Уход Льва Толстого, жизнь после его смерти 13 глава




Нынче, 10-го, все то же. Ничего не ест. Я вошел. Сейчас укоры и о Саше, что ей надо в Крым. Утром думал, что не выдержу и придется уехать от нее. С ней нет жизни. Одна мука. Как ей и сказал: мое горе то, что я не могу быть равнодушен.

 

Сентября

 

Все чего-то жду, голова несвежа, болит сердце и желудок. Ходила через силу гулять с Таней и детьми, ужасно устала, ничего не могу есть. После обеда Лев Ник. сделал над собой усилие и пригласил и меня играть в карты. Я села, немного поиграла, но закружилась голова, и я принуждена была лечь. Решила завтра уехать. Несмотря на нездоровье и горе, все время читаю корректуру и брошюры для издания.

 

...

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя.

К вечеру начались сцены беганья в сад, слезы, крики. Даже до того, что, когда я вышел за ней в сад, она закричала: это зверь, убийца, не могу видеть его, и убежала нанимать телегу и сейчас уезжать. И так целый вечер. Когда же я вышел из себя и сказал ей son fait [80], она вдруг сделалась здорова, и так и нынче, 11-го. Говорить с ней невозможно, потому что, во-первых, для нее не обязательна ни логика, ни правда, ни правдивая передача слов, которые ей говорят или которые она говорит. Очень становлюсь близок к тому, чтобы убежать. Здоровье нехорошо стало.

 

Сентября

 

Опять утром волновалась, плакала горько, тяжело, мучительно. Голова точно хотела вся расскочиться. Потом взяла на себя и занялась корректурой. Я избегала этот день встречи с Льв. Ник – м. Его недоброе упорство сказать приблизительно хотя что-нибудь о своем приезде измучило меня. Окаменело его сердце! Я так страдала от его холодности, так безумно рыдала, что прислуга, провожавшая меня во время моего отъезда, заплакала, глядя на меня. На мужа, дочь и других я и не взглянула. Но вдруг Лев Ник. подошел ко мне, обойдя пролетку с другой стороны, и сказал со слезами на глазах: «Ну, поцелуй меня еще раз, я скоро, скоро приеду…» (Но обещания своего не сдержал и прожил еще 10 дней в Кочетах [81].) Ехала я всю дорогу рыдая. Таня с внучкой Танечкой и Микой сели ко мне в пролетку и немного проводили меня.

Приехала в Ясную Поляну ночью, встретили меня Варвара Михайловна и Булгаков. Пустота в доме и одиночество мое мне показались ужасны. Перед отъездом я написала письмо Льву Ник., которое ему передал Сухотин. Письмо, полное нежности и страдания, – но лед сердца Льва Ник. ничем не прошибешь. (Письмо это переписано в тетрадь моих всех писем к мужу.)

(На это письмо Лев Ник. мне ответил коротко и сухо, и в следующие 10 дней мы уже не переписывались, чего не было ничего подобного во все 48 лет нашей супружеской жизни [82].)

Усталая, измученная, я просто шаталась, когда вернулась домой. И все я жива, ничто меня не сваливает, только худею и чувствую, что смерть все-таки быстрее приближается, чем раньше, до этих бедствий. И слава Богу!

 

...

С. А. Толстая. Записка Л. Н. Толстому.

Мне хотелось, милый Левочка, перед прощанием нашим сказать тебе несколько слов. Но ты при разговорах со мной так раздражаешься, что мне грустно бы было расстроить тебя.

Я тебя прошу понять, что все мои не требования, как ты говоришь, а желанья имели один источник: мою любовь к тебе, мое желанье как можно меньше расставаться с тобой и мое огорчение от вторжения постороннего, недоброго по отношению ко мне влияния на нашу долгую, несомненно любовную, интимную супружескую жизнь.

Раз это устранено, хотя ты, к сожалению, и раскаиваешься в этом, а я бесконечно благодарна за ту большую жертву, которая вернет мне счастье и жизнь, то я тебе клянусь, что сделаю все от меня зависящее, чтоб мирно, заботливо и радостно окружить твою духовную и всякую жизнь.

Ведь есть сотни жен, которые требуют от мужей действительно многого: «Поедем в Париж за нарядами или на рулетку, принимай моих любовников, не смей ездить в клуб, купи мне бриллианты, узаконь прижитого бог знает от кого ребенка» и проч. и проч.

Господь спас меня от всяких соблазнов и требований. Я была так счастлива, что ничего мне и не нужно было, и я благодарила только Бога.

Я в первый раз в жизни не требовала, а страдала ужасно от твоего охлаждения и от вмешательства Черткова в нашу жизнь и в первый раз пожелала всей своей страдающей душой, может быть, уж невозможного – возврата прежнего.

Средства достижения этого, конечно, были самые дурные, неловкие, недобрые, мучительные для тебя, тем более для меня, и я очень скорблю об этом. Не знаю, была ли я вольна над собою; думаю, что нет; все у меня ослабело: и воля, и душа, и сердце, и даже тело. Редкие проблески твоей прежней любви делали меня безумно счастливой за все это время, а моя любовь к тебе, на которой основаны все мои поступки, даже ревнивые и безумные, никогда не ослабевала, и с ней я и кончу свою жизнь. Прощай, милый, и не сердись за это письмо.

Твоя жена для тебя всегда только Соня.

Л. Н. Толстой. Дневник. С. А. уехала со слезами. Вызывала на разговоры, я уклонился. Никого не взяла с собой. Я очень, очень устал. Вечером читал. Беспокоюсь о ней.

Л. Н. Толстой. Письмо к И. К. Пархоменко, Кочеты. Иван Кириллович,

Для того чтобы делать добрые дела, быть радостным, надо не вспоминать свои дела, считая их добрыми, а, напротив, не переставая видеть перед собой высший идеал свой – совершенство, и все совершённые дела считать ничтожными, а важным и доставляющим радость считать только все дальнейшее движение на пути к идеалу – совершенству.

 

Сентября

 

Очень много занималась корректурой, старалась успокоиться и поверить словам Льва Ник.: «Я скоро, скоро приеду». Этим жила и утешалась. Приехали ко мне Анненкова и Клечковский.

Разговоры всякие тяжелые, и все считают меня ненормальной и несправедливой относительно мужа, а я пишу только правдивые факты в своем дневнике. Пусть люди из них делают свои выводы. Материальные дела и жизнь меня мучают.

 

...

Л. Н. Толстой. Дневник. Запись от 2 октября 1910 г.

Если мы ищем блага себе, своему телесному «я», мы не находим его; вместо блага находим горе, зло, но наши ошибки своими последствиями самыми разнообразными ведут к благу других людей следующих поколений. Так что жизнь всех людей есть всегда искание блага и всегда достижение его, – но только при ложной жизни – блага для других людей, для всех, кроме себя, при правильной жизни достигнете блага и для себя. Если ищем Бога, находим благо. Если ищем истинного блага, находим Бога. Любовь есть только стремление к благу. Главная же основа всего – благо. И потому вернее сказать, что Бог есть благо, чем то, что Бог есть любовь.

 

Сентября

 

Приезжала за моим бюстом, сделанным сыном Левой, барышня Альмединген Наталья Алексеевна, умная и живая. От одиночества и тоски я ей все рассказала об истории с Чертковым.

Узнала, что суд над Левой за брошюру «Восстановление ада», изданную в 1905 году, отложен до 20 ноября.

 

...

В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись.

Софья Андреевна (совсем безумная) хотела мне показать одно место из прежних дневников Льва Николаевича, на котором она основывает свою болезненную ревность к Черткову. Но я отказался читать это место, сказав, что не могу этого сделать, потому что мне это было бы тяжело. Я слишком уважаю и люблю Льва Николаевича, чтобы позволить себе, без его разрешения, разбираться в его дневниках, отыскивая в них что-то обличающее его. Мой отказ Софья Андреевна приняла хорошо и сказала, что понимает меня. Но только она думает, что я хочу сохранить для себя какие-то иллюзии, тогда как я знаю, что у меня нет никаких иллюзий, а есть глубокое убеждение в моральной правоте и чистоте Льва Николаевича.

Как всегда, жаловалась Софья Андреевна и на недоброе, а иногда и грубое отношение к ней Черткова.

Один раз он будто бы сказал в ее присутствии Льву Николаевичу:

– Если бы я имел такую жену, как вы, я застрелился бы…

А в другой раз сказал ей самой:

– Я мог бы, если бы захотел, много напакостить вам и вашей семье, но я этого не сделал!..

Не знаю, насколько точно передала слова Черткова Софья Андреевна (Впоследствии я убедился, что она совершенно правильно передавала эти слова. – В. Б.), но что с ней, как с больной и пожилой женщиной, следовало бы иной раз обращаться деликатнее, чем это делают Чертков или Александра Львовна, – это для меня ясно. И я часто удивляюсь, как они не замечают, что свой гнев и свое раздражение, вызванные столкновениями с ними, Софья Андреевна неминуемо срывает на ни в чем не повинном и стоящем вне борьбы Льве Николаевиче.

И Владимир Григорьевич, и Александра Львовна страдают какой-то слепотой в этом отношении. У первого из них цель – уничтожить морально жену Толстого и получить в свое распоряжение все его рукописи. Вторая либо в заговоре с ним, либо по-женски ненавидит мать и отдается борьбе с ней как своего рода спорту. И то и другое не делает ей чести. Варвара Михайловна, притворяясь одинаково преданной матери и дочери, передает последней все неловкие, истерические словечки Софьи Андреевны и тем подстрекает ее к дальнейшим «воинственным» действиям. Гольденвейзер и Сергеенко помогают Черткову…

Картина – ужасная и безрадостная. Одна надежда, что Лев Николаевич преодолеет всю эту мелочную склоку между своими близкими высотой своего духа и силой живой любви – к тем и другим, ко всем и ко всему.

Л. Н. Толстой. Дневник. Помнить, что в отношениях к C. А. дело не в моем удовольствии или неудовольствии, а в исполнении в тех трудных условиях, в которые она ставит меня, дела любви.

 

Сентября

 

Еще один тоскливый день; ни писем, ни известий. Пошла ходить одна, рвала цветы, плакала – тишина, одиночество! Все-таки много работаю над корректурами.

 

...

Л. Н. Толстой. Дневник.

1) Да, сначала кажется, что мир движется во времени и я иду вместе с ним, но чем дальше живешь и чем больше духовной жизнью, тем яснее становится, что мир движется, а ты стоишь. Иногда ясно сознаешь, иногда опять впадаешь в заблуждение, что ты движешься со временем. Когда же понимаешь свою неподвижность – независимость от времени, понимаешь и то, что не только мир движется, а ты стоишь, но с миром вместе движется твое тело: ты седеешь, беззубеешь, слабеешь, болеешь, но это все делается с твоим телом, с тем, что не ты. А ты все тот же – один и тот же всегда: 8-летний и 82-летний. И чем больше сознаешь это, тем больше сама собой переносится жизнь вне себя, в души других людей. Но не это одно убеждает тебя в твоей неподвижности, независимости от времени – есть более твердое сознание того, что я, то, что составляет мое «я» независимо от времени, одно, всегда одно и несомненно есть: это сознание своего единства со Всем, с Богом.

Хорошо, «я» неподвижно, но оно освобождается, то есть совершается процесс освобождения, а процесс непременно совершается во времени. Да, то снятие покровов, которое составляет освобождение, совершается во времени, но «я» все-таки неподвижно. Освобождение сознания совершается во времени: было больше, стало меньше или было меньше – стало больше сознания. Но само сознание одно – неподвижно, оно одно есть.

2) Разве бы я мог, удержав память, бо́льшую часть духовного внимания направлять на сознание и поверку себя.

3) Тщеславие, желание славы людской основано на способности переноситься в мысли, чувства других людей. Если человек живет одной телесной, эгоистической жизнью, эта способность будет использована им опять-таки для себя, для того, чтобы, догадываясь о мыслях и чувствах людей, вызвать в них похвалы, любовь к себе. В человеке же, живущем духовной жизнью, способность эта вызовет только сострадание другим, знание того, чем он может служить людям, – вызовет в нем любовь. Я, слава Богу, испытываю это.

4) Никогда не испытывал в сотой доле того сострадания – сострадания до боли, до слез, которое испытываю теперь, когда хоть в малой степени стараюсь жить только для души, для Бога. <…>

6) Материнство для женщины не есть высшее призвание. <…>

10) Не могу привыкнуть смотреть на ее слова как на бред. От этого вся моя беда.

Нельзя говорить с ней, потому что для нее не обязательна ни логика, ни правда, ни сказанные ею же слова, ни совесть, – это ужасно.

11) Не говоря уже о любви ко мне, которой нет и следа, ей не нужна и моя любовь к ней, ей нужно одно: чтобы люди думали, что я люблю ее. Вот это-то и ужасно. <…>

 

Сентября

 

Всё то же.

 

...

Л. Н. Толстой. Телеграмма С. А. Толстой.

Муж дочери зять молодые Сухотины внучка внук Анюточка поздравляют именинницу.

Засека Толстой

Л. Н. Толстой. Из письма В. Г. Черткову. Пишу вам, милый друг, чтоб сказать, что я все по-прежнему в среднем, и телесно и духовно, состоянии. Стараюсь смотреть на мои тяжелые, скорее трудные, отношения с С. А. как на испытание, нужное мне и которое от меня зависит обратить себе в благо, но редко достигаю этого. Одно скажу, что в последнее время «не мозгами, а боками», как говорят крестьяне, дошел до того, что ясно понял границу между противлением – деланием зло за зло и противлением неуступания в той своей деятельности, которую признаешь своим долгом перед своей совестью и Богом. Буду пытаться. Я хорошо отдохнул эти четыре дня и обдумал свой образ действий при возвращении, которое уже не хочу и не могу более откладывать.

 

Сентября

 

Мои мечты, что муж мой вернется к моим именинам, разлетелись; он даже письма не написал, и никто из Кочетов. Одна моя дорогая внучка Танюшка прислала мне поздравление с картиночкой, и еще прислали мне сухую, безжизненную коллективную телеграмму из Кочетов!

День именин – день предложения мне Льва Ник – а. И что сделал он из этой восемнадцатилетней Сонечки Берс, которая с такой любовью и доверием отдала ему всю свою жизнь? Он истязал меня за это последнее время своей холодной жестокостью и своим крайним эгоизмом.

Ездила с Варварой Михайловной в Таптыково. Ольга (первая жена сына Андрюши) и ее дети – моя тезка, внучка София Андреевна и Илюшок – были очень со мной добры и ласковы, и, если б не камень на сердце, я хорошо бы провела день моих именин.

 

...

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя. Запись от 16–17 сентября.

Но письма из Ясной ужасные. Тяжело то, что в числе ее безумных мыслей есть и мысль о том, чтобы выставить меня ослабевшим умом и потому сделать недействительным мое завещание, если есть таковое. Кроме того, все те же рассказы обо мне и признания в ненависти ко мне. Получил письмо от Черткова, подтверждающее советы всех о твердости и мое решение. Не знаю, выдержу ли.

 

Сентября

 

Утром вернулась в Ясную. Все время, весь день плакала, невыносимо страдала. Получила много поздравительных писем, но ни от мужа, ни от детей. Тоска в пустом доме ужасающая! Читала корректуры, надрывая глаза от слез и напряженной работы. Порою поднималось в душе даже чувство досады к человеку, так спокойно и последовательно истязавшему меня за то, что я возненавидела его идола – Черткова.

 

...

В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись.

Приезжал ко Льву Николаевичу, но не застал его близкий ему и Чертковым М. М. Клечковский, юрист по образованию и преподаватель консерватории по профессии. Ему же принадлежит несколько статей о воспитании в изданиях «Посредника». Это очень милый и чуткий – может быть, несколько экспансивный – человек.

Сразу по приезде он попал в Ясной к Софье Андреевне. Она, по своему обыкновению, решила посвятить гостя во все яснополянские события и начала ему рассказывать такие вещи про Черткова, погрузила его в такую грязь, что бедный Маврикий Мечиславович пришел в ужас. Он тут же, при Софье Андреевне, расплакался и, вскочив с места, выбежал из дома как ошпаренный. Убежал в лес и проплутал там почти весь день, после чего явился наконец к Чертковым в Телятинки.

Очень впечатлительный человек и всей душой любящий Льва Николаевича, Клечковский никак не предполагал, что Льву Николаевичу было так тяжело в Ясной Поляне, как это он заключил по своему свиданию с Софьей Андреевной, и от такого открытия расстроился ужасно.

Вероятно, он думал отдохнуть душой у Чертковых. Но… здесь А. К. Черткова и сам Владимир Григорьевич, со своей стороны, наговорили ему столько отвратительного про Софью Андреевну, погрузили его в такие невыносимые перипетии своей борьбы с ней, что Клечковский пришел в еще большее исступление. Мне кажется, он чуть не сошел с ума в этот вечер.

Против обыкновения он не остался ни погостить, ни даже ночевать у Чертковых и в тот же вечер уехал обратно в Москву.

Случилось, что я как раз в это же время собрался по своим делам в Москву, так что нас, вместе с Клечковским, отвозили в одном экипаже на станцию (потом мы ехали в вагонах разных классов). По дороге на станцию спутник мой все время молчал и жаловался на головную боль. Мы перекинулись с ним только несколькими фразами. Признаться, и мне тяжело было касаться в разговоре яснополянских событий.

– Боже мой, как не берегут Льва Николаевича! Как не берегут Льва Николаевича!.. Как с ним неосторожны! – невольно прерывая молчание, вскрикивал только время от времени Клечковский, сидя рядом со мной и задумчиво глядя перед собою в темноту надвигавшейся ночи.

Эту фразу расслышал Миша Зайцев, деревенский парень, работник Чертковых и товарищ Димы, отвозивший нас на станцию.

– Да-а, Софья Андреевна, уж верно, неосторожна! – заметил он на слова Клечковского.

Он, конечно, был наслышан у Чертковых о том, что делалось в Ясной Поляне.

– Тут не одна Софья Андреевна неосторожна, – возразил Клечковский.

– А кто же еще? – с недоумением спросил Миша Зайцев, оборачиваясь к нам с козел.

– Вот он понимает кто! – кивнул на меня Клечковский.

Клечковского поразила та атмосфера ненависти и злобы, которой был окружен на старости лет так нуждавшийся в покое великий Толстой. И, столкнувшись с ней невольно, он был потрясен. Неожиданное открытие вселило в него горькую обиду и самый искренний, естественный у любящего человека страх за Толстого.

А в Ясной Поляне и в Телятинках еще долгое время по его отъезде говорили о нем с снисходительно-презрительными улыбками:

– Он – странный!..

 

Сентября

 

Корректуру читала, укладывалась, уехала вечером в Москву по делам. В вагоне чуть до смерти не задохнулась. Встретила с радостью в Туле сына Сережу, который мне сказал, что и жена его, и сын едут в том же вагоне в Москву, и мне это было приятно.

 

...

Л. Н. Толстой. Дневник. Запись от 20 сентября.

Ни завтра, 18-го, ни 19-го ничего не писал. 18-го поправлял письмо Гроту и кое-какие письма. Нездоровилось – живот. Ходил немного. Вечером читал интересную книгу: «Ищущие Бога».

19-го все нездоров, не трогал письма Гроту, но серьезнее думал о нем. Утром ходил. Интересный рассказ Кудрина об отбытии «наказания» за отказ. Книга Купчинского была бы очень хороша, если бы не преувеличение. Читал «Ищущие Бога». Телеграмма из Ясной, с вопросом о здоровье и времени приезда.

 

Сентября

 

20 сентября и 21 сентября провела с делами в Москве. Заехала навестить старушку – няню Танеева и узнать что-нибудь о нем. Он еще в деревне. Хотелось бы его повидать и послушать его игру. Этот добрый спокойный человек когда-то, после смерти Ванечки, много помог мне в смысле душевного успокоения.

Теперь это невозможно; я уже не так люблю его, и мы не видимся почему-то, да я ничего, давно уже ничего для этого не делаю. Узнавала о Масловых.

 

...

Л. Н. Толстой. Дневник.

Мало спал и как будто возбужден. Гулял. Хочется писать.

Исправил Грота. Ездил к Вере Павловне, с Таней и Михаилом Сергеевичем. Больше ничего.

В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись о письме к нему А. Л. Толстой от 17 сентября. Чувствовался неукротимый характер Александры Львовны, ее стремление поставить отца на стезю борьбы с женой, как будто он сам не знал, что ему следует делать в том или ином случае.

 

Сентября

 

Вернулась утром в Ясную Поляну. Морозно, ясно, в душе какой-то ад горя и отчаяния. Ходила по саду и до безумия, до страшной головной боли плакала. И все я жива, и хожу, и дышу, и ем, но не сплю. Замерзли цветы, как и моя жизнь. Вид унылый, и в душе уныло. Вспыхнет ли еще когда-нибудь искра счастья и радости в нашей жизни?

Думаю, что, пока поблизости Чертков, этого не будет уж больше никогда!

От Льва Ник – а ни слуху ни духу. Он не уступил мне ни одного дня, не пожертвовал своей эпикурейской жизнью у Сухотиных с играми в шахматы и винт ежедневно, и я уже без прежней любви ждала его.

Ночью приехали Лев Никол., Саша и доктор, и вместо радости я упрекнула ему, расплакалась и ушла к себе, чтоб дать ему отдохнуть от дороги.

 

...

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя.

22-е, утро. Еду в Ясную, и ужас берет при мысли о том, что меня ожидает. Только fais ce que doit… [83] A главное, молчать и помнить, что в ней душа – Бог.

В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись. Вечером я отправился в Ясную Поляну и там остался ждать приезда Льва Николаевича. Софья Андреевна казалась в высшей степени возбужденной. Теперь она была настроена не только против Черткова, как раньше, но и против Льва Николаевича. Говорила вслух, что уже не любит его и считает «наполовину чужим человеком». И ожидала она Льва Николаевича, по ее словам, без обычного чувства радости.

– А все Чертков! Кто виноват? Он вмешался в нашу семейную жизнь. Вы подумайте, ведь до него ничего подобного не было! – говорила Софья Андреевна.

Я пробовал заикнуться о возможности в будущем примирения с Чертковым, говоря, что Лев Николаевич его не сможет никогда забыть, но увидал, что для Софьи Андреевны одна мысль об этом представляется совершенно невероятной. Раздор между нею и Чертковым зашел так далеко, что поправить дело, по-видимому, уже невозможно. И мне очевидно стало, что яснополянская трагедия еще долго будет продолжаться или, напротив, кончится скоро, но конец будет неожиданным.

Лев Николаевич, Александра Львовна и Душан приехали в половине первого ночи. Ночь холодная, и Лев Николаевич – в огромном медвежьем тулупе, высланном на станцию Софьей Андреевной, но лишь по напоминанию Ильи Васильевича. На вопрос мой о здоровье Лев Николаевич ответил, что чувствует себя очень хорошо.

– Не холодно ли было? – спросила Софья Андреевна, медленно спустившаяся с лестницы и поздоровавшаяся со Львом Николаевичем, когда он уже совсем разделся.

– Нет, я считал, на мне семь штук было надето.

Вдвоем с женой Лев Николаевич поднялся наверх. Остальные прошли в комнату Александры Львовны.

Прошло около четверти часа. К Александре Львовне вошла Софья Андреевна.

– Папа скучает без вас, – проговорила она, тем самым приглашая всех наверх.

Она казалась расстроенной. Видимо, разговор со Львом Николаевичем имел не то направление, какого бы ей хотелось. Потом она ушла к себе и появилась в зале только через некоторое время.

Александра Львовна, Варвара Михайловна, Душан Петрович и я поднялись в зал.

Лев Николаевич встретил нас словами:

– Все то же самое, все то же самое: в сильнейшем возбуждении…

– Что же? Завтра опять уезжаем? – спросила Александра Львовна.

– Да, да… Ах, несчастная, – покачал Лев Николаевич сокрушенно головой, – несчастная!..

 

Сентября

 

Ну вот и свадебный день. Я долго не выходила из своей комнаты и проплакала одна в своей комнате. Хотела было пойти к мужу, но, отворив дверь, услыхала, что он что-то диктует Булгакову, и ушла бродить по Ясной Поляне, вспоминая счастливые времена – не очень их было много – моей 48-летней брачной жизни.

Просила потом Льва Ник – а позволить нас фотографировать вместе. Он согласился, но фотография вышла плохая – неопытный Булгаков не сумел снять.

К вечеру Л. Н. стал как-то мягче и добрее, и мне стало легче на душе. Почувствовала некоторое успокоение, точно я действительно нашла вновь свою половину.

 

...

В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись.

– Когда пойдете к Черткову, скажите ему – он, верно, интересуется, – что Софья Андреевна в сильнейшем возбуждении. Сколько разговоров, упреков!.. Вчера – ужасная сцена. Но она так жалка, удивительно жалка! Мне ее истинно было жалко. Слава богу, я отнесся как должно. Все молчал и только одно слово сказал, и это одно слово возбудило ее… Она спросила, почему я не приехал раньше. Я говорю, что не хотел. И вот это «не хотел» вызвало и развилось в бог знает что!.. Нужно так осторожным быть, чтобы не возбуждать ее.

– Тяжело вам, Лев Николаевич?

– Нет… Вот когда стараешься отнестись так, как нужно, тогда легко… Да… Я писал Владимиру Григорьевичу, что буду видеться с ним, – так вы скажите, что я этого пока подожду. Мне хотелось бы, чтобы это от нее самой исходило. Я думал заявить ей об этом теперь, если бы встретил с ее стороны доброе чувство, но такого чувства я не встретил и потому подожду.

Я сказал, что, как мне показалось, для Софьи Андреевны трудно воспринимается даже самая мысль о возобновлении отношений с Владимиром Григорьевичем.

– Я хотел заявить ей об этом, – повторил Лев Николаевич. – В самом деле, ведь это же смешно: жить рядом и не видеться. Это для меня большая потеря. Мне бывает нужно и переговорить с ним, и посоветоваться. И я знаю, что для его жизни это нужно… <…>

Сегодня сорок восемь лет со дня свадьбы Льва Николаевича и Софьи Андреевны.

Софья Андреевна, против обыкновения, поднялась с постели очень рано и, одевшись в нарядное белое платье, ушла гулять в парк. Говорила, что легла спать в четыре часа утра и совсем не спала.

– Вас поздравить можно, – сказал я, поздоровавшись с Софьей Андреевной.

– С чем? – спросила она, протягивая мне руку, такая печальная…

Она не договорила и ушла, заплакав и закрыв лицо рукой.

После завтрака я снял Софью Андреевну с Львом Николаевичем фотографическим аппаратом. Сняться она упросила Льва Николаевича тоже по случаю годовщины брака. Процедура снимания была очень тягостна: Софья Андреевна, видимо не желая затруднять Льва Николаевича, торопилась, нервничала, в то же время просила его менять позы. Зная нелюбовь Льва Николаевича к сниманию, нетрудно было догадаться о тех чувствах, какие он мог испытывать в это время. Мне совестно было смотреть на снимающихся, и я механически нажимал резиновую грушу, считая вслух по предписанию Софьи Андреевны:

– Раз… два… три!..

Повторить это пришлось четыре раза.

Но потом оказалось, что я недодержал, в комнате было недостаточно света, и все четыре снимка вышли крайне неудачными. К тому же Софья Андреевна неверно направила объектив.

Через некоторое время после этого Лев Николаевич зашел в «ремингтонную».

– Что, Лев Николаевич?

– Ничего, – сказал Лев Николаевич и улыбнулся. – Как хорошо жить в настоящем!.. Помнить только о том, что должен сделать в настоящую минуту. Перестать думать о будущем.

Я понял и почувствовал слова Льва Николаевича так, что ему и в данном случае, со вниманьем, удалось «отнестись как должно» к тому, что при ином отношении могло бы вызвать только досаду; и, по-видимому, он радовался, что не оскорбил другого человека и сам избежал чувства недоброжелательства к нему. <…>

Фотографированье с Софьей Андреевной не прошло, однако, Льву Николаевичу даром. Уступив одной стороне, он попал под град упреков другой, именно Александры Львовны. Последняя была обижена не только уступкой Льва Николаевича жене, но еще и тем, что Лев Николаевич, вернувшись из Кочетов, не исправил произведенного в его отсутствие Софьей Андреевной перемещения фотографий у него в кабинете. Над столом у Льва Николаевича висели две большие фотографии Черткова с Илюшком Толстым и Льва Николаевича с Александрой Львовной. Софья Андреевна убрала эти фотографии – первую за занавеску у окна, вторую в спальню Льва Николаевича, а вместо них у стола повесила портреты: свой и отца Толстого. Мелочность безумия!

Теперь Александра Львовна обиделась на отца за то, что он не восстановил прежней комбинации, а тут подвернулось еще и снимание с Софьей Андреевной… В результате у Льва Николаевича тяжелая сцена еще и с дочерью.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: