12 июня 1945.
1 Иисус отпускает лодки, говоря: «Я не буду возвращаться назад» – и, сопровождаемый Своими учениками, направляется через ту территорию, что с противоположного берега выглядела плодородной, в сторону горы, что виднеется на юге – юго-востоке.
Апостолы идут молча, обмениваясь только взглядами. Они не очень-то в восторге от ходьбы по этой красивой, но дикой местности, изобилующей осокой, цепляющейся за ноги; тростником, что проливает на голову дождик из росы, сохранившейся в похожих на длинные ножи листьях; лещинами, ударяющими по лицу жесткой булавой своих засохших плодов; хрупкими ивами, что свешиваются отовсюду и щекочут; предательскими лужайками с травой, что, кажется, выросла на твердой почве, а на самом деле под ней таятся лужи, в которые проваливается нога, ведь это не что иное, как лисохвост и вика, выросшие в крошечных прудах, да так густо, что скрывают породившую их стихию.
Со своей стороны, Иисус, похоже, блаженствует во всей той зелени из тысячи оттенков, во всех тех цветах, что стелются, или стоят прямо, или цепляются, чтобы подняться, что протягивают тонкие гирлянды, усеянные легкими вьюнками нежнейшего бледно-розового цвета, что образуют изящный голубой ковер из тысяч соцветий болотных незабудок, что раскрывают прекрасные чаши своих белых, розовых или голубых венчиков среди широких и плоских листьев кувшинок. Иисус любуется шелковистыми и усыпанными жемчужной росой султанами болотного тростника и блаженно наклоняется, чтобы рассмотреть мягкие хвостики лисохвоста, изумрудным покрывалом затянувшие воду. Иисус восторженно останавливается перед гнездами, которые весело, с радостными усилиями строят птички, то улетая, то прилетая обратно, щебеча, подпрыгивая, неся в своих клювиках пучки сена, пряди из тростниковых метелок, клочки шерсти, вытащенные из колючих изгородей, на которых их оставили проходившие мимо стада… Он кажется самым счастливым человеком. Где мир с его злостью, лицемерием, скорбями, интригами? Мир – за пределами этого зеленого цветущего оазиса, где все благоухает, сияет, смеется и поет. Тут – Земля, созданная Отцом и неоскверненная человеком, и тут о человеке можно забыть.
|
|
2 Он хочет поделиться Своим блаженством с остальными. Но не находит благоприятной почвы. Их сердца утомлены и изрядно раздражены неприязнью, которую они переносят на всё окружающее и даже на Учителя, храня упорное молчание, напоминающее полный штиль, что предшествует урагану. Лишь Его брату Иакову, Зелоту да Иоанну интересно все то, что интересует Иисуса. Остальные же всего лишь… равнодушны, чтобы не сказать враждебны. Наверное, они молчат про себя, чтобы не роптать. Но внутри у них, должно быть, раздаются речи, и речи длинные.
Заговорить их заставляет одно из наиболее ярких восклицаний восхищения перед живым чудом зимородка, что прилетает и приносит своей подруге серебристую рыбку.
Иисус говорит: «Ну может ли быть что-нибудь милее?»
Петр отвечает: «Милее может и нет… но уверяю Тебя, лодка будет поудобнее. Здесь мы все равно в сырости, но зато без удобств…»
Я бы предпочел караванный путь этому… саду, если Тебе нравится называть его так, и совершенно согласен с Симоном», – говорит Искариот.
«Вы сами не пожелали идти по караванному пути», – отвечает Иисус.
|
|
«Это конечно… Но я бы не стал уступать тем герасинцам. Я бы ушел оттуда, но продолжил бы идти по той стороне реки, вдоль нее: через Гадару, Пеллу, и все ниже, ниже по течению», – бормочет Варфоломей.
А его большой друг Филипп подытоживает: «В конце концов эти дороги принадлежат всем, и мы тоже могли пройти по ним».
«Друзья, друзья! Мне так грустно и так противно… Не усиливайте Мою боль своими мелочными придирками! Позвольте, Я постараюсь чуть отдохнуть среди того окружения, что не умеет ненавидеть…»
Этот упрек, мягкий в своей грусти, трогает апостолов.
«Ты прав, Учитель. Мы недостойны Тебя. Прости нас за нашу глупость. Ты способен видеть красоту, потому что Ты святой и смотришь глазами сердца. Мы, жалкая плоть, ощущаем одну только плоть… Но не обращай внимания. Поверь, будь мы даже в раю, без Тебя нам было бы невесело. С Тобой же… о! – всегда на сердце праздник. Просто наши конечности нам отказывают», – наперебой тараторят они.
3 «Еще немного – и мы выйдем отсюда на более удобную, хотя и менее прохладную почву», – обещает Иисус.
«Куда именно мы пойдем?» – спрашивает Петр.
«Подарим Пасху тем, кто страдает. Давно хотел это сделать, но не имел возможности. Я хотел было сделать это по возвращении в Галилею. Теперь же, когда нас вынуждают идти путями, которых мы не выбирали, Я пойду и благословлю несчастных друзей Ионы».
«Мы же потеряем время! Пасха уже близко! Всегда бывают задержки по разным причинам». Новый хор причитаний поднимается к небу.
Не знаю, как Иисус может все это терпеть… Никого не упрекая, Он говорит: «Прошу вас, не препятствуйте Мне! Поймите Мою потребность любить и быть любимым. На Земле у Меня есть только это утешение: любить и творить Божью волю».
|
|
«И мы пойдем отсюда? Не лучше ли было отправиться туда из Назарета?»
«Если бы Я вам предложил это, вы бы взбунтовались. В этих краях никто Меня не признáет… и поступаю Я так ради вас, так как вы… боитесь».
«Боимся? Ах! Нисколько! Мы готовы за Тебя сражаться».
«Молите Господа, чтобы Он не подверг вас испытанию. Я знаю вас: задиристых, завистливых, обеспокоенных, как бы оскорбить того, кто оскорбляет Меня, как бы уничтожить своего ближнего. Это все Я знаю. Но чтобы вы были мужественны – этого Я не знаю. Что до Меня, то Я бы пошел и один, и по обычной дороге, и ничто бы со Мной не приключилось, потому что еще не время. Но Я жалею вас. И оказываю послушание Моей Матери, ну и – да, это тоже – не хочу вызвать неприятие у фарисея Симона. Я не буду их обижать. Но они от Меня отвратятся».
«А куда можно попасть отсюда? С этими местами я не знаком», – говорит Фома.
«Достигнем Фавора, частично обойдем его и, миновав Эндор, дойдем до Наина, а оттуда – на Ездрелонскую равнину. Не пугайтесь!.. Дора, сын Доры, вместе с Йохананом уже в Иерусалиме».
4 «О! было бы здорово! Говорят, что с его вершины, с какой-то точки видно Великое море, Римское море. Оно мне так нравится! Ты отведешь нас на него посмотреть?» – Иоанн просит, обратив вверх, к Иисусу, свое доброе мальчишеское лицо.
«Почему тебе так нравится на него смотреть?» – спрашивает Иисус, приласкав его.
«Не знаю… Потому что оно великое, и не видать конца… Оно заставляет меня думать о Боге… Когда мы были на Ливане, я увидел это море в первый раз, ведь я нигде не бывал, кроме окрестностей Иордана, да еще нашего маленького моря… и я заплакал от волнения. Такое синее! Столько воды! И она никогда не выйдет из берегов!.. Какое чудное дело! И звезды, что прокладывают на море пути света… О! не смейся надо мной! Я глядел на золотую солнечную дорожку, пока не ослеп, на серебристую лунную дорожку, пока не осталась одна белизна, запечатленная в глазах, и видел, как они теряются далеко-далеко. Эти дороги разговаривали со мной. Они говорили мне: „Бог – в той бесконечной дали, а это – пути огня и чистоты, по которым должна следовать душа, чтобы идти к Богу. Иди сюда. Окунись в бесконечное, плывя по этим двум дорогам, и найдешь Бесконечного“».
«Ты поэт, Иоанн», – восхищенно говорит Фаддей.
«Не знаю, поэзия ли это. Знаю, что это воспламеняет мне сердце».
«Но ты же видел море в Кесарии и Птолемаиде, и совсем близко. Мы были на берегу! Не вижу необходимости проделывать такой большой путь, чтобы опять увидеть морскую воду. По сути… мы родились на воде…» – замечает Иаков Зеведеев.
«И, к несчастью, находимся в ней и сейчас!» – восклицает Петр, который, слушая Иоанна, на мгновение отвлекся, не заметил коварной грязной лужи и обрызгался с ног до головы… Они смеются, и он самый первый.
Однако Иоанн отвечает: «Это правда. Но с высоты оно красивее. Больше и дальше видно. Представляешь его себе более глубоким и просторным… Желаешь… Мечтаешь…» – и в самом деле Иоанн уже мечтает… глядит перед собой, улыбается своей мечте… Он похож на розу телесного цвета, осыпанную мельчайшими капельками росы, настолько бархатной делается его гладкая светлая кожа светловолосого юноши, покрываясь легкой испариной, чем еще сильнее уподобляется розовому лепестку.
«Чего ты желаешь? О чем мечтаешь?» – тихо спрашивает Иисус Своего любимца, будто отец, который нежно вопрошает своего любимого сынишку, мирно спящего и говорящего во сне. Иисус, такой ласковый в этом вопрошании, обращается прямо к душе Иоанна, чтобы не потревожить мечту возлюбленного ученика.
«Хочу отправиться по тому бескрайнему морю… к иным землям, что за его пределами… Хочу пойти туда, чтобы рассказать о Тебе… Мечтаю… мечтаю пойти в Рим, в Грецию, в те темные края – и принести Свет… дабы живущие во тьме смогли соприкоснуться с Тобой и жили бы в общении с Тобой, Светом этого мира. Я мечтаю о лучшем мире… сделать его лучше через познание Тебя, то есть через познание Любви, которая делает добрыми, делает чистыми, делает доблестными, о мире, где во Имя Твое любят друг друга, и где над ненавистью, над грехом, над плотью, над пороками ума, над золотом, над всякой вещью вознесется Твое Имя, Твоя Вера, Твое Учение… и еще мечтаю, что я и вот эти мои братья отправимся по Божьему морю дорогами света, неся Тебя… как когда-то Твоя Мать принесла Тебя к нам с Небес… Мечтаю… мечтаю быть ребенком, который, не зная ничего кроме любви, останется безмятежным даже при встрече с муками… и петь, ободряя взрослых, которые слишком много рассуждают, и выйти вперед… с улыбкой навстречу своей смерти… и навстречу славе – со смирением человека, не знающего того, что он совершает, а знающего лишь то, что он придет к Тебе, к Любви…»
Апостолы не могли перевести дыхание в продолжение этого восторженного исповедания Иоанна… Застыв на своих местах, они глядят на самого юного, который говорит, и глаза его прикрыты веками, словно покрывалом, наброшенным на огонь, поднимающийся из его сердца; глядят на Иисуса, который преображается от радости, с такой полнотой обнаруживая Себя в Своем ученике…
Когда Иоанн замолкает, оставаясь слегка склоненным – и это напоминает изящество смиренной Марии во время Благовещения в Назарете, – Иисус целует его в лоб и говорит: «Мы пойдем и посмотрим на море, чтобы ты снова мог помечтать о пришествии Моего Царства в этот мир».
5 «Господь… Ты сказал, что после мы пойдем в Эндор. Доставь же радость и мне… чтобы прошла моя горечь от суждения того мальчика…» – говорит Искариот.
«О! ты все еще об этом думаешь?» – спрашивает Иисус.
«Все время. Чувствую себя неполноценным в Твоих глазах и в глазах товарищей. Размышляю о том, что вы думаете…»
«Из-за какой мелочи ты напрягаешь мозги! Я уже и не думал об этом пустяке, и остальные наверняка тоже. А ты нам напоминаешь… Ты – ребенок, привыкший к одним ласкам, и слово какого-то малыша показалось тебе приговором судьи. Но не этого слова нужно тебе бояться, а скорее – своих поступков и Божьего суда. Но чтобы тебя убедить, что ты Мне дорог, как и прежде, как всегда, говорю тебе, что доставлю тебе эту радость. Что ты хочешь увидеть в Эндоре? Это убогое место среди скал…»
«Приведи меня туда… и я скажу Тебе».
«Хорошо. Но смотри не пострадай от этого после…»
«Если ему не причинит неприятности лицезрение моря, то и мне не повредит увидеть Эндор».
«Увидеть?.. нет. Но вот желание того, чтó стремишься увидеть, когда смотришь, может принести зло. Однако мы туда сходим…»
И они выходят на дорогу, ведущую напрямую к Фавору, громада которого кажется все ближе, тогда как почва на вид перестает быть болотистой, становится твердой, а растительность – более редкой, уступая место деревьям повыше или зарослям ломоноса и ежевики, которые выделяются своей свежей листвой и ранними цветами.