмиклассников Сашу Костенко и Артема Егорова я отправляю в отдельное путешествие за Петровичем в Алма-Ату, которого им нужно доставить к нам на алтайский маршрут. Айфонов и интернета не было. Петровича ребята нашли по расспросам не в Алма-Ате, а в горах и затем они вместе приехали к нам в Горно-Алтайск. Петрович-то как обрадовался, что мы к нему специальное посольство направили! Я потому и забыл эту деталь похода, что дело было обычное. Но сейчас бы судили: детей одних отпустил.
Александр и Артем стали впоследствии руководителями небольших фирм. И представьте – они при этом хорошие и честные люди для своих коллег и близких. На них еще в школе можно было положиться в деле; тогда как на словах горазды все. Их выросшая самостоятельность, оказалась к тому же на уровне очеловеченной жизни, а не на уровне животной жадности, повсюду распространенной в бизнесе. Теоретически воспитание самостоятельности подразумевается школой; того же хотят и родители. Многим этот процесс почему-то представляется так: взрослые рассказывают, какими надо быть, и дети такими становятся. Слова в виде педагогической благодати мягко ложатся на душу ребенка. В действительности самостоятельность приобретается в деле, пусть даже это не известно чиновникам, которые требуют от учителя держать около себя учеников, как клуша цыплят. Можно и у тепличного растения обнаружить некоторую жизнеспособность в парнике, но она не та, что у цветов в диком поле. А разве жизнь – не дикое поле?