Лохань для купания была такой огромной, что двое весьма крупных молодых мужчин свободно разместились в ней. Более того, они боролись, топили друг друга, брызгались, хохотали. В конце концов, утомленные и довольные, они улеглись у противоположных краев лохани, устало дыша и улыбаясь друг другу.
– Эй, вода уже поостыла! – крикнул один из них суетившимся у больших разожженных каминов слугам. – Добавьте горячей.
– И подайте вина, – приказал другой. – А потом пошли все вон.
Над водой поднялись клубы пара. Слуги – кто в бархатных беретах, кто в войлочных колпаках, но все без камзолов, в рубахах с закатанными выше локтей рукавами – кланяясь, стали покидать помещение ванной комнаты.
Купальщики остались одни. Потрескивало пламя, освещая кирпичные веерные своды над головой. На лавках вдоль стен лежали стопки белья, нарядная чистая одежда. Большое, в человеческий рост, зеркало отражало кувшины и тазы у противоположной стены, флаконы с духами и ароматными добавками для ванной на столиках – и двух купающихся мужчин. У одного были белокурые, рыжеватые волосы, молочно‑белое атлетическое тело, крупноватое, но вполне пропорционально сложенное. Другой был смуглым, худощавым, с могучими плечами, сильные мускулы играли под блестящей мокрой кожей. Волосы, потемневшие от влаги, были длинными, жесткими, упрямо завивались на концах. Не глядя на своего товарища, он любовался цветом вина, просвечивающего рубином на свет огня.
– Чарльз, ты знаешь, о чем я хочу поговорить с тобой? – спросил первый. – Брэндон, не увиливай! Погляди мне в глаза.
Брэндон повиновался. Ресницы у него были поразительно длинные, что придавало этому по‑мужски четкому и привлекательному лицу нечто девичье. А глаза – светло‑голубые, чистые и прозрачные, почти по‑детски открытые.
|
|
– Я слушаю вас, мой король.
Король Генрих VIII Тюдор в упор глядел на друга, товарища по детским играм, а позже по рыцарским турнирам, походам и войнам. Глаза у короля тоже были голубыми, но открытыми они не казались. Их голубой, почти эмалевый блеск всегда словно что‑то таил в себе. И сейчас взгляд Генриха был жестким, маленький рот сурово сжат.
– Итак, – начал король, – ты выполнил мой приказ? Ты написал Маргарите Австрийской письмо? Нежнейшее письмо. С извинениями, полное излияний чувств.
– Она вновь не ответит, – сказал Брэндон. – Это была с самого начала неудачная затея, ваше величество. Герцогиня Маргарита поклялась, что после двух неудачных замужеств не пойдет больше под венец. И боюсь, она сдержит слово.
– Но ты ведь спал с ней! – взревел король. – Она выглядела как мартовская кошка после вашей ночи! Я сам видел.
Он залпом опорожнил бокал и отшвырнул его в сторону, совсем не заботясь о том, что разбил дорогое стекло.
Брэндон продолжал любоваться цветом вина в своем бокале.
– Это было только один раз. Леди Маргарита блюдет свою честь… и свою свободу.
– Но она ведь отдала тебе свое кольцо. Фамильное кольцо Габсбургов! Пол‑Европы обсуждали этот факт. Ты должен был настаивать, говорить, что вы обручены.
– Милорд, вы несправедливы. Вспомните, какой поднялся скандал, едва я лишь осмелился заикнуться, что нас с герцогиней что‑то связывает. К тому же она оскорбила меня, заявив, что кольцо у нее просто украдено. Согласитесь, после всего этого мудрено писать ей нежные письма.
|
|
Король расхохотался. Отодвинулся так неожиданно, что вода в лохани выплеснулась через край.
– Ты плохо разбираешься в женщинах, Брэндон! Неужели ты не понял, что Маргарита просто зла на тебя за интрижку с малышкой Попинкорт? И скажи, какого дьявола тебе приспичило увиваться за фрейлиной, когда на тебя обратила внимание сама герцогиня?
– Мне захотелось попробовать тот лакомый кусочек, который так привлек моего короля, – лукаво улыбнулся Брэндон.
Король тоже улыбнулся.
– Да, Джейн…
Он хотел что‑то добавить, но резко умолк. Лицо его помрачнело.
– Эта история с Джейн наделала слишком много шума. Бедная моя Катерина! Похоже, ей известно… как думаешь, Чарльз?
Брэндон допил вино и бережно поставил бокал на каменный пол.
– Эта история, милорд, не получила бы такой огласки, если бы вы заплатили Джейн меньше денег.
– Но я король! – возмутился Генрих. – Все, что я делаю, должно быть сделано с поистине королевским размахом.
– О Боже, храни нашего короля Гарри! – в тон ему воскликнул Брэндон, вскинув руки, а затем уронив их с плеском в воду.
Король расхохотался, потом стал задумчивым.
– Чарльз, иметь другую женщину, кроме Катерины, преступно… но так упоительно!
Брэндон предпочел смолчать. Он знал, что его величество спустя пять лет после женитьбы все еще благоговел перед королевой. Катерина принадлежала к древнему царственному роду де Тостамара, и второго короля из рода Тюдоров восхищало, что такая женщина обожала его, была покорна ему и к тому же, будучи совсем не глупой, так преклонялась перед ним. Еще Катерина славилась своим благочестием, и это тоже нравилось королю, ибо благочестие супруги бросало отблеск и на него. Но в последнее время Генрих как будто начал уставать от нее. Королева старела, в то время как ее супруг, который был на шесть лет моложе, продолжал расцветать. К тому же все эти ее неудачные беременности стали постепенно разрушать прежнюю идиллию их брака. Генрих страстно хотел дать роду Тюдоров наследника – и вот одна неудача за другой… Недаром в последнее время король стал нервничать, когда узнавал, что то у одного, то у другого из его приближенных рождались дети… сыновья. Тогда‑то он и решился на измену. Поначалу это были мелкие интрижки, походы с Брэндоном в бордель. В первое время Генриха очень мучила совесть: он бросался к исповеднику, каялся и волновался, как бы его дражайшая Кэт не узнала об изменах. Потом, после похода во Францию, к тому же уязвленный победой супруги при Флоддене, он впервые изменил ей в открытую… но за морем. Интрижка с Джейн Попинкорт была для него лишь эпизодом, скорее галантной игрой: король носил цветы Джейн, забрасывал ее подарками, устроил грандиозное шоу с эпизодом купания. Но в спальню к Джейн он пробрался тайно, стремясь, чтобы об этом никто не узнал, что само по себе было наивно, особенно после такого щедрого вознаграждения. Генрих, словно устыдившись содеянного, кинулся к своей Кэт. Он чувствовал себя виноватым и был верен жене ровно три месяца, пока прошлым вечером опять не пригласил Брэндона, переодевшись, совершить вместе ночную вылазку в Саутворк[6]. Похоже, сейчас, после ночных похождений, король был весел… и одновременно его опять мучила совесть. Конечно, Катерина, как всегда, промолчит. Но этот ее немой укор в глазах…
|
|
Что касается Брэндона, то хотя лично он не имел ничего против королевы, но с недавних пор принадлежал к партии тех, кто желал бы если не разрыва Генриха с Катериной (даже заикаться об этом было опасно), то хотя бы уменьшения влияния испанки‑королевы. Катерина была женщиной неглупой, но, по мнению определенной группы людей, слишком потворствовала союзу Англии с Испанией и Австрией, – союзу, который причинил короне одни неприятности. Теперь Чарльз был среди тех, кто считал благом для Англии союз с Францией, а следовательно, от него, как от близкого друга короля, ожидали, что он воткнет первый клин между Генрихом и его испанкой. Это была опасная игра – но Брэндон был игрок. И он должен был оправдать надежды своих союзников, даже если это не доставляло ему удовольствия. Ибо в глубине души он считал, что как жена Генриха Катерина безупречна, да и его личные симпатии были на ее стороне. И все же он должен был действовать.
– Милорд, мой повелитель, вы мрачны. Я же думал, что после сегодняшнего визита в Саутворк у вас есть все причины для хорошего расположения духа. Рыжая Дейзи родила чудесного малыша, вы должны быть довольны.
Маленький рот короля сурово сжался.
– Дейзи рыжая. Как и я.
– Как и младенец, – заметил Брэндон.
– Какого дьявола! Почему я должен верить всякой шлюхе из Саутворка, которой я вроде бы сделал младенца?
– Но по срокам…
– Ко всем чертям! – выругался Генрих. Но через миг уже тише добавил: – Не будь Дейзи рыжей… Будь я уверен… Но я не верю. Никому. Порой мне кажется, что даже королеве.
Последние слова он произнес совсем тихо.
Брэндон понимал, что имеет в виду Генрих Тюдор. Король женился на Катерине после смерти ее первого мужа, старшего брата Генриха Артура, женился с дозволения папы, издавшего специальную буллу, после того как Катерина поклялась, что по причине юношеской незрелости Артура так и не вступила с ним в плотскую связь, а следовательно, не может считаться его женой перед Богом. Если же она солгала, то есть основания признать их брак незаконным, и значит, все их бесплодные усилия дать Англии законного наследника – кара Господня. Эти мысли не давали Генриху покоя. И Брэндону, как доверенному другу короля, со стороны французской партии был предложен план, как можно отвлечь короля от Катерины: убедить его в том, что именно она, а не Генрих, повинна во всех их неудачах. План был прост – надо, чтобы Генрих сошелся с другой женщиной, и, если она понесет от короля, если родит ему сына, значит, это Катерина виновата в отсутствии наследника у самого блистательного государя Европы. Но дело это представлялось весьма щекотливым – Генрих, хотя и поглядывал на других дам, до сих пор благоговел перед супругой. И все же у него была интрижка с Джейн в Нидерландах. Мимолетная интрижка. Король потерял интерес к мисс Попинкорт, едва заполучил ее. И поспешил к королеве. Теперь вот этот ребенок от рыжей шлюхи. Жаль, конечно, что она рыжая, как и король, но тут уж Чарльз ничего не мог поделать – Генрих сам выбрал ее.
Видя, что король задумался, Брэндон вылез из ванны и завернулся в простыню. Подав королю вина и развеселив его парой шуток, он неожиданно сказал:
– Кстати, о Дейзи… Она‑то, конечно, обычная продажная девка. Между тем на ваше величество заглядывается много дам. Что стоит вам подыскать себе возлюбленную при дворе? Особу целомудренную и добродетельную, которую ваше величество приблизило бы к себе, обласкало… И если она вам родит…
Брэндон предпочел умолкнуть, не развивать дальше мысль. Генрих был человеком непредсказуемым. И Чарльз перевел дыхание, лишь когда заметил, что Генрих улыбается.
– Да, есть при дворе одна особа, весьма очаровательная и добродетельная, замечу. Я знал ее еще ребенком, угловатым ребенком. Но эти угловатые девочки порой превращаются в таких милашек…
Настроение его величества явно улучшилось. Он даже подмигнул.
– Одна из фрейлин моей жены. Сегодня я покажу тебе ее. Скажешь свое мнение.
Какой бы она ни была, даже горбатой или косоглазой, Брэндон все равно заявил бы королю, что она достойна высочайшего внимания. Если у королевы появится соперница, если престиж ее величества хоть немного упадет – у них появится шанс уменьшить влияние Катерины и ее заморской родни на короля.
А пока король был доволен, что заинтриговал Чарльза Брэндона, даже что‑то напевал, вылезая из ванны. Огромный, голый, Генрих прошелся по комнате купальни, оставляя лужи воды на плитах и меховых ковриках, и подошел к зеркалу. Некоторое время он глядел на себя, потом согнул руки, выпятил мускулы, явно любуясь своим атлетическим телом – длинные ноги, мускулистые бедра, чуть обозначившееся брюшко, но плечи, грудь так и бугрились под напором мускулов.
– Я король, – довольно улыбаясь, произнес Генрих, – надежда и гордость Англии.
– Во всей красе! – в тон ему воскликнул Брэндон. И оба расхохотались.
Затем Брэндон прислуживал королю при одевании. Генрих не вызвал пажа, они все еще оставались вдвоем, вели непринужденную беседу – об одежде, новых модах и изысканных запахах лосьонов, подталкивая друг друга и ловя момент, когда противник более расслаблен. Брэндону, разумеется, доставалось сильнее, чем королю, но он очень ценил эти моменты уединения и близости с монархом, поэтому был не прочь получить пару тумаков, даже разок растянуться во весь рост на полу, когда Генрих стоял над ним, хохоча и протягивая руку, чтобы помочь встать.
– Не нравится мне эта итальянская мода с заниженными плечами, – говорил король, считавший единственным изъяном своей фигуры слишком покатую линию плеч, несколько не вязавшуюся с его природным атлетизмом. – Помнишь те вороненые доспехи, которые подарил мне посол императора Максимилиана? Там наплечники приподняты и имеют форму рогатых ящериц, но какой это создает эффект!
Брэндон, сидя на полу, расправлял буфы в прорезях штанов Генриха. Буфов было множество, и казалось, что сами штаны просто изрезаны этими маленькими диагональными разрезами, сквозь которые полагалось пропускать тонкое белье. А колет был коротким, в талию, и по моде таким узким, что не сходился на груди, и к нему полагался треугольный или квадратный нагрудник.
– Почему ты отговорил меня вызывать в Лондон мою сестру Мэри на это Рождество? – вдруг спросил король. – Я соскучился по малышке, а сейчас…
– Но вспомните, государь, – ответил Брэндон, – какие заносы были этой зимой. Просто немыслимо заставлять нежную, к тому же болезненную девочку отправляться в дорогу в такое ненастье. Да и эти слухи о том, что к ней заезжал испанец Фуэнсалида… Бог весть, что он мог наговорить ей.
Маленький рот короля по привычке строго сжался. Если воспоминания о доспехах, подаренных австрийцем Максимилианом, еще могли настроить его на приятный лад, то само напоминание об Испании, о его тесте Фердинанде, которому он верил, но который так предал его, сразу заставили вспыхнуть холодным светом синие глаза Генриха. Однако Чарльз остался доволен. Он был против брака Мэри с Карлом Кастильским, он принадлежал к партии, которая делала все, чтобы не допустить этого союза.
Король приготовился выйти. Лихо надев набекрень широкий, опушенный лебяжьим пухом берет, он посмотрел на свое отражение. Небесно‑голубой бархат камзола искрился золотыми нашивками, на блистающем алмазной пылью отделанном горностаем нагруднике сверкали аппликации из рубиновых роз, а поверх них – еще несметной ценности золотая цепь с подвесками. Король откровенно любовался собой – надменно вскинутый бритый подбородок, прямой короткий нос, яркие глаза в обрамлении рыжеватых ресниц и густая, волнистая оранжево‑золотистая шевелюра до плеч, пышная после купания.
– Да, я король! – важно заметил он. – Гордость и надежда Англии. О, я докажу им всем, что в мире еще не было подобного монарха!
И лишь на миг облачко набежало на его чело:
– Все же следует сходить к исповеднику, покаяться. Иначе как я смогу глядеть в глаза столь чистой и возвышенной женщины, как моя королева?
Он все еще робел перед ней, хотя и жаловался Брэндону, что из‑за поста ее величество не допускает его к себе в опочивальню. А ему в это запретное время, как никогда, хочется плотских утех.
– Но почему, именно когда Кэт так строга, мне не хватает любви?
– Просто весна, государь, – улыбнулся Брэндон, подкидывая дрова в огонь и стараясь не смотреть на короля, чтобы не выдать насмешки в глазах.
– Да, весна! – вздохнул Генрих, подойдя к окну. – Затяжная весна. Уже конец марта, а снег все еще лежит. Я и не припомню столь долгой и суровой зимы.
Он что‑то увидел из окна и нервно затеребил цепь на груди.
– Королева возвращается из часовни. Мне бы следовало встретить ее. Ах да, сначала к исповеднику…
Он припомнил что‑то еще:
– После обеда у меня встреча с делегацией торговцев из Сити[7], потом… Да, Чарльз, – уже выходя, оглянулся Генрих, – думаю, до полудня мы сможем сыграть партию в теннис. Так что я жду тебя.
Брэндона иногда просто восхищала необыкновенная энергия его молодого повелителя. Он казался неутомимым, в нем действительно кипела недюжинная сила. Проведя накануне полдня на охоте, он заседал потом в совете, почти не спал во время их совместного рейда по притонам Саутворка, однако вел себя так, словно не чувствовал усталости и находился в такой форме, что мог обыграть Брэндона в теннис. Да, в Генрихе Тюдоре таилось много такого, что он даже не подозревал в себе. Непостоянный и вспыльчивый, упрямый и сентиментальный, щепетильный и пренебрегающий условностями… В нем сочетались простодушие и проницательность, детское тщеславие и холодное равнодушие, себялюбие и ранимость и, наконец, то, что все чаще стал замечать в этом обаятельном юноше Брэндон, – неумолимая жестокость. Генрих был хищником, общение с которым могло больно ранить. Но Брэндона это не смущало. Он давно понял – король добр и милостив к тем, кто не встанет ему поперек дороги. А Брэндон был не так глуп, чтобы в чем‑то пойти наперекор его величеству Генриху Тюдору.
Площадка для тенниса была давно очищена от снега и присыпана песком, однако влага от талого снега и сырость от реки проникли и сюда. Песок был мокрым, налипал на обувь, мяч, даже скрипел на зубах. И все же игра была ожесточенной.
Король посылал удар за ударом.
– Тебе сегодня везет, Брэндон!
Это было сказано, хоть и весело, но с заметным оттенком досады. Но Чарльз Брэндон ничего не мог поделать. Сегодня король играл из рук вон плохо, и у него не было возможности поддаться, ибо король сразу замечал подвох и начинал злиться.
Солнце уже светило по‑весеннему, и Брэндон даже скинул камзол, потом и жилет. Король наконец‑то разыгрался, и когда Чарльз, ловя мяч, оступился и растянулся на песке, Генрих весело захохотал.
Брэндон, сплевывая песок и отряхиваясь, стал подниматься.
– У вашего величества просто сокрушительный левый удар. Но партия еще не окончена.
Король вновь подал мяч.
Со стороны галереи, где сидели зрители, раздались аплодисменты, но Генрих сделал нетерпеливый жест, даже поглядел угрюмо туда, где находились королева и дамы.
– Будете аплодировать, если я выиграю.
И тут же вновь сделал неудачный выпад, послав мяч за пределы поля. Король явно нервничал, вращая ракетку в руке.
– Энри, подойди, я стряхну с тебя песок, – раздался мягкий голос ее величества.
Генрих с досадой отмахнулся. Он держался с Катериной уверенно, словно после исповеди и отпущения грехов уже не чувствовал своей вины перед ней.
Брэндон, отбивая очередную подачу, покосился туда, где сидели королева и придворные дамы. На королеве был введенный ею в моду пятиугольный жесткий чепец – один угол надо лбом, два – у висков и два чуть ниже ушей, на спину спускалось легкое шелковое покрывало. Все окружающие королеву дамы, подражая ее величеству, носили такие же чепцы, закрывающие волосы и придающие дамам почти монашеский вид. При дворе было мало дам – примерно одна к пяти мужчинам. Поэтому отношение к ним было особенно бережное, и легкий флирт с прекрасной половиной, который иногда позволяли себе придворные кавалеры, не выходил за рамки приличий. Королева была очень строга в этом, следила за нравами и, если где‑то допускалась вольность, то провинившихся могли и услать.
Мяч ударился о заграждение галереи и, подскочив, перелетел за поручень, вызвав взволнованные возгласы на трибуне. Король нетерпеливо взмахнул ракеткой. Да, ему явно не везло сегодня, но он старался не очень это показывать. Генрих отвесил в сторону королевы и дам извиняющийся поклон, и те заулыбались, пряча лица в муфты. Только королева имела право улыбаться королю открыто. Улыбка у нее была очаровательная, сторицей возмещавшая некоторую унылость лица. Катерина уже была не так хороша, как ранее: бледная кожа, круги под глазами придавали ей несколько болезненный вид, старили ее и тяжелые, рано появившиеся складки, идущие от крыльев носа к уголкам рта. Хороши были только глаза – серые, прозрачные, добрые. И тем не менее Катерина знала, что выглядит уже не такой цветущей и молодой, потому и старалась окружать себя пожилыми матронами, дамами в летах. Даже сейчас именно они сидели вокруг ее величества – тетка короля Катерина Йоркская, важная графиня Солсбери, тучная Агнесса Норфолк. Лишь чуть поодаль от королевы собрались дочери и молодые жены придворных, входящие в штат ее величества, – румяные, хорошенькие. Брэндон скользнул по ним взглядом. Интересно, на кого из них положил глаз король? Бледнолицая красавица Мод Парр… Очень хороша, но она жена верного сторонника Генриха, и король едва ли захочет скандала. Тогда, может, кареглазая, хорошенькая, с ямочками на щеках Нэнси Керью, тайная любовница самого Брэндона, которую он с готовностью уступил бы королю, ибо, как бы ни нравилась она Чарльзу, он не посмел бы стать на дороге у Генриха. Или эта новенькая фрейлина, малышка Бесси Блаунт, беспечная хохотушка, с какой‑то особенно чувственной грацией в движениях. Именно к ее ногам подкатился мяч, и Брэндон с поклоном попросил подать его. Но пока Бесси подбирала юбки, ища мяч, ее опередил герцог Бекингем.
– Не дело заставлять даму пачкать пальчики, – бросив на Брэндона колючий взгляд, произнес этот вельможа из рода Стаффордов. – Вы не учтивы, Чарльз, – жестко сказал он и, не подав мяча Брэндону, кинул его в сторону короля.
– Плохой пасс, сэр Эдвард, – заметил сидевший неподалеку Норфолк. – Если из вас никудышный теннисист, то вам лучше не показывать этого королю, положитесь на Чарльза.
Вот они – два герцога Англии, единственные родовитые дворяне, оставшиеся при дворе после уничтожившей почти всю знать войны Роз. Эдвард Стаффорд, герцог Бекингем, и лорд Ховард, герцог Норфолк. Бекингем в дружбе с королевой и придерживается происпанской политики. Норфолк же союзник Брэндона, однако между ними царит холод – родовитый Ховард с некоторым предубеждением относится к выскочке из простых джентри Брэндону. И все же они одна партия, поэтому Брэндон поблагодарил Норфолка улыбкой.
– Вы как всегда правы, милорд. Бекингем ошибся, сейчас подавать должен я.
Он вернулся на место, и игра возобновилась.
Слава Богу, королю стало везти. Но счет все равно был в пользу Брэндона, а королю хотелось отыграться. Поэтому, когда Катерина заметила супругу, что приближается время полуденной мессы и следует отправляться в часовню, он никак не отреагировал. Генрих был азартен и мог играть по нескольку часов.
– Партия! – наконец произнес молодой Гарри Гилфорд, выступавший судьей. Преимущество все еще было на стороне Брэндона.
– Я должен отыграться! – не унимался король.
Брэндон видел, как Генрих принял из рук пажа новый мяч, проверил его, несколько раз ударив о землю ракеткой, но вдруг замер, увидев кого‑то. Сжав мяч рукой и заложив под мышку ракетку, он направился ко входу на галерею, где сидели зрители.
В проходе стоял тучный, импозантный человек в роскошном, опушенном мехом плаще, из‑под которого выглядывало одеяние священнослужителя, и в берете с опущенными наушниками. Лицо у мужчины было полное, холеное, с густыми черными бровями над круглыми темными глазами, мясистый нос и пухлый двойной подбородок, словно стекающий в меховую опушку воротника. Неимоверная властность лица несколько смягчалась улыбкой, которой мужчина приветствовал своего монарха. В руках он держал папку с бумагами, и было видно, как на этих холеных руках сверкают крупные драгоценные камни.
Когда король приблизился, пришедший хотел поклониться, но Генрих остановил его, обняв рукой за плечи. Они о чем‑то заговорили, Генрих рассмеялся.
Брэндону стало холодно в одной рубашке, его молодой паж Норрис подбежал, подал колет. Проказник, улыбаясь, негромко сказал:
– Ставлю голову против дырявого башмака, что сейчас Вулси уведет его величество.
Так и вышло. Через минуту Генрих сделал знак, что не будет больше играть и отпускает двор. Король удалился, все так же обнимая своего канцлера Вулси за плечи, а Чарльз заметил, как нервно скомкала в руке платок королева. Она глядела вслед удаляющейся паре без улыбки, и ее можно было понять. Венценосный супруг на ее слова не обратил никакого внимания, но стоило появиться Вулси, как Генрих оставил даже любимый теннис. Катерина нервничала. Канцлер Генриха был ее основным соперником при дворе, и его влияние на короля было сильнее, чем даже любовь к ней Генриха.
О Вулси при дворе говорили постоянно. Его головокружительная карьера была притчей во языцех. Отчасти он, как и Брэндон, возвысился только благодаря симпатии к нему короля. Но если Брэндону даже его злопыхатели многое прощали, поскольку он все же являлся дворянином и рыцарем, то Вулси был человеком из народа, сыном простого мясника из Ипсвича, и привлек к себе внимание короля исключительно своими деловыми качествами, целеустремленностью и удивительной ловкостью, с какой он шел навстречу всем желаниям Генриха, направляя их в нужное русло и превращая в законы.
Брэндон и Вулси были союзниками. Не друзьями, ибо при дворе редко кого связывала искренняя дружба, но единомышленниками. Оба возвысившиеся благодаря симпатии короля, оба зависящие от его благоволения, они поддерживали друг друга и заключили союз, дабы противостоять окружавшей Генриха аристократии.
При дворе Вулси за глаза называли «мясницкой дворняжкой», памятуя его незнатное происхождение. Но в пятнадцать лет Вулси стал уже бакалавром, в двадцать – священником. Он намеренно избрал духовную карьеру, ибо Церковь уравнивает людей, если у них есть таланты, а талантами Вулси обладал несомненно. Еще старый Генрих VII обратил на него внимание и сделал духовником своего сына Генриха. Уже тогда Вулси завоевал доверие будущего наследника, и, став королем, Генрих не преминул возвысить своего духовника, сделав его интендантом и поставщиком на время военной кампании во Франции. Вулси справился с назначением прекрасно. Как администратор он не знал себе равных, но главное – он умел находить подход к королю. И тот продвигал свою «мясницкую дворняжку», пока не ввел в королевский совет, назначив канцлером королевства.
А Брэндон… Поначалу в угоду королю он просто поддерживал Вулси, потом стал им восхищаться. Даже он, опытный придворный интриган, поражался уму и работоспособности канцлера Томаса Вулси, который мог сесть за работу еще затемно и трудиться до ночи без еды и отдыха, не обращая внимания на потребности человеческой природы. Поддерживая Вулси, Брэндон сначала сблизился с ним, а потом попал под его влияние. Он стал человеком Вулси, его союзником, даже шпионом. Брэндон, блистательный придворный, слывший личным другом короля, поверенным его тайн и участником развлечений… Вот‑вот, развлечений, ибо Брэндон теперь мог только развлекать короля. Но в руках Вулси была вся Англия. И король.
У Брэндона были свои апартаменты в Гринвиче: пара комнат, узких, темных, не отличавшихся особым комфортом, зато богато обставленных и смежных с личными покоями короля. А у Вулси были дворцы, епархии, земли. Брэндон же вынужден был крутиться и так и этак, чтобы материально поддержать свой статус друга короля. У него было несколько должностей, но ни обширных земель, ни богатых угодий, обеспечивающих регулярный доход. Разве что он владел поместьями в Девоншире, доставшимися ему после женитьбы на Маргарет Мортимер, но большая часть их уже была заложена, а оброк с остальных уже получен. Стриженую овцу дважды не стригут… А Брэндону необходимо было вести подобающий для придворного образ жизни. Его друг Генрих даровал ему милость одеваться в одежду такого же цвета, что и он сам. Но у Генриха были сотни одежд, и Брэндону с трудом удавалось сводить концы с концами, чтобы соответствовать этой «милости».
Сегодня король выбрал одежду в голубых тонах. Брэндон также оделся в платье из голубого велюра. Его элегантный стеганый колет до талии и пышные присборенные рукава имели вертикальные, горизонтальные и диагональные мелкие прорези, сквозь которые буфами выступало белье. Показывать белье вошло в моду, поэтому цены на него резко возросли. Зачастую рубашка из тонкого атласа или белейшего узорчатого полотна стоила дороже, чем весь костюм со штанами и башмаками. И сейчас, когда Брэндон стягивал у горла и расправлял складки рубахи, он мысленно прикидывал, где ему взять деньги на такую роскошь. У венецианского посла Себастьяно Джустиниани, например. И словно в ответ на его мысли, ему сообщили, что посол дожидается его в прихожей.
Брэндон чуть вздрогнул, оглянувшись на своих оруженосцев и пажей, находившихся в комнате. Они служили ему, но одновременно могли быть и подкуплены кем‑то из недругов Чарльза, даже его так называемыми приятелями, которые были не прочь установить слежку за другом короля. И то, что Брэндона навещает посол Венеции, да еще когда двор отправился на мессу в замковую капеллу, а, следовательно, эта встреча должна произойти тайно, бросало тень на него. Да и что может произойти тайно при дворе, где все, от стен до оконных наличников, имеет уши? И Брэндон обозвал про себя сеньора Себастьяно ослом. То, что он был доносчиком и шпионом Венеции, Брэндона не волновало. Не он, так другой получал бы деньги от сеньора Себастьяно, при дворе без этого нельзя, как нельзя быть искренним или принципиальным. Но Брэндон вырос при дворе, знал все альковные тайны, а поскольку жизнь научила его ни от чего не отказываться, он спокойно давал венецианцу нужные сведения и проводил его политику. Тем более, что Себастьяно никогда не скупился.
Но посол сегодня был настроен решительно.
– Мне сообщили, что сегодня король Генрих согласился принять испанского посла дона Карозу. Чем вы объясните подобное благоволение его величества, особенно после того, как уверяли, что встречи не будет? – спросил он.
Брэндон улыбнулся. Действительно, в свое время он обещал Себастьяно, что сделает все возможное, чтобы испанец не был принят. Но не может же он велеть королю выгнать его вон. И Брэндон объяснил, что Генрих примет дона Карозу только из желания угодить супруге. И примет его после встречи с торговцами из Сити – он сделал упор на последнем факте, давая тем самым понять, что даже такая очередность, когда посла короля Фердинанда ставят на второе место после обычных купцов, сама по себе уже является оскорблением для Испании.
Теперь Себастьяно Джустиниани довольно улыбнулся. Венецию тревожил союз Генриха VIII с ее извечными врагами Испанией и Австрией, которые стремились втянуть Англию в войну против республики Святого Марка[8], и ее устраивало, что Брэндон будет напоминать Генриху, какое предательство совершили против него родственники королевы. Но существовала еще помолвка Мэри Английской и Карла Кастильского. Поэтому посол снова помрачнел, слушая вполуха жалобы Брэндона на неимоверную дороговизну придворной жизни, то есть намеки на то, что Джустиниани снова следует раскошелиться. И хотя посол уже потянулся было к кошельку, но в следующую минуту словно передумал.
– Говорят, Испания настаивает на скорейшем заключении брака Мэри Тюдор и Карла Кастильского.
– Зря они на это надеются, – любуясь игрой света на перстнях, заметил Брэндон. – Их принц еще не достиг брачного возраста, и… Хотите попробовать этой мальвазии, сеньор?
Кувшин с вином был великолепен – из светлого серебра в форме вздыбленного, сидящего на задних лапах льва. Крышкой служила сама голова царя зверей, верхняя часть которой откидывалась, и из пасти наливалось вино. Однако наливать вино при этом было не совсем удобно, да и сам сосуд был достаточно тяжелым, поэтому, чтобы угостить посла, Брэндону пришлось вплотную подойти к нему. Он намеренно не обратился за помощью к пажу, дабы в момент, когда он будет обхаживать гостя, шепнуть ему, что они встретятся после полуночи, как обычно, в конце парка.
– Тогда и обсудим наши финансовые проблемы, – в тон ему тихо ответил сеньор Себастьяно. Громко же воскликнул: – Ах, какая темная, густая мальвазия! Восхитительный напиток!
Он был доволен, что поставил Брэндона на место. Посол Венеции платил Брэндону, и ему нужны были конкретные сведения, а не пустые обещания.
Насладиться вином им так и не удалось. Раздался глас трубы, возвестивший, что двор после окончания мессы движется в трапезную залу, и Брэндону следовало поспешить.
Король был в прекрасном расположении духа.
– Эй, Чарльз, чертов безбожник, тебя опять не было в капелле. Непременно нужно вас наказать, хотя, поверьте, мне это будет неприятно.
Брэндон отвесил грациозный поклон:
– В таком случае, сир, кому вы хотите доставить удовольствие?
Генрих недоуменно глянул на друга и громко расхохотался.
– За что я люблю Брэндона, – сказал он, обнимая его за плечи, – так это за то, что с ним всегда весело.
Однако, несмотря на расположение короля, в трапезной Чарльзу пришлось уступить свое место подле него более важным особам. Он не был достаточно знатен, не имел положенных титулов и званий, чтобы восседать рядом с Генрихом во время трапез. И тем не менее король то и дело призывал его к себе. Он был в прекрасном настроении, ему хотелось веселиться. Даже во время поста, когда музыка запрещена, как и мясные блюда с жирными приправами.
– Эй, Брэндон! – кричал Генрих через весь зал. – Нам что‑то скучно. Думаю, у тебя найдется какая‑нибудь история, чтобы развеселить нас.
Брэндону пришлось покинуть свое место и встать, оперевшись о королевский стол. Он взял с блюда его величества ломтик розовой лососины и, откусывая маленькие кусочки, чтобы не говорить с полным ртом, начал рассказывать королю забавную историю. Как всегда, предметом своих насмешек он выбрал испанца Карозу:
– Что‑то не видно вашего шута Уила, – произнес Чарльз. – Он лучше меня пересказал бы вам очередную житейскую мудрость, которую недавно поведал нам дон Кароза.
– И в чем заключается сия мудрость? – полюбопытствовал Генрих.
– Испанец заметил, что, если стоять на Лондонском мосту, бросать камни в воду и не видеть при этом кругов… значит, наступила зима.
Король расхохотался. Зима в этом году и в самом деле была такой холодной, что даже Темза замерзла.
– Он мудрец, наш испанец! – заметил Генрих.
Король смеялся, остальные вторили ему. Даже те, кого насмешки над послом короля Фердинанда не очень радовали. Катерина тоже рассмеялась. Она умела оценить шутку, к тому же понимала, что заступиться сейчас за посланника своего отца значило навлечь на себя немилость супруга.
И все же Брэндон видел, что ей несладко, и не мог не восхищаться ее самообладанием: Катерине приходилось сносить издевательства над послом отца и терпеть общество врага Испании, поскольку Генрих посадил подле себя французского герцога де Лонгвиля.
Подали вторую смену блюд. У короля был отменный аппетит, он ел и пил невероятно много, но благодаря физическим упражнениям был мускулистым, без избытка жира. И все же он выглядел старше своих двадцати трех лет. Это его не портило – наоборот, делало более значительным, несмотря на некоторые ребяческие выходки. К тому же королева была старше его на шесть лет. Но он любил ее и даже стремился выглядеть более солидным, чтобы быть под стать ей.
Сейчас, откинувшись в кресле, Генрих откровенно красовался; ему хотелось поиграть в величие. Он беседовал с Вулси о сохранности лесов, Вулси поддакивал и предлагал посадить новые. Потом они заговорили об артиллерии, кораблях, и Генрих как бы между прочим решил государственный вопрос о создании гильдии лоцманов для безопасности мореплавания. О своих кораблях и пушках Генрих говорил с мальчишеской гордостью. Но так как разговор был неофициальным, он с такой же легкостью стал рассуждать о необходимости украсить двор образованными людьми, видными учеными.
– Лорд Маунтжой, это правда, что великий Эразм Роттердамский хочет покинуть Англию? Нас это огорчает.
– Об этом лучше спросите Томаса Мора, в доме которого остановился ученый.
– Ах, наш милый Томас Мор, – улыбнулся Генрих, отбрасывая салфетку и поднимаясь. Все тотчас встали, поняв, что это сигнал к окончанию трапезы.