Натуралистическое направление в российской социологии
Общая характеристика натуралистического направления в российской социологии.
Наряду с ведущими субъективно-социологические концепциями общества в российской социологии существовали объективно-социологические концепции, выражавшиеся в попытках методологического объединения естествознания и социальной науки. Впервые такая попытка была предпринята в книге А.И. Стронина “История и метод”, изданной в 1869 г. в Санкт-Петербурге. Второй попыткой была вышедшая в 1872 г. под псевдонимом П.., Л... работа П.Ф. Лилиенфельда “Мысли о социальной науке будущего”. Оба мыслителя выступили основоположниками органической школы в позитивистской социологии (вслед за Г. Спенсером). На немецкое издание “Мыслей о социальной науке будущего” (1873) ссылались в дальнейшем все крупные представители этой школы — А. Шеффле, А. Фулье, Р. Вормс. В России же натуралистически ориентированные позитивистские направления подвергались сокрушительной критике.
Представители натуралистического направления в России отказались от явных крайностей западного натурализма. Например, социал-дарвинизм, с его механическим сведением социальных закономерностей к закону борьбы за существование, вообще не имел поклонников в нашей стране. В России продолжали искать новые естественно-объективные факторы развития общества, понимаемого как особая часть природы, подчиненная её всеобщим законам. Именно эти отечественные социологи предприняли обоснование решающей роли антропологического, демографического и географического факторов. Идеи географического детерминизма возникли в России в качестве объясняющей доктрины в ответ на органицистские и субъективно-социологические концепции общества. Общий замысел дать картину истории в ее объективных характеристиках был реализован в нескольких направлениях.
|
|
Вообще о роли географической среды (климата, природных богатств, наличия гор, лесов, рек и длины береговой морской или океанической линии и т. п.) писали давно. Этой теме отдали дань, начиная с Конта, почти все крупнейшие социологи, в том числе популярный в России в 70-е гг. ХIХ в. Г. Бокль. Вклад отечественных социологов в развитие георафического направления в социологии был весьма полезным для развития русской социологии вообще. Во-первых, он проливал дополнительный свет на еще недостаточно осмысленные или оставленные без должного внимания явления. Во-вторых, невольно преувеличивая роль одного фактора, он давал возможность последующей критике установить его предельные и полезные границы. Именно таким он попадал в поле зрения весьма далеких от географической социологии исследователей — В. Ключевского, М. Ковалевского, С. Южакова и других, которые признавали значение географического фактора наряду с другими. Иногда даже сами представители географического направления осознавали это обстоятельство и пытались комбинировать факторы друг с другом хотя бы во временной детерминации. Наиболее показателен в этом отношении виднейший представитель данного направления Л. И. Мечников.
Органицизм в российской социологии
Наиболее яркими представителями органицизма в российской социологии были А. И. Стронин и П. Ф. Лилиенфельд.
|
|
Александр Иванович Стронин (1826—1889) — публицист и социолог. Окончил историко-филологический факультет Киевского университета. В условиях демократического подъема рубежа 50—60-х гг. активно занимался просветительской деятельностью. Был обвинен в "украинском сепаратизме" и в 1863—1869 гг. находился в административной ссылке в Архангельской губернии. После возвращения из ссылки работал в юридических учреждениях. Свое учение об обществе Стронин изложил в книгах "История и метод" (1869), "Политика как наука" (1872), "История общественности" (1886). Известен как автор популярных книг для народа.
Научное творчество Стронина вдохновлялось стремлением преодолеть мнение, что "обществом можно вертеть по произволу", и сформулировать принципы "разумной политики" (О. Конт). Путь здесь только один — создание науки об обществе. Сделанные в процессе решения этой задачи Строниным выводы, как и язык их изложения, зачастую казались весьма странными и их легко можно было представить в карикатурном виде, чем не замедлили воспользоваться некоторые критики (Н. К. Михайловский, П. Н. Ткачев), вообще отказавшие идеям Стронина в какой-либо научной значимости. И хотя некоторые аналитики подчеркивали и положительные стороны концепции Стронина, в целом его работы были прочно забыты и не вошли в научный оборот.
В отличие от естественных наук, формулирующих настоящие законы, подчеркивает Стронин, в обществознании мы имеем даже не науку, а "агрегаты знаний", запасы материалов, в которых царит "беззаконие". Выход из этого "оскорбительного положения" — в открытии естественных, неизменных законов социальной жизни с тем, чтобы устранить причины социальных раздоров и произвола и направить деятельность людей на осуществление реальных возможностей. В социальном познании сначала был период преданий и верований. Он сменился художественным периодом, когда факты истории связывались в целое какой-либо априорной идеей. Конт и Бокль завершают этот этап: "Потуги социального наукорождения кончились, и младенческое обществознание стоит перед нами".
|
|
Именно Конт, этот "Аристотель обществознания", заложил вечный и незыблемый фундамент социальной науки, хотя в конце концов сам впал в метафизику. Нужно идти дальше, отмечает Стронин, пора уже строить стены новой науки. Решая эту задачу, русский социолог опирался также на идеи Г. Бокля, Ч. Дарвина, Г. Спенсера, Дж. С. Милля и др.
Каким же путем строить общественную науку? Ключ к этому, считает Стронин, — научный метод "социального естествознания", обоснованию которого и посвящена его книга "История и метод". Причем данное обоснование одновременно оказывается анализом структуры и динамики общества, его элементов, взаимосвязей между ними.
Исходный пункт сближения обществознания с естествознанием — метод индукции. Однако просто переносить естественнонаучную индукцию в обществознание нельзя. Необходима разработка особого метода социальной индукции, или "обсерватики". Тем не менее метод индукции ограничен и должен быть дополнен дедукцией. Но как применить дедукцию в обществознании, которое еще не достигло стадии зрелой науки? Необходимо, полагает Стронин, разработать специальные правила социальной дедукции, или "гипотетики". Дедукция в социальном знании выполняет функцию "метода почина", инициации гипотез и метода завершения, вывода из установленного знания. Индукция же находится как бы в середине между ними, выполняя функцию "научного производства".
Но и этого недостаточно, особенно на стадии становления социальной науки, более того, мы оказываемся в замкнутом круге. Чтобы выйти из него, нужно прибегнуть к такого рода дедукции, которая еще не применялась в обществознании. Этот метод Стронин называет "аналогикой", и именно на его основе он и формулирует свои ключевые социологические выводы.
Смысл метода —в перенесении в обществоведение готовых законов и аксиом, признанных в естествознании. Правомерность такой процедуры основана на единстве мира, а следовательно, и его законов, а также на том факте, что каждая менее общая наука входит в более общую. А потому "сколько и каких есть до сих пор законов у естествоведения, столько же, говоря вообще, и таких же должно быть и у обществоведения".
В процессе реализации данного метода Стронину не удалось, как ни стремился он к этому, избежать упрощений и прямолинейности в форме непосредственного переноса законов природы в социальную жизнь, хотя при этом им высказывались и небезынтересные наблюдения. Скажем, закон тяготения, полагал Стронин, действует в обществе как общительность, "стремление... к единению и взаимодействию". Подобным же образом интерпретируются Строным законы параллелограмма сил, инерции, равнодействующей и пр.
Однако и аналогия не может полностью восполнить недостаточность методов социального познания, поскольку в обществе невозможно отделить элементы от среды, проводить эксперименты. Можно ли, спрашивает Стронин, все же как-то использовать метод изолирования при исследовании общественных явлений? В этой связи он обращается к анализу философского знания. Метафизика, по его мнению, при всех ее недостатках, не была бесплодной. Философские системы изолировали какую — либо одну из сторон действительности, абсолютизировали ее и исследовали в разных аспектах. Вот этот метод "диалектического изолирования", а также многие его результаты и должны быть перенесены в социологию. И далее Стронин фактически излагает концепцию того, что впоследствии было названо в социологии идеальным типом.
Если мы мысленно примем какую-либо точку зрения и доведем ее до конца, мы придем к результатам, которых в действительности нет, но они раскроют нам свойства самой точки зрения, ее скрытые тенденции, возможности. И это соответствует самой действительности, всякий элемент которой стремится расширить себя за счет других. Метод изолирования используют и естественные науки, но их объекты (точка, линия и т. п.) элементарны по сравнению с объектами философии. Именно сложность объектов и обусловливает возможность переноса метода философии в социологию и его плодотворность в ней.
К примеру, если мы изолируем понятие власти, т. е. возьмем власть как таковую, то станет очевидным, что власть стремится к бесконечному расширению, строгости и насилию без границ и т. п. В результате, отмечает Стронин, проглядывает естество социального элемента, т. е. то, что мы не можем сделать в обществе реально, мы посредством диалектики делаем идеально, что и дает нам глубокое понимание сути элемента.
В контексте разработки метода обществознания Стронин обращается к проблеме сущности и структуры общества, исходя при этом из весьма жесткого механицизма и органицизма, опосредованных принципом холизма. По своему строению, считает Стронин, общество представляет собой пирамиду, что очевидно уже эмпирически, поскольку всякое общество, идя снизу вверх, непременно сужается. Но это можно обосновать и теоретически на основе законов физики: из самой природы вещей вытекает, что тело всегда обращено в сторону движения наименьшей поверхностью. Кроме того, центр тяжести пирамиды внизу и потому колебания наверху не могут довести ее до полного разрушения. Пирамида, таким образом, оказывается идеальной моделью как статики, так и динамики общества.
Социальная пирамида (общество) структурируется Строниным следующим образом. Вертикальный ее разрез образует треугольник, который рассекается двумя линиями, параллельными основанию, на три яруса или класса: верхний (аристократия, меньшинство), средний (тимократия) и нижний (демократия, большинство). Две наклонные линии, проведенные от вершины треугольника к его основанию, пронизывают все три главных класса, образуя по три части в каждом: верхний — законодательство, суд, администрация (собственники), средний — арендаторы, мануфактуристы и банкиры (капиталисты), нижний — земледельцы, ремесленники И торговцы (работники). Интеллигенция же (мыслители, художники, политики), как нервная сеть, проникает во все клетки общества, концентрируясь все же на верхнем ярусе. Соотношение элементов, замечает Стронин, может варьироваться, но все они обязательны для структуры любого общества.
Существует, продолжает социолог, и другое строение общества — территориальное, которое имеет горизонтальный и круговой характер, поскольку в любом обществе идет наращивание клеточек вокруг первоначальной с тенденцией приближения ее формы к круговой. Совмещение обеих моделей дает нам конус, который и выражает идеальную модель общества, высший результат его развития.
Однако общество не только механическая конструкция, но и организм. Этот тезис необходим Стронину для того, чтобы решить сложнейшую для жесткого социального детерминизма проблему совмещения единства с его разнообразием. Социальный организм, по Стронину, представляет собой высший тип организма, характерная черта которого — универсальность частей. Каждой части тела, нерву, мускулу и т. д. соответствуют общественные органы такого же числа и состава.
Сегодня эти аналогии могут вызвать, конечно, ироническую улыбку. Тем не менее, мы обнаруживаем у Стронина одну из первых в социологии попыток структурно-функционального анализа с целью представить общество как систему взаимосвязанных элементов, функционально обусловливающих друг друга, показать- факторы и условия их сочетаемости или дисгармоничности, пути достижения социального равновесия, консенсуса как социальной нормы, "эстетического" выражения жизни общества. Здесь мы видим и элементы теории организации, хотя и с явно тоталитаристским уклоном, ибо социолог исходил из жесткой подчиненности части целому и его идеалом было отсутствие чего — либо неорганизованного в обществе. Правда, в последней своей книге Стронин несколько смягчает эту позицию. Наконец, правомерен вывод, что у Стронина намечается и некий ранний эскиз теории социальной стратификации.
К процессуальным элементам общества Стронин детально обращается в книге "Политика как наука". Под "политикой" в данном случае понимается социальное взаимодействие, стержнем которого являются духовные процессы. Стронин стремится выявить функции ("отправления") социальных элементов, их ведущие социальные тенденции, факторы, приводящие их в действие и т. п. Очевидны усилия исследователя сочетать линейную и циклическую модели общества при явном, однако, предпочтении последней.
Исходя из контовского принципа возрастающей сложности наук и убывающей сложности законов, Стронин выделяет три общих закона функционирования и динамики "социального тела": общий биологический закон, общий социологический закон и общий политический закон.
Общий биологический закон определяет условия жизни и смерти всякого общества. Три главных периода жизни: прогресс (рост и сложение организма), застой (сложение и разложение уравновешиваются) и регресс (верх берет разложение). Переход от прогресса к застою вызывается задержкой в удовлетворении новых потребностей и отсутствием новых идеалов. При этом всякий, даже самый прогрессивный элемент, не имея оппозиции, деградирует. Поскольку же ничто не может существовать без стремлений, начинают обращаться к старым идеалам, что приводит общество в стадию регресса. Периоды смерти общества: вырождение, перерождение, возрождение. Общей их чертой является перевес сил среды над силами организма: постепенно внедряясь в него, среда его разлагает и в итоге из остатков старого образует новые элементы. Жизнь и смерть соединяются, круг завершается. Этот кругооборот фатален, запас сил любого общественного организма рано или поздно иссякает.
Общий социологический закон, или закон соединения и разделения труда, есть специфический социальный закон, и именно с ним, считает социолог, мы выходим на уровень собственно социологии. Анализ данной проблемы, вероятно, наиболее оригинальная и плодотворная часть исследований Стронина. Названный закон лежит в основе всех союзов и связей людей, им определяется достаточно жесткая социальная иерархия, способы соподчинения элементов, характер перехода от одного элемента к другому по горизонтали и вертикали социальной пирамиды.
Закон соединения и разделения труда выявляется в совокупности акций и реакций (синтеза и анализа), т. е. действий, способствующих либо препятствующих наличному течению социального процесса, из-за чего он приобретает волнообразный характер. "Поступь историческая, — пишет Стронин, — состоит не из шагов то вперед, то назад, как это обыкновенно думают, и даже не из шагов то вправо, то влево, а только из шагов то вверх, то вниз, то в высоту, то в глубину". Реакция столь же полезна для прогресса, как и акция, ибо это процесс усвоения социальным организмом того, что было скопом добыто в моменты акций.
Субъектами социальных колебаний Стронин называет общественные (политические) партии. Обычно их бывает пять: радикалы, либералы, консерваторы, ретрограды, обскуранты. Распределение по партиям и ведущая роль какой-либо из них определяются отношением к господствующим идеям на конкретной стадии социального круговорота. Скажем, радикалы соответствуют началу стадии прогресса, либералы — концу ее и т.д.
В этом контексте Стронин обращается к проблеме мотивации социальных действий, довольно широко используя элементы социально—психологического анализа. Идеи, знания, просвещение, считает Стронин, — главная сила адекватных законам социальных преобразований. Однако действия партий чаще всего мотивируются безотчетными инстинктами. Когда же инстинкты начинают мотивировать сами себя, то они перерастают в мнения, из которых вырастает сознательность (наука). Но при этом как бы ни был высок уровень сознательности, за ней все равно скрыты инстинкты; они подбирают себе мотивы, а не наоборот.
Вполне логично Стронин выходит к проблеме социальной патологии, намечая контуры "теории общественных болезней". Причины болезней общества — в нарушениях социального равновесия, норм социальной иерархии, а потому требуется выработка правил "социальной гигиены". Стронин — радикальный противник всяких великих событий, переворотов, революций, поскольку такие события влекут за собой скорее регресс, а не прогресс, хотя они и имеют объективные причины. Путь здоровых социальных изменений — постепенные реформы, для успеха которых необходимы "среда в настоящем и почва в прошедшем". Конкретизацией двух предыдущих законов является общий политический закон — закон "впечатления и рефлекса", посредством которого Стронин стремится показать, как осуществляется реальное социальное взаимодействие между людьми и каковы его "продукты".
Политический процесс дифференцируется на теоретическую, эстетическую и практическую жизнь, факторами (субъектами) которой являются интеллигенция, правительство и гражданство. Общее назначение процесса — инкорпорация, т. е. введение в плоть и кровь общества новых, свежих элементов, и экскорпорация, или искоренение уже негодных продуктов. Интеллигенция вырабатывает идеи, правительство на их основе — право, гражданство же в свою очередь — нравы. Условием нормальной социальной жизни является своевременное, исключающее "недовершение" или "перевершение" и постепенное превращение идей в право, а права в нравы.
Продуктом интеллигенции, полагает Стронин, является цивилизация, продуктом правительства — культура или воплощение идей с помощью права в нравах. Продуктом гражданства, т. е. "приводимой в движение массы" и основы социальной пирамиды, являются нравы, наиболее фундаментальный фактор поведения, "действительный показатель прогресса и человечности". Только то вошло в жизнь общества, что укрепилось в нравах. Нравы воплощаются в обычае, "эстетической", видимой их форме, из обычаев вырастает предание, т. е. "теоретическое", духовное выражение принципов жизни народа. Предание же становится источником новых идей интеллигенции.
Вообще анализ "гражданства" — одна из самых интересных частей сочинений Стронина. Особенно любопытно обоснование им идеи "среднего класса" или "среднего состояния". Средний класс, будучи "последствием трения между большинством и меньшинством", связывает и уравновешивает верх и низ общества, сдерживая излишние реформаторские порывы меньшинства и размывая излишнюю инертность большинства. Чем более развит в количественном и качествен — ном отношении средний класс, тем устойчивее и организованнее социальная пирамида, тем быстрее и легче изживаются социальные болезни.
Эти идеи Стронин развивает в своей последней книге "История общественности", где излагает теорию культурного и социального прогресса. Эволюция общества раскрывается ученым через взаимодействие цивилизации (теоретические и практические идеи), культуры (формы деятельности и учреждений) и гражданственности (нравы, обычаи, предания). Суть прогресса, как полагает Стронин, состоит "в стремлении от физического к психическому, от телесного к духовному, от инстинктивного к разумному, от объективного к субъективному, от неподвижного к подвижному, от внешнего к внутреннему, от материального к спиритуальному, от конкретного к абстрактному, словом, от животного к человеческому" (3, с. 749). Очевидно стремление социолога как-то сгладить жесткость своих прежних конструкций посредством выдвижения на передний план человека, созидающего историю.
В этом плане весьма интересно обоснование Строниным идеала "абсолютной демократии", закономерно возникающей в результате социальной эволюции. Движение к такому обществу связано с решением экономических проблем, воздействием интеллигенции на правительство, постепенным приближением пролетариата к высшим слоям с тем, чтобы единственным социальным цензом стал ценз образовательный. Более того, абсолютная демократия, полагает Стронин, изменит пирамидальную структуру общества, которое станет "сплошной интеллигенцией".
Прогнозируя будущее России, Стронин считает, что ключевым условием ее здоровой эволюции будет образование, просвещение и соответственно рост среднего класса и интеллигенции. Нужны не революционные порывы ради спасения народа, а множество малых дел. Не ищите народ где-то, обращается Стронин к радикалам, ибо он рядом с вами. Обучите грамоте вашу кухарку, и эта "кухонная революция будет лучше всех ваших картонных и мишурных революций". И тогда без шума и блеска можно действительно "совершить чудо", каковым и станет "приспособленное к равномерному движению поступательному и облегченное в своих оборотах вращательных любезное отечество наше".
Социологию Стронина можно подвергать критике с самых разных сторон. Мы видим и априоризм, и натянутость аналогий, и упрощения, и неубедительность доказательств, и неразработанность языка, не говоря уже о ее консервативных тенденциях. Однако не будем забывать, что это был только начальный период становления новой науки. В то же время мы замечаем у Стронина формулировку ряда идей, которые в дальнейшем получили разработку у многих российских социологов, причем самых разных направлений. И потому вряд ли оправдано забвение его трудов, начавшееся фактически сразу после смерти Стронина.
Павел Федорович Лилиенфельд (1829—1903) прошел длительную чиновничью вертикаль, занимал высокие посты в бюрократической иерархии вплоть до сенатора. Свою концепцию он изложил в двух сочинениях: "Мысли о социальной науке будущего" (1872, на рус. яз.; 1973-1881, в пяти томах на нем. яз.) и "Социальная патология" (1896, на франц. яз.). Идеи Лилиенфельда оказали значительное влияние на основателей западного органицизма (Р. Вормс, А. Шеффле).
Позитивная социология, согласно Лилиенфельду, занимает область между биологией и метафизической социологией, или теологией. Последняя рассматривает все человечество как целое в его отношении к абсолюту. В отличие от Стронина, единственным методом изучения общества Лилиенфельд считает индукцию в форме сравнительной аналогии между социальными силами и силами природы.
В основе концепции Лилиенфельда лежит рассмотрение общества как социального организма в буквальном смысле слова. "Для того, чтобы человеческое общество сделалось предметом положительной науки, есть только один исход: необходимо включить в ряд органических существ и самое человеческое общество как организм, стоящий в развитии своем настолько же выше человеческого организма, насколько сей последний возвышается над всеми прочими организмами природы. Только под этим условием социальная наука может получить реальное основание подобно естествознанию; только под этим условием человеческое общество, как реальный организм может быть признано неразрывной частью естества; только под этим условием социальная наука из догматической сделается положительной". Лилиенфельд формулирует в ключе этой идеи ряд вопросов социальной науки, в том числе: не находится ли человек со своими потребностями в таком же отношении к общественному организму, как каждая клеточка животного или растительного организма, и не есть ли все человечество органическое существо, соединяющее в себе в одно целое все отдельные общественные группы, относящиеся к нему как части к целому? Очевидно, что вопросы эти носят для исследователя риторический характер.
В обществе, по Лилиенфельду, мы находим все специфические черты организма: единство, целесообразность, специализацию органов, капитализацию сил (т. е. накопление запасов и потенциальных сил), неповторяемость движений. Своеобразие же социального организма — в меньшей интеграции и большей подвижности элементов (индивидов), что позволяет отнести его к высшему классу организмов.
Вполне естественно, что Лилиенфельд, исходя из названной аналогии, считает возможным излагать теорию общества в терминах "социальной физиологии". Любой организм есть сочетание клеток; клетками общественного организма являются человеческие индивиды, точнее, их нервные клетки, составляющие нервную систему общества. Эти клетки окружены "междуклеточной тканью", которая включает как естественную среду (почва, климат), так и все созданное самими людьми. В каком-то смысле в этой концепции Лилиенфельда мы можем увидеть элементы идей уже XX в. о целостности и единстве мировой эволюции.
В жизни общества социолог выделяет три ведущие функции: 1) физиологическую, или экономическую, 2) морфологическую, или юридическую, 3) индивидуальную (тектологическую, объединяющую), или политическую. Экономическая сфера аналогична кровообращению, право играет роль нервной системы, управляющей образованием органов и тканей, правительство соответствует центральной нервной системе.
Здоровое состояние социального организма обусловлено правильным соотношением консервативного и либерального элементов (наследственности и приспособления). Однако в обществе возможны социальные патологии типа классовой борьбы или революции. Болезни общества аналогичны заболеваниям мозга: больное хозяйство соответствует слабоумию, больное право — состоянию бреда, больное правительство — параличу. Терапия же заключается в возбуждении или успокоении энергий, в переработке или перераспределении произведенных и потребляемых благ. В этом плане Лилиенфельд предлагает некоторые "терапевтические" рекомендации правящим кругам.
Обращаясь к проблеме социальной динамики, Лилиенфельд формулирует "законы прогресса" для всех трех сфер деятельности общества. "Политический прогресс заключается в усилении власти и расширении политической свободы, экономический прогресс — в увеличении собственности и расширении экономической свободы, а юридический прогресс — в упрочении права и развитии юридической свободы". Итак, критерий прогресса — свобода, причем скорее целого, чем индивида. Свобода, конечно, может быть только относительной, безусловная свобода столь же невозможна в обществе, сколь и безграничное движение в природе. Мера свободы может быть определена путем установления некоей средней социальной энергии, используемой членами конкретного общества в данный исторический момент.
Коль скоро общество есть организм, оно, полагает Лилиенфельд, подвержено старости и смерти, т. е. превращению в неорганический механизм или "атипию". Смерть общества обусловлена теми же причинами, что и смерть всякого организма: распадением и разложением частей, вызываемыми как внешними, так и внутренними факторами. Однако общество в принципе может избежать смерти, если произойдет его перерождение, трактуемое Лилиенфельдом несколько иначе, чем Строниным. Чем более развито общество, отмечает исследователь, тем больше его способность к перерождению. Возможно наступление такого времени, когда отдельные час — ти человечества будут не умирать, но лишь перерождаться. И по мере развития общества само перерождение будет происходить полнее, целесообразнее и разумнее. Иными словами, все упирается в уровень социальных знаний общества и степень его организованности.
Очевидно, что концепция Лилиенфельда весьма ограниченна, характеризуется жестким редукционизмом и холизмом. В то же время нельзя не видеть и ее перспективные черты, стремление рассматривать общество как систему, включенную в социоприродный комплекс, попытку определить условия динамического социального равновесия, анализ причин социальных дисфункций.
Лев Ильич Мечников (1838-1888)
Социолог Л. И. Мечников известен в настоящее время меньше, чем его младший брат физиолог Илья Мечников, хотя заслуживает внимания потомков не в меньшей степени. Родом он из семьи харьковского помещика Спадаренко, румына по происхождению. Из-за постоянных болезней (Л. Мечников страдал большим физическим недостатком: правая нога была значительно короче левой и он сильно хромал, что, однако, не мешало ему позднее хорошо ездить верхом) родители были вынуждены переехать с ним из Петербурга, где он родился, в Харьков. Про юного Мечникова рассказывали, что однажды гимназистом он сражался на дуэли со своим товарищем из-за молодой девушки. В 15 лет он предпринял неудачную попытку захватить престол в Румынии, т.к. по семейному преданию якобы имел на это право. В 16 лет Л. Мечников поступил на медицинский факультет Харьковского университета. Затем продолжил учебу в Петербурге, где он одновременно слушал лекции в Военно-медицинской Академии, на физико-математическом факультете Университета, в Академии художеств и, кроме того, изучал восточные языки. Согласно имеющимся биографическим сведениям, Мечников отличался блестящими успехами на поприще науки и своенравным поведением. Ему удалось почти за два года выучить все важнейшие европейские и восточные языки. Интерес к языкам не пропадал у него на протяжении всей жизни — в зрелом возрасте он знал десять европейских языков.
По всей видимости, утомительные академические занятия были ему не по душе и, получив приглашение поехать в качестве переводчика при дипломатической комиссии Мансурова в Иерусалим, он бросил учебу. Побывав в Константинополе, Афинах, он поселился затем в Палестине, где ему пришлось работать торговым агентом каботажного общества в районе восточной части Средиземного и по побережью Черного морей. Служба ему скоро надоела и он отправился, практически без денег, в Венецию и по дороге попал под подозрение австрийской полиции. В результате, он стал волонтёром одного из отрядов знаменитого Гарибальди. После тяжелейшего ранения, благодаря попечению друзей и прежде всего Александра Дюма (сына), Мечников выздоровел. С того момента его поприщем стало активное участие в политическом и социальном движении в Италии, Швейцарии, Испании, Франции. Там он пытался реализовать свой идеал свободы, который явно укрепился не без влияния русских эмигрантов А.И. Герцена, М.А. Бакунина, Ю.Г. Жуковского и других.
В эмиграции Мечников активно писал и публиковал под разными псевдонимами множество статей, заметок по разнообразным научным, политическим, литературным проблемам. Его перу принадлежат повести и рассказы, опубликованные в "Современнике", "Русском слове". Его статьи выходили в русских журналах: "Библиотека для чтения", "Русский Вестник", "Дело", "Слово", "Русское богатство". Однако Мечников и его семья постоянно нуждались в средствах. Надежной и спокойной работы не было. В начале 70-х гг. министерство народного просвещения Японии предложило ему читать лекции в открывшемся тогда университете. Изучив в течение 1873 г. японский язык, в начале 1874 г. он уехал в Японию, но долго не мог там работать по состоянию здоровья. Однако там он энергично собирал материал для книги “Японская империя”. Наконец, в 1883 г. ему была предоставлена кафедра сравнительной географии и статистики в Лозанском университете, которую он занимал до дня своей смерти. Преждевременная смерть выдающегося русского географа, антрополога, социолога и литератора не вызвала в России сколько-нибудь серьезного отклика в отличие от Европы, где он был широко известен и популярен. С наиболее известной книгой Мечникова "Цивилизация и великие исторические реки" российский читатель смог познакомиться лишь в 1898 г., т.е. спустя десять лет после её французского издания
Из работ Мечникова по социологии можно также назвать: "До-азбучная цивилизация" (1877 г.); "Вопросы общественности и нравственности” (1879 г.); "Социологические очерки" (1880 г.); "Школа борьбы в социологии" (1884 г.); "Географическая теория развития исторических народов" (1889 г.). Социологическое наследие Льва Мечникова интересно для нас тем, что он отстаивал идею о влиянии географической среды на развитие общества, культуры и личности, хотя и постоянно предупреждал о своем неприятии географического фатализма.
Весьма критично Мечников относился к различным социальным учениям своего времени и подчеркивал, что “руководящая и строго научная теории общественности” не можем быть “исключительным достоянием одного какого-нибудь философского лагеря, огюст-контовского или спенсеровского, позитивистского, материалистического или всякого другого". (Мечников Л.И. Социологические очерки // Дело. 1880. № 7. С. 154). Выработка такой теории — дело, с точки зрения Мечникова, обязательно коллективное. А отсюда — его понимание социологии как "высшей науки, которая должна проверять, дисциплинировать преобразовательные стремления каждого из нас и приурочивать их все к одной общей цели", а именно — служению человечеству.
Будучи сторонником позитивизма, Мечников не мог обойти своим вниманием вопроса о применимости в социологии учения Ч. Дарвина. Он признавал, что идеи дарвинизма оказали разностороннее влияние на развитие научного и философского знания. Однако, по мнению Мечникова, явления социологического порядка невозможно объяснять биологическим законом борьбы за существование и уподоблять общественную жизнь биологическому выживанию. В то же время Мечников полагал, что “мир общественности не лежит над миром биологическим”, что оба эти мирa “взаимно входят друг в друга, сцепляются один другим.., но ни в каком случае не сливаются и не отождествляются". (Мечников Л.И. Школа борьбы в социологии // Дело. 1884. № 4. С. 30, 38). Поэтому он отвергает прежнюю классификацию наук и предлагает выделять три области научного знания:
1) область — неорганическая, исчерпываемая физическим: и химическими процессами, для объяснения которых достаточно Ньютонова закона всемирного тяготения, мир геометрических, неподвижных форм;
2) область — биологическая, включающая весь мир желудочных и половых интересов; мир растительных и животных индивидуальностей, состязающихся и изменяющихся в неустанной борьбе за существование,
3) область — социологическая — мир коллективностей мир интересов, выходящих за пределы одиночного биологического существования; мир кооперации, т. е. сочетания не противодействующих, а содействующих достижению одной общей цели сил. (Там же. С. 39). Дарвиновский закон борьбы ктретьей области не применим.
По мнению Мечникова, заслуга выявления области социологии, т.е. области, где биологический эгоизм сменяется альтруизмом, стало быть, где отношения борьбы сменяются отношениями взаимопомощи, дружбы, любви, товарищества, принадлежит О. Конту. Но он не указал, где начинается альтруизм, откуда он берется. У Конта поэтому существует разрыв между биологией и социологией, и последняя, несмотря на усилия Конта, подвешена в воздухе.
От социологии, по предположению Мечникова, “еще долго нельзя ждать непогрешимых рецептов для исце