Не совпадаю. Опять не совпадаю во мнениях. Ладно бы еще с предыдущими поколениями, а то и своих-то ровесниц слушаю, а сама мысленно кукиши складываю: первый, второй, шестнадцатый — конечностей не хватит. По-разному мы смотрим и на идеальных мужчин, и на культурные ценности. Видимо, эти сферы в чем-то пересекаются. И патентуются массовым обожанием. А еще сливаются в одно целое для некоторых особ с натурой повышенной пылкости. Вот, например, позавчера в курилке девки мерились духовной глубиной — будто гири отжимали. И под конец, разумеется, завели — так же, как заводится, скажем, моль — разговорчик: какие, мол, идиотские сериалы по телеку идут. Ну обалдеть, какие идиотские. Все оттого, что современные режиссеры не дотягивают, блин, не догоняют, не волокут. Сверхзадачу не постигают. А ведь «были люди в наше время».[23]Ну, не совсем в наше… И пошли сыпать названиями фильмов — все, как назло, из числа тех, которых я на дух не переношу. И не потому, что, мол, «не нравятся они мне». Все-таки это — не аргумент. Но я же не слепая: проколы сценария, тривиальность общей идеи, среднюю режиссуру и совершенно невозможный дилетантизм художников — все вижу. Причем я и половины «достоинств» не перечислила. А главное достоинство — без кавычек — таких фильмов есть их культовость. После того, как прозвучит культовое название, полагается реагировать соответственно — иначе тебя подвергнут остракизму.
А потому все девки принялись головами в унисон покачивать, словно целое стадо английских фарфоровых собачек. Их легонечко по темечку стукнешь — они и кивают, и кивают… Насколько хватит импульса. Тогда, в курилке, я было попыталась вклиниться в этот праздник единогласия и внести свой диссонанс в торжество единомыслия: ну, говорю, это шедевры не бесспорные! Все устаревает, и они, бедняги, тоже устарели. Чай, не Шекспир и не битая посуда, не судьба им два века скрипеть. Народ выслушал и вновь проявил единомыслие пополам с единогласием. Все одновременно поджались, как посоленные устрицы и заныли хором: «Ты не понима-а-а-а-аешь! Это было великое вре-е-е-е-емя! Это были великие лю-у-у-у-уди!» — ну и все в том же духе. Ни одного аргумента, одни лозунги.
Вернулась я в отчий дом — и так вдруг мне тошно стало! Что же, думаю, это такое деется, господа хорошие? Неужели я всю жизнь обречена, будто ледокол, разрезать ледяные торосы и демонстрировать устойчивость к нагрузкам и испытаниям — в основном психологическим? Ну, хоть когда-нибудь установится у меня взаимопонимание с окружающими? Ведь я же не с престарелыми склеротиками про их юности зарю туманную общалась! Я с представителями своего собственного поколения беседовала! У нас идеалы должны быть сходными! Почему?!! Доколе?!!
Как ни странно из психологического клинча вывела меня мамуля. Она мое душевное смятение, естественно, просекла — и спрашивает: что, мол, бегаешь из угла в угол и бормочешь матерно? Али я тебя не холю? Али ешь овса не вволю? Я и отвечаю: вволю, маменька, вволю! Только я к тебе претензию имею: почему ты меня родила непохожей на других, почему я вечно противоречу общему мнению? Ладно, мнение касательно людей — здесь дело субъективное. А мнение касательно идей? Оно-то не должно служить предметом столь откровенного противостояния между мной и сплоченными массами сверстников? «Ты что? Всерьез?» — изумилась мать. А узнав все, вплоть до названий тех самых фильмов, вдруг принялась хохотать дурным голосом, будто гиена в ночи. Я даже перепугалась. Отхохотавшись, мама произнесла целую тираду, которая меня откровенно поразила. И здорово успокоила. Если уж она в своем преклонном возрасте на это дело так смотрит, то уж мне и сам бог велел попробовать на свой белый зуб подсохший идеал.
Итак, мамино повествование: «Я, сокровище мое, конечно, помоложе создателей этих самых шедевров. Оно и хорошо. Значит, могу сказать не от лица вдохновителей, а от лица потребителей культурного продукта. Мы, кому сейчас хорошо за сорок — мы ведь на этих «шедеврах» выросли. И никаких альтернатив не имели. Ну не считать же серьезной конкуренцией нашему кино те огрызки, которые доставались обычному человеку по милости трудолюбивых советских идеологов? Каждый банальный, дешевый боевичок, каждая нехитрая комедия были на счету. На новые фильмы ходила вся страна просто потому, что они новые! Ты даже не представляешь, чем мы с подружками занимались, встретившись в свободное от полезной, гм, деятельности время! Мы шли к афишке — в каждом квартале, на каждой остановке стояли такие стенды с пожелтелыми списками московских кинотеатров и с расписанным недельным репертуаром — просматривали ее всю, выбирали какое-нибудь заведение, где показывали нечто подходящее. Их все больше в честь городов называли. И непременно нападали на что-нибудь с диким именем навроде «Быкоборска». Потом смотрели адрес. Окраина! Такси не ходют, в трамвай не содют. И ведь ехали черт знает куда, чтобы только посмотреть любимый или самоновейший опус советского или несоветского кинематографа. Видак был явлением экзотическим и почти запретным. Когда я училась в школе, у нас ничего подобного в доме отродясь не водилось. Но я — не о бесправном детстве, прошедшем в тростниковой хижине, я — о пристрастиях.
Вроде бы мне полагается быть киноманкой, пристрастной к старым фильмам. Практически весь мой досуг занимали кино и книги. Ты знаешь, только перед телевизором с книжкой на пузе я могу познать нирвану. Но! Но. Сейчас я выбираю и книжку, и фильм. А вот тогда я ничего не выбирала, а проглатывала все, что давали. Особых разносолов, как понимаешь, не было. Наши киностудии выдавали десятка полтора фильмов в год — по одной премьере на каждый месяц и по две — на новогодние праздники. По сравнению с темпами Запада, который сотнями выбрасывал на рынок киноленты всех стилей и жанров — это, конечно, был хронический запор, осложненный анемией и анорексией. Понимаешь? Средства и продукт должны оборачиваться! Потому что основа жизни — движение! Все с этим соглашаются — вчуже, но никто не хочет применять на практике. Даже я. Потому что хлопотно очень.
Вот, и философы, твердящие: ничто не вечно, жизнь есть круговорот, статика есть смерть, все течет, все меняется, и мы меняемся вместе со всем и вся — даже они готовы употребить описанные правила на чьей угодно практике, но не на своей личной, индивидуально-философской. В общем, дочь моя, человек постепенно теряет способность к изменчивости. Страшно меняться! Нам бы вылезти из сумасшедшего потока времени на бережок и просидеть под кустиком лет сто, наслаждаясь покоем и тишиной. Хорошо! А главное — сухо… Ну, и душеньку хочется потешить — разными приятными воспоминаниями времен пятидесятых-шестидесятых-семидесятых. Благо сейчас фильмы и песни из золотой, серебряной, платиновой и прочей повышенно драгоценной серии так и пестрят на экране, так и пестрят. Мы их воспринимаем не как фильмы или песни, мы их воспринимаем как знак. Ты, заяц, знаешь, до чего мне не нравятся «Подмосковные вечера». Не терплю я эту лирику про косую милую на берегу заболоченной речки. Но если в какой-нибудь индийской или латиноамериканской глухомани, в ресторанчике с живой музыкой неожиданно зазвучит проклятущее «Не слышны в саду даже шо-ро-хи!» — а оно зазвучит, едва только официант узнает, что мы из России — я не стану а-ля дискобол метать в метрдотеля местные бурритос и паратху. Ведь это не песня — это знак. Символ уважения к стране. Буду сидеть и давиться блюдом с вынужденной улыбкой на добром-предобром лице.
Почему, спрашивается? Все просто. Я-то уже знаю разницу между символом эпохи и просто опусом. И когда при мне заводят разговоры типа «Какой подъем культуры, какие мастера, какие шедевры!» — я вижу, что под этим следует понимать. «Эх, золотое было времечко! Когда мы были молодыми… Фонтаны били, розы цвели, печень не болела, а почки если и набухали, то не в том смысле». Если станешь критиковать — на тебя ополчатся, как на святотатца. Ты ведь не фильмы-песни по косточкам разбираешь — ты на святое покушаешься! На светлые воспоминания о здоровой пищеварительной системе и о прочих системах, не менее здоровых, о коих неприлично упоминать при дамах. Старшее поколение ужасно не любит, когда на их «золотых времечках» ищут пробу.
Вот почему несколько… ну… расхолаживает, что ли, реакция молодого поколения. По крайней мере, таких, как ты, сердитых молодых… девиц: вам, увы, не греют душу знаковые старые фильмы и полувековой давности песенные хиты. Вы, детишки, как-то вежливо-невнимательно слушаете предков, когда те хором «заспивають»: «Вот кто-то с горочки спустился», вяло улыбаетесь при повторах «Кабачка «13 стульев», без пиетета смотрите какую-нибудь «Калину красную», и кажется, вот-вот в комнате прозвучит тихое, но внятное: «Отстой!» Чтобы добиться не понимания, но почитания, мы упираем на символический аспект: мол, не твоего сопливого носа, малыш, дело таких матерых человечищ судить! Они выразили, отразили и отобразили нечто огромное и историческое. Эо, брат, эпоха! А дети, вырастая из возраста негативизма, потихоньку привыкают и проникаются. Да, мол, родные, ушедшая эпоха глядит на потомков с экрана глазами Женечки Лукашина и Нади, как ее там… Неважно. «Ирония судьбы» — симптом надвигающегося новогоднего похмелья и неизбежной желудочной колики. Но любим мы ее не только за это! Хотя насчет любви… Не все так бесспорно. Особенно там, где любовное притяжение подменяется привыканием и ностальгией.
И дабы нас, упаси господи, не разубедили в нашем привычном обожании изрядно потускневших застойных хитов, мы боремся всеми средствами и про ваше современное, «хитовое и клевое», слова доброго не вымолвим. Да еще противопоставим свое, незабвенное и неоспоримое. И сделаем вывод, что ваше «сегодня» и наше «вчера» даже сравнивать смешно. В разных они, так сказать, весовых категориях. Но, всласть позудев про оскудение земли русской талантами и духовностью, ненароком задумаешься: а так ли хотелось нам, юнцам и юницам, лет — цать тому назад слушать этих, с позволения сказать, соловьев на бесптичье?
Конечно, конкуренции у соловьев не было. Чувствительные натуры, которым сегодня хватает любовных романов и душещипательных сериалов, активно причащались чему есть, не разбирая вкуса. Как-то не приходило в голову, что для сознательного выбора — эстетики, жанра, идей — надо созреть не только художнику, но и человеку из публики. Вот примитивный аналог: есть надо оттого, что это нужно организму, а не оттого, что видишь, как в холодильнике без дела колбаса лежит, скучает. Преждевременно слопанный десерт отбивает аппетит — это знают все мамы юных сладкоежек. Но с нами десятилетиями поступали, будто с анемичным отпрыском, у которого вовсе аппетита нет: смотри, деточка, какая тетенька! Как она поет умильно, приложив ручку к щечке! Ну еще ложечку родной культуры — за маму, за папу, за мировую революцию. Нас перекормили. И вот наступило, как бы это поделикатнее, расстройство восприятия.
Я помню: в конце восьмидесятых я сама жалела, что «Следствие ведут знатоки» больше не показывают, и тем более не снимают. Ах, этот обаяшка Томин, элегантный Знаменский, умница Кибрит! Как это было близко, интересно, знакомо, не то что разная там «Полицейская академия»! Вот и дождалась — сериал повторили. И что я узрела на экране? Жуткую лысоватую особь мужского пола в страшненьком буром костюме, розовой рубашке и галстуке в капочку. То был Пал Палыч Знаменский. Рядом суетился, неумно остря и читая мораль одновременно, носастый мужчинка, занятый перманентным соблазнением нелепо одетой и жутко причесанной немолодой тетеньки, в которых я с недоумением узнала Томина и Кибрит соответственно. На всем лежал сизый нездоровый отсвет — плохая пленка и дурной оператор. Преступные персонажи только тем и были виноваты, что все как один мечтали жить по-человечески, а не по-советски. А когда Знаменский под конец каждой серии разъяснял обвиняемому, что жрать тому баланду до скончания века, мне, вполне воспитанной даме с университетским образованием, вчуже хотелось распустить пальцы веером и отрезать стражу порядка без околичностей: «Засохни, гнида!» Мир вокруг с дидактикой «Знатоков»… как бы это выразиться? Не состыковывался, что ли. Так же, как не стыкуются в космосе неисправные корабли.
Но страннее всего то, что даже фильмы и книги, которые — я помню точно! — были в числе любимых, сегодня у меня тоже вызывают какой-то дискомфорт. И раздражает-то не качество съемок, не игра актеров, не фабула и не декорации. Я не знаю, что за тучка возникает на горизонте, но едва вспыхивают на экране титры, я сразу начинаю бегать по кругу — ставить чайник, кормить кошку, заглядывать в ежедневник — что угодно, только бы не смотреть милых, обаятельных и музыкальных «Девчат», «Собаку на сене», «Моего ласкового и нежного зверя» и любое другое очаровательное «мыло» незапамятных времен. Причем «мыло» — лишь обозначение жанра, а не намек на качество! Нечего и вспоминать про качество…
Сама нездоровая атмосфера этого периода отечественной истории вызывает сухой кашель и одышку — психологическую одышку, если так можно выразиться. И к книгам довольно хороших авторов прошлого — подумать только — уже прошлого века я предпочитаю просто не прикасаться — чего зря тратить моральные и энергетические ресурсы, читая о войне, о целине, о бедах народных и личных! Мне больше нравится смотреть, как Сильвестр Сталлоне играет сапера, а заодно с Шарон Стоун в любовь играет: «Вот сидит паренек — без пяти минут он мастер!», чем сочувствовать обреченному на смерть бедолаге, который лезет на бруствер, обвесившись бутылками с горючим. То есть с бензином, конечно, а не с горячительным. Жалко парня. Погибнет ни за понюшку табаку.
Но у нас в стране большая часть населения знаешь, кто? Каботанты! Причем воевали все — кто с Германией, кто в Афгане, кто в Чечне, а кто в локальных конфликтах. У солдат есть семьи, которым тоже досталось. А те, кто относится к «мирным людям» — те с пеленок впитали эту гнусную спекуляцию, когда кровавую баню облагораживают приемами военной романтики. Ведь мирное время не легче, а даже в чем-то посложнее будет. Как там у Жванецкого: «Где свои? Где чужие? Неясно. Размыто». Вот они и вспоминают про то, как им все было ясно и понятно, как энергия ключом фонтанировала. В их жизни было место подвигу! А в нынешней — главным образом есть место интриге. И, как говорится, бывшие герои понемногу превращаются в зануд. Твой покойный прадедушка и пятидесяти грамм не мог на грудь принять, чтобы не завести речь про какую-то деревню, которую он самолично у немцев отбил. Пункт, настолько топографически мелкий, что и не поймешь: мушиное дерьмо тут или вправду обозначение на карте сделано. И так у него в душе этот Мухокакашин горел! Полвека жег и язвил. Тяжкое зрелище. Патриотизм в запущенной стадии. Никто и не пытался дедулю лечить — тем более, что это и не его язва была, а социальная. Главное было — не заразиться. Сохранить себя в здравом уме и твердой памяти.
Понимаешь, кому-то из каботантов, чтобы оправдать чудовищные затраты — личные, не личные, неважно — кому-то необходим пафос в постоянно растущих дозах. Они на нем сидят, как на депрессивные американцы — на этой отраве, прозаке. Другие предпочитают про войну вовсе не вспоминать. Было и прошло. Я и тем, и другим сочувствую, но мне симпатична вторая категория. А первую я на дух не выношу. И лирические-патетические «шедевры», поднимавшие боевой дух, мне «и даром не надь, и с деньгами не надь». Вот. Но я терплю, если встречаю каботанта. Подневольные же люди, одной рыбой питаются! Вот и кривишь рот, морщишь нос, когда при тебе заводят разговор о «культовом» кино и литературе четвертьвековой давности: авось решат, что это добрая улыбка. Подобная гримаса появляется автоматически — когда тебя потчуют чем-то невкусным, а ты не может напрямик отказаться. И вот набираешь полный рот предлагаемой гадости и усиленно делаешь вид, что жуешь. Опять гастрономические ассоциации! Но что может быть ужаснее пытки любовью: кушай, солнышко, кушай, это полезно для костей, для роста, для интеллекта! Мы, когда маленькие были, тоже это кушали, нас так же тошнило, и ничего, как видишь!
В общем, в результате всех этих противоречивых чувств у меня сегодня аллергия на все предметы культуры, по которым полагается тосковать. Очень удобная вещь — повышенная чувствительность: не надо обвинять меня в тупости и необразованности, просто я не переношу того-сего, пятого-десятого и родной культуры в том числе. И рада бы, да вот… И ловлю себя на том, что все реже заглядываю на канал «Культура»: ведь здесь постоянно норовят рассказать про очередной замшелый шедевр, раздувая в зрителе искру ностальгии. Увы! Хладен пепел… Иной раз и сама удивляюсь: почему произведения, вызвавшие когда-то (во времена ледникового периода, по мнению сегодняшних тинейджеров) бурю в моей душе — почему сегодня они смешны или утомительны, будто проповеди полуграмотных гуру? И неважно о чем речь: о песнях бардов, или о спектаклях Таганки, или о сексуальной революции. Не только те вещи, которые, по размышленьи зрелом, далеко не так хороши, как нам зубры от идеологии много лет внушали, но и те, которые действительно были качественно задуманы, профессионально сняты, талантливо поданы — они, дуся, тоже раздражают.
Чем-то это раздражение похоже на то, как мы, став взрослыми дядями и тетями, рассматриваем семейные альбомы с толстоногими лысыми существами, пускающими пузыри, и слушаем рассказы школьных подруг о нашей нервной реакции на честное изложение того, откуда дети берутся. Вот, думаешь, надо же мне было быть такой дурой в семь (в десять, в тринадцать, в двадцать пять) лет! «А эта тоже хороша!», — распаляешься на болтливую подружку детства, — «Ишь, расселась, глазки закатила, аж взопрела вся от восторга над моими инфантильными глупостями!» А ведь, между прочим, это вполне закономерное психологическое отторжение давно пройденного этапа! Когда прошлое не розовым флером и не золотистым туманом окутано, а представляется исключительно в тонах серо-бурых. И попахивает не то чуланом, не то болотцем. И встречается такая реакция не только не реже ностальгии и сладостных (хоть и не слишком достоверных) воспоминаний, а даже и чаще. Вот, думаешь, вы меня манной кашей пичкаете, я для нее либо уже взрослый, либо еще молодой!
Словом, не переживай ты по поводу несовпадения со стандартами. Стереотипных формул всегда больше, чем индивидуальных мнений. Ты с ними повсюду столкнешься, куда ни глянь. Привыкай. Учись себя отстаивать. А заодно не лезть на рожон. Это дело утомительное, продолжительное — лет на десять, минимум. К тому же у нас в отечестве долго-долго существовала мода на все, чего ты так не любишь: на инфантилизм, на ксенофобию, на шовинизм… Неудивительно, что у многих мозги, словно Пизанская башня, набекрень!»
Мама меня утешила. Она как человек вдумчивый на все смотрит со спокойным благодушным цинизмом, и старается обойтись без огульных обвинений. Судит, в общем, неласково, но в молодости-горячности ее не обвинишь. Так что предложенную альтернативу — терпеть или возражать — придется осмыслить всерьез. Но я уже знаю, что выберу. Недаром я не столько Лялечка, сколько бяка.
И одно я знаю совершенно точно: чувство, даже похвальное, вроде любви к родине, когда оно готово тебя затопить, захлестнуть и растворить — такое опасное стихийное явление надобно… вовремя сливать. В смысле, сублимировать. Словом, думать всем мозгом, а не только гипоталамусом или щитовидной железой. А эмоции копить, усугублять и упиваться — неоправданный риск. К тому же мне, честно говоря, кажется: народ все больше выдумывает про свою «вечную любовь», «горячий патриотизм» или «душевную ранимость». Их жизни, скорее всего, требуется новое наполнение, будто старому матрасу. А то бессонница начнется и утренней депрессией замучит. Вот от страха и стараются, бедолаги, ищут на свои нижние чакры приключений.
«Сестра моя, жизнь, и сегодня в разливе»
Нет, не верю я в искренние проявления бурных страстей. Все эти припадания к стопам возлюбленного существа, ежедневные послания на восьми страницах с описанием мельчайших душевных движений, бряцания на струнных инструментах с немелодичными подвываниями про «самую симпа-а-атичную во дворе-е-е-е» — как и прочие безделицы в том же стиле — в равной степени порождены избытком времени, трепетным отношением к классике и бурным развитием блатного фольклора. Ну, посудите сами: вот растет себе девочка, читает, согласно школьной программе, про пылкость дам и девиц (не говоря уже о кавалерах) поза- и позапозапрошлого столетий, изумляется и проникается. В детском возрасте так легко принять все описанное классикой как странное, выпадающее из стандартных рамок, за единственно верную, элегантную и значительную манеру себя вести. Притом массовое поветрие не может не превратиться в моду, мода — в тенденцию, а тенденция — в культурную традицию. Нужно только время. У России на формирование соответствующего обычая — обычая тяжко, но не без удовольствия, страдать шизофренией — времени было предостаточно.
В общем, отсюда и пошла по Руси эпидемия — я бы даже сказала, пандемия — истерических проявлений. И не только у девочек, задержавшихся в пубертатном периоде до седин, но и у мальчиков с их век не леченным инфантилизмом. И сколько же вокруг народа живет исключительно тем, что набивает свое существование, будто старую подушку новым пухом, страстями небывалыми (то есть в буквальном смысле небывалыми — процентов на 90 выдуманными)! На полном серьезе изображают героев мыльных опер. И в довершение всего норовят заявиться на какое-нибудь ток-шоу типа «Большая помойка» и здесь в деталях и во всеуслышание изложить весь сюжет, «лихо закрученнный». У меня просто уши вянут, когда приходится выслушивать нечто в этом роде от дорогих подруженек: «Слушай, он такой клевый! Эсэмэски шлет километровые, на органном концерте плачет в голос, даже песню для меня написал! Для арфы, флейты и трех шаманских бубнов. Говорит, если я его брошу, он того… перекинется. От чувств-с!» Не! Не верю, не верю, не верю.
Причем нервические проявления нежности внушают мне сомнения не только тогда, когда их демонстрируют по отношению к моим подругам. То есть я не от зависти такая недоверчивая, а совершенно по другой причине. Более глубокой. Натура у меня такая — обильно уснащенная исследовательскими наклонностями. Удивительная вещь: при полной и безоговорочной любви к себе я не абсолютно не верю, что из-за меня можно угодить под трамвай. Ну, если только случайно. Типа глубоко задумавшись. Скажем, о моей классной заднице. А тут как раз из-за угла судьба подстерегла и наехала. И не откачали. Может быть? Может. Еще как! Только что будет тому виной: божественная форма моей пятой точки или состояние глубокой рассеянности?
Может, я настолько холодный человек, что и сама порывов не ощущаю, и другим не верю? Когда меня заверяют, что я — красивая аж неземная, настораживаюсь. Хотя целиком разделяю эту точку зрения. Когда слышу клятвы в вечной дружбе — испытываю неловкость. Когда мне говорят, что я прекрасный человек, начинаю подсчитывать, во что мне это обойдется в дальнейшем. Не верю — и все! И самое смешное: практически никогда не ошибаюсь. Но и не осуждаю других за их корыстные интересы! Осуждаю — за уродливые проявления. За что меня, как правило, осуждают дважды. Вначале — за цинизм и отсутствие веры в прекрасные порывы. Потом — за снисхождение к низменным намерениям. Как ты можешь так жить?! Нормально. Без особых восторгов, правда. Но пенять на устройство мирозданья не хочется. А еще не хочется грузить себя розовыми соплями и представлять глупее, чем ты есть, незнамо кому в угоду. Просто потому, что так принято. Может, это некая разочарованность в жизни и в людях? Да нет. Или я еще ни в кого не влюбилась? Вот влюблюсь, и меня заколбасит и расплющит не по-детски. Или не расплющит. Поживем — увидим.
Речь сейчас не обо мне. Речь об Алке. У нее очередной роман в состоянии угасания. Вернее, агонии. У Алки имеется невероятно счастливая особенность влюбляться «раз и на всю жизнь» минимум раз в сезон. Началось у нее это еще в школе. Я уже слушала рассказы взахлеб про Димона-гегемона, самого красивого мальчика в классе, с которым они попеременно целовались, дрались и шантажировали друг дружку, потом про Петюню Бутырского, самого некрасивого мальчика в классе, с которым они также дрались, целовались и шантажировали друг друга. Потом был Илюша-математик, эмоциональный дегенерат, которого Алка целовала, била и шантажировала уже в одиночку. Как я поняла, Илюшино непротивление и невовлечение в Алкино «половодье чувств», сильно подействовало на девушку: на поиски отмычек к его эмоциональному клапану она потратила целые полгода выпускного класса. Потом ей было некогда: сдавала выпускные и вступительные экзамены. Но вскоре снова начала стремительно набирать обороты. Моя сестрица как-то съязвила: если бы Алке удавалось засушить каждого использованного хахаля на память, то к окончанию университета она смогла бы собрать многотомный гербарий. Но Алка — человек великодушный и, немного помучив маленького, она его добивать не станет, а непременно выпустит оклематься на волю.
И вот сейчас у Алки ЧП. «Отработанный» бойфренд никак не хочет с ней расставаться, и Алке срочно потребовалась «тяжелая артиллерия» в лице трех лучших подруг, чтобы наконец-то решиться и окончательно порвать с Валериком. Я терпеть не могу влезать в чужие отношения, но тут особый случай. К Алкиным романам я относилась довольно равнодушно, по принципу «упал-отжался». Ну, хобби у человека такое. Кто-то крестиком вышивает, кто-то со зверским выраженьем на лице бьет каблуками пол на уроках фламенко под заунывные крики испанских певцов, а Алка — романирует. Ее проблемы. Но Валерик произвел на меня тягостное впечатление.
Он был из тех идеальных мальчиков, которые никогда не вырастают. И очень нравятся родителям девочек. Прежде всего — своей безопасностью, серьезным отношением к жизни, которое по преимуществу выражается в полном отсутствии чувства юмора, и потенциальным благородством намерений, которым всегда можно воспользоваться, если хочешь избавиться от подросшего ребенка. Валерик был золотым медалистом, спортсменом, круглым отличником и психом. Все семейство Снорков, возведенное в десятую степень. Плюс Снифф во всей красе — жадноватости и трусоватости. Гремучий коктейль.
Его креза была тщательно взлелеяна собственными родителями, которые, очевидно, сразу после рождения ребенка стали готовить его в терминаторы. Поскольку за самими родителями никаких особых достижений не числилось, они решили отыграться на младеньчике. Валерик должен был быть всегда первым и самым лучшим. Если ребенок из школы приносил четверку, его объявляли «позором семьи». Плоды воспитания не замедлили сказаться: Валерик с двенадцати лет наблюдался у психоаналитика, и Алка строго-настрого запретила мне говорить Валерику «добрый день», ссылаясь на его сложный внутренний мир и полученную в детстве психотравму. Вначале Алка просто упивалась комплексами своего бойфренда, потом подустала, но Валерик всерьез и не по-детски добивал Алку ее же оружием: устраивал ей сцену за сценой. Посему Алка созвала своих подруг, дабы они поприсутствовали при возвращении Валерику его «случайно» позабытых в Алкиной квартирке вещей и не позволили профессиональному зануде втянуть Алку в очередную дискуссию об их отношениях и пробить ее на жалость. Естественно, я согласилась.
Добралась я до Алки, когда девчонки были уже в сборе. Вид у них был настолько грозный и торжественный, что я расхохоталась:
Привет, гаубицы!
От такой же и слышим, — кисло хихикнули девки в ответ.
Все старательно делали вид, что ничего не происходит, под оживленно-нервный разговорчик.
Наконец, Валерочка прибыл. Он застыл в дверном проеме, обводя нас взглядом, словно перед ним предстали во всей красе Чужой-1, Чужой-2 и Чужой-3.
Так значит, ты действительно… — воскликнул он и упал в обморок.
Все происходящее после было похоже на старое кино, которое я наблюдала со стороны. Тривиальная мизансцена, страсти в клочья, запоздалое раскаянье, герой на полу в соплях… Алка тем временем хлопотала над Валериком, положила его голову себе на колени, девчонки с испугом на лицах побежали за водой и нашатырем.
Лялечка, вызови «Скорую»! — крикнула Алка.
Ее крик вывел меня из оцепенения. Никакой «Скорой» я вызывать не стала. А подошла к распростертому гаденышу и отвела от его носа пузырек с нашатырем.
Это не поможет! Здесь нужна более интенсивная терапия!
Я наклонилась над бесстрастной Валериковой мордашкой, со всей силы цапнула его за нос и резко потянула вниз, делая «сливу». От неожиданности Валерик взвыл и подскочил. Следом заорали девки.
Вот и пришел в себя, — произнесла я деланно сладким голосом, — Ты получше ничего придумать не мог, чудила?
Валерик хлопал глазами и страдальчески сопел:
Ты мне нос сломала, дура!
Он принялся осторожно ощупывать свой красный и слегка распухший обонятельный орган.
Да пройдет у тебя все через пять минут. Хватит камедь ломать! Меня на историю про сложный внутренний мир не возьмешь. К тому же я знаю, как выглядит человек в обмороке. У тебя, одуванчик — толстые щеки, рожа слишком румяная.
Да что ты себе позволяешь?!! — взвился Валерик.
Гораздо меньше, чем ты — себе. Ты, голуба, обычный манипулятор — кстати, не самого лучшего качества. Нормальное явление для мамсика, который привык добиваться своего любой ценой.
Для ко-го-о-о-о?!! — Валерик уже не орал, а звучно шипел, подпуская в голос нотку драматизма.
Не будь у меня чрезвычайно темпераментной родни — и в том числе феерической тетушки Натали с ее темным артистическим прошлым — я бы усомнилась в собственных подозрениях. Но тетя Ната и не такое откалывала: валялась по всему дому в отключке, закатывала истерики, билась в пароксизмах, впадала в каталепсию — и все ради сущих пустяков вроде признания жуткого сооружения, похожего на подушку с букетом и бантом, за великолепную модную шляпку. Или за право смотреть очередной карамельный сериал как раз в тот момент, когда папуля, наконец, устраивается перед экраном с пивом и выражением счастливого ожидания на лице. Я не люблю футбол, путаю названия команд и не знаю, как выглядит Бэкхем (Ах, это тот, который отбивает у вражеского войска свою банку «Пепси»? А! Тогда знаю!), но папину потребность посмотреть долгожданный полуфинал уважаю. А мыло, которое повторяют трижды в год — вообще не повод для дилеммы: смотреть — не смотреть.
Если, впрочем, кому-то подобный подход кажется чересчур женским, нельзя не согласиться — это правда. Правда, но… частично. Поскольку кругом пруд пруди женственных мужчин и мужественных женщин. И они используют предоставленные судьбой средства как им заблагорассудится. И в качестве триумфа тоже выбирают что им заблагорассудится. Достать человека, которому ты осточертел, заставить его плясать под твою дудку против воли, выжать досуха — ничуть не хуже, чем очаровать, обаять, покорить и лишь потом выжать досуха. Валерик выбрал, вероятно, единственно возможный путь: манипуляцию и домашний театр. И теперь бедная Алка хавала то, что из Валерика вылепили его ненормальные родственнички.
Прекрати меня оскорблять! — надрывался Валерик, осветив помещение зардевшимися ушами.
Да, Ляля, ты уж как-то слишком… — заголосили остальные, боясь, видимо, что один из нас убьет другого.
Ах, ты не мамсик? — не обращая внимания на хор сочувствующих, нежным голосом пропела я, — Ты крепок, надежен и сдержан? На тебя можно положиться? Тогда почему, бога ради, Аллочка пригласила такое количество народа на финальную сцену?
Я пришел поговорить с Аллой, и нам твое присутствие совершенно не нужно! — Валерик лез прямо в расставленные сети.
Тебе оно, разумеется, не нужно. Оно нужно Алле. Если бы она тебе доверяла, то не стала бы скликать соратниц на это малоприятное зрелище. Алле требовалась поддержка. Ей просто не хотелось, чтобы ты ее дожал и все началось бы по новой!
Алла! Это правда? — Валерик оборотился к несчастной предательнице. Подруги молча сомкнули ряды, сплотившись вокруг засмущавшейся Алки, — Значит, правда. Ты тоже считаешь меня… г-ы-ы-ым-м-м-м! — ему изменил голос, — Считаешь меня инфантилом?
Валерочка, мне просто тяжело смотреть, как ты страдаешь… — пошла на попятную Алка. Еще мгновение, и он раздует в ней комплекс вины, а потом сожрет мою подругу с костями.
И поэтому ты пригласила какую-то хамку, которая обвиняет меня черт знает в чем?!! — Алка молча сглотнула.
Да. Гвардия обходит с флангов. Причем всех.[24]
Послушай, дружочек, — не сдавалась я, — ведь ты давно этим увлекаешься? Обморок, конечно, безотказная отмычка. Бам-м-м — и ты на полу, обмякший и беззащитный. Спорить с полутрупом — занятие неблагодарное. И все вынуждены удовлетворять твои требования, сколь бы смехотворны они ни были. Так?
Н-н-нет-т-т-т!!!
Значит, ты всерьез лишился чувств-с. Вы, как говорил товарищ Дынин малолетним симулянтам, «болезнью заболели».[25]Тогда почему у тебя, если не считать собственно падения, никаких других признаков обморока не обнаружилось?
Каких-таких… признаков?
Нечувствительности к боли — «сливку»-то ты ощутил! Бледности кожных покровов. Синюшности губ. Расслабленности мышц. Последующей вялости и слабости… Аллочка, ангел мой, принеси-ка нам «Медицинскую энциклопедию». Я знаю, у тебя есть. И мы зачитаем Валерику, как полагается вести себя всякому добропорядочному (пусть и слегка припадочному) джентльмену. Ну что, согласен?
Э-э-э-э… — заблеял Валерик, обводя нас глазами. Он явно скис, столкнувшись с проницательной, предусмотрительной и безжалостной Фемидой в моем лице.
Валера, как ты мог?!! — прошептала Алка. Остальные в унисон наморщили носики и покачали головами.
Аллочка! Я все объясню! Я хотел тебя удержать! Я не знал, как быть! Ты мне нужна! — Валерик взывал, простирая длани, но общее сочувствие угасло, как угли под пеплом.
Все. Слово из пяти букв, второе «и». Легальный вариант — «фиаско». Команда «Подруги» выигрывает с разгромным счетом.
Потом, конечно, наша беседа тянулась и тянулась — пока вконец не затянулась. Настроение для драматического финала было упущено безвозвратно. Алка, поняв, что ее водили за нос — точно так же, как маму, папу, бабушку, дедушку, собачку и хомячка — окончательно утратила сомнения в целесообразности разрыва. Но! После того, как Валерик уполз восвояси, Алка закатила истерику. Мне.
Слушай, что у тебя за манера все опошлять! — завелась она.
Опошлять? Я что-то пропустила? Там было еще нечто неопошленное, в вашем экстатическом единении? — я этого не хотела, но сарказм в голосе возник сам собой.
Да-да! — вступил хор античных дев, символизирующий укоры совести. Весьма голосистые и фигуристые укоры.
Ты, Лялька, бяка такая, сделала все, чтобы я о Валерике вспомнить не могла без омерзения! — с чувством произнесла Алка, — Зачем было все портить? Я думала, он ко мне относится по-особому, по-рыцарски, а ты… Ну зачем были нужны эти игры в миссис Марпл?
Во-первых, в мисс. Не клевещи на невинную старушку, — я попыталась перевести адресованное мне обвинение в шутку, — А во-вторых, без моих, как ты выражаешься, «игр» вы все сейчас играли бы в его игры. Он тут прохлаждался бы на диванчике с компрессиком на голове и томным голосом вопрошал: «Ты ведь останешься со мной? Ты ведь не бросишь меня?» А вы втроем кивали бы, словно китайские болванчики.
Нет! Я бы с ним порвала! Но не так! У меня, по крайней мере, сохранилось бы ощущение… будто… будто… будто меня искренне любили! Вот! Я бы верила, я бы знала: из-за меня можно упасть в обморок! — Алка гневалась и болела одновременно. Кажется, развязка ситуации задела ее за живое.
Алл, ну пойми: из-за тебя и застрелиться насмерть можно, не только «болезнью заболеть». Просто Валерик — не тот случай. Он, как там у Булгакова? — «жуткий охмуряло и врун».[26]Ему важно добиться своего, а твои интересы ему вовсе нипочем. Как и твое душевное благополучие. Знаешь, чем любовь отличается от страсти? Я недавно прочла. «Любовь говорит: полюби меня, или мне будет плох