– Ольга Борисовна, оставьте нас, пожалуйста, наедине.
Румянцева не сдвинулась с места.
– Ольга Борисовна, вы извините, – улыбнулся Апоков, – но нам с Сергеем Викторовичем надо кое‑что обсудить.
Румянцева фыркнула и медленно пошла к выходу из огромного апоковского кабинета. Ситуация складывалась для последних лет совершенно невероятная: Апоков собирается разговаривать со сценаристом напрямую, без посредника и без присутствия преданной «сторожевой», что, вообще говоря, идет вразрез даже с нормами безопасности. «А вдруг он отравит вас, Александр Завенович! – хотела было крикнуть Румянцева. – Или загипнотизирует. И вы примете неправильное решение! Да он уже на вас плохо влияет, раз вы меня выгоняете и остаетесь с этим типом один на один!» И опытная редакторша задрожала от негодования, ощущая чуждое ненавистное биополе творческого человека в священном апоковском кабинете.
– Да‑да, Ольга Борисовна, пожалуйста. – Апоков был уже недоволен тем, что она слишком медленно уходит. – И прошу вас, сделайте так, чтобы в ближайшее время в мой кабинет больше никто не входил. Меня нет.
Ольга вышла, закрыв дверь плотно и чуть более шумно, чем полагалось, оставив, таким образом, гендиректора Александра Апокова и сценариста Сергея Садовникова без свидетелей и… без присмотра. Сидя напротив, они изучающе смотрели друг на друга и долго играли в молчанку. Сергей, догадываясь, что на его глазах произошла замена фаворитки, попробовал предположить, кто же будет следующей. «Наверное, опять Галя Иквина, – после некоторых раздумий решил он. – Уж больно Галина Васильевна оживилась и разрумянилась, когда обсуждала чьи‑то колготки в приемной. Даже помолодела со времени моего последнего визита. Но уж то, что не Румянцева теперь, так это точно. Вот тебе и апоковский ресторан». Прошло минуты две. Апоков убедился, что Садовников знаком с первым правилом беседы с генеральным: «Не начинай сам», ухмыльнулся, достал из письменного стола коробочку плавленого сыра «Виола» и протянул ее Сергею.
– Вот смотри, Сережа,… нет, ты сюда, на число, посмотри. Сыр просроченный, а в наших буфетах его продают как ни в чем не бывало. Вот сволочи!
Садовников осторожно взял коробочку, повертел в руках, внимательно посмотрел на дату изготовления и срок годности, после чего вернул ее Апокову.
– А вы что, «Виолу» покупаете, Александр Завенович?
– Да, представь себе, покупаю, – кивнул Апоков. – Покупаю, потому что очень люблю «Виолу». И ничего не могу с собой поделать. Просто вот так, по‑человечески люблю. Иной раз запрешься в кабинете, чтобы никто не беспокоил, достанешь хлебушка, вот эту гадость намажешь потолще, и кушаешь, кушаешь… Ты знаешь, я даже на спор, не прерываясь, могу вот такие четыре коробки этой самой «Виолы» съесть. Хочешь, поспорим?
– Да нет, не надо, я верю, – смутился Сергей.
– Ну, раз веришь… Что же, тогда не будем спорить, – вздохнул Апоков. – Вот такие, брат, дела. Вот так. Вроде бы сыр собачий, недорогой, а ничего не могу с собой поделать. Люблю «Виолу». Ну? Что так странно смотришь? Словно что‑то хочешь спросить… Спрашивай. Для чего же мы тут собрались?
– А запиваете чем, Александр Завенович? – поинтересовался Сергей.
– Да хватит тебе. «Александр Завенович», «Александр Завенович», заладил, – обиделся Апоков. – Знаешь меня столько лет и такой официоз! Зови меня просто Саша. И мне так приятнее будет, и тебе проще. Уж сколько лет своих редакторш и администраторов уговариваю перейти на «ты», а они все ни в какую. Все опять за свое: «Александр Завенович», «Ольга Борисовна», «Галина Васильевна»… В игрушки какие‑то административные играют, щеки надувают, как будто из‑за этого дело быстрее пойдет… Не пойдет! Все эти обращения по имени‑отчеству, если разобраться, только отдаляют, а не сближают людей. Тормозят дело. Так что давай хотя бы мы с тобой будем попроще. Я – просто Саша, а ты – просто Сережа. Хорошо?
– Хорошо. Так чем же ты… Саша, запиваешь бутерброды с «Виолой»?
– Чаем. Чаем запиваю, – ответил Апоков. – А вот кофе не люблю.
– Может и кофе просроченный?
– Нет. Кофе у меня хороший. Однако предпочитаю чай.
– Я тоже предпочитаю чай, – задумался сценарист. – Кофе, он как‑то возбуждает некстати. А чай, особенно хороший, крупно‑листовой, – просто отдых. Только вот не думал я, что ты ешь «Виолу».
Апоков прищурился.
– А что, ты думал, я ем?
– Ну, думал, что‑нибудь другое. Например, долму, бастурму, лаваш…
– Во‑во, все вы так рассуждаете, что если Апоков, то обязательно долма или бастурма. А я, представь себе, «Виолу» люблю! И могу, если надо, ее всухомятку с хлебом есть. Без чая! Только если хлеб, конечно, свежий! И сыр не просроченный, как этот! Понятно?! – Апоков повысил голос. – Он‑то, может быть, и ничего на вкус, этот просроченный сыр! Однако от одной мысли, что тут дата прошлого месяца стоит, сразу аппетит пропадает и настроение портится! Понял! Только ты вот что… Ты мне, Садовников, своей бастурмой зубы не заговаривай. Говори, зачем пришел?
– Я?! К вам? – растерялся Сергей. – Да это вы меня вызвали, Александр Завенович, насколько я помню.
– Я не вызывал. – Апоков смотрел собеседнику в глаза.
– Тогда… тогда я не знаю, как это получилось, – засуетился Сергей. – А! Да! Ну конечно! Это Ольга Румянцева меня к вам в кабинет привела. Вот мы и сидим.
– Опять Румянцева! – Апоков всплеснул руками. – Опять она! Вот дурочка. Нафантазирует черт‑те чего, сведет двух людей, а зачем – сама не понимает. Поставит в глупое положение, а предмета для разговора не удосужится предложить. Вот и приходится говорить о сыре. Или, может быть, ты какую‑нибудь другую тему для разговора порекомендуешь, а?
Садовников хотел было спросить что‑нибудь насчет рок‑оперы про Иисуса Христа, но решил, что пока еще рано.
– Можно и о сыре, – сказал он, немного подумав. – Почему бы и нет? Как вам «Рошфор», Александр Завенович?
Апоков молчал.
– Ну, хорошо. А «Гауда»… «Чеддер» или вот, например, «Костромской»?
– Знаешь что?! – Апоков убрал «Виолу» в письменный стол, поправил очки и стал что‑то записывать, при этом продолжал говорить, уже не глядя на Садовникова. – Может быть, ты забыл, что находишься в присутствии генерального директора канала, а? У меня ж каждая минута на счету. Знаешь, сколько одна моя рабочая минута стоит? Знаешь?
– Не знаю.
– А‑а, не знаешь. А раз не знаешь, тогда думай, о чем говорить и сколько говорить. Да ты за полгода не расплатишься, если посчитать, сколько ты у меня сейчас рабочего времени отнял. Хм, «Костромской», «Гауда»… Это ты с нашим другом Руденко можешь хоть весь вечер о «Гауде» молотить или о «Чеддере»… Ну?
– Что «ну»?
– О чем вы там со своим другом по вечерам треплетесь? О «Гауде»?
– С каким другом, Александр Завенович?
– С каким‑каким, с Руденко…
Заданный вопрос был довольно неприятным. Уж о ком, а о Романе Садовников говорить совершенно не собирался. Сергей сделал над собой усилие, чтобы подавить смятение, наморщил лоб и совершенно серьезно спросил:
– А почему вы, Александр Завенович, решили, что он мой друг?
– А что, разве не друг? – Апоков прекратил скрипеть авторучкой и поверх очков уставился на собеседника.
– Нет, не друг. Можно сказать, что знакомый, приятель. Но никак не друг.
– Ничего себе «знакомый», – улыбнулся Апоков. – Ничего себе «не друг», когда бываешь у него чуть ли не каждый вечер.
Сергею пришлось сделать над собой еще одно усилие, для того, чтобы убедить себя, что его просто берут на «пушку».
– Кто вам сказал, что каждый вечер, Александр Завенович? Так… пересекаемся изредка. Иногда. Вы лучше скажите, что вас конкретно интересует насчет Руденко. Если что‑то и знаю, то с радостью расскажу.
Апоков опять уставился на Сергея, словно пытался прочитать его мысли. Так прошло еще минуты три. Садовникову был хорошо известен этот ожидающий взгляд. В свое время, когда ему приходилось работать у Гусина, он встречался с подобным приемом выведывания информации. Гусин научился этому взгляду у Апокова, но сотрудники быстро нашли противоядие: начинали листать записную книжку, шумно икать или отвлекались еще каким‑нибудь образом. До сих пор ходила легенда о том, как Роман Руденко, находясь под таким же испытующим взглядом, в кабинете у Леснера вытащил из пакета сушеную воблу и начал сосредоточенно ее чистить и обсасывать плавники. И таким образом, весь гипноз пошел насмарку. Сергею Садовникову сейчас очень хотелось повторить подвиг своего друга, тем более в портфеле по случайному стечению обстоятельств лежал сушеный карась, с которым он собирался попить пива после всех этих переговоров. «Нет. Не годится мне поступать таким образом. Тем более раз уж решено не портить отношений с Завеновичем, то будем действовать, как решено». И, часто‑часто заморгав, Сергей повторил последнюю фразу:
– Вы спросите конкретнее, Александр Завенович. Что вас интересует? Если что‑то и знаю, то с радостью расскажу.
– «Если что‑то и знаю»… – вздохнул Апоков. – Все‑то ты знаешь, просто говорить не хочешь. Я к тебе с открытой душой, а ты мне не хочешь рассказать про Руденко. Между прочим, про моего лучшего друга, кто бы там чего про нашу с ним дружбу ни говорил. Как он? Чем дышит? Чем занимается? И вообще здоров ли?
– Да как будто здоров, – пожал плечами Сергей.
– Слава Богу! – обрадовался Апоков. – Слава Богу! А то я, представь себе, сколько его не вижу, столько же времени от тоски с ума схожу. Какой умница, а?! Какой талантище! Ну просто золото, а не режиссер! До сих пор рассказываю нашим бездарям, какой у меня был друг – Роман Руденко. Все бы отдал, чтобы такого на Российский канал вернуть. Все бы отдал! Ты говоришь, что он тебе не друг. А напрасно. С таким, как Руденко, подружиться стоит. Тем более что он прекрасный режиссер, а ты – отличный сценарист. Получился бы хороший творческий альянс. У нас с ним, правда, дружба была не столько профессиональная, сколько человеческая. Но зато какая! О такой дружбе, Сережа, только в книгах пишут да в старых песнях поют. Как раз самая настоящая дружба и есть, какая была у нас с Романом Руденко. Как говорится, последний окурок напополам! За друга в огонь и в воду! Сам погибай, а товарища выручай! И между прочим, в какую бы меркантильную сторону общество ни поворачивало, только такую дружбу до сих пор я и признаю. Если дружить, то именно так: искренне, по‑простому, по‑апоковски, хоть это и не модно. Сейчас так не умеют… Время другое. Да и ценности уже не те. Глянешь человеку в глаза, а там никакой правды, одно бесстыдство. Задаешь вопрос, а он огородами‑огородами, да на другую тему разговор переведет. Не‑ет! Дружба, Сережа, это тебе не пятьсот рублей взаймы и не мебель перетащить, если другой попросит. Настоящая дружба складывается по кирпичику, день за днем. Дружба – это и хороший крепкий дом, который не снесут ни власти, ни ураганы. Сначала закладывается фундамент. А потом, при терпеливой ответственной кладке, этот дом растет и растет. Все в этом доме должно быть хорошо: и планировка, и водоснабжение, и электропроводка. И фасад аккуратный, и крыша, которая не протечет. Тогда и жить в таком доме приятно. Глаз он радует, а город украшает. Вот такой, образно говоря, дом в свое время мы и отстроили с Романом Руденко. – Голос у Апокова на последних словах чуть изменился, он кашлянул в кулак и зажмурился, как бы представляя дом, который они отстроили вдвоем с Руденко. – Знаешь, почему я после школы пошел в строительный?
– Не знаю, – честно ответил Сергей.
– А‑а, не знаешь. А я вот знал почему. Не потому что в те годы туда конкурса не было, как мои недруги утверждают. Что, дескать, институт был для дебилов и хачиков. Нет. Наговоры это все. Нет. А пошел я туда, Сережа, потому что строительство люблю. Люблю созидать. А это означает, что люблю быть искренним. Потому что искренность – главный инструмент строителя, а уже потом мастерок или козлы, уже потом шпатлевка и асбестоцемент…
Апоков замолчал на пару минут. Протер очки. Садовников обратил внимание, что глаза его покраснели.
– Ты знаешь, что такое плита перекрытия? – спросил Апоков, надевая очки.