Я молчу, не сводя глаз с дороги.
– Не знаешь. Ты когда‑нибудь спрашивала, что с его женой?
– Я считала, если захочет – сам расскажет. Я не собираюсь устраивать ему допрос. Это предательство, ему будет неприятно.
– Надо же, какой он благородный и ранимый. А трахать тебя ему приятно? Это не предательство? – Ивон вздыхает. – Извини, подруга. – Я улавливаю странные нотки в ее голосе – то ли легкого презрения, то ли осторожного сочувствия. – Послушай, вчера ты видела Джульетту. И выглядела она вполне здоровой, самостоятельной, крепкой женщиной.
Ничего общего с хилой калекой, образ которой тебе рисует Роберт.
– Ничего он не рисует.
Мне нужны все силы, чтобы искать тебя, чтобы продолжать верить, чтобы не сойти с ума от тревоги и страха. Отражать при этом нападки лучшей подруги – это уже слишком. И нелепо, учитывая, что она тебя в глаза не видела.
– Почему ты не прижмешь его к стенке? Если он сейчас не может уйти от Джульетты, то когда сможет? Что изменится?
Мне хочется защитить тебя от ядовитой враждебности Ивон, и потому я опять молчу. Ты мог бы солгать, когда я спросила, почему нельзя сейчас уйти от Джульетты. Большинство мужчин соврали бы не задумываясь. Выдали бы печальную историю, которая связала бы мне руки и заткнула рот, – что‑нибудь о прикованной к постели матери или о неизлечимом недуге. Правду принять труднее, но я рада, что ты предпочел правду.
– Дело не в Джульетте, – сказал ты. – Она не изменится. Никогда.
Мне почудился приговор в твоих словах, но, возможно, то была сдерживаемая ярость, гнев, заполнивший брешь, где прежде жила надежда. Глаза твои сузились, будто от внезапного приступа боли.
– С ее точки зрения, все равно – бросить ее сейчас или через год. Или через пять лет. Никакой разницы.
– Но если никакой разницы, почему ты не уйдешь от нее сейчас?
Вопрос приходил в голову не только Ивон. А ты признался:
– Дело во мне. Прозвучит бессмысленно, но… Я так долго думал о том, чтобы уйти. Пожалуй, слишком долго и много думал. Идея стала навязчивой. Она слишком велика для меня. Я оглушен ею. Каждый момент, каждый нюанс, каждый штрих я рассматриваю как под микроскопом – как это сделать, когда… В мечтах я уже в процессе расставания. Я все еще к ней так близок, но в то же время уже так далек от нее. – Ты грустно усмехнулся. – Беда в том, что за пределами моего сознания процесс даже не начинался.
Ты долго говорил, тщательно подбирая нужные слова, только те, которые точно отражали твои чувства. Я давно заметила, что ты не любишь говорить о себе – если только не хочешь сказать, как ты меня любишь, как оживаешь рядом со мной. Ты полная противоположность среднему эгоистичному, невнимательному мужчине. Ивон считает, что я на тебе сдвинулась, – и она права, – но она не видела тебя, не общалась с тобой. Никто не знает, каким голодным взглядом ты смотришь на меня – будто в последний раз. Никто не был на моем месте, когда ты меня целуешь. Моя одержимость тобой бледнеет в сравнении с твоим отношением ко мне.
Как объяснить все это Ивон? Как объяснить то, что я сама до конца не осознала?
– А если все так и останется? – спросила я тогда. – Ты так и будешь оглушен мыслью о разрыве с Джульеттой, эта идея так и будет слишком велика для тебя?
Я ведь не полная дура. И видела я фильмы – у Ивон их полно – о женщинах, которые жизнь тратили на ожидание, пока женатый любовник разведется. Хотя для меня ты не будешь пустой тратой времени, как бы судьба ни повернулась. Даже если ты не уйдешь от Джульетты. Даже если три часа в неделю – это все, что ты сможешь мне дать.
– Я и буду всегда оглушен этой мыслью, – отозвался ты. Не такие слова я хотела услышать – и отвернулась, чтобы ты не заметил моего разочарования. – Всегда буду чувствовать то же, что и теперь, будто я балансирую на самом краю, не в силах сделать решающий шаг. Но я его сделаю. Заставлю себя. Когда‑то я хотел жениться на Джульетте. И женился. Сейчас я отчаянно хочу, чтобы ты стала моей женой. Мечтаю об этом каждую минуту каждого дня.
Когда я вспоминаю все, что ты говорил мне, когда твой голос так ясно звучит в сознании, я чувствую себя умирающим животным. Неужели все кончено? Нет, не может быть. Я увижу тебя снова, обязательно увижу. До четверга осталось два дня. Я приеду в «Трэвелтел» ровно в четыре часа. Как обычно.
Ивон пихает меня локтем:
– Эй, подруга. Пожалуй, мне стоило прикусить свой поганый язык. В конце концов, я‑то что понимаю? Вышла замуж за вечно пьяного лентяя, потому что с первого взгляда влюбилась в летний домик у него в саду. Все мечтала, как чудно мне там будет работаться. За что боролась, на то и напоролась, верно?
Ивон безбожно врет про свою романтическую историю, представляя себя в самом неприглядном свете. За Бена Котчина она вышла по большой любви. Подозреваю, до сих пор любит, невзирая на его никчемность и пьянство. Но «Саммерхаус веб‑дизайн» – фирма Ивон – теперь располагается в специально для этого переоборудованном подвале моего дома, а летний домик Бена, если шпионам Ивон можно верить, используется главным образом как гигантский шкаф для напитков.
Почти доехали. Полицейское управление, сначала расплывчатое красно‑кирпичное пятно, быстро приближается. У меня в горле застрял жгучий ком. Проглотить не выходит.
– Слушай‑ка, а давай махнем куда‑нибудь? – вдруг предлагает Ивон. – Тебе надо отдохнуть, расслабиться, чуток отвлечься от всего этого напряга. Смотались бы в «Серебряный холм». Я тебе показывала их рекламу? Могу устроить нам шале, считай, даром. Связи – классная штука. Закругляйся со своими делами в полиции – уж не знаю, что ты там надумала, – и возьмем курс на…
– Нет!
Дался всем этот «Серебряный холм», будь он проклят. Сержант Зэйлер вцепилась в меня с расспросами, когда я как последняя дура выложила карточку. Интересовалась, ездила ли я туда вместе с тобой.
А я не хочу напоминаний о единственном случае, когда ты на меня рассердился. По крайней мере не теперь, когда ты пропал. Забавно – раньше тот момент меня нисколько не тревожил. Я просто выбросила его из головы. Уверена, ты тоже. Однако это единственное плохое воспоминание, похоже, обрело неожиданную значимость, и мозг моментально вильнул в сторону.
Тот случай никак не может быть связан с твоим исчезновением. Четыре месяца прошло – с чего бы тебе бросать меня? С тех пор все было хорошо. Лучше чем хорошо. Идеально.
Чертовы визитки валялись по всему кабинету Ивон, ну я и взяла одну. Подумала, что тебе необходимо по‑человечески отдохнуть, оторваться от жены, которая пьет из тебя кровь. Недельный отпуск – это нереально, но хотя бы нормальные выходные. Вот я и заказала шале, хотела сделать тебе сюрприз. Пришлось долго торговаться по телефону с крайне нелюбезной дамой, которая так хамила, будто категорически не желала получить от меня баснословную сумму за пару суток в одном из ее домиков.
Я знала, что ты не любишь ночевать вне дома, но решила, что как исключение можно себе позволить. А ты посмотрел на меня точно на предательницу. Бесконечно долгих два часа ты молчал – ни звука не издал. И, даже прервав молчание, в постель со мной не лег.
– Ты не должна была, – повторял ты снова и снова, – не должна была этого делать.
Потом ушел в себя, закрылся от меня душевно и физически – сжался в комок, обхватив руками колени, и не реагировал, даже когда я, в истерике от вины и раскаяния, трясла тебя за плечи. Ты был на грани слез – единственный раз за все время нашего знакомства. О чем ты тогда думал? Какими мыслями не мог или не хотел со мной поделиться?
Целую неделю я была сама не своя, терзалась страхом, что между нами все кончено, презирала, ненавидела, проклинала свою самонадеянность. Но в следующий четверг, к моему несказанному удивлению, ты был таким, как всегда. О моем неудачном сюрпризе словом не обмолвился. И мою попытку попросить прощения прервал, пожав плечами:
– Ты ведь знаешь, что я не могу надолго уезжать из дому. Мне очень жаль, любимая. Счастлив был бы отдохнуть с тобой, но не могу.
Я так и не поняла, почему ты ждал целую неделю. Почему не произнес этих слов сразу?
С Ивон я своим провалом и тогда не поделилась, и сейчас не могу признаться. Разве в сложившейся ситуации можно рассчитывать на ее понимание?
– Прости за грубость, – говорю я подруге. – Не хотела на тебя кричать.
– Возьми себя в руки. Я убеждена, что с Робертом все в порядке, где бы он ни был. Зато ты действительно разваливаешься на части. И еще… знаю, знаю, что не вправе читать тебе нотации. Кто я такая, чтобы тебя учить? Рекордсменка по скоротечности брака, спец по превращению собственной жизни в руины. Я получила развод, когда большинство сверстников сдавали выпускные в школе…
Я невольно улыбаюсь: Ивон нахально преувеличивает, опять ударившись в самоуничижение. Она зациклена на факте своего развода в тридцать пять лет. Считает позором иметь в столь юном возрасте неудачный брак за плечами. Я как‑то поинтересовалась у нее, когда женщине не позорно разводиться, и она без запинки ответила: «В сорок шесть».
– Наоми, ты слышишь? Я говорю – ты разваливаешься на части. И заметь, началось это задолго то того, как Роберт исчез.
– В смысле? Чушь. До четверга все было замечательно. Я была счастлива.
– Счастлива? Каждый четверг ты проводила ночь в «Трэвелтел» в одиночестве, а твой Роберт отправлялся под бок к женушке! По мне, так это ненормально. Как он мог тебе позволить? Как мог жить спокойно, зная, что ты осталась там одна? А ты? Уж если ровно в семь он сматывал удочки, почему же ты не возвращалась домой? Черт, я опять разошлась. Ну и ладно. К дьяволу дипломатию.
Она выруливает на парковку полицейского управления. «Держись, – говорю я себе. – Решение принято, и ты не передумаешь».
– Роберт не знает, что я остаюсь в «Трэвелтел» до утра, – говорю я Ивон. – Пусть мои ночевки по четвергам – идея бредовая, но тебя это не касается.
– Роберт не в курсе?!
– Я ему не говорила. Он бы расстроился. Думал бы все время, как я там одна. Ну а почему я не уходила… Пусть это безумие, но «Трэвелтел» – наш дом. У Роберта нет возможности ночевать, а я хочу. Там я чувствую себя ближе к нему.
Ивон кивает:
– Понимаю. И все же… Господи, Наоми, неужели ты сама не видишь, что в этом‑то и есть часть проблемы?
О чем она? А Ивон продолжает взволнованно:
– Я имею в виду – в том, что ты торчишь в засранном номере паршивой гостиницы, где чувствуешь себя ближе к Роберту, а он, задрав ноги, смотрит телик рядышком с женой. В том, что ты ему недоговариваешь. В том, что он недоговаривает тебе. В странном мире, который вы создали для себя, в мире, существующем всего три часа в неделю в четырех чужих стенах. Как ты не понимаешь?!
Мы катаемся взад‑вперед вдоль рядов машин на парковке. Сворачивая шею, Ивон высматривает свободное место.
Когда‑нибудь я расскажу тебе, что каждый четверг ночую в «Трэвелтел». Раньше просто стеснялась – вдруг ты решишь, что с моей стороны это чересчур? Возможно, я еще кое во что тебя не посвятила, но не специально; есть только одна вещь, которую я действительно хотела бы скрыть от тебя и вообще от всех. Однако это станет невозможно, едва я войду в полицейское управление. Поверить не могу, что загнала себя в подобную ситуацию, но ничего не поделаешь. Задуманное необходимо, неизбежно.
Ивон матерится сквозь зубы. «Фиат» дергается и замирает на месте.
– Придется тебе здесь выйти, подруга. Все места заняты.
Кивнув, открываю дверцу, чувствуя себя абсолютно голой на ледяном ветру. Должно быть, это сон. Не верю, что это происходит со мной наяву. После трех лет упорного молчания я собралась сломать стену, которой отгородилась от мира. Сейчас я собственными руками разнесу свое спасительное прибежище.
Глава четвертая
04/04/06
На пути к входной двери дома Хейвортов Саймон остановился у окна – предположительного того самого, что вогнало мисс Дженкинс в панику. Шторы были задернуты, но сквозь щель Саймону открылась комната, которую описала Наоми. Поразительно точно описала, отметил про себя он. Темно‑синие диван и кресло, застекленный шкафчик, неимоверное количество пошлых декоративных домиков, портрет убогого старика, наблюдающего за полуодетым мальчиком с флейтой. Все в точности как рассказала Наоми. И ничего сверх того. Ничего, что могло бы объяснить ее внезапный ужас.
Оглядев заброшенный садик, больше похожий на свалку, Саймон подошел к двери и нажал на звонок. Ничего. Толстые стены или звонок не работает? Нажал еще. И еще раз – убедиться. Собрался постучать, когда изнутри донесся женский голос: «Иду!» Причем, судя по раздраженному тону, дама считала гостя чересчур нетерпеливым.
Будь здесь Чарли, она уже держала бы наготове удостоверение и жетон, а Саймон либо последовал бы ее примеру, либо дал понять, что не желает представляться. Работая без напарника, Саймон показывал людям удостоверение только по их просьбе. Первым делом выхватывать документ и совать человеку под нос неловко как‑то и даже нелепо. По‑киношному.
На пороге, выжидающе глядя на Саймона, стояла молодая привлекательная блондинка с волосами до плеч, карими глазами и россыпью мелких, чуть заметных веснушек на носу. Брови – две тонкие идеально ровные дуги, на взгляд Саймона, выглядели неестественно. Сколько надо времени потратить, какую чудовищную боль терпеть, чтобы добиться такого. Наоми Дженкинс, помнится, говорила о костюме. Сегодня Джульетта Хейворт была в черных джинсах и тонком черном джемпере. Она пользовалась духами с резким цитрусовым ароматом.
– Привет? – Приветствие прозвучало как вопрос.
– Миссис Джульетта Хейворт?
Блондинка кивнула.
– Роберт Хейворт, ваш муж, дома? Он мне нужен на пару слов.
– А вы?…
Саймон терпеть не мог называть себя, ненавидел собственное имя, произнесенное собственным голосом. Детский заскок, о котором, он надеялся, никто не пронюхает.
– Детектив‑констебль Саймон Уо…
Джульетта рассмеялась, оборвав его на полуслове.
– Роберта нет. Вы полицейский? Детектив? Вот дьявольщина!
– Вы знаете, где он?
– В Кенте, гостит у друзей. – Она покачала головой. – Наоми заявила, что он исчез, так? Потому вы здесь?
– Давно мистер Хейворт находится в Кенте?
– Несколько дней. Слушайте, у этой потаскушки Наоми не все дома. Черт возьми, да она просто…
– Когда мистер Хейворт вернется? – прервал ее Саймон.
– В понедельник. Желаете, чтобы я привела его в участок в качестве доказательства, что мой муж жив и я не забила его до смерти в приступе ревности? – Джульетта Хейворт скривила губы.
Любопытно, подумал Саймон. Она признает, что ревность имела место, или издевается над самой мыслью о ревности к Наоми?
– Да, было бы неплохо, если бы он подъехал в участок. Где именно он гостит?
– В Сиссинхерсте. Дать точный адрес?
– Да, если вас не затруднит.
Ответ Джульетте не понравился.
– Даннишер‑роуд, дом двадцать два, – процедила она.
Саймон достал блокнот, аккуратно записал.
– Вы вообще в курсе, что она чокнутая? – злобно выпалила Джульетта. – Вы ведь видели ее? Значит, в курсе. Роберт черт знает сколько времени пытался с ней порвать, а до нее не доходит. Это даже хорошо, что вы пришли. В полицию я должна была обращаться, а не она. Как мне отвадить ее от моего дома? Что сделать, чтобы она не торчала под окнами? Имею я право подать иск, чтобы суд запретил ей приближаться к нам?
– Сколько раз она здесь появлялась против вашей воли?
– Вчера была, – сообщила Джульетта, будто не поняла вопроса. – Я случайно выглянула из окна спальни и увидела ее в саду. Эта дрянь чуть не сбежала, пока я спускалась по лестнице.
– То есть она была здесь один раз. Никакой суд не вынесет запрет на таком основании.
– А я на будущее интересуюсь. – Джульетта заговорщически понизила голос и прищурила один глаз. – Если Роберт никаких авансов ей не выдаст, а он с ней мириться не собирается, то Наоми Дженкинс разобьет палатку у нас в саду, помяните мое слово. – Джульетта рассмеялась. Перспектива ее, похоже, веселила, а не тревожила.
За все время она и полшага назад не сделала, чтобы пригласить Саймона в дом, – так и стояла в дверном проеме. За ее спиной в прихожей Саймон видел светло‑коричневый палас в мелкую полоску, красный телефон на столике, разбросанную по полу обувь, мужскую и женскую. Зеркало, чем‑то испачканное в самом центре, просто прислонили к выщербленной стене. Справа от зеркала висел узкий длинный календарь с фотографией Силсфордского замка и «бегунком», отмечающим дни недели, но без каких‑либо записей. Ни Джульетта, ни Роберт не делали заметок на память.
– Грузовик мистера Хейворта стоит у дома, – произнес Саймон.
– Разумеется. Я сказала, что Роберт в Кенте, а не его грузовик.
– У него есть другая машина?
– Да, «вольво». И не трудитесь применять навыки детектива – сразу сообщаю, что «вольво» тоже здесь. Роберт уехал в Сиссинхерст на поезде. За рулем он работает, поэтому отдыхает без машины.
– Могу я позвонить туда, где он остановился? Вы знаете номер телефона?
– Нет. – Лицо Джульетты стало каменным. – У него есть мобильник.
Саймон насторожился.
– Если не ошибаюсь, вы сказали, что он гостит у друзей. И вам неизвестен их домашний номер?
– Это друзья Роберта, а не мои, – отрезала Джульетта и демонстративно поджала губы: мол, не стала бы якшаться с такой публикой, даже если бы муж умолял.
– Когда вы в последний раз говорили с мистером Хейвортом?
Джульетта Хейворт так откровенно пыталась от него отделаться, что в Саймоне проснулся дух противоречия.
– Не хотелось бы грубить, но вам‑то что за дело? Вчера вечером, подходит? Он звонил мне вчера вечером.
– По словам Наоми Дженкинс, он не отвечает на звонки на свой мобильный.
Новость определенно воодушевила Джульетту. Ледяная маска слетела с ее лица, на губах заиграла улыбка.
– Ха! Небось эта шлюха волосы на себе рвет. Роберт не отвечает на ее звонки – конец света!
Ревность многих превращает в дикарей, с Саймоном тоже такое случалось, и не раз. Налет цивилизованности исчезает, уступая место первобытному собственничеству. Перед его глазами мелькнула картинка: Джульетта Хейворт хищно облизывает губы, склонившись над окровавленной жертвой. Хотя возможно, он несправедлив к Джульетте. Если на то пошло, Наоми Дженкинс хотела увести у нее мужа – есть от чего прийти в ярость.
Вчера Наоми записала номер мобильника Роберта. Вернусь в участок, решил Саймон, отправлю ему эсэмэску с просьбой перезвонить. Напишу что‑нибудь неофициальное, даже легкомысленное, в духе Колина Селлерса.
– Можно попросить вас об одолжении? – сказала Джульетта. – Будьте так любезны, передайте Наоми, что мобильник у Роберта с собой и работает превосходно. Пусть стерва знает, что мой муж все ее сообщения получает, но игнорирует. – Она притянула к себе дверь, загораживая от Саймона прихожую. Теперь он видел лишь полукруглый столик с телефоном.
Саймон достал визитку:
– Когда мистер Хейворт вернется, попросите его немедленно связаться со мной.
– Я вам это уже пообещала. Теперь я могу идти? Вернее, не могли бы вы уйти?
Саймон без труда представил, как Джульетта разрыдается, едва закрыв за ним дверь. Она явно на грани истерики – слишком много вызова в ее поведении, слишком много театральности. Словно актриса на сцене. Быть может, Роберт Хейворт отправился в Кент, чтобы принять окончательное решение: Наоми или Джульетта? Если так, состояние его жены вполне объяснимо.
А Наоми Дженкинс, возможно, в этот самый миг, оцепенело уставившись в окно своего дома, пытается найти логику в том, что Роберт бросил ее. Только почему Саймону стало жаль именно Наоми – вот вопрос. Почему не законную жену?
– Наоми думала, что я ничего про нее не знаю. – Джульетта ехидно ухмыльнулась. – Безмозглая сучка. Само собой, я знала. Увидела ее фотографию в мобильнике Роберта. Точнее, их снимок вдвоем, в обнимку, на какой‑то заправке. Романтика. Я не шпионила за мужем, просто случайно нашла фото. Роберт оставил сотовый на полу, а я украшала дом к Рождеству и наступила на него. В ужасе, что сломала, бросилась нажимать на все кнопки подряд, тут картинка и выплыла. Чудесный рождественский сюрприз, – пробормотала она скорее самой себе, чем Саймону. Взгляд ее остекленел. – А теперь меня еще и полиция дергает. По мне, так эту Наоми Дженкинс пристрелить мало.
Саймон невольно отступил от двери. Каким образом, интересно, Роберт Хейворт устраивал свои еженедельные свидания с Наоми, если жена еще до Рождества узнала о его романе? Узнай она на прошлой неделе – это могло бы объяснить его поспешное бегство к друзьям в Кент.
В глубине сознания Саймона замаячил вопрос, но обрести четкую форму не успел.
– С меня довольно! – заявила Джульетта Хейворт и захлопнула дверь.
Саймон мог бы подписаться под этими словами. Он поднял руку к звонку – и передумал. Продолжить расспросы значило бы превысить полномочия; все, что мог на данный момент, он сделал. Облегченно выдохнув, Саймон вернулся к машине, повернул ключ зажигания и ручку приемника, настроенного на Радио‑4, и к первому же перекрестку выбросил из головы Роберта Хейворта с его любовным треугольником.
Чарли влетела в бар отеля «Плайя Верде», закинула сумку на высокую спинку барного стула и уселась рядом с сестрой. Хорошо еще, Оливия дождалась ее, не исполнив угрозу первым же рейсом умотать в Нью‑Йорк. Господи, в этом своем черном платье с голыми плечами она здесь совершенно не к месту. Чего, собственно, Лив ожидала, если они перед самым отъездом ухватили за четыре сотни фунтов последний оставшийся вариант?
– Пусто, – сообщила Чарли, подолом юбки протирая очки от дождевых капель.
– Как это – пусто? В Испании миллион отелей. Держу пари, любой из них лучше этой гнусной конуры. – Оливия придирчиво изучила бокал с вином на свет и лишь убедившись, что он чист, поднесла к губам.
Ни одна из сестер не подумала понизить голос, хотя неподалеку стоял бармен – старик, у которого на плечах были вытатуированы большие темно‑синие бабочки. Чарли уже подслушала, как он делился с одним из посетителей историей своей жизни. Родом из Суонси, два десятка лет проработал инструктором по вождению, а потом перебрался сюда. «И не скучаю, – сказал он. – Британия уже не та. Изгадили страну». Выражая преданность новой родине, бармен считал своим долгом сообщать каждому переступившему порог бара, что бутылка сангрии до конца недели продается за полцены.
Этим вечером Чарли с Оливией были его единственными клиентами, помимо четы толстяков с кожей цвета апельсиновой цедры. Сидя в окружении чемоданов, супруги нависли над серебряным блюдцем с горсткой арахиса и время от времени тыкали толстыми пальцами в орешки, будто надеясь, что те оживут. Бармен включил Рода Стюарта, но так тихо, что желающим разобрать голос певца пришлось бы напрячь слух.
Стены бара «Арена» пестрели обоями в синекрасно‑зеленую клетку, металлические рейки подвесного потолка пожелтели от табачного дыма. Но тем, кого нелегкая занесла в «Плайя Верде», приходилось мириться с «Ареной»: здесь хотя бы продавали спиртное. В крохотном номере, куда поселили Чарли с Оливией, отсутствовал мини‑бар. Этот чудовищный факт едва не доконал Оливию; она никак не желала поверить, открывала дверцы шкафа, выдвигала ящик за ящиком, заглядывала внутрь каждого и все твердила: «Так не бывает. Наверняка где‑то здесь».
Тюлевую занавеску, провонявшую застарелым табаком и пылью, определенно стирали в прошлом тысячелетии. Кровать, выбранная Оливией из‑за близости к ванной, почти загораживала вход. Если бы Чарли приспичило ночью в сортир, пришлось бы лезть через голову сестры. Днем Чарли протиснулась в туалет и обнаружила засохшую пасту на одном из пластиковых стаканчиков и мокрый волос в сливном отверстии ванны. Пожарная сигнализация уже успела сработать дважды без видимых причин и выла по три четверти часа, прежде чем кто‑то из служащих додумывался ее отключить.
– В Интернете искала? – спросила Оливия.
– А где я, по‑твоему, провела последние два часа?
Чарли вздохнула и заказала имбирный бренди, с фальшивой улыбкой вновь отклонив щедрое предложение бармена взять сангрию по дешевке. Тот не забыл в очередной раз напомнить, что ей следует поторопиться: специальная цена действует только до конца недели. Решив, что в подобных условиях сигареты вряд ли повредят здоровью, Чарли закурила и глубоко затянулась. Конец недели казался не ближе конца света, а значит, у нее масса времени, чтобы убить себя, если ситуация не изменится к лучшему. Может, устроить теракт и подорваться вместе с дерьмовым отелем?
– Поверь мне, ничего из того, что предлагают в Интернете, ты не одобрила бы.
– Ага! Значит, все‑таки отели со свободными номерами есть?
– Несколько. Но либо без бассейна, либо без кондиционеров, либо не на самом берегу, либо одноразовое питание в буфете…
– Какие, к чертям, кондиционеры с бассейнами. Ты глянь, что за окном творится, – дождь и холод. Говорила же тебе, что в Испании еще не сезон.
Тугой горячий ком грозил взорваться в груди Чарли.
– А еще ты говорила, что не вынесешь долгого перелета.
Оливия предложила отдохнуть в июне, чтобы не напороться, по ее выражению, на погодную и людскую горячку. Чарли идея пришлась по душе, потому что ей меньше всего улыбалось наблюдать, как сестричка в шесть утра выпрыгивает из постели, скачет к окну и рычит: «Видеть больше солнца не могу!» Увы, инспектор Пруст разметал их планы в прах. Сказал, что в июне и так слишком многих не будет. У Гиббса медовый месяц, а Селлерс еще раньше застолбил «левый» отпуск со своей подружкой Зуки. Официальная версия гласит, что он примет участие в загородном командном тренинге. Его законная жена Стейси будет в Спиллинге, где запросто может натолкнуться на Чарли, Саймона, Гиббса, Пруста – то есть любого из тех, с кем Селлерс должен в это самое время болтаться на «тарзанке» и ползать по грязи в деревенской глухомани. Чарли только поражалась, что Селлерсу так долго удается двойная жизнь – учитывая его неуклюжее вранье.
– То есть ты не возражаешь против отеля без бассейна и кондиционеров? – уточнила Чарли. Проблема решалась подозрительно легко, где‑то таилась ловушка.
– Я возражаю против того, что солнца нет. И против того, что здесь холоднее, чем в Лондоне. – Оливия сидела на барном стуле скрестив ноги, выпрямив спину и выглядела невозможно элегантной, но глубоко разочарованной. Точь‑в‑точь соблазненная и брошенная дама из фильмов, которые Чарли ненавидела, – длинных, нудных, полных шляпок и запятнанных репутаций. – Однако с этим я ничего поделать не могу и уж точно не намерена валяться у бассейна под ливнем. – Ее глаза вдруг загорелись: – А нет случайно отеля с миленьким крытым бассейном? И еще хочу спа! Да‑да, спа – это было бы чудесно! Обожаю сухую флотацию, обертывания и всякое такое.
У Чарли сердце ухнуло в желудок. Ну почему хоть раз не удалось обойтись без нервотрепки? Неужели она слишком много просит? Общаться с Оливией – одно удовольствие, но лишь в идеальных условиях.
– Такие отели я не смотрела, но если свободные номера и найдутся, нам они не по карману.
– Плевать на деньги, – парировала Оливия.
У Чарли внутри будто засела сжатая пружина, которую надо держать что есть сил, иначе выстрелит и сокрушит все.
– А мне, к большому сожалению, не плевать. Если хочешь, могу, конечно, поискать номера в разных отелях…
С финансами у Оливии дела обстояли куда хуже, чем у Чарли. Журналист на вольных хлебах, она выплачивала колоссальную ипотеку за квартиру, а семь лет назад ей поставили диагноз рак яичников. Операция по удалению яичников и матки была неизбежна и спасла ей жизнь. И с тех пор Оливия сорила деньгами, как избалованное дитя аристократов. Не вылезала из‑за руля своего «БМВ‑Z5», а случались с машиной неполадки – не моргнув глазом катила на такси через весь город. От подземки она во всеуслышание отказалась навсегда, наряду с глажкой одежды и упаковкой подарков. Тревога за финансовую ситуацию сестры нередко аукалась Чарли бессонницей. Ее тяготила мысль, что Оливия безнадежно утонула в долгах.
– Раз с отелями ничего не выходит, пожалуй, надо придумать нечто противоположное, – поразмыслив, протянула Оливия.
– В каком смысле – противоположное? – удивленно вскинулась Чарли.
Сестра давно и однозначно наложила вето на самообслуживание в кормежке, хотя Чарли и обещала закупать продукты и готовить на двоих. С точки зрения Чарли, сварганить полдюжины тостов утром и миску салата днем – невелик труд. Сестричке бы день‑другой побыть в шкуре полицейского.
– В смысле – кардинально. Турпоход, к примеру, палаточный лагерь, все такое.
– Турпоход? – Чарли не верила собственным ушам. Услышать такое от женщины, которую не затянешь в Гластонбери, где в отеле туалетная бумага не того сорта?
– Ну это же вынужденно. Я хотела отдохнуть в симпатичном испанском отеле, под ласковым июньским солнцем. Похоже, это невыполнимо, а издеваться над своей мечтой я не позволю. Уж лучше тогда гнить в палатке. Дерьмо оно и есть дерьмо. Туристам положено спать на голой земле под рваной тряпкой и всухомятку уминать разную гадость из пакетов…