Приподнятое настроение, с которым мы открывали Ассампшен, улетучилось, и с Альдабры мы возвращались к рифу унылые‑преунылые. Без Улисса подводная страна чудес будет не та. «Калипсо» еще не успела бросить якорь, а Фалько, не выдержав, уже прыгнул с дыхательной трубкой за борт и поплыл к волшебному рифу. Над нашей киностудией он взмахнул ластами и ушел под воду. И выскочил на поверхность, словно ошалелый дельфин:
– Улисс жив!
Только мы спустили водолазный трап, как примчался наш друг, горя нетерпением возобновить игры. Улисс жил обособленно, но футах в ста от его квартиры с обеих сторон обитали еще два экземпляра, чуть меньше ростом, которые относились к людям довольно равнодушно. Работая в этом районе, мы приметили, что груперы никогда не нарушали границ соседа. У каждого было свое княжество. Если мы заплывали за пределы владений Улисса, он неизменно останавливался у незримого рубежа, и дальше нас сопровождал другой лендлорд. Нам ни разу не довелось наблюдать пограничных инцидентов, хотя мы подозревали, что без них не обходится. Впрочем, строгие правила не распространялись на двух других груперов, которые плавали где хотели. К подводным пловцам они относились когда как – чаще всего агрессивно, но иногда вполне уравновешенно. Мы решили, что это самки. Однажды мы застали обеих в обществе Улисса; они явно заигрывали с ним, причем все трое стали совсем белыми!
Мы пробовали подкармливать и других обитателей рифа. Они нисколько не возражали. Плывешь, разбрасывая кусочки мяса щедрым жестом сеятеля, и отовсюду собираются тысячи рыб. Особенно много было красивых желтых луцианов; они следовали за нами по пятам, подхватывая манну небесную. Улисс не мог без ярости смотреть, как мы кормим других. Он налетал на мешочек, кусал наши ласты, дергал нас за плавки и ударами могучего хвоста разгонял мелюзгу.
Мы задумали снять на кинопленку, как золотой рой луцианов скользит над рифом за человекорыбой, но Улисс все время срывал съемки. Торчит перед объективом, бодает камеру, светильники. Не хотелось без конца щелкать Улисса по носу и портить с ним отношения, и Фалько придумал способ обуздать проказника. Мы опустили на дно «акулоубежище». Улисс внимательно следил за тем, как желтая клетка ложится на дно и отворяется дверь. Дельма кинул в клетку приманку – групер заплыл внутрь. Тотчас дверь захлопнулась. Улисс попал в предварительное заключение. В воспитательных целях Дельма стал кормить стаю луцианов возле самой клетки. Групер мрачно наблюдал за ним. У поставщика двора не хватило духу долго мучить своего друга, и он решил, что узнику нужно особое угощение. Как раз в этот день Фалько казнил барракуду, которая уписывала прилипал. И мы задумали посмотреть, придется ли двадцатифунтовая барракуда по вкусу Улиссу; длиной она не уступала ему, но была, конечно, тощей по сравнению с этим толстяком. Мы отнесли истекающую кровью разбойницу к клетке и просунули ее голову между прутьями. Улисс мгновенно проглотил рыбину почти наполовину. Правда, ее хвост торчал из пасти групера, но это его ничуть не смущало. Вечером, когда мы прощались с Улиссом, треть барракуды еще была не проглочена. Зато утром от нее уже ничего не осталось. Как он ухитрился это сделать? Барракуда была твердая, как палка, она не могла сложиться в его желудке, наверное, ее голова упиралась прямо в кишечник Улисса. Видимо, желудочный сок групера постепенно растворял добычу вместе с костями. Освободится место – заглатывает дальше…
Три дня, пока мы снимали кормление прочих подводных жителей, Улисс сидел в клетке. Наконец ворота тюрьмы распахнулись. Групер внимательно посмотрел на нас, но не двинулся с места. Тщетно Дельма размахивал у него перед носом приманкой; кажется, нашему другу понравился тюремный стол и он решил не покидать клетку. Фалько вошел внутрь и вытолкал заключенного из камеры в шею. Улисс угрюмо поплыл прочь. Он двигался очень медленно – разжирел и утратил спортивную форму.
Когда истекла пятая неделя работ у рифа, наш кок Авен предупредил меня, что провиант на исходе. Он наотрез отказался отпускать Дельма и Дюма мясо для кормления рыб. Пришлось им тайком добывать для Улисса отходы с кухни, к которым они добавляли мясо моллюсков, в том числе тридакн. Голодные матросы палубной команды с недоумением глядели на двух безумцев, которые в камбузе готовили для какой‑то рыбы драгоценный протеин.
Калипсяне отощали, их трясла «рифовая лихорадка», но никто не хотел расставаться с Ассампшеном. У нас еще оставалось на неделю пресной воды.
Через шесть дней Анен доложил мне, что мясо кончилось. Как ни крути, пора уходить. Я решил, что напоследок надо хоть поесть как следует, и попросил Дельма добыть рыбу фунтов на десять. Мы вместе ушли под воду; Улисс сопровождал нас, точно охотничий пес. Дельма облюбовал черного групера и нажал спуск гарпунного ружья. Дальше все произошло так быстро, что мы не сразу разобрались. Улисс одновременно со стрелой настиг добычу, и черный исчез в его пасти – остались торчать только хвост да четырехфутовая стрела! Дельма уперся ногой в голову Улисса и выдернул стрелу. А тот воспользовался случаем и заглотил добычу еще глубже. Вернувшись на «Калипсо», мы сообщили голодной команде, что наш любимчик съел обед калипсян.
Быстрота Улисса поразила нас с Дельма. Все эти недели он выглядел таким увальнем, и только сердитые удары хвоста да случай с мешочком позволяли заподозрить, какая в нем скрыта энергия. Теперь мы увидели, на что он способен! И лишний раз столкнулись с одним из главных законов подводных джунглей: поймать здоровую рыбу, свободно передвигающуюся в трех измерениях, трудно, но раненая – обречена…
На исходе шестой недели у Ассампшена мы представляли собой сборище изможденных пугал, трясущихся от тонтонита и покрытых болезненными язвами. Глаза пловцов по‑прежнему загорались восторгом при мысли об очередном погружении, но в этом восторге было уже что‑то от помешательства. Больше оставаться нельзя.
– Возьмем с собой Улисса, – предложил Дельма.
Эта идея вызвала бурное одобрение. Боцман вызвался сделать на корме бассейн из брезента. Но я воспротивился: во Франции Улисса ожидало пожизненное заключение в аквариуме. Правда, был еще один выход – выпустить там его в море. Но, во‑первых, вряд ли он выживет в более холодных водах; во‑вторых, Улисс настолько общителен, что окажется легкой добычей первого же подводного охотника. И когда зарокотал брашпиль, мы нырнули в последний раз, чтобы попрощаться с нашим другом.
Четыре года спустя, когда фильм «Мир тишины» успел прославить Улисса на весь мир, одно судно, совершая кругосветное плавание, нарочно зашло в залив Ассампшен, и несколько человек нырнули, чтобы познакомиться с ручным групером. Позднее нам сообщили: «Улисс жив‑здоров. Его было очень легко узнать: он сразу подплыл к ныряльщикам».
Возможно, мы еще навестим его когда‑нибудь. Эта рыба стоит того, чтобы ради встречи с ней объехать всю вселенную.
Дно моря вокруг Ассампшена кишит голотуриями, или морскими огурцами. Мы встретили здесь много таких видов, которые на Востоке считают большим лакомством. Их там собирают и сушат. Самые крупные достигают в длину двух футов; толстое бурое тело, напоминающее муфту, усеяно тупыми белыми шипами. Робер доставил одну голотурию на борт «Калипсо», но едва фотограф приготовился снять ее, как морской огурец выбросил из себя внутренние органы. Вместе с ними выскочили две тонкие рыбешки около фута длиной, которые отчаянно забились на палубе. Желудочный сок голотурии им ничуть не повредил. Они были не добычей морских огурцов, а компаньонами. Фиерасферы (или жемчужные рыбы) поселяются во внутренностях голотурии и живут с ней в симбиозе. У большинства выловленных нами морских огурцов был по меньшей мере один жилец. На дне морском мы наблюдали, как испуганный фиерасфер прячется в голотурию. Он поместил хвост в анальное отверстие голотурии и, извиваясь задом наперед, ушел в свое убежище.
Морской огурец питается, заглатывая песок и отфильтровывая из него мельчайшие организмы. Вряд ли столь жидкой каши достаточно, чтобы еще прокормить одну‑две рыбешки. Мы думаем, что фиерасфер днем отсиживается внутри голотурии, а ночью выходит на охоту.
Фалько посчастливилось открыть удивительный ритуал средиземноморских голотурий, которые меньше своих сестер в Индийском океане. Ежегодно в определенный день апреля наш мастер подводного спорта рано утром погружается в море у Сормиу, чтобы на зеленых лугах посидонии проследить за странными повадками морских огурцов. Весь год голотурии лежат на дне, точно брошенные кем‑то обломки труб, но в этот весенний день около полудня один морской огурец становится вертикально, вытягивается и начинает покачиваться взад‑вперед, словно кобра, пляшущая под дудку факира. А затем и все остальные голотурии на лугу присоединяются к пляске. Становятся парами, вытягиваются вверх, делаясь все тоньше, тоньше, и вдруг из верхней оконечности выделяется молочного цвета жидкость. Она расплывается в воде, а голотурии падают. Через девяносто секунд снова встают и повторяют танец, завершая его белым фонтанчиком. Так продолжается около часа: видимо, за этот срок исчерпываются запасы белой жидкости. Должно быть, это брачная церемония.
После этого целую неделю голотурии Сормиу ведут себя очень активно, жадно поедают водоросли, обломки ракушек, песок. А затем впадают в обычную для них апатию, которая длится, пока снова не настанет волшебный апрельский день.
У скалистого берега Мадейры Фалько и Филипп Кусто увидели под водой интересное явление. Плывя над темным песчаным дном на глубине ста футов, они вдруг заметили множество бурых стеблей толщиной с карандаш, длиной восемнадцать дюймов, изогнутых наподобие вопросительного знака. На квадратный ярд приходилось в среднем двадцать стеблей. Сперва друзья посчитали их водорослями, но стебли двигались, как животные. Может быть, черви?
Когда пловцы приблизились, странные твари ушли в песок. Фалько и Филипп подождали. Наконец несколько стеблей снова высунулись наружу. Фалько разглядел у них маленькие глаза и рот. Остальные тоже стали торчком, изгибаясь по течению.
Гюнтер Мауль, хранитель музея Мадейры, не смог опознать животное по описанию Фалько и попросил доставить ему несколько особей. Мы попытались сорвать их руками, но они слишком быстро уходили в дно. Волей‑неволей пришлось взорвать унцию динамита. Получив образцы, Мауль воскликнул:
– Да это же угорь Heteroconger longissimus! За двадцать пять лет жизни здесь я видел только двух, их поймали у поверхности.
– А внизу их миллионы, – ответил Филипп.
Тросы, на которых мы спускаем под воду фотокамеры Эджертона, оказались своего рода верительными грамотами – они помогли нам познакомиться со многими интересными обитателями моря. Однажды «Калипсо» дрейфовала в Тирренском море, ведя подводную съемку. Мы плавали в масках вдоль поверхности, видя около ста футов троса, который опустил камеру на глубину шести тысяч футов. Вдруг мы приметили поднимающееся снизу светлое пятно. Оно оказалось молодым полиприоном (Polyprion cernium) с толстыми, горестно опущенными вниз губами и живыми глазками. Этот вид совершает поразительные вертикальные миграции. Подводные пловцы подстреливали их на глубине ста футов, а Уо из батискафа сфотографировал полиприона на глубине двух тысяч трехсот футов! Моряки приметили, что полиприон любит прятаться под плавающими на поверхности досками и плетенками, и прозвали его «рекфиш» (английское слово wreck означает «разбитый корабль», «обломки»).
Полиприон продолжал подниматься вдоль троса, который явно был чем‑то необычным в его жизни. Фалько протянул руку к рыбе, полиприон стремительно атаковал его палец, но только для вида, ни разу не укусил по‑настоящему. Гость из пучины играл с нами около получаса, проводил нас даже до трапа.
Замените Фалько плавающей на воде пальмовой ветвью или корзиной, и вы скажете, что полиприон всего‑навсего подтвердил свою верность привычке искать укрытия под каким‑либо предметом. Но почему он поднялся к поверхности из таких глубин? Наши наблюдения в Центральной Атлантике проливают свет на эту загадку.
«Калипсо» исследовала своими приборами подводную гору, вершина которой находится всего в шестистах футах от поверхности океана. Около нас кружило много крупных скатов‑мант; у них болтались какие‑то непонятные отростки. Мы решили взглянуть поближе на эти черные ковры‑самолеты и спустились в подводную обсерваторию «Калипсо». Оказалось, что под каждой мантой прячется средних размеров полиприон, окрашенный так же светло, как брюхо ската, и плывущий синхронно с ним. И вот наше объяснение вертикальных перемещений полиприонов: они поднимаются, чтобы охотиться под крылышком манты. Скаты питаются планктоном, рыбы их не боятся, чем и пользуется маскирующийся полиприон. Получает ли манта что‑либо от этого симбиоза, нам не удалось установить. Не исключено, что молодые полиприоны эскортируют и других крупных обитателей моря; но это еще нужно проверить. Пока нам известно, что они охотно объединяются в бригаду с плавающими предметами, мантами и Фалько. Правда, у взрослых полиприонов мы такой привычки не наблюдали.
Не только для полиприона тросы «Калипсо» служили нитью Ариадны, выводящей из подводных лабиринтов в наш сложный мир. Во время одной из стоянок в Средиземном море Октав Леандри стоял возле борта, глядя на теряющийся в толще воды трос с батометром. И увидел что‑то длинное, блестящее… На поверхности воды заиграли бурые и голубые блики. Леандри подозвал Фалько – тот всегда готов изучать таинственных гостей. Альбер мигом надел ласты и скатился вниз по трапу, на ходу натягивая маску. Подплыв к тросу, он очутился лицом к лицу с одним из самых красивых обитателей глубоководья. Это был король ремень‑рыб Regalecus (он же сельдяной король). Король был шестифутовой длины, толщиной с дюйм, облаченный в мантию из серебряной фольги с оранжевыми и голубыми переливами. На плоском лбу торчал оранжевый султан.
Некоторые авторы связывают с ремень‑рыбой легенды о морском змее. И вот она в трех футах от маски Фалько, висит у троса, совершив непонятное восхождение из бездны к солнцу. Энергично извиваясь, рыба продолжала подниматься вверх, но поравнявшись с Альбером, вдруг столь же энергично дала задний ход и начала погружаться хвостом вниз. Пока ремень‑рыба изображала лифт, Фалько вынырнул и крикнул Леандри, чтобы тот бросил ему гарпунное ружье. Он впервые видел сельдяного короля и справедливо посчитал его ценным экземпляром.
Выстрел… яркая вспышка, сельдяной король взорвался облачком серебряной пыли. Выбирая шнур, Фалько видел, как тонут в голубой толще блестящие лоскутки. Никогда еще он не встречал столь хрупкой рыбы! А снизу шла вторая ремень‑рыба. Подойдя к поверхности, она тоже стала дергаться вверх‑вниз. Сменив мощное ружье на ручной гарпун, Фалько осторожно подцепил вновь прибывшего короля и доставил его в сохранности на борт. На воздухе мишурный змей тотчас поблек, его изумительный блеск потускнел, ярко‑оранжевые узоры сменились голубыми крапинками на сером фоне.
С тех пор не раз, и всегда в один и тот же весенний месяц, вдоль опущенных с «Калипсо» тросов с глубинными приборами всплывали ремень‑рыбы. У нас уже стало привычкой во время океанографических станций дежурить на поверхности около троса и наблюдать за поведением великолепных рыб. Мы больше не убиваем их, а встречаем немым монологом…
«Ты поднялся из мрачных глубин, чтобы встретиться с нами при свете дня. Когда‑нибудь мы придем к тебе в твой мир без солнца».
Глава одиннадцатая
Золотые змеи
К началу 1954 года непредвиденные расходы на Порт‑Калипсо и другие подводные работы довели меня почти до отчаяния. Все доходы от книг, статей, фильмов, лекций поглощали платежные ведомости. Мои письма в министерство просвещения с просьбой о финансовой поддержке ни к чему не приводили: только представят смету на утверждение правительству, а оно уже уходит в отставку. Я писал снова и снова, и всякий раз очередной правительственный кризис обрекал мои ходатайства на консервацию в архивах.
Сырой, дождливый марсельский вечер… Исчерпаны все возможности, видно, придется распускать нашу группу. Я был на берегу, старался найти хоть какой‑нибудь выход. В это время на борт «Калипсо» поднялся строго одетый человек с черным зонтом. Он обратился к Симоне:
– Простите, мадам, как вы полагаете – возьмется капитан Кусто выполнить подводные исследования для Британской нефтяной компании?
– Войдите в каюту, прошу вас, – поспешила ответить Симона, – не стойте под дождем.
Она предложила ангелу‑спасителю виски с содовой.
– Я слышала о Британской нефтяной компании, – продолжала она. – Ее глава Безил Джексон – мой родственник.
– Совершенно верно, – ответил посланец небес, – ее возглавляет Безил Джексон. Но ему ничего не известно о моем визите. Я представляю дочернюю компанию «Д’Арси иксплорейшн». Мой шеф читал книгу вашего супруга, и он полагает, что было бы неплохо, если бы капитан Кусто обследовал нашу концессию у берегов Абу‑Даби.
– А где находится Абу‑Даби? – спросила Симона.
– Это княжество на Оманском побережье Персидского залива, в той части, которую раньше называли Пиратским Берегом.
Симона провозгласила тост за здоровье пиратов. Гость осведомился, в каком родстве она состоит с сэром Безилом; она ответила, что у них общая ирландская бабушка.
Вернувшись в подавленном настроении на «Калипсо», я застал весело смеющуюся жену в обществе какого‑то незнакомца.
Так «Д’Арси иксплорейшн» спасла «Калипсо». Мы запросили лишь малую долю того, что обычно берут за подобные работы. Я рассчитал, что за четыре месяца мы управимся с изысканиями и у нас еще останутся деньги на столь нужное нам снаряжение.
В Ормузском проливе я отклонился от маршрута, чтобы зайти в залив Эльфинстон, который называют самым жарким местом на земле. Это узкий фьорд, врезанный в голые известняковые утесы Аравийского полуострова. У входа в него мы совершили короткую подводную вылазку, и аквалангисты собрали полные корзины устриц с очень твердой раковиной. Не все виды устриц съедобны, и не во всякое время года, но это никого из калипсян не смущало. Лабан поднес мне для пробы устрицу на кончике ножа. Она оказалась превосходной. А между тем, кого мы здесь ни встречали, никто не знал, что в Персидском заливе есть съедобные устрицы!
Самое жаркое место и впрямь было жаркое, даже в феврале. Зайдя в глубь залива, «Калипсо» бросила якорь у песчаной отмели, над которой на тысячу футов вздымался утес. На берегу ютилась деревушка Сиби – глинобитные лачуги с шиферными крышами, и в них около сотни иссохших, тощих обитателей. Трудно представить себе более безотрадный уголок. Мы сошли на берег в сумерках. Ни женщин, ни детей не видно; лишь несколько смуглых, напоминающих привидения мужчин сидели на корточках на песке. На наши приветствия они не ответили. А ведь появление «Калипсо», несомненно, было здесь редким событием.
Ни зелени, ни пресных водоемов, ни домашних животных. Хоть бы одна паршивая собачонка… И так во всем заливе Эльфинстон. Только в Бахрейне мы узнали, чем пробавляются сибийцы. Зимой женщины ткут ковры из козьей шерсти, а мужчины ловят мелкую рыбешку и сушат ее на раскаленном берегу, чтобы затем продать на корм скоту в Бахрейне. Но летом даже местные жители не выдерживают зноя и всей деревней уходят в горы, к оазисам Хадрамаута, где собирают финики и запасают козью шерсть.
Утром следующего дня из густого тумана над фьордом донеслось хриплое пение, затем показались лодки. Жители Сиби пришли к «Калипсо» просить пресной воды. Мы поделились с ними, оставив себе ровно столько, сколько было необходимо на путь до Бахрейна. Лодочники выразительно провели ногтем поперек горла. Н‑да, с этими головорезами лучше близко не соприкасаться… На всякий случай Саут и боцман вооружились баграми.
– Успокойтесь, – вмешался Ишак, – они просят бритвенных лезвий.
Арабы получили лезвия. Один из лодочников принялся горячо говорить что‑то, показывая на кучу черного тряпья, лежавшего у его ног. Что ж, ветошь может нам пригодиться как обтирочный материал. Начали торговаться на пальцах. Он запросил семнадцать фунтов в австрийских серебряных талерах Марии‑Терезы, единственной монете, которую признают в Аравии. Вдруг тряпье зашевелилось. Мы жестами потребовали показать, что в нем завернуто. Лодочник неохотно приподнял уголок тряпки, и мы увидели… две пары подведенных сурьмой испуганных девичьих глаз. До чего же подл человек… Две девушки за семнадцать фунтов. Мы онемели от отвращения к собственному роду.
– Поднять якоря! – распорядился я.
Сибийцы грозили нам сжатыми кулаками, пока туман не поглотил их лодки.
В нашем сознании Персидский залив был связан с ловлей жемчуга, но этот промысел переживает упадок. Луи Маль решил снять на киноленту одну из последних замбук, промышляющих жемчуг в районе Дюбе. Ныряльщики были пожилые изможденные люди. Перед тем как идти под воду, они надевали на нос зажимы, сделанные из акульих позвонков, и прикрепляли крючки на два пальца каждой руки. В корзины клали камни для балласта. Один облекся в черный «гидрокостюм», сшитый из нижнего белья. Накуда – капитан замбуки – объяснил, что костюм предохраняет от нападения акул.
Маль погрузился вместе с ныряльщиками. Их незащищенные глаза плохо видели под водой, но руки работали уверенно и быстро, нагружая корзины раковинами. Сотни раковин, собранные во время этого выхода, все оказались пустыми. Наши аквалангисты попытали счастья в стороне от обычных мест промысла и добыли одну‑единственную жемчужину неправильной формы. Мы отдали ее сделать кольцо для невесты боцмана Ро, который собирался сыграть свадьбу, как только вернется домой.
В Персидском заливе нередки внезапные шамалы – сильные ветры, длящиеся по двенадцать часов, – и Саут был очень озабочен тем, как во время шторма удерживаться на стоянке и собирать подводных пловцов. Но чаще всего царило безветрие и море было гладкое, серо‑синего цвета, точно свинцовый лист. В безлунные ночи во время затишья свечение воды здесь превосходило все, что нам доводилось видеть прежде.
Однажды ночью я вместе с Дагеном и австралийцем Аланом Ресселом, геологом «Д’Арси иксплорейшн», стоял на носу «Калипсо». Верхний тонкий слой воды был словно стеклянный экран, который внезапно вспыхивает ярким светом, если нажать выключатель. «Калипсо» шла в блистательном планктонном ореоле. Вот показалась во мраке светящаяся морская черепаха.
А струи от винтов рождали огненный водоворот, который протянулся на много сотен футов за кормой. Но не только наше вторжение вызывало биолюминесценцию. В глубине мы видели яркие вспышки света, точно тысячи фотографов одновременно щелкали своими фотовспышками. Удалось выловить виновника, какое‑то медузоподобное существо, напоминающее лампочку.
– На «Калипсо» так интересно, что забываешь о времени! – воскликнул Рессел. – Этак проснешься однажды утром и вдруг обнаружишь, – что ты уже старик!
Мне кажется, он очень верно уловил, что вознаграждает нас за трудные битвы на берегу. Недели выключенного времени – вот главная добыча, которую мы извлекаем из моря.
«Британская нефтяная» поручила нам обследовать акваторию, которая площадью равнялась четырем департаментам Франции, – составить подробную карту аномалии силы тяжести на дне и собрать образцы грунта. Мы пользовались морским гравиметром. Большой аппарат, напоминающий видом колокол, подвесили к крану, который катился по рельсам, проложенным на палубе «Калипсо». Стрела крана выносит прибор за борт и опускает его на дно. Там он сам принимает нужное положение и передает показания на приемники, установленные на судне.
Аномалия в уровне гравитации – признак того, что под дном в этом месте где‑то может быть нефтяной купол. Полезные сведения дают также образцы грунта. Если аномалия сочетается с определенного вида ископаемыми организмами периода эоцена, геологи делают себе пометку: здесь стоит произвести разведочное бурение. Компания просила нас сделать не меньше двухсот станций.
Придя на место, «Калипсо» была встречена жужжанием самолета компании «Шелл», который охранял невидимый пунктир, обозначающий границу между концессиями «Шелл» и «Британской нефтяной». В составе экспедиции «Шелл» были сотни людей, катера, баржи, даже плавучее общежитие с кондиционированием: бывший пассажирский лайнер «Шелл квест». Он пришел несколькими месяцами раньше нас и во время прилива стал на якорь на мелком месте. Под тяжестью людей, горючего и различных запасов «Шелл квест» зарылся в песок и очутился в западне. Жильцы общежития прилежно швыряли за борт пустую посуду; края песчаной ванны становились все выше и выше. Бутылочный риф непрерывно рос, подчиняясь закону Дарвина. Печальная судьба грозила «Шелл квест» превратиться в лагуну ржавого железа, окаймленную стеклянным атоллом.
Дюма и я отправились на лайнер с визитом; нас приняли очень сердечно. Люди «Шелла» предложили нам выверить наш гравиметр по их бую, поставленному в точке, где гравитация была замерена с предельной точностью. Рядом, на пустынном островке Халул, размещалась станция «Декка».
Потом мы выбрали время и навестили Халул. Было уже темно, когда «Калипсо» подошла к острову, но мы заметили свет и сошли на берег. Проковыляли по рытвинам к светящемуся окну и заглянули внутрь. В комнате, углубившись в книгу, сидел молодой человек с длинными русыми волосами. Дюма постучался. Молодой человек отворил дверь и ахнул.
– Вы Фредерик Дюма! – крикнул он, глядя на Диди. И показал нам свою книгу: она была открыта как раз на фотографии Дюма.
Книга называлась «В мире безмолвия».
– Тони Мулд, – представился хозяин домика. – Входите, прошу вас.
Мы переступили порог комфортабельной лачуги отшельника.
– Летом, – сообщил он, – здесь бывает пятьдесят пять градусов. Влажность девяносто процентов.
– Однообразная жизнь, наверное, – вздохнул Дюма.
– Несколько недель назад было очень оживленно, – возразил Мулд. – Подул шамал, и к острову причалила сильно поврежденная замбука с паломниками из Персии. Двести человек, пять дней без еды. Я вызвал по радио помощь, но никто не хотел выходить в такой шторм. Из своих припасов я кормил женщин и детей. Мужчины возмущались. Как это так: главы семейств оказались обойденными! Восемь дней спасателей ждали.
Мы пригласили отшельника пообедать на «Калипсо»; Лабан подстриг его. Аквалангисты, обступив со всех сторон кресло парикмахера, выспрашивали Мулда о подводной обстановке.
– Я никогда не занимался этим нырянием, – ответил он. – Но ловцы жемчуга хоронят на моем острове своих покойников. Я покажу вам кладбище. Двадцать два голубчика. Двоих, говорят, акула сгубила. Остальных – морские змеи.
Прежде чем производить станцию № 1, я отправился в Бахрейн – уладить вопрос со снабжением и выяснить, что это за морские змеи. Французский консул и несколько врачей заверили меня, что речь идет не о каком‑нибудь мифе. Змей множество, некоторые длиной с кобру, и нет никакого противоядия от их укусов.
– Правда, – рассказал один специалист, – даже у семифутовой змеи пасть настолько мала, что она может укусить только складки кожи, например, между большим и указательным пальцами.
Удивляясь, почему природа создала убийцу со столь несовершенным оружием, я возвратился на «Калипсо». Всю дорогу мои пальцы непроизвольно пощипывали сухожилие, которому грозила такая опасность…
На первой же геологической станции мы снарядили трубку, чтобы взять пробы грунта. К огромной стальной «бомбе» весом около трети тонны снизу была привинчена трубка из твердой стали. «Бомбу» сбросили на глубину сорока пяти футов. Когда мы ее подняли, трубка отсутствовала. Аквалангисты нашли ее: вся искореженная, она лежала на плоском песчаном дне. Режущая часть была смята словно бумажная салфетка. Ныряльщики копнули песок; под дюймовым слоем обнажилась скала броневой твердости. Во время испытаний трубка на несколько дюймов вонзалась в известняк. Что же это за порода?
Мы поставили новую трубку и опять сбросили «бомбу». На этот раз трубку не сорвало, но удар изогнул ее зигзагом, и режущая грань была сплющена. Из четырех трубок две потеряны на первой же станции! Следующее звено подводных пловцов захватило с собой лом. Они сунули его в норку, проточенную моллюском, и отломили осколочки, которые никак не устраивали геологов. Дюма решил, что пневматическое долото поможет ему взять более крупный образец. Нашел ямку, воткнул в нее долото, включил сжатый воздух… и подскочил вверх футов на десять! Всякий раз, когда он пытался бурить скалу, его отбрасывало отдачей.
Дюма вернулся на поверхность, добавил себе грузов на пояс. Кроме того, мы спустили акулоубежище, чтобы он мог держаться за него. Диди удалось отколоть кусочки, но и они оказались малы. Неужели только взрывчатка способна одолеть эту броню? Но взрывать – затея долгая и дорогостоящая.
Тогда мы вооружили аквалангистов обычным долотом и кувалдой. Нужно немалое усилие, чтобы в среде, которая в восемьсот раз плотнее воздуха, да еще без опоры, взмахнуть кувалдой. Наши люди справились с этим. На ста пятидесяти станциях они добыли образцы.
В окаймленном пустынями море мы работали в шквал и песчаные бури. Вода была такая же холодная, как в Средиземном море зимой. А на палубе хоть загорай! Единственное развлечение в свободные дни – верблюжьи скачки в поселке Абу‑Даби.