Конец ознакомительного фрагмента.

Рут Хоган

Хранитель забытых вещей

Издательский EPUB https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=22574201&lfrom=159481197

«Хранитель забытых вещей»: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; Харьков, Белгород; 2016

ISBN 978‑617‑12‑1919‑9, 978‑5‑9910‑3692‑4, 978‑617‑12‑1476‑7, 9786171219182

Аннотация

Кто знает, какие удивительные истории хранят забытые в вагоне поезда, оставленные на скамье в парке или оброненные в водосточную канаву вещи? Для писателя Энтони Пэдью они стали источником творческого вдохновения на всю жизнь. А еще – вечным напоминанием о собственной вине, ведь однажды он потерял бесценный подарок любимой, с которым поклялся не расставаться… Энтони верит, что сможет исполнить обещание, став Хранителем забытых вещей. Однажды он находит случайно оставленную коробку из‑под печенья с серым песком – прахом умершего человека. Только найти ее хозяина времени у Энтони уже не осталось… Но сила любви способна сделать смерть началом новой чудесной истории.

Рут Хоган

Хранитель забытых вещей

* * *

Посвящается Биллу, моему верному другу, и принцессе Тилли Бин

Тот, кого страшат шипы,

Не заполучит розы.

Анна Бронте

Глава 1

Чарльз Брэмвелл Брокли ехал один, без билета, в вагоне поезда, который в 14:42 покинул станцию «Лондон‑Бридж» и теперь направлялся в Брайтон. Металлическая коробка из‑под печенья «Хантли и Палмер», в которой он путешествовал, рискованно качнулась на краю сиденья, когда поезд резко остановился в Хейвордс‑Хите. Однако коробка так и не очутилась на полу вагона: ее подхватила пара надежных рук.

Он был рад оказаться дома. Викторианский особняк из красного кирпича, крутое крыльцо которого окаймляли кусты жимолости и стебли ломоноса, носил название Падуя. Прохладный и гулкий вестибюль, в котором витал запах роз, радушно принял вошедшего мужчину, давая ему приют от неумолимого полуденного солнца. Он опустил на пол сумку, положил ключи в ящик стола и оставил шляпу с широкими полями на вешалке. Он сильно устал, и тихий дом успокаивал его. Тихий, но не бесшумный. Размеренно тикали напольные часы, в глубине дома гудел древний холодильник, да и черный дрозд пел где‑то в саду. А вот шум технологического характера был этому дому не свойственен. В нем не было ни компьютера, ни телевизора, ни DVD‑ или CD‑плеера. Ниточками, связывающими дом с внешним миром, были дисковый телефон в вестибюле и радио.

Он открыл кран в кухне и дождался, пока вода стала ледяной, затем наполнил ею высокий стакан. Для джина с лаймом было слишком рано, для чая – слишком жарко. Лора взяла сегодня выходной, но оставила записку и салат с ветчиной на ужин. Душенька. Он выпил воду большими глотками. Вернувшись в вестибюль, достал из кармана брюк ключ и открыл им тяжелую дубовую дверь. Подняв сумку с пола и войдя в комнату, аккуратно закрыл за собой дверь. Полки и ящики, полки и ящики, полки и ящики; на трех стенах не было свободного места. Полки гнулись под тяжестью вещей, не было ни одного пустого ящика. Грустная и беспорядочная смесь, которую он собирал сорок лет, наклеивая на каждый предмет этикетку и определяя ему место. Кружевные занавески на французских окнах рассеивали невыносимо яркий свет полуденного солнца. Лишь один луч пробился сквозь них и пронзил полумрак, мерцая пылинками.

Мужчина достал коробку печенья «Хантли и Палмер» из сумки и осторожно расположил ее на большом столе из красного дерева – на единственной свободной поверхности в комнате. Подняв крышку, он изучил содержимое: бледно‑серое вещество, по текстуре напоминающее крупнозернистый песок. Много лет назад он рассеял нечто похожее в розарии за домом. Но разве мог это быть человеческий прах? Вот так просто оставленный в поезде, в металлической коробке? Он опустил крышку.

Он попытался отдать находку на станции, но контролер, абсолютно уверенный в том, что это просто мусор, предложил оставить коробку в ближайшем мусорном баке.

– Диву даешься, какой только хлам люди в поездах не оставляют! – сказал он, отмахнувшись от Энтони.

Энтони диву уже давно не давался, а вот забытые вещи, какими бы они ни были, всегда что‑то в нем пробуждали. Он достал из ящика коричневую бумагу и авторучку с золотым пером.

Аккуратно черными чернилами он вывел сначала дату и время, затем место; все записывал очень конкретно.

Коробка из‑под печенья «Хантли и Палмер». Внутри прах человека? Найдена в шестом вагоне от головы поезда, отходящего в 14:42 из «Лондон‑Бридж» в Брайтон. Личность усопшего неизвестна. Пусть земля будет ему пухом.

Он любовно провел рукой по крышке, затем нашел на одной из полок свободное место и аккуратно поставил ее туда.

Бой часов в вестибюле сообщил о том, что пора пить джин с лаймом. Достав из холодильника кубики льда и сок лайма, он расположил их на круглом серебряном подносе рядом с зеленым коктейльным бокалом и блюдцем с оливками. Потом он отправился в зимний сад. Есть он не хотел, но надеялся, что оливки помогут разбудить аппетит. Ему не хотелось разочаровывать Лору, не отведав старательно приготовленного ею салата.

Он поставил поднос на столик и открыл окно, выходящее в сад за домом. Его граммофон был красивейшей деревянной вещицей с шикарным золотым рупором. Он приподнял иглу и мягко опустил ее на пластинку цвета лакрицы. Голос Эла Боулли[1]разнесся по комнате, проникая в сад, чтобы составить конкуренцию черному дрозду.

Одна мысль о тебе.

Это была их песня.

Он поудобнее устроился в кожаном вольтеровском кресле, вытянув свои длинные ноги, и предался неге. В расцвете сил его габариты соответствовали росту, что делало его фигуру довольно внушительной; старость уменьшила тело, и сейчас кожа располагалась куда ближе к костям.

Он поднес руку с бокалом к фотографии в серебряной рамке, которую держал в другой руке.

– За тебя, любимая!

Сделав пару глотков напитка и нежно поцеловав холодное стекло фотографии, он поставил ее обратно на приставной столик. Ее нельзя было назвать идеалом красоты: молодая девушка с волнистыми волосами и большими глазами, которые сияли даже на старой черно‑белой фотографии. Но было в ней нечто необычайно притягательное, то, что даже по прошествии всех этих лет завораживало его.

Она была мертва уже сорок лет, и тем не менее она была его жизнью, а ее смерть придала этой его жизни смысл. Она сделала Энтони Пэдью Хранителем забытых вещей.

Глава 2

Лора оказалась в тупике. Она была брошена на произвол судьбы, едва держась на плаву благодаря злополучному сочетанию прозака[2], пино‑гри и тому, что делала вид, будто кое‑какие вещи никогда не случались. Как, например, измена Винса.

Энтони Пэдью и его дом спасли ее.

Паркуясь перед домом, она подсчитала, сколько лет уже здесь проработала: десять – нет, почти одиннадцать лет. Она сидела в комнате для ожидания, в очереди к врачу, обеспокоенно листая журналы, пока не наткнулась в «Леди»[3]на рекламу, которая привлекла ее внимание:

Требуется экономка или личная помощница для порядочного писателя. Пожалуйста, отправляйте предложения на адрес: Энтони Пэдью, почтовый ящик 27312.

Заходя в комнату для ожидания, она намеревалась умолять о препаратах, которые сделали бы ее жалкое существование более сносным, а вышла оттуда с четким решением попытаться получить эту работу, которая, как позже выяснилось, изменила ее жизнь.

Повернув в замке ключ и переступив порог дома, она, как всегда, оказалась в объятиях тишины и покоя. Она прошла в кухню, наполнила водой чайник и поставила его на конфорку. Энтони сейчас должен был совершать утреннюю прогулку. Вчера она его вовсе не видела. Он был на встрече с адвокатом‑солиситором[4]в Лондоне. Пока не закипел чайник, она просмотрела аккуратную стопку бумаг, с которыми должна была разобраться: несколько счетов следовало оплатить, на парочку писем нужно было ответить от лица мистера Пэдью. Взяв в руки письмо с просьбой записаться к доктору, она ощутила укол тревоги. Последние несколько месяцев она отчаянно старалась не замечать, что он увядает, – так изящный портрет, слишком долго простояв на ярком солнце, теряет четкость и яркость. Когда он много лет назад проводил с ней собеседование, это был высокий мускулистый мужчина с шапкой темных волос на голове, синими глазами и голосом, как у Джеймса Мэйсона. Тогда ему можно было дать значительно меньше, чем шестьдесят восемь. Лора влюбилась и в мистера Пэдью, и в дом в тот самый момент, когда переступила порог этого дома. Любовь, которую она к нему испытывала, была вовсе не романтическим чувством, она скорее напоминала любовь ребенка к своему любимому дядюшке. Его мягкая сила, спокойствие, безупречная вежливость были теми качествами, которые она научилась ценить в мужчине, увы, слишком поздно. В его присутствии у нее всегда поднималось настроение, и благодаря ему она научилась ценить жизнь так, как никогда до этого не ценила. Он был так же утешительно‑постоянным, как BBC Radio 4, Биг‑Бен и «Земля надежды и славы»[5]. Но он всегда держал дистанцию. Всегда частичка его оставалась скрытой от всех, и у него явно был секрет, которым он ни с кем не делился. Лора была этому рада: близость, будь она физической или эмоциональной, не приносила ей ничего, кроме разочарования. Мистер Пэдью сначала был идеальным работодателем, а потом стал Энтони, ее близким другом. Но при этом между ними сохранялась определенная дистанция.

Что же касается Падуи, в нее она влюбилась, увидев салфетку для подноса.

Во время собеседования Энтони сделал ей чай. Его он принес в зимний сад. Чайник в стеганом чехле, кувшин с молоком, сахарница и щипцы, чашки с блюдцами, серебряные чайные ложки, чайное ситечко и стойка с пирожными. Салфетка была белее белого, окаймленная кружевом по краю. Именно салфетка сыграла определяющую роль. Несомненно, Падуя была домом, где такие вещи, как, например, белая салфетка на подносе, были атрибутами повседневной жизни, а сам мистер Пэдью был человеком, чья повседневная жизнь была пределом мечтаний Лоры.

Как только они поженились, Винс стал насмехаться над ней, когда она пыталась привнести подобные вещицы в их интерьер. Если ему когда‑либо приходилось делать себе самому чай, использованный пакетик он оставлял на сливной полке раковины, сколько бы раз Лора ни делала ему замечание. Молоко и фруктовые соки он пил прямо из пакета, за обедом клал локти на стол, нож держал словно ручку и говорил с набитым ртом. Это вроде бы были мелочи, на которые Лора старалась не обращать внимания, но они все же раздражали ее. Годы их совместной жизни ожесточили Лору и уничтожили ее робкое стремление жить скоромной жизнью, подобной той, какую она наблюдала, бывая в гостях у школьных друзей. Со временем шутки Винса переросли в издевки и даже скатерть стала объектом насмешек. Так же, как и Лора.

Собеседование проходило в день ее тридцать первого дня рождения и оказалось на удивление коротким. Мистер Пэдью, прежде чем налить ей чаю, спросил, как она обычно его пьет. Они обменялись несколькими вопросами, после чего он предложил Лоре работу и она согласилась. Это был идеальный подарок для Лоры – зарождение надежды.

Свист чайника оборвал ее воспоминания. Лора заварила чай, после чего взяла тряпку и средство для полировки и отправилась в зимний сад. У себя дома она терпеть не могла убирать, особенно когда жила с Винсом. Но здесь уборка была актом любви. Когда она приехала сюда впервые, дом и его содержимое выглядели несколько заброшенными. Многими комнатами вообще не пользовались. Энтони проводил большую часть времени в зимнем саду или в кабинете, а гостей, которые могли бы пользоваться другими комнатами, у него никогда не было. Постепенно, с любовью, Лора вернула в этот дом жизнь. Во все комнаты, кроме кабинета. Там она никогда не была. С самого начала у них с Энтони была договоренность, что, кроме него, в кабинет никто не заходит. А уходя из дома, он его запирал. Она не возражала. А вот все остальные комнаты она содержала в чистоте и порядке, даже те, которыми никогда не пользовались.

В зимнем саду Лора взяла фотографию в серебряной рамке и принялась натирать стекло, пока оно не засияло. Энтони как‑то сказал ей, что женщину на снимке завали Терезой; Лора полагала, что он сильно ее любил, потому что ее фотография была одной из трех имеющихся в доме. Еще на двух были изображены Тереза и Энтони вместе; один из этих снимков он хранил в прикроватной тумбочке, а другой стоял на туалетном столике в большой комнате в задней части дома. За все те годы, что Лора его знала, она никогда не видела его таким счастливым, как на этой фотографии.

Когда Лора ушла от Винса, она сразу же швырнула их свадебную фотографию в мусорное ведро. Но лишь после того, как наступила на нее, растирая каблуком в порошок стекло над его ухмыляющейся физиономией. Селина из «Обслуживания» была ему рада. Он был тем еще ублюдком. Лишь тогда она впервые смогла признать это. Но лучше ей от этого не стало. Это было лишь подтверждением того, что была она слабой и глупой, раз терпела его так долго.

Убрав в зимнем саду, Лора прошла по коридору, потом поднялась по лестнице, на ходу протирая закрученные деревянные перила, от которых, казалось, исходил золотистый свет. Она часто размышляла о кабинете – было невозможно не думать о нем. Но она уважала личное пространство Энтони, как и он ее. Наверху располагалась самая большая спальня, которая также была и самой красивой; там было большое окно с выступом, выходившее в сад за домом. Эту спальню Энтони когда‑то делил с Терезой, а сейчас спал он в соседней, меньшей комнате. Лора открыла окно, чтобы немного проветрить комнату. Розы в саду полностью расцвели, и это была пульсирующая рябь алых, розовых и бежевых лепестков; в цвету была и живая изгородь, вспененная колеблющимися на ветру пионами, и живокость, украшенная пунктирным узором сапфирных пик. Запах роз донесла теплая волна воздуха, и Лора глубоко вдохнула пьянящий аромат. В этой комнате всегда пахло розами. Даже посреди зимы, когда сад замерзал и засыпал, а стекла окон покрывали морозные узоры. Лора еще раз разгладила и так без единой складочки покрывало, поправила подушечки на тахте и выпрямилась. Зеленое стекло туалетного столика сияло в солнечном свете. Но не все в этой комнате было идеально. Маленькие голубые эмалированные часы снова остановились. 11:55 – и никакого тиканья. Каждый день они останавливались в одно и то же время. Лора, сверившись с наручными часами, перевела стрелки настольных часов. Она аккуратно завела часы маленьким ключиком и, когда услышала негромкое тиканье, поставила их обратно на туалетный столик.

Хлопнула входная дверь, оповестив ее о том, что Энтони вернулся с прогулки. За этим звуком последовали другие – отпирания двери кабинета ключом, ее открывания и закрывания. С этой последовательностью звуков Лора была хорошо знакома. В кухне она сварила кофе в турке, затем поставила кофейник на поднос рядом с чашкой на блюдце, серебряным кувшинчиком со сливками и тарелкой диетического печенья. Пройдя через вестибюль, она легонько постучала в дверь кабинета и, когда она отворилась, передала поднос Энтони. Он выглядел уставшим; судя по походке, был скорее изможденным, нежели воодушевленным.

– Спасибо, дорогая.

Она с грустью заметила, что его руки немного дрожали, когда он принимал поднос.

– Вы желаете на обед что‑нибудь особенное? – спросила она.

– Нет, нет. Уверен, что бы ты ни приготовила, будет очень вкусно.

Дверь закрылась. Вернувшись в кухню, Лора вымыла грязную чашку, которая появилась в раковине; ее оставил, несомненно, Фредди, садовник. Он начал работать в Падуе пару лет назад, но Лора так толком с ним ни разу и не поговорила. Он вел себя довольно дружелюбно, когда их пути пересекались, но это была не более чем требуемая вежливость.

Лора принялась за работу с документами. Обычно она брала бумаги домой и набирала содержимое на ноутбуке. Когда она только начала работать с Энтони, он просил ее проверять свои рукописи на наличие орфографических ошибок, а после – печатать их на старой электрической машинке. Но несколько лет назад он перестал писать. Она скучала по их совместной работе. В молодости Лора думала о карьере писательницы – она могла бы писать романы или быть журналисткой. Каких только планов на будущее у нее не было! Она была смышленой девушкой и получала стипендию в местной школе для девочек, потом получила место в университете. Она могла бы – должна была – прожить отличную жизнь. Но она повстречала Винса. Она еще не сформировалась в семнадцать лет, была уязвимой, неуверенной, не знала, чего она стоит. В школе она была счастлива, но тот факт, что она получала стипендию, всегда немного отделял ее от остальных. Отец, который работал на фабрике, и мать‑продавщица безмерно гордились своей умной дочкой. Они нашли деньги, точнее собрали их с большим трудом, чтобы купить ей дорогую школьную форму, включая неслыханные излишества, как, например, две пары обуви – для улицы и для помещения. Все должно было быть новым, никаких подержанных вещей для их девочки. Она была им очень, очень благодарна. Она слишком хорошо знала, на какие жертвы ради нее пошли родители. Но этого не хватило. То, что она хорошо выглядела и подавала неплохие надежды, не очень‑то помогло ей плавно влиться в уже сформированную школьную компанию. Например, компанию девушек, для которых каникулы за границей, поездки в театр, званые ужины и прогулки на катерах по выходным были обычным делом. Конечно же, у нее были друзья – добрые и щедрые девочки, чьи приглашения в гости она принимала. В их великолепнейшие дома, где чай подавали в красивых чайниках, гренки – на специальной подставке, масло – в масленке, молоко – в кувшине, а варенье – только с серебряной ложкой. У домов были имена вместо номеров, террасы, теннисные корты и сады с подстриженными деревьями. И салфетки на подносах. Она увидела другую жизнь, которая ее пленила. В ней зародилась надежда. Дома молоко в бутылке, маргарин в пластиковой коробке, сахар в пакете и чай в кружке теперь казались чем‑то несуразным и угнетали ее. В семнадцать она провалилась в пропасть между двумя мирами, и ни к одному из них она не принадлежала. Тогда‑то она и повстречала Винса.

Он был старше, и он был статным и амбициозным. Ей льстило его внимание, а уверенность в себе сильно ее впечатлила. Винс просто излучал уверенность. Он даже себе кличку придумал – Винс Непобедимый. Он работал агентом по продаже автомобилей, и у него был красный «Ягуар И» – этакое клише на колесах. Родители Лоры были в смятении. Они надеялись, что ключом к лучшей жизни – лучшей, чем у них, с меньшим количеством трудностей, – для Лоры станет образование. Пусть они и не понимали, зачем нужны салфетки на подносах, но они знали, что в жизни, которой желали для своей дочери, важны не только деньги. Для Лоры деньги никогда не имели значения. Для Винса Непобедимого значение имели только деньги. Вскоре отец Лоры дал Винсу свою кличку – Винс Звонкая Монета.

Спустя несколько грустных лет Лора часто задавалась вопросом: что же нашел в ней Винс? Она была симпатичной, но красоткой ее нельзя было назвать, и привлекли его явно не ее зубы, грудь или задница – его любимая комбинация. Те девушки, с которыми Винс обычно встречался, спускали перед ним трусы так же естественно, как и опускали h[6]. Может, он увидел в ней сложную задачу, которую нужно было решить. Или она была для него в новинку. Что бы это ни было, ему этого хватило, чтобы заключить, что из нее выйдет хорошая жена. И в результате испытал горькое разочарование. Но не такое горькое, какое испытала Лора.

Сначала было легко взвалить всю вину на Винса; в стиле Остин дать ему роль подлеца, а себя сделать целомудренной героиней, которая дома пришивала ленточки к своей шляпке или вязала чехлы для рулонов туалетной бумаги. Но где‑то глубоко внутри Лора понимала, что это просто выдумка. Впервые узнав о его измене, она почувствовала, что распадается на мелкие кусочки. Пытаясь укрыться от неприятной реальности, она хотела попросить врача выписать ей антидепрессанты, но он настоял на том, чтобы она посетила психотерапевта, прежде чем просить назначить ей препараты.

Для Лоры это стало средством достижения цели. Она ни секунды не сомневалась в том, что заткнет за пояс полиэстерную мышку Памелу средних лет и добудет рецепт, но попала на прием к бойкой блондинке по имени Руди, которая заставила ее посмотреть в лицо весьма неприятным фактам. Она велела Лоре прислушаться к голосу в голове, который вещал обременительную правду и приводил тревожащие доводы. Руди называла это «вступать в контакт с внутренней лингвистикой» и твердила, что это должен быть «весьма приятный опыт» для Лоры. У Лоры для этого было другое название – «общение с феей Правды», а находила она это таким же приятным, как и прослушивание любимой пластинки с глубокой царапиной. Фея Правды была очень мнительной и обвиняла Лору в том, что она согнулась под давлением ожиданий родителей, и в том, что вышла замуж за Винса, чтобы не учиться в университете. По ее мнению, Лора просто боялась, что не потянет учебу в университете, боялась, став на ноги, упасть лицом в грязь. По правде говоря, фея Правды выбила ее из колеи. Но как только Лора добилась своего – получила рецепт на антидепрессант, – она перестала ее слушать.

Часы в вестибюле пробили час, и Лора принялась доставать продукты, чтобы приготовить обед. Она взбила яйца, добавила к ним сыр и недавно сорванную в саду зелень, вылила смесь на разогретую сковородку и стала наблюдать за тем, как она сначала пузырилась, а потом превратилась в золотистый омлет. На подносе лежала хрустящая белая льняная салфетка, серебряные нож и вилка и стоял стакан с напитком из бузины. У двери кабинета она поменялась с Энтони подносами: он передал ей поднос с остатками утреннего кофе. Печенье осталось нетронутым.

Глава 3

Юнис

Сорок лет назад… Май 1974 года

Она остановилась на фетровой шляпе кобальтового цвета. Однажды ее бабушка сказала ей, что можно обвинять гены в уродливости, образование – в невежестве, но оправдать отчаянную скуку нельзя ничем.

В школе было очень скучно. Юнис была девушкой умной, но неугомонной. Ей было слишком скучно на уроках, чтобы хорошо учиться. Ей хотелось волнений и не такой безжизненной жизни. Офис, в котором она работала, был скучным, трудились там скучные люди, и такой же была ее работа – бесконечное печатание и оформление документов. Родители называли эту работу респектабельной, но Юнис считала, что это просто синоним слова «скучная». Ее единственной отдушиной были книги и фильмы. Она читала так, словно ее жизнь зависела от этого.

Юнис как‑то прочла объявление в «Леди»:

Состоявшийся издатель ищет помощника или помощницу. Прискорбная заработная плата, но нескучная работа!

Работа эта, естественно, предназначалась для нее, и она подала заявление в тот же день.

Собеседование было назначено на 12:15, и она решила выйти намного раньше, так что могла позволить себе не спеша пройти остаток пути, впитывая в себя звуки города, чтобы дать пищу будущим воспоминаниям. На улицах толпились люди, и Юнис продвигалась сквозь однородный поток человечества, периодически врезаясь в фигуру, которая по какой‑то причине выплывала на поверхность этого потока. Она поприветствовала кивком что‑то насвистывающего официанта, который подметал тротуар возле ресторана «Swish Fish», затем шагнула в сторону, чтобы избежать неприятного столкновения с полной потной туристкой, слишком занятой изучением карты города, чтобы обращать внимание на то, куда она идет. Юнис заметила высокого мужчину, который ждал кого‑то на углу Рассел‑стрит, и улыбнулась ему, потому что он выглядел хорошо, но явно был взволнован. Когда она проходила мимо него, от ее взгляда ничего не ускользнуло. Он был хорошо сложен, у него были голубые глаза и осанка достойного человека. Он нервно поглядывал на наручные часы, его взгляд бегал вверх‑вниз по улице. Он явно ждал кого‑то, и этот кто‑то опаздывал. Юнис могла не торопиться: было только 11:55. Она пошла дальше. Ее мысли переключились на предстоящее собеседование и собеседника. Она надеялась, что он будет похож на мужчину, который ждал кого‑то на углу. А может, это будет женщина – тонкая, колючая, как развернутая скрепка, с черными, коротко остриженными волосами и красной помадой на губах. Дойдя до зеленой двери на Блумсбери‑стрит – этот адрес ей назвали, – она не обратила внимания на собравшуюся на противоположной стороне улицы толпу и отдаленный звук сирены.

Она нажала на кнопку звонка и стала ждать: спина прямая, ноги вместе, голова высоко поднята. Она услышала звук шагов спускающегося по лестнице человека, и дверь отворилась.

Юнис влюбилась в мужчину в ту же секунду, как увидела его. По отдельности его физические данные не представляли ничего примечательного: средний рост, среднее телосложение, светло‑коричневые волосы, приятное лицо, два глаза, уши, один нос и один рот. Но все вместе Юнис показалось истинным шедевром.

Он схватил ее за руку так, будто она тонула, а он пытался спасти ее, и потащил вверх по лестнице. Задыхаясь от напряжения и возбуждения, он поздоровался с ней на ходу.

– Вы, должно быть, Юнис. Очень рад знакомству. Зови меня Бомбер. Меня так все зовут.

Кабинет, в который они буквально ворвались, оказался большим и светлым, вещи были разложены по полочкам. Полки и ящики тянулись вдоль стен, и под окном стояли три картотеки. Юнис заинтриговал тот факт, что ярлыки на них гласили «Том», «Дик» и «Гарри».

– В честь туннелей, – объяснил Бомбер, проследив за ее взглядом и заметив, что на ее лице застыл вопрос. Вопрос исчез.

– «Большой побег»? Стив Мак‑Куин, Дики Аттенборо, мешки земли, колючая проволока, мотоцикл?[7]

Юнис улыбнулась.

– Ты видела его, не так ли? Офигительный! – Он начал насвистывать музыкальную тему фильма.

Юнис нисколько не сомневалась – работа эта как раз для нее. Она могла бы приковать себя цепями к одной из картотек, если бы понадобилось. К счастью, обошлось без этого. Того, что она смотрела «Большой побег» и была фанаткой этого фильма, оказалось достаточно. Бомбер заварил чай в малюсенькой кухне, которая примыкала к кабинету, чтобы отпраздновать ее новую должность. За ним в комнату ворвался какой‑то странный, перекатывающийся звук. Этот шум создавал двухцветный терьер, одно ухо которого находилось в приспущенном положении, и у него было коричневое пятно в районе левого глаза. Он сидел на деревянной тележке на двух колесах и передвигался на ней, перемещая передние лапы.

– Познакомься с Дугласом. Моя правая рука. Ну, точнее, лапа.

– Добрый день, Дуглас, – торжественно поздоровалась с ним Юнис. – В честь Бадера[8], я полагаю.

– Я сразу понял, что ты – та самая. Итак, какой обычно пьешь чай?

Во время чаепития (Дуглас пил из блюдца), Юнис узнала, что Бомбер подобрал Дугласа, когда того, еще щенка, сбила машина. Ветеринар предложил усыпить пса, но Бомбер принес его домой.

– Я сам ему перевозку собрал. Это скорее «Моррис 1000 Тревелер», нежели «Мерседес», но со своей задачей он справляется.

Они сошлись на том, что к работе Юнис приступит со следующей недели, заработная плата оказалась весьма недурственной, а вовсе не «прискорбной», а в ее обязанности входило практически все, что только могло потребоваться. Юнис была на седьмом небе от счастья. Но как только она собралась уходить, дверь распахнулась и женщина – развернутая скрепка – широким шагом вошла в комнату. Она представляла собой отнюдь не утонченный зигзаг из носа, локтей и коленей; полнота, которая смогла бы смягчить резкие черты, отсутствовала, а на лице застыла вечная ухмылка.

– Как я вижу, эта твоя недокрыса все еще жива, – сказала она, указывая на Дугласа сигаретой и бросая сумку на стул. Увидев Юнис, она криво улыбнулась. – Боже правый, брат! Только не говори мне, что ты обзавелся любовницей!

Она выплевывала слова, будто виноградные косточки.

Бомбер сказал терпеливо и устало:

– Это Юнис, моя новая ассистентка. Юнис, это моя сестра Порша.

Она смерила Юнис холодным взглядом серых глаз, но руку для пожатия не протянула.

– Я должна была бы сказать, что мне приятно познакомиться, но не хочу врать.

– Аналогично, – отозвалась Юнис.

Она произнесла это еле слышно, да и Порша уже переключила внимание на брата, но Юнис могла бы поклясться, что видела, как шевельнулся кончик хвоста Дугласа. Она оставила Бомбера наедине с его мерзкой сестрой и зашагала вниз по лестнице, навстречу яркому полуденному солнцу. Последнее, что она услышала, закрывая дверь, был вопрос Порши, который она задала, в общем, другим, но тем не менее неприятным, льстивым тоном:

– Ну, дорогой, когда ты уже собираешься напечатать мою книгу?

На углу Рассел‑стрит Юнис остановилась на мгновение, вспомнив мужчину, которому она улыбнулась. Она надеялась, что человек, с которым у него была назначена встреча, не заставил его ждать слишком долго. И в этот момент золотая вспышка и блеск стекла у ее ног, в пыли и грязи, привлекли ее внимание. Она наклонилась, спасла маленький круглый предмет, вытащив его из канавы, и без колебаний сунула в карман.

Глава 4

Все происходило как всегда. Низко опустив голову и ни разу не взглянув вверх, он осматривал тротуары и обыскивал водостоки. Его спина горела, глаза были мокрыми от слез и песка. А потом он падал – летел спиной во что‑то черное и приземлялся на влажную, сбившуюся простыню собственной кровати. Сон всегда был одним и тем же. Вечные поиски того, чего он никак не мог найти и что должно было принести ему покой.

Стояла тихая летняя ночь, в доме было темно. Энтони высвободил ноги и сел, пытаясь прогнать из головы навязчивые обрывки сна. Ему придется встать. Поспать этой ночью уже не получится. Он спустился по лестнице, скрип ступенек отдавался в его ноющих костях. Он шел на ощупь, пока не добрался до кухни, где включил свет. Он заварил чай, больше успокаиваясь от его приготовления, чем питья, и отправился в кабинет. Бледный свет луны плавно скользил по краям полок и образовывал круг сияния в центре деревянного стола. Золотистая крышка коробки из‑под печенья подмигнула ему с высокой полки. Он аккуратно опустил ее в мерцающий бассейн света на столе. Из всех вещей, которые он нашел, эта не давала ему покоя больше, чем любая другая. Потому что это было не «что‑то», а «кто‑то» – в этом он почему‑то был уверен. Он в очередной раз снял крышку и осмотрел содержимое, чем занимался каждый день прошедшей недели. Энтони перекладывал коробку с места на место, помещая ее выше – подальше от любопытных глаз, но ее все равно нельзя было не заметить. Он не мог оставить ее в покое. Он опустил руку в коробку и мягко провел кончиками пальцев по серым песчинкам. На него нахлынули воспоминания, похищая его дыхание. Он задыхался так, будто его ударили кулаком в живот. Снова у него в руках оказалась сама смерть.

Жизнь, которую они могли бы прожить вместе, была фантазией, которая причинила лишь вред и о которой Энтони очень редко позволял себе думать. У них уже могли бы быть внуки. Они никогда не говорили о детях, но, с другой стороны, они оба считали, что, бесспорно, время было им подвластно. Но это мнение оказалось всего лишь результатом трагической беспечности. Она всегда мечтала о собаке. Энтони пытался оттянуть этот момент, как только мог, приводя такие доводы, как «порча розария» и «вырытые ямы на лужайке». Но в конце концов она одержала над ним победу, впрочем, это обычно ей удавалось при помощи губительного коктейля из шарма и чистейшей жестокости. Они собирались приютить собаку из «Баттерси» через неделю после смерти Терезы. Но вместо этого Энтони провел весь день, бродя по пустому дому и отчаянно отыскивая следы ее присутствия. Вмятина на подушке, золотисто‑каштановые волоски на расческе, пятно от алой помады на бокале. Ничтожные, но бесценные следы ее уже угасшей жизни. На протяжении последующих печальных месяцев Падуя в своих стенах сохраняла отголоски ее существования. Энтони мог зайти в комнату с острым ощущением того, что она вышла из нее всего минуту назад. День за днем он играл в прятки с ее тенью. Он слышал ее песни в зимнем саду, улавливал ее смех и ощущал ее поцелуи в темноте. Но со временем, постепенно, она отпустила его. Она позволила ему строить жизнь без нее. Единственным следом, который все еще присутствовал в его жизни и сегодня, был запах роз там, где его не могло быть.

Энтони отряхнул кончики пальцев от серого порошка и закрыл коробку. Когда‑нибудь он вполне может оказаться на месте этого человека. Возможно, именно поэтому его так тревожил этот прах. Он не должен потеряться, как этот бедняга в коробке. Он должен быть с Терезой.

Лора не спала, но лежала, крепко закрыв глаза в бесплодной надежде уснуть. Переживания и сомнения, которые днем не так терзали ее благодаря работе, прокрались под покровом ночи, распуская нити ее спокойной жизни, словно моль, поедающая кашемировый свитер.

Кто‑то из соседей хлопнул дверью, раздались громкие голоса и смех, и это разрушило хрупкую надежду на сон. Парочка, которая переехала в соседнюю квартиру, вела буйную светскую жизнь. Через несколько минут после их возвращения с дюжиной, а то и больше, друзей‑гуляк, тонкие стены квартиры Лоры начали вибрировать в такт беспощадным колебаниям электронной музыки.

– Господи Иисусе, только не это!

Лора села на кровати, опустив ноги на пол, и в досаде стала колотить пятками по дивану. Уже третий раз за неделю. Она пыталась поговорить с ними. Угрожала вызвать полицию. В конце концов, к своему стыду, она опустилась до выкрикивания нецензурных выражений. Ответ всегда был одним и тем же: торопливые извинения, пустые обещания. При этом ничего не менялось. Они просто‑напросто игнорировали ее. Может, уже пора было рассмотреть такие варианты, как спуск шин их «Гольфа»? Или она могла бы засунуть им в почтовый ящик конский навоз. Она улыбнулась самой себе, несмотря на гнев. Ну и где она достала бы конский навоз?

В кухне Лора в одной кастрюльке подогрела молоко, чтобы сделать себе горячий шоколад, а другой колотила по стене в такт раздражающим звукам. Кусок штукатурки размером с тарелку отвалился и упал на пол.

– Вот зараза!

Лора осуждающе посмотрела на кастрюлю, которую все еще держала в руке. Раздалось шипение вскипевшего молока, которое перелилось через край кастрюли на плиту.

– Твою мать!

Прибрав, она подогрела немного молока. Лора села за стол и обхватила ладонями теплую кружку. Она явно чувствовала, что вокруг нее собираются тучи, а земля уплывает из‑под ног. Приближалась буря, в этом она была уверена. Ее беспокоили не только соседи, но и Энтони. Что‑то изменилось за последние несколько недель. Силы постепенно покидали его – от возраста никуда не деться, но было что‑то еще. Не поддающееся объяснению изменение. У нее было ощущение, что он отдаляется от нее, словно разочарованный любовник, который втихую собирал вещи, готовясь уйти. Если она потеряет Энтони, она потеряет и Падую, а ведь они вдвоем приютили ее, спасая от безумия, которое называется «внешний мир».

После того как она развелась с Винсом, те несколько точек опоры, которые поддерживали ее, растворились. Забросив учебу в университете и отказавшись от карьер<

Конец ознакомительного фрагмента.

Поиск по сайту