Обвиняемого в теракте, выразившемся во взрыве здания Московского художественного академического театра им. А.М. Горького под руководством народной артистки СССР Татьяны Васильевны Дорониной во время проведения традиционного телевизионного конкурса «ТЭФИ», и повлекшего за собой жертвы в количестве 1200 человек
«Уважаемые граждане! Ваша честь, господин прокурор, господин судья, уважаемые свидетели, а также лица, присутствующие в зале заседания! Перед тем, как мне будет вынесен окончательный приговор, я решил воспользоваться своим правом и беру последнее слово, которое для меня равно живительному глотку воздуха свободы, прежде чем я буду лишен возможности контактировать с человеческим обществом.
Только что меня называли подлым убийцей, маньяком и сатаной, совершившим запредельное злодеяние. Только что, несмотря на усилия работников правопорядка, в мою сторону летели предметы и оскорбительные слова. По всей стране развешаны траурные флаги с портретами популярных телеведущих, а также известных телевизионных продюсеров. Во всех городах проходят пикеты и демонстрации с требованием сделать исключение и применить как меру наказания в отношении меня смертную казнь. Миллионы писем приходят к президенту и в правительство с просьбой, чтобы казнь была произведена публично… Я хорошо понимаю вас, уважаемые граждане, сопереживаю и уверяю, что если бы что‑то зависело от моих усилий, то сам бы пошел вам навстречу и сам бы настоял на применении в отношении меня исключительной меры.
И тем не менее, я берусь призвать вас к рассудительности и спокойствию. Берусь призвать к созидательной деятельности, несмотря на утрату и душевную боль. Я призываю жить и трудиться во благо родной страны, во благо каждого из вас и во имя будущего. Будущего без террористов, будущего нравственного, будущего с материальным благополучием и высокой культурой.
Да… Не увидите вы больше на своих экранах, сколько бы ни переключали телевизор, близких вашему сердцу популярных ведущих и шоуменов. Не побалуют они вас больше остротами в своем понимании. Не наставят вас на истинный путь. Безжалостные бетонные блоки Доронинского МХАТа навсегда прикрыли их светлые лики от кинокамер и фотовспышек. Да… больше не увидите вы их. Не получите желанного автографа, рукопожатия или призовой кофеварки из рук своих кумиров. Однако не падайте духом, дорогие телезрители! Оглянитесь вокруг! Как прекрасны в июньский полдень дикие цветы и зеленые луга! Как чудесно море в тихую или ненастную погоду! Как чарует стук дятла, крик иволги или всплеск судака! Как волшебно созерцать картины! Как здорово читать книги! Вы только попробуйте, граждане!
Как талантливы и многолики русские театры! Какой праздник – хорошие фильмы! Как чудесно, в конце концов, варить картошку и смотреть на искорки ночного костра! Не отчаивайтесь! И не скорбите!
Никакой генеральный продюсер не заменит вам детского веселья у слепленного снеговика. Никакой выпускающий редактор не подарит вам первый поцелуй вместо вашей любимой. Никакой ответственный за рекламу не проявит трогательную теплоту матери. И никакой составитель эфирной сетки не поможет отыскать груздь в золотом осеннем лесу.
Подумайте об этом! Подумайте и поверьте, что Роман Руденко вовсе не собирался «отбирать у вас все», как пишут в газетах или как вы теперь выводите на своих транспарантах. Смените гнев на спокойствие и живите, умоляю вас!
Я не отбирал у вас даже телевидение. Оно, собственно, никуда и не делось. Появятся новые кумиры, наученные опытом предыдущих, а уж привыкнуть к ним – дело нескольких дней, вы просто не помните себя! Ведь жили вы когда‑то без рекламы кошачьего «Вискаса». Смотрели кино без «продукт плейсмента» и мужского стриптиза. И знали, что кроме фасадного благополучия существует реальный человеческий быт…
Я много думал об этом, а особенно в день вручения «ТЭФИ», когда в последний раз любовался архитектурой Доронинского МХАТа. Я много думал об этом, когда потерял любимую из‑за мыльного сериала. Я думал об этом, когда ведущие научились шевелить ушами и делать «распальцовку». А начал думать об этом, когда пришел устраиваться на работу в Останкино, где главный режиссер, поцеловав меня в шею, ласково прошептал: «Добро пожаловать на наш голубой экран!» С тех пор я мучительно искал приемлемую тропинку для лучшего выпускника ВГИКа, пока не нашел… Она привела меня в Доронинский МХАТ.
Но если вы все‑таки спросите, как бы я поступил, если бы меня вновь вернуть на Тверской бульвар в тот судьбоносный вечер? Если меня вновь вернуть на ту самую лавочку, где я сидел с томиком Гоголя, нащупывая радиопульт потной рукой… Если бы все это вернуть, то как бы я поступил, уже теперь представляя гнев, слезы, отчаянье миллионов и масштабы содеянного, то как бы я поступил в критическую секунду? Нажал бы ту роковую кнопку или не нажал? И я отвечу вам. Нажал бы. Нажал. Нажал бы и на дублирующем радиопульте… Но нажал бы не от ненависти, как вы думаете, а от любви. Нажал бы от прозрения, а не от помутнения рассудка. Нажал бы от доброты, и ни в коем случае не со зла.
С этим я обращаюсь к бывшим хозяевам отечественного эфира и желаю им успехов в следующей жизни. Уверен, что любая жизнь не последняя. Желаю, чтобы в новом облике вы, наконец, обрели себя.
Обращаюсь к той части граждан, у которых мой поступок вызвал не столько гнев, сколько недоумение. Заметьте, как чисто был произведен обвал здания, господа! Ни один кирпич, ни один кусок арматуры не поранил прохожих и не задел ничью автомашину. Этим я хочу подчеркнуть тщательность и адресность подготовленной мною акции. Что лишний раз подтверждает, что я был преисполнен гуманизма, находился в здравой памяти и трезвом уме.
Однако я скорблю о досадных накладках, которые все же несколько омрачили майское действо. Это – потеря нескольких участников чемпионата России по футболу и двух талантливых кинорежиссеров, которые зачем‑то пришли поздравлять номинантов «ТЭФИ». Скорблю. Но я не отвечаю за чью‑то неразборчивость, господа. Я отвечаю только за свой поступок.
Я приношу свои извинения труппе и администрации Московского Художественного Академического театра им. Горького за то, что лишил театральный коллектив здания. Однако вас, уважаемые администраторы, считаю морально сопричастными. Нечего кому попало сдавать в аренду свой театр!
В заключение я хочу обратиться к тем, кто придет на смену так красиво ушедшим и своими программами заполнит пустующие сетки осиротевшего телевидения. Подумайте, достаточно ли вы профессионально подготовлены и честны? Если не уверены, то лучше не приходите. Иначе майская акция станет традиционной. Успехов вам! Спасибо за внимание».
Глава 6
В ожидании Апокова
Осенний дождь, смывающий остатки летних прелестей, особенно неприятен на Шаболовке, когда смотришь на Шуховскую телебашню. Унылая, арматуристая, неактуальная, она угнетает своим видом в любое время года, но особенно осенью вкупе с опадающей листвой рядом стоящих деревьев, низкими серыми корпусами и убогой проходной. Никто из сотрудников Российского канала толком не знал о функциональной принадлежности этой башни, да и, честно говоря, думать на эту тему никому не хотелось. С тех пор как появилась монстровая, пятисотметровая Останкинская, олицетворением телевидения стала именно она. А шаболовский комплекс выглядел примерно как учебно‑тренировочный, или нет, скорее, как утешительный комплекс для престарелых телевизионщиков.
Однако в последние годы весь состав Российского канала вместе с руководством переехал именно на Шаболовку, что, по слухам, предвещало его неминуемую кончину. Дело в том, что, по всеобщему убеждению, никто, работая на Шаболовке, никогда не добивался успехов и не сделал никакой карьеры. Поэтому решение генерального директора Российского канала Александра Апокова о таком переезде вызвало всеобщую тоску, а значительная часть молодых специалистов потихоньку стала подыскивать себе работу в других местах. По устойчивым слухам, люди на Шаболовке чахли, заболевали дурными болезнями, компьютерные сети подхватывали вирус, и так далее. Но самым неприятным из того, что рассказывали про Шаболовку, было постоянное исчезновение на ее территории людей. И действительно, количество разовых пропусков, выдаваемых на входе, всегда превышало количество пропусков, сданных на выходе. После чего сотрудники режимного отдела долго бродили ночами по шаболовским студиям и сырым подвалам, ломая голову, куда же подевались актеры после кастинга или часть массовки из желающих поприсутствовать на телеигре.
Существует версия, что до основания шаболовского комплекса, на этом месте будто бы находилось старое кладбище, заложенное еще при Иване Грозном. И не просто кладбище, а кладбище, на которое свозили тех, кто при жизни был уличен в богохульстве или колдовстве. Так это было или не так, однако до сих пор шаболовским режиссерам, оставшимся монтировать в ночную смену, мерещились странные видения и слышались необъяснимые звуки. И это, конечно же, сказывалось на результатах работ, будь то видеоролик или эфирная кассета с передачей. Почти всегда на таких материалах проскакивала какая‑нибудь чертовщинка, которая не замечалась во время ночного монтажа. Это мог быть и безумный блеск в глазах героини, рекламирующей прокладки. Или странная тень возникала в кадре во время детской передачи и пугала ребятишек. А иногда ведущий новостей вдруг цепенел и начинал нести такую ахинею, что редакторам потом приходилось публично извиняться и опровергать сказанное. «Ты где это взял? Откуда ты это вычитал, дурак?! – происходил разбор полетов на редакторском ковре. – Ты понимаешь, что из‑за тебя теперь в Красноярском крае никто голосовать не пойдет?» – «Ничего не понимаю, Геннадий Борисович, – лепетал ошарашенный телеведущий, – какой‑то бес попутал. Вижу на бумаге одно, а язык не слушается и несет совсем другое. Я еще когда в студию направлялся, недоброе почувствовал. Уборщица мне какая‑то странная в коридоре попалась. Ты, говорит, касатик, на бумагу не смотри, а себе доверяй. Язык твой золотой, а бумага – целлюлоза». «Да? А про мозги она тебе ничего не говорила?» – возмущался редактор. «Про мозги нет, – отвечал телеведущий, – постучала шваброй и исчезла за углом».
Вот такие казусы частенько случались на Шаболовке. И тем не менее генеральный директор канала Александр Апоков решил обосноваться именно там и за какой‑нибудь месяц отгрохал себе достойные апартаменты на третьем этаже. Туда же переехал и весь его административный штат. Туда же слетелись и все его «сторожевые»: кто поближе, кто подальше от кабинета начальника. Туда же сегодня направлялся и Сергей Садовников. Направлялся от безысходности и по просьбе своего друга, направлялся, чтобы «сотрудничать с ними, несмотря ни на что».
Садовников все‑таки решил, что не будет встречаться ни с Ольгой Румянцевой, ни с Галиной Иквиной, и ни с какой другой редакторшей из апоковского департамента. После вчерашнего строптивого поведения, о котором знал теперь, конечно же, весь этаж, такая встреча была бы бесполезной. Он представил, каких красок могла добавить Румянцева к его, Садовникова, портрету, и решил, что выйдет только на самого Апокова или не будет разговаривать вообще ни с кем. Александр Завенович хоть и выслушивал жалобы от «сторожевых» десятками в день, но до конца не верил ни одной из них, как и никому вообще, что в данном случае Садовникову было на руку. Теперь надо подумать, как добраться до Апокова в обход всех редакторш, поговорить с ним с глазу на глаз и по‑своему разъяснить вчерашний диалог относительно рок‑оперы.
Выйти на генерального, конечно, становилось труднее с каждой неделей, особенно такому опальному типу, как Садовников. Однако на этот раз Сергей чувствовал, что Апокову он нужен. Чувствовал, что Александр Завенович его все‑таки примет после серии унижений и отказов. Кстати, заодно и проверит, насколько Садовников стал «лояльнее». А это как раз и проверяется с помощью унижений.
Сергей дошел до нужного корпуса, поднялся на третий административный этаж, встал в тупик, где можно было курить, не особо привлекая внимание, и с интересом начал наблюдать за «обитателями» коридора, который был хоть и длинный, но прямой, и простреливался хорошо.
Судя по тому, что весь персонал дефилировал довольно беззаботно, Апокова у себя еще не было. Сергей знал его расписание, но сейчас опыт подсказывал: придется подождать. Хотя «сторожевые» бегали туда‑сюда с прежней скоростью, на их лицах не было того подобострастно‑напряженного выражения, которое всегда появляется, если поблизости находился шеф. Оставалось только курить да наблюдать за редакторшами. Сергей сразу отметил, что накопилось их много. А это означало одно – у Апокова дела идут хорошо.
Понятие «апоковские сторожевые» существовало в обиходе работников канала уже давно. Вообще «сторожевые» – это слой или, может быть, правильнее, класс, который определялся вокруг больших начальников любых предприятий. Это люди, проверенные временем, люди разводящие, отводящие, принимающие на себя ответственность, если надо, и подвергающиеся наказанию в случае чего. Но основной обязанностью этих людей являлось ограждать руководителя от нежелательных контактов и представлять своего шефа в чистоте и на высоте вне зависимости от того, что этот шеф напортачил.
В отличие от обычных «сторожевых», телевизионные «сторожевые» отличались значительно большей злостью вследствие специфики дела и размытой ответственности. Это были лица на сто процентов женского пола (имеется в виду именно пол, а не сексуальная ориентация) и вырастали, как правило, из услужливых и преданных секретарш. Образование тут никакого значения не имело. Ценилось умение с улыбкой принимать похлопывания по попке и печатать на компьютере. Отыгрываться за унижения «сторожевые» начинали уже в зрелом возрасте, когда становились редакторшами, в должности, которое дается на телевидении исключительно за выслугу лет. «Сторожевые» редко выходили замуж, поскольку в обычной жизни вели себя не совсем адекватно. (По этому поводу Руденко все обещал написать трактат «О влиянии эфирного электромагнитного излучения на поведение телевизионщиц»). Они очень быстро бегали и быстро говорили. И у каждой из них был накоплен набор специальных аргументов‑фраз, позволявший наглухо прикрыть свою сущность, причем так, что ни один гад не смог бы проверить, стоит ли за этими фразами какое‑нибудь образование или не стоит. Фразы эти были примерно следующего содержания: «Я на телевидении двадцать лет! А вы сколько?», «Вы поймите, телевидение – это особое искусство! Мало его понимать, его нужно чувствовать!», «Я лично не читала ваших реприз, но давала Гале Иквиной. Галя мне сказала, что она не смеялась», «Я бы показала вам, как надо снимать, но не могу же я разорваться на части!» Ну и, конечно, коронная фраза: «Надо же! У меня когда‑то давно была точно такая же идея!».
С возрастом телевизионные «сторожевые» худели, а не добрели, в отличие от большинства отечественных женщин, и скорость передвижения у них год от года возрастала. Благо двухсотметровые пролеты останкинских корпусов, где начинали все, весьма способствовали поддержанию спортивной формы. Пролеты эти были вполне сравнимы с угодьями легкоатлетических или конных манежей, так что у любого случайного посетителя закрадывалось подозрение: а действительно ли телецентр изначала закладывался как телецентр? Когда редакторши перемещались в более скромные шаболовские корпуса, скорость у них ничуть не уменьшалась, но увеличивалась маневренность и цикличность, и внешнее ощущение занятости редакторш только росло.
Садовников на минуту подумал об Останкино и представил, как выглядел бы конный корпус редакторского телевизионного состава. Наверное, так: на породистых скакунах, с папками, плетками и косметичками за голенищами. Представил, насколько легче редакторшам стало бы уходить от назойливых авторов и режиссеров. «Но‑о, Яхонт! Но‑о!» «Цок‑цок‑цок!» «Галина Васильевна! Постойте! Вы читали мои репризы?» – кричит вслед выдыхающийся автор. «Нет, не читала. Но давала Румянцевой. Оля сказала мне, что она не смеялась», – отвечает Галина Васильевна свысока и не оборачиваясь. «Когда следующий вариант принести?» – взывает отстающий автор. «Так вы разве еще не принесли? Когда‑когда… Вчера! Но‑о!»
«Да‑а. Авторам стало бы труднее» – вздохнул Садовников.
Действительно, любой посетивший телецентр мог наблюдать следующую картину: бежит редакторша, за ней какой‑нибудь непризнанный гений, жаждущий славы на телевидении, он что‑то пытается объяснить ей и протягивает сценарий либо кассету. Редакторша, не оборачиваясь, отвечает на ходу и увеличивает скорость. Один поворот. Второй. Третий. Четвертый… Все зависит от того, как быстро автор догадается, что они бегут по кругу, и только после этого, все поняв, отстает. Если же автор недостаточно внимательный, или нет, если он упорный, если он не выпивает и не курит, если он с детства занимается спортом и решил во что бы то ни стало довести свое дело до конца, то тогда первая «сторожевая», за которой он бегал, перенаправляет его к другой, бегущей навстречу, и забег продолжается, но уже в другом направлении и с другим лидером.
Быстро двигаться и отвечать на вопросы не оборачиваясь редакторши учатся, как правило, у своего шефа. Именно так когда‑то бегал и сам Апоков, когда был молод. Ну а теперь, находясь в уважительном возрасте и высоком положении, развел такое количество замещавших его женщин, что мог до конца жизни не отвечать ни на какие вопросы и не двигаться. А запершись на весь день у себя в кабинете, задумчиво рассматривать скабрезные фотографии и перечитывать доносы. Да. Теперь все. Теперь «сторожевые» защищают его в несколько слоев. И во имя него совершают многокилометровые кроссы. Сначала в Останкино, а теперь на Шаболовке, где пролеты, правда, хоть и покороче, но значительно загадочней и страшней.
Как уже было сказано, ни одной из своих «сторожевых» Александр Апоков не доверял. И чтобы отвести опасное внимание от своей персоны, время от времени устраивал среди редакторш профилактические ротации: менял рабочими местами, должностями и зарплатами, после чего в стане «сторожевых» глотался валидол и лились слезы. Но, как бы то ни было, странная вещь: проклинался не сам Апоков, а «эта дура, которая меня подсидела». Вот насколько непогрешим был Александр Завенович даже в мыслях своих подчиненных. И совсем понятно, что о нем могли говорить вслух: «мудрый», «справедливый» и «очень‑очень занятой».
Последствия от ротаций были понятно какими: редакторши с утроенными усилиями интриговали и «стучали» одна на другую. Однако при появлении на горизонте новых личностей объединялись как одна и давали такой отпор любой «сволочи», желающей утвердиться на «помеченной» территории, что сам Апоков удивлялся возможностям «спецподразделения», которое создал. Гордился, конечно, своим творением, но иногда и сам побаивался его.
Говорят, как‑то раз «апоковские сторожевые» зацарапали двоюродную сестру самого гендиректора, которая приехала из Еревана и по простоте душевной решила напрямую, без ритуалов навестить братца на работе. Ждали последствий. Но все обошлось без разносов и увольнений. Апокову такая боеготовность даже понравилась, несмотря на родственные чувства. И он поблагодарил всех, кто принимал участие в женской разборке. Александр Завенович показал всем, что он выше блата и родственных привязанностей. «Дело превыше всего!» – такой прозвучал лозунг.
Руденко, отправляя Садовникова на Шаболовку, прекрасно об этом все знал и пытался всучить Садовникову дымовую шашку на тот случай, если нужно будет выкурить редакторш из приемной и прорваться к гендиректору. Но Сергей отказался, вспомнив, как один режиссер не сумел испугать их даже крысой и до конца дней своих был «вытурен» с Шаболовки и не принят потом ни на один канал. Поэтому сейчас Сергей решил положиться на волю случая. Он стоял и курил в тупике, вспоминая эпизоды из истории, и думал, как будет действовать, когда в коридоре появится шеф.
Стравливание «сторожевых» было не только необходимым, но и любимым развлечением Александра Завеновича. И делать это он предпочитал во время празднеств, которые все встречали с большим напряжением. А происходили эти празднества, например, дни рождения, обычно так. К началу банкета генеральный обычно опаздывал. И битый час народ думал, пить без него или не пить. Решались не пить. Затем под всеобщие аплодисменты появлялся Апоков, и все редакторши, опережая административную мелочь, ту же бросались к нему. (До самого именинника, естественно, дела никому не было). Подбегали, клали головы на покатые плечи и гладили по очереди грудку, после чего позабытый именинник откуда‑то издалека дрожащим голосом проговаривал: «Ну вот, теперь можно и начинать! Все собрались». Однако Апоков, вдруг что‑то вспомнив, быстро уходил, оставляя собравшихся в недоумении и с поднятыми бокалами. Проходило полчаса. В течение этого времени опять поднимался вопрос: «Пить или не пить?» Опять решались не пить. Затем приходил. «Сторожевые» снова подбегали к нему и гладили грудку. После чего Апоков с важным видом доставал мобильный, удалялся в ближайшую комнату, чтобы провести важный разговор по телефону. И только с третьего появления брал рюмку и произносил тост. Картина празднеств повторялась, потому как Апокову лень было менять сценарий. Все равно самое интересное – в развязке. Кто же станет фавориткой главного на этот раз? Галя Иквина или Таня Вранович? Катя Гендель или Оля Румянцева? Аня Кривошеина или Наташа Грох?
«Галина Васильевна, идите сюда!» (Галина, конечно же, бежала на цыпочках, оставив закуску). «Друзья! – Апоков одной рукой обнимал Галину Васильевну, в другой держал рюмку. – Все мы знаем Галину Васильевну Иквину. Знаем, сколько она сделала, работая на нашем канале. Я считаю, что она заслуживает гораздо большего, чем воздало ей наше общество. Будь моя воля, я назначил бы Галину Васильевну директором ВГТРК. Но я, к сожалению, не всесилен. Я пока еще не министр, так же, как и Михаил Юрьевич Леснер – не президент… И тем не менее я хочу высказать то, о чем мечтаю… За генерального директора ВГТРК в лице Галины Васильевны! Ура!» И весь улей троекратно кричит: «ура». Апоков прилюдно целует в щечку Галину Иквину и доверительно шепчет ей на ухо: «Галя, тут Таня Вранович принесла очень хорошую идею для твоего отдела. Ты, конечно, не будешь против, если Таня поработает на твоем месте, а ты пока побудешь у нее в заместителях?» «Конечно, не против, – отвечает Иквина, еле проглотив комок в горле. – Таня, она ведь такая способная!» После чего Иквина убегает в туалет и возвращается уже с припудренным лицом и красными глазами. Через месяц, кстати, во время празднования юбилея самой Тани Вранович, Апоков вдруг громко произносит: «Все мы знаем Таню Вранович! Знаем, сколько она сделала, работая на нашем канале. Знаем ее заслуги на должности руководителя отдела. И, будь моя воля, я назначил бы ее директором ВГТРК. Однако наш праздник будет неполным, если мы будем чествовать лишь одну именинницу Таню. Поэтому я хочу поднять бокал за очаровательную Катю Гендель! Которая с завтрашнего дня займет Танин нелегкий пост. И я уверен, Катя, что ты не подведешь ни нас, ни свою подругу». После такого тоста ошарашенная именинница подбегала к Кате Гендель, целовала ее в щечку, говорила, что очень рада за нее, и со слезами на глазах удалялась в уборную, чтобы привести себя в порядок и в воображении повыкалывать глаза счастливой конкурентке. В такие моменты Апоков внимательно следил за реакцией своих «сторожевых», улыбался, потому как был рад за их выдержку, и возвращался в свой кабинет к любимым фотографиям и бумагам, где уже по‑настоящему отдыхал и выпивал один.
Однажды выпустить пар он им все‑таки дал. Но случилось это, естественно, не на глазах у рядовых работников канала, а во время элитарного отдыха, на Селигере, куда были приглашены только избранные. Вот тогда Александр Завенович вышел к берегу с деревянной цилиндрической палочкой, как следует размахнулся, и, забрасывая палку метров на сорок, громко‑громко на весь берег прокричал: «Ой, девочки, палочку в озеро уронил! Ой, девочки, палочку любимую волна уносит! Ох, я несчастный, как же я теперь без палочки!?»
Реакция последовала незамедлительно. Все шесть или восемь или сколько их там было редакторш бросились в воду и поплыли кролем, жесточайшим образом соревнуясь, а потом в долгой, суровой водной схватке выявилась сильнейшая. Однако тогда Апокова не интересовало, кто же стал победителем в борьбе за палочку. Он задумчиво брел прочь от воды и сокрушался, насколько труден женский коллектив. Четыре года назад, когда элита «Видео Унтерменшн» была приглашена на пикник самим Виктором Степановичем Белолыциным, вопросов не вставало, кто – первый, а кто – последний. И когда Белолыцин метнул в озеро палку с криком: «А ну, ребятки, рекламу вы сделали, а покажите, какие вы охотники!», Леснер, Апоков, Гусин и Буревич тут же бросились в воду, но поплыли строго согласно иерархии. Не договариваясь. А расстояния между пловцами тем не менее в точности соответствовали разнице в их политических весах. Далеко вперед оторвались Михаил Леснер и Александр Апоков. Сильно отстали Александр Буревич и Алексей Гусин. И только с одним Эзополем было непонятно. Юрий Михайлович Эзополь остался на берегу, сославшись на болезнь.
– Садовников, а вы что тут делаете?
Сергей обернулся и увидел Ольгу Румянцеву. «Господи, – подумал он, – да откуда же она взялась? Стою почти в самом тупике, внимательно смотрю на коридор. Все под контролем. А тут сзади – бац! Румянцева. Во ведьма! Как же это я смог ее проглядеть?»
– Здравствуй, Оля. – Он слегка наклонил голову и из вежливости выбросил сигарету в урну. – Ты как будто с неба свалилась. Или из‑под земли выросла. Ты прямо волшебница какая‑то! Рад тебя видеть, очень рад.
– Сергей Викторович, я бы предпочла, чтобы мы с вами обращались друг к другу на «вы», – вздохнула Ольга.
– Почему же на «вы»? – удивился Садовников. – Знаем друг друга сто лет. Не одну, можно сказать, зарплату вместе пропили, не один заказ провалили, еще вчера на «ты» сидели, базарили, а сегодня вдруг…
– Знаете что, Садовников! – обиделась Ольга. – Я бы попросила вас соблюдать вежливость. Вы все‑таки с редактором канала говорите.
– Согласен, – поклонился Садовников. – Говорю с редактором российского телевидения Олей Румянцевой. Замечательной, очень симпатичной женщиной, которой приношу извинения за свою вчерашнюю несдержанность и приглашаю ее вечером отметить перемирие в баре. – Он хотел было сказать: «в театре», но тут же вспомнил, с кем имеет дело, и очень правильно вырулил. – Ну, как, идешь?
– Между прочим, это Александр Завенович попросил всех администраторов и редакторов обращаться друг к другу на «вы», – подчеркнула Ольга. – Он сказал, что в среде работников высшего звена даже в обращении не должно быть панибратства. А что касается вашего приглашения, Сергей, то я должна вас расстроить. Меня вечером в ресторан приглашает Апоков. Так что как‑нибудь в другой раз.
«Не очень‑то ты меня и расстроила, – улыбнулся про себя Сергей. – А что касается апоковского предложения, то хрен он тебя поведет в ресторан. Он так каждый день по пять баб в ресторан приглашает, назначает время встречи, а сам не приходит. Так что прождешь ты его до ночи еще с тремя или четырьмя такими же, как ты, подругами. Ладно, иди‑иди с Апоковым в ресторан, иди».
– Так что, Сережа, ты извини, – вздохнула Ольга.
– Сергей Викторович, – строго поправил ее Садовников. – Жаль. Очень жаль. Ну что ж, буду надеяться, что в следующий раз соблаговолите, Ольга Борисовна.
– Кстати, а вы случайно не Апокова дожидаетесь? – прозвучал вопрос.
Садовников растерялся на секунду. «Сказать правду или не сказать? Сказать – значит, себе навредить. Если соврать, то потом еще хуже – отомстит, когда узнает. Ладно, скажу. Не курить же я на этот этаж пришел…»
– Ты как в воду глядела, Ольга Борисовна. Именно его, именно Александра Завеновича я и жду.
– А по какому вопросу, если не секрет?
– Проект ему хочу предложить новой передачи, – не задумываясь ответил Сергей.
– А подробнее, пожалуйста, – настаивала Ольга.
«Та‑ак, начинается, – ухмыльнулся Садовников. – Ну ладно, слушай!» И тут же на ходу начал сочинять проект.
– Вот представь себе, обычная студия. За столом сидит телеведущий. Ну, разумеется, известный, раскрученный телеведущий, например, Александр Буревич. В студии – гости. Все они – звезды, известные журналисты, эстрадные исполнители, может быть, даже политики или спортсмены…
– Очень хорошо, – заметила Ольга. – Сейчас ни один проект не проходит, если не подразумевается участие в нем звезд.
– Ну да! – завелся Садовников. – А у нас не только гости – звезды, но еще и ведущий – звезда, Александр Буревич.
– Дальше. – Румянцева достала блокнот, и что‑то записала в нем. – И что они все делают?
– Кто делает?
– Ну они – ведущий и гости студии.
– Да ничего они не делают.
– Как это ничего не делают? Просто сидят?
– Так точно. Все тридцать девять минут вот так просто и сидят.
– И молчат?
– Не обязательно молчат. Кто‑то, может, и молчит. Кому скучно, тот пускай разговаривает. И не обязательно, кстати, сидят. Могут ходить туда‑сюда, могут в туалет выйти. Люди все‑таки… Курят, выпивают, телевизор смотрят, где как раз их и показывают в прямом эфире. Кто не стесняется, пусть прямо в студии любовью занимается. Обычная нормальная жизнь звезд.
– А ведущий что будет делать? Ведущий‑то зачем? – прищурилась Ольга.
– Как зачем? Как всегда… вопросы задавать, – не терялся Сергей.
– Какие вопросы?
– Разные. Что, Буревич не сможет задать вопросы?
– Да, действительно, – согласилась Румянцева, и что‑то еще пометила у себя в блокноте. – Но если будут вопросы, то значит, звезды на них обязаны отвечать?
– Никому они не обязаны отвечать! Они нормально живут, понимаешь? Только живут не дома, а на экране, где им и место. Хотят – пусть на вопросы отвечают. Не хотят – пусть куда подальше этого ведущего посылают. В студии поставим диван, помимо столика, микроволновку, музыкальный центр. Пылесос для тех, кто хочет потрудиться, про туалет я уже говорил – обязательно должен быть… Ну и так далее. Ты – женщина, тебе виднее, как уют создать. Далее, для того, чтобы передача была интерактивной, в студии установим многоканальный телефон. То есть любой зритель может пообщаться с любой звездой или ведущим. Или необязательно с ними. Может, телезритель захочет с мамой из Владивостока пообщаться, чтоб все слышали, в том числе и звезды.
– А элементы игры? Сюрпризы? – продолжала задавать вопросы Ольга и уже прямо‑таки строчила «паркером» в своем блокноте.
– Да это же передача обо всем! – воскликнул Сергей. – Хотят звезды в игру играть – да пусть хоть в «бутылочку» играют! Захочет ведущий кому‑нибудь соковыжималку вручить – да кто ж ему запретит? Хочет – пусть дарит, не хочет – не дарит. Это его право. А если хватит смелости, наоборот, – что‑нибудь у кого‑нибудь сопрет… Как и в жизни. Встречи, расставания, приобретения, утраты. Всякое бывает. Кто хочет ширнуться, пусть прямо в студии и уколется, ради бога! Раздухарятся ребята, кому‑нибудь морду набьют, не нам судить. Это жизнь. Обычная, нормальная жизнь звезд, понимаешь? Только на экране. Разве не интересно? Да народ от телевизора за уши не оттащишь, если будет такая передача! Телезритель настолько хочет смотреть на звезд, что можно просто так показывать звезд. И все!
– Теперь смотри плюсы. – Сергей стал загибать пальцы. – Сценаристы не нужны – раз! Потому как ни вопросов, ни диалогов заранее готовить не надо. Режиссер тоже не нужен – два! Один раз выставить свет, камеры и – поехали! Монтажная тоже не нужна, поскольку передача пойдет в прямом эфире – три! Смотри, какая экономия! А что касается приглашения самих звезд…
– Тут уж мы разберемся, – перебила его Ольга. – Звезд мы умеем прорабатывать.
– Ты меня не дослушала. Не надо никого прорабатывать. Объявить в анонсе, что, мол, так и так, если ты – «звезда», но чувствуешь, что о тебе забывают, то в такое‑то время приходи. Понабегут, вот увидишь. Им же надо присутствие на экране поддерживать. Много придет – значит, в выпуске будет много участников. Шумный выпуск. Мало придет – тихий, уютный выпуск.
– А если никто не придет?
– Значит, не придет. Ничего страшного. Буревич один посидит, книжку почитает. Ты думаешь, народу не интересно на одного Буревича смотреть? Вот увидишь, Оля, все тридцать девять минут просидит он в студии с книжкой не двигаясь, и никто от экрана не отойдет. Соседей спроси.
– А аналоги?! – спохватилась Румянцева. – А зарубежные аналоги? Ты же знаешь, Сереж, что Апоков не примет ни одного проекта, если нет зарубежных аналогов!
– Ах вот ты о чем. – Сергей почесал затылок. – Вот ты о чем. Аналоги, говоришь… Аналоги скоро будут. Я тут с одним продюсером из Вены встречался… Он сказал, что у них на телевидении уже появилась идея подобной передачи. Вот я и собираюсь пойти к Александру Завеновичу и предложить то, что сейчас тебе рассказал. Надо спешить, чтобы потом у наших друзей лицензию выкупать не пришлось. Тем более, сама понимаешь, для такой передачи никакой подготовительной работы не требуется, кроме съемки анонса.
– А как ты думаешь назвать программу? – Видно, это был последний вопрос, поскольку Ольга убрала записную книжку.
– «Звезды не гаснут!», – не задумываясь ответил Сергей.
– С претензией, конечно, но все‑таки не очень… – задумалась Ольга. – Над названием надо поработать… А в целом ничего. Что‑то есть. У меня, помнится, тоже когда‑то была идея подобной передачи. Но только руки не доходили. Ладно, подумаем, посмотрим… Только я должна вас огорчить, Сергей Викторович. – Она вдруг опять заговорила на «вы». – Александра Завеновича сегодня не будет. Он в министерстве у Леснера, а там он, как правило, задерживается допоздна. Так что я вам советую понапрасну времени не терять. Приходите в другой день. А лучше – на следующей неделе. Я попробую поговорить с ним, чтобы он вас принял.
– Как это не будет Апокова? – делано расстроился Сергей. – Вы же, Ольга Борисовна, сегодня с ним в ресторан идете!
– Ресторан – это другое дело. Надо же человеку иногда отдыхать. Здесь, на Шаболовке, его не будет, а в ресторан он после министерства заскочит. Только это уже к делу не относится.
Она развернулась почти по‑военному и пошла в сторону своего кабинета.
«Да‑а. А все‑таки они меня уважают, – подумал Садовников. – Вон как записывала!» И заулыбался, представляя себе передачу «Звезды не гаснут!»
Апоков, как и следовало ожидать, все‑таки появился. Причем появился минут через пять после того, как отошла Румянцева. Он прямо‑таки выплыл, или даже нет, – смикшировался в другом конце коридора, и все, кто имел доступ к телу генерального, бросились и окружили его, восторгаясь и щебеча. Сергею показалось, что и лампы в коридоре засветились ярче, и стены засеребрились с появлением Апокова. И даже где‑то заиграла музыка. Садовников не мог понять только, в голове она у него играет или действительно кто‑то музыку запустил. Впрочем, не важно. На административном этаже в торжественные минуты и не такое привидеться могло. Достаточно сказать, что в среде администраторов культивировался слух, что от прикосновения Апокова даже болезни проходят. А с его появлением вода превращается в шампанское, а «Прима» – в «Мальборо»… «Ну‑ка, проверим! – Садовников полез за пачкой своего «Бонда» и разочарованно вздохнул. Нет, сегодня, кажется, не сработало. «Бонд» «Бондом» и оставался, только в пачке перекатывалась всего лишь одна сигарета. – А ведь когда шел сюда, была полная, – с грустью подумал сценарист. – Вот тебе и Апоков…»
Сергей по‑прежнему стоял в тупике, п<