Октября
...
С. А. Толстая. Письмо Л. Н. Толстому.
Не будь и мучителем моим в том, чтобы скрывать именно от меня место своего пребывания… доживем вместе свято и любовно последние дни нашей жизни!
В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись. Софья Андреевна днем умоляла меня поехать с ней отыскивать Льва Николаевича, но я отказался, заявив, что Лев Николаевич в своем прощальном письме просит не искать его. Вечером Софья Андреевна отдала приказание пригласить на завтра священника, чтобы она могла исповедаться и причаститься. Меня же просила, если я пойду завтра в Телятинки, сказать Владимиру Григорьевичу, чтобы он приехал к ней: она хочет помириться с ним «перед смертью» и попросить у него прощения в том, в чем она перед ним виновата.
А. Л. Толстая. Из воспоминаний. Отец остался бы в Шамардине. Он уже на деревне присмотрел себе квартиру – избу за три рубля в месяц. Но привезенные мной известия и письма встревожили его.
Мы сидели в теплой, уютной келье тети Маши и разговаривали. Отец молча слушал. И вдруг, упершись руками на ручки кресла, быстрым движением встал и ушел в соседнюю комнату. Видно было, что он принял какое-то твердое решение. Через некоторое время он меня позвал. «Перешли это письмо матери», – сказал он мне.
Л. Н. Толстой. Последнее письмо к С. А. Толстой. Свидание наше и тем более возвращение мое теперь совершенно невозможно. Для тебя это было бы, как все говорят, в высшей степени вредно, для меня же это было бы ужасно, так как теперь мое положение, вследствие твоей возбужденности, раздражения, болезненного состояния, стало бы, если это только возможно, еще хуже. Советую тебе примириться с тем, что случилось, устроиться в своем новом, на время, положении, а главное – лечиться.
|
|
Если ты не то что любишь меня, а только не ненавидишь, то ты должна хоть немного войти в мое положение. И если ты сделаешь это, ты не только не будешь осуждать меня, но постараешься помочь мне найти тот покой, возможность какой-нибудь человеческой жизни, помочь мне усилием над собой и сама не будешь желать теперь моего возвращения. Твое же настроение теперь, твое желание и попытки самоубийства, более всего другого показывая твою потерю власти над собой, делают для меня теперь немыслимым возвращение. Избавить от испытываемых страданий всех близких тебе людей, меня и, главное, самое себя никто не может, кроме тебя самой. Постарайся направить всю свою энергию не на то, чтобы было все то, чего ты желаешь, – теперь мое возвращение, а на то, чтобы умиротворить себя, свою душу, и ты получишь, чего желаешь.
Я провел два дня в Шамардине и Оптиной и уезжаю. Письмо пошлю с пути. Не говорю, куда еду, потому что считаю и для тебя, и для себя необходимым разлуку. Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю. Письмо твое – я знаю, что писано искренно, но ты не властна исполнить то, что желала бы. И дело не в исполнении каких-нибудь моих желаний и требований, а только в твоей уравновешенности, спокойном, разумном отношении к жизни. А пока этого нет, для меня жизнь с тобой немыслима. Возвратиться к тебе, когда ты в таком состоянии, значило бы для меня отказаться от жизни. А я [не] считаю себя вправе сделать это. Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог. Жизнь не шутка, и бросать ее по своей воле мы не имеем права, и мерять ее по длине времени тоже неразумно. Может быть, те месяцы, какие нам осталось жить, важнее всех прожитых годов, и надо прожить их хорошо.
|
|
Л. Т.
Октября
...
В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись.
Софья Андреевна до сих пор после отъезда Льва Николаевича ничего не ест, слабеет и говорит, что хочет так умереть. Если же доктора вздумают употреблять зонд для искусственного питания, то тогда Софья Андреевна грозится наколоться на нож («ведь вот – один жест!») или убить себя каким-нибудь другим способом.
Слуга Илья Васильевич передавал мне еще одну интересную деталь, касающуюся Софьи Андреевны и известную только ему, прося меня никому до времени об этом не рассказывать. К ножке кровати Льва Николаевича Софьей Андреевной давно уже был привязан на незаметном месте православный образок. После отъезда Льва Николаевича она отвязала образок: оказалось, что воздействие святыни было совершенно противоположно желаемому.
Снова Софья Андреевна просила меня передать Черткову ее просьбу приехать. Просила сказать, что она зовет его «без всяких мыслей». И снова, как в тот памятный день 12 июля, когда Софья Андреевна через меня просила Черткова о возврате рукописей и о примирении, – снова шел я к Черткову с тайной надеждой, что это примирение наконец состоится. И, увы, снова был разочарован в своем ожидании! Чертков не изменил своему расчетливому и чуждому сентиментальности характеру.
Когда Владимир Григорьевич выслушал просьбу Софьи Андреевны, он было в первый момент согласился поехать в Ясную Поляну, но потом раздумал.
|
|
– Зачем же я поеду? – сказал он. – Чтобы она унижалась передо мной, просила у меня прощения?.. Это ее уловка, чтобы просить меня послать ее телеграмму Льву Николаевичу.
Признаюсь, такой ответ и удивил и огорчил меня. Только не желая никакого примирения с Софьей Андреевной и глубоко не любя ее, можно было так отвечать. Боязнь, что Софья Андреевна упросит послать какую-нибудь неподходящую телеграмму Льву Николаевичу? О, это повод слабый, чтобы не ехать! Можно было примириться с ней и во всем сохранить свою позицию. Почему же я мог отказаться поехать вместе с Софьей Андреевной на розыски Льва Николаевича и в то же время сохранить добрые отношения с ней? Нет, вражда между самыми близкими Льву Николаевичу людьми была, к сожалению, слишком глубока. И когда один из них сделал наконец попытку протянуть другому руку, тот отказался принять ее. Между тем нельзя сказать, насколько изменилось бы все вокруг Льва Николаевича, насколько ему легче стало бы, если бы примирение между Софьей Андреевной и Владимиром Григорьевичем так или иначе было достигнуто! Разумеется, они виноваты, что не сумели достигнуть его раньше. Но тем менее заслуживал оправдания тот, кто отказывался от этого и теперь, перед лицом таких важных и тревожных событий. Эта вина тем более непростительна для человека, который считал себя последователем Толстого.
По-видимому, чтобы сгладить впечатление от своего отказа приехать, Владимир Григорьевич просил меня передать Софье Андреевне, что он не сердится на нее, настроен к ней доброжелательно и пришлет ей вечером подробное письмо в ответ на ее приглашение. Все это были слова, не подкрепленные тем единственным шагом, который можно и должно было сделать в этих условиях.
В Ясной Поляне все были удивлены, что я вернулся один. Никто не допускал и мысли, что Чертков мог отказать Софье Андреевне в исполнении ее желания увидеться и примириться с ним. Об ответе его и вообще о моем возвращении решили пока совсем не передавать Софье Андреевне, которая с нетерпением ждала Черткова и сильно волновалась.
Чтобы поправить положение, доктор Г. М. Беркенгейм вызвался еще раз съездить к Черткову и уговорить его приехать. И он действительно отправился в Телятинки, где пробыл довольно долго. Но и его увещевания не помогли. Чертков все-таки не приехал.
Он прислал только с доктором Беркенгеймом письмо на имя Софьи Андреевны, в котором, в весьма дипломатичных и деликатных выражениях, обосновывал свой отказ приехать немедленно в Ясную Поляну. Письмо прочли Софье Андреевне.
– Сухая мораль! – отозвалась она об этом письме своим словечком, и, может быть, была права.
Тотчас она написала и велела отослать Черткову свой ответ. Это было уже вечером.
Характерно и то, что еще днем Софьей Андреевной составлена была телеграмма на имя Льва Николаевича: «Причастилась. Помирилась с Чертковым. Слабею. Прости и прощай».
Хотя Софья Андреевна подтвердила свое желание позвать на завтра священника, но все-таки послать такую телеграмму Льву Николаевичу было уже нельзя, так как примирение с Чертковым не состоялось.
Л. Н. Толстой. Письмо к С. Л. Толстому и Т. Л. Сухотиной, Шамардино. Благодарю вас очень, милые друзья – истинные друзья, – Сережа и Таня, за ваше участие в моем горе и за ваши письма. Твое письмо, Сережа, мне было особенно радостно: коротко, ясно и содержательно и, главное, добро. Не могу не бояться всего и не могу освобождать себя от ответственности, но не осилил поступить иначе. Я писал Саше через Черткова о том, что я просил ее сообщить вам – детям. Прочтите это. Я писал то, что чувствовал, и чувствую то, что не могу поступить иначе. Я пишу ей – мамà́. Она покажет вам тоже. Писал обдумавши и все, что мог. Мы сейчас уезжаем, еще не знаем куда. Сообщение всегда будет через Черткова.
Прощайте, спасибо вам, милые дети, и простите за то, что все-таки я причина вашего страданья. Особенно ты, милая голубушка Танечка. Ну вот и все. Тороплюсь уехать так, чтобы, чего я боюсь, мамà́ не застала меня. Свидание с ней теперь было бы ужасно. Ну, прощайте.
Л. Т.
Четвертый час утра. Шамардино.
А. Л. Толстая. Из воспоминаний. А на другое утро мы снова ехали… Отец не простился с тетей Машей, он даже не дождался, пока мы достали второго извозчика, чтобы везти нас в г. Козельск на станцию. Он торопился так же, как при отъезде из Ясной Поляны. Мы с Варей подоспели к станции вместе с подходившим к платформе поездом. Едва успели взять билеты, погрузить вещи.
Куда же мы ехали? Душан мне сказал: «В Новочеркасск, к Денисенкам, оттуда, если достанем паспорта, в толстовскую колонию в Болгарию, если нет – на Кавказ».
Вероятно, отец опять не спал всю ночь, думал, волновался, решил ехать дальше и в четыре часа утра написал тетеньке Марии Николаевне письмо:
«Шамардинский монастырь, 31 октября, 1910 г. Четыре часа утра.
Милые друзья, Машенька и Лизанька. Не удивитесь и не осудите меня за то, что мы уезжаем, не простившись хорошенько с вами. Не могу выразить вам обеим, особенно тебе, голубушка Машенька, моей благодарности за твою любовь и участие в моем испытании. Я не помню, чтобы, всегда любя тебя, испытывал к тебе такую нежность, какую я чувствовал эти дни и с которой я уезжаю. Уезжаем мы непредвиденно, потому что боюсь, что меня застанет здесь С. А. А поезд только один, в восьмом часу…
Целую вас, милые друзья, и так радостно люблю вас.
Л.Т. »
Тетенька еще застала меня, когда приехала в гостиницу, чтобы проститься с братом. Она очень расстроилась, узнав, что Левочка ее не дождался, но не было ни осуждения, ни попрека в ее словах.
«Боже мой, Боже мой, – она тяжело вздохнула, – мы даже не простились, увидимся ли еще. Ну что делать, только бы ему было хорошо».
Мы волновались, ожидая лошадей, так как до поезда оставалось мало времени. Наконец ямщик подъехал. «Если мама приедет, я встречу ее, – крикнула она мне вдогонку. – Береги отца!»
В вагоне люди узнавали Толстого, и не успели мы оглянуться, как известие о том, что Толстой едет в этом вагоне, облетело весь поезд. Стали появляться любопытные. Кондуктора были очень любезны, устроили отца в отдельное купе, помогли мне в своем отделении сварить отцу овсянку, отгоняли любопытных.
В четвертом часу отец позвал меня, его знобило. Я укрыла его потеплее, поставила градусник – жар.
И вдруг я почувствовала такую слабость, что мне надо было сесть. Я была близка к полному отчаянию.
Душное купе второго класса накуренного вагона, кругом совсем чужие, любопытные люди, равномерно стучит, унося нас все дальше и дальше в неизвестность, холодный, равнодушный поезд, а под грудой одежды, уткнувшись в подушку, тихо стонет обессиленный больной старик. Его надо раздеть, уложить, напоить горячим… А поезд несется все дальше, дальше… Куда? Где пристанище, где наш дом?
Отец понял, протянул мне руку, крепко пожал ее.
«Не унывай, Саша, все хорошо, очень, очень хорошо…»
На ближайшей станции я побежала за кипятком, Душан сказал, что надо отца напоить чаем с вином, может быть, это поможет. Но… озноб продолжался, температура поднималась.
На станции я заметила двух людей, они следили за нами, при отходе поезда вскочили в наш вагон. Как оказалось потом, я была права. Из г. Белева жандармское управление приказало жандармскому унтер-офицеру «немедленно справиться, едет ли с этим поездом писатель Лев Толстой».
Посоветовавшись с Душаном, мы решили, что ехать дальше невозможно. Часам к восьми вечера поезд подошел к большой, ярко освещенной станции. Это было Астапово. Решили здесь остановиться, Душан пошел к начальнику, чтобы подыскать нам пристанище. Гостиниц в этом местечке не было. Начальник станции предложил приютить нас у себя в доме.
Когда мы под руки вели отца через станционный зал, собралась толпа любопытных. Они снимали шапки и кланялись отцу. Отец едва шел, но отвечал на поклоны, с трудом поднимая руку к шляпе.
Едва успели мы раздеть и уложить его в постель, как с ним сделался глубокий обморок, судороги сводили левую половину лица, руку и ногу. Мы с Душаном думали, что конец. Вызвали станционного врача, впрыскивали какие-то средства для поддержания сердца. Наконец отец заснул. Проспав два часа, он проснулся и подозвал меня к себе. Он был в полном сознании.
– Что, Саша? – спросил он меня.
– Да что ж? Нехорошо.
Слезы были у меня в глазах и в голосе.
– Не унывай, чего же лучше: ведь мы вместе.
К ночи стало легче на душе. Температура упала, и отец хорошо спал.
Ноября
...
В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись.
Утром в Ясной был Брио, помощник редактора газеты «Русское слово», пожилой господин с мягкими, изысканными манерами. Софья Андреевна сама приняла его, хотя была еще в утреннем костюме. Оказала она ему эту милость после того, как в полученном с сегодняшней же почтой номере «Русского слова» прочла о себе хвалебный фельетон Дорошевича. В разговоре с Брио передала ему свою точку зрения на события, во всей ее неприглядности. Но мало этого. В газетах она успела прочесть осуждения по своему адресу и восхваления поступка Льва Николаевича, и это вывело ее из себя. В присутствии Брио разыгралась некрасивая сцена, с истерическими выкриками и упреками по адресу Льва Николаевича и Черткова. Софья Андреевна, в лиловом шелковом капоте, с распущенными волосами, металась по комнате. Успокоить ее было трудно.
Д. П. Маковицкий. Дневниковая запись от 31 октября 1910 г. Прочли сыщицкий номер «Русского слова» с фельетоном Дорошевича «Софья Андреевна». Сплошное вранье. Но оно на руку Софье Андреевне.
А. Л. Толстая. Из воспоминаний. Несмотря на слабость, отец хотел ехать дальше, но мы с Душаном сказали ему, что это невозможно. Он очень огорчился. «Если мне будет лучше, поедем завтра», – сказал он и послал Черткову телеграмму: «Вчера захворал, пассажиры видели, ослабевши шел с поезда. Боюсь огласки, нынче лучше, едем дальше, примите меры, известите».
Отец не подозревал, что уже все знали, где он находится, что 31 октября жандармский унтер-офицер телеграфировал жандармскому ротмистру, что «Писатель граф Толстой проездом поездом 12 заболел. Начальник станции г. Озолин принял его в свою квартиру», что газета «Русское слово» начала бомбардировать начальника станции Озолина, запрашивая о здоровье Толстого, что телеграммы летели губернаторам, в сыскное и жандармское отделения, простые, шифрованные…
Утром отец продиктовал мне для Записной книжечки:
«Бог есть неограниченное Всё; человек есть только ограниченное проявление Его». «Бог есть то неограниченное Всё, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть проявление Его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется с проявлением (жизнями) других существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями других существ совершается любовью.
Бог не есть любовь, но тем больше любви, чем больше человек проявляет Бога, тем больше истинно существует…
Бога мы познаем только через сознание Его проявления в нас. Все выводы из этого сознания и руководство жизни, основанное на нем, всегда вполне удовлетворяет человека и в познании самого Бога, и в руководстве своей жизни, основанной на этом сознании».
Через некоторое время отец снова позвал меня.
– Я хочу написать Тане и Сереже, – сказал он.
Я починила карандаш и снова подсела к нему.
«1 ноября, 1910 г. Астапово.
Милые мои дети, Сережа и Таня, надеюсь и уверен, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание вас одних без мама́ было бы великим огорчением для нее, а также и для других братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал (в этот день отец просил меня послать телеграмму Черткову, чтобы он приехал), находится в исключительном по отношению ко мне положении. Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому и я служил в последние 40 лет моей жизни. Дело это не столько мне дорого, сколько я признаю – ошибаюсь или нет – его важность для всех людей, и для вас в том числе.
Благодарю вас за ваше хорошее отношение ко мне. Не знаю, прощаюсь ли или нет, но почувствовал необходимость высказать то, что высказал…
Прощайте, старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее чувство сострадания и любви.
Любящий вас отец Лев Толстой»
– Ты передай им это письмо после моей смерти, – сказал он и заплакал.
Ноября
...
А. Л. Толстая. Из воспоминаний.
2 ноября Душан получил следующую телеграмму:
«Из Тулы 2 ноября 5.10 дня. Срочная Астапово, Уральской. Толстому для Маковицкого. Час назад графиня заказала здесь экстренный поезд, поехала Астапово вместе Андреем, Михаилом, Татьяной, Владимиром Философовым, при них врач, фельдшерица».
Стало страшно… Как уберечь отца? Неужели семья и на этот раз не поймет? Но Сережа приехал раньше. Он понял, что всякое волнение отца, при слабости сердечной деятельности, было бы равносильно смерти.
Сережа долго колебался, войти ли ему к отцу, не слишком ли взволнует отца его приезд. Он стоял в соседней комнате и издали смотрел на отца. «Нет, я войду к нему, – вдруг решительно сказал он. – Я ему скажу, что случайно узнал, что он здесь, и приехал».
И действительно, отец очень взволновался, обстоятельно расспрашивал Сережу, как он узнал о его местопребывании, болезни и что он знает о матери, где она и с кем? Сережа ответил, что он из Москвы, что мать в Ясной и что с ней доктор, сестра милосердия и младшие братья.
«Мама́ нельзя допускать к отцу, – сказал он, выйдя из его комнаты. – Это слишком взволнует его».
Когда Сережа ушел, отец подозвал меня:
– Сережа-то каков!
– А что, папа?
– Как он меня нашел! Я очень ему рад, он мне приятен… Он мне руку поцеловал…
Врачи решили, что можно к отцу допустить только Сережу и Таню. Отец узнал случайно о том, что Таня в Астапове. Душан подложил отцу маленькую мягкую подушечку, которую привезла Таня.
– Откуда это? – спросил отец.
Душан растерялся:
– Татьяна Львовна привезла.
Когда Таня пришла к нему, отец опять стал расспрашивать ее, как она узнала, где он, что с матерью и с кем она осталась. Таня смутилась, не знала, что ответить, и поспешно вышла из комнаты. <…>
В этот вечер Сергей продиктовал телеграмму братьям, приблизительно следующего содержания: «Состояние лучше, но сердце так слабо, что свидание с мама́ будет для него губительно».
Отец был далек от мысли, что весть о его болезни облетела не только всю Россию, но и весь мир и что вся семья в Астапове. Целая армия фотографов жила на станции Астапово, ловя каждое слово, вылетавшее из домика начальника станции. Врачи ежедневно выпускали короткие бюллетени о ходе болезни. Телеграф работал безостановочно. Станция Астапово, затерянная в глуши Рязанской губернии, превратилась в центр, на котором сосредоточилось внимание всего цивилизованного мира.
Но тогда это все проходило мимо нас, людей, которые день и ночь следили за биением сердца, дыханием, температурой, за каждым словом отца.
Ноября
...
Л. Н. Толстой. Неотосланная телеграмма Толстым, 17 часов.
Состояние лучше, но сердце так слабо, что свидание с мама́ было бы для меня губительно.
Ноября
7 ноября в шесть часов утра Лев Никол. скончался.
Ноября
Что было 26-го и 27-го, не записано, а 1910 года 28 октября, в пять часов утра, Лев Ник. украдкой уехал из дому с Д. П. Маковицким. Предлог его побега был будто бы, что я ночью рылась в его бумагах, а я хотя на минуту и взошла в его кабинет, но ни одной бумаги не тронула; да и не было никаких бумаг на столе. В письме ко мне (для всего мира) – предлог – роскошная жизнь и желание уйти в уединение, жить в избе, как крестьяне. Тогда зачем было выписывать дочь Сашу с ее приживалкой – Варварой Михайловной?
Узнав от Саши и из письма о побеге Л. Н., я в отчаянии бросилась в пруд. Меня вытащили Саша и Булгаков, увы! Потом я пять дней ничего в рот не брала, а 31 октября в 7½ часов утра получила от редакции «Русского слова» телеграмму: «Лев Никол. в Астапове заболел, 40 жара». Сын Андрей и дочь Таня – мы поехали экстренным поездом в Астапово из Тулы. До Льва Ник. меня не допустили, держали силой, запирали двери, истерзали мое сердце. 7 ноября в шесть часов утра Лев Ник. скончался. 9 ноября его хоронили в Ясной Поляне.
Комментарии
Список сокращений
Абросимова, Краснов. – Абросимова В. Н., Краснов Г. В. История одной ложной телеграммы глазами Сухотиных, Чертковых и В. Ф. Булгакова // Яснополянский сборник – 2006. Тула, 2006.
Бирюков. – Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого: В 2 кн. М., 2000. Кн. 2.
Булгаков. – Булгаков В. Ф. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., 1989.
Гольденвейзер. – Гольденвейзер А. Вблизи Толстого. Воспоминания. М., 2002.
Дневники. – Толстая С. А. Дневники: В 2 т. М., 1978.
Маковицкий-1. – Маковицкий Д. П. Толстой в жизни // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1960. Т. 2.
Маковицкий-2. – Маковицкий Д. П. У Толстого. 1904–1910: «Яснополянские записки»: В 5 кн. // Литературное наследство. Т. 90. М., 1971–1981. Кн. IV. 1909 (июль – декабрь) – 1910 гг. М., 1979.
Письма. – Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому. 1862–1910. М.; Л., 1936.
ПСС. – Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Юб. изд. М.; Л.: ГИХЛ, 1928–1958.
Сергеенко. – Сергеенко А. П. Как писалось завещание Л. Н. Толстого // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1960. Т. 2.
Толстая А. Л. – Толстая А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого: В 2 т. М., 1989. Т. 1.
Толстой С. Л. – Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1975.
Основной текст состоит из отдельных статей, каждая из которых озаглавлена исходной датой дневниковой записи С. А. Толстой. Дневниковые записи С. А. Толстой приводятся полностью. Они даются в основном тексте без указания на автора, в отличие от других текстов, сопровождающих ту или иную запись из дневника С. А. Толстой. Если датировки текстов других авторов не совпадают с датой дневниковой записи Толстой, то вводится соответствующее указание на время их написания. В отдельных случаях введено указание на место пребывания С. А. Толстой или Л. Н. Толстого. Ссылки на источники приводятся в комментариях. Письма, дневниковые записи Л. Н. Толстого и других авторов даются как целиком, так и в отрывках.
Вошедшие в настоящее издание материалы печатаются по разным источникам, в которых решались различные текстологические задачи, поэтому была проведена работа по подготовке текстов к публикации по общим принципам. Тексты в основном приведены к нормам современной орфографии и пунктуации, при этом сохранены наиболее характерные стилистические особенности оригиналов (например, разночтения, отражающие фонетические особенности: сожаление – сожаленье, ко Льву – к Льву и др.). Унифицированы написания «то есть», «так как», «проч.», «т. п.», по возможности приведены к единообразию написания числительных и т. д. При публикации материалов из Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого (М., 1928–1958) квадратные скобки в частично расшифрованных словах (оч[ень], к[оторы]й, п[oтому] и др.) раскрывались, но квадратные скобки сохранены в тех случаях, когда слово было восстановлено редакторами полностью. В соответствии с этим принципом редакторские исправления сокращенных в других источниках слов на полные написания квадратными скобками не отмечались. Сохранены сокращения имен С. А. (Софья Андреевна) и Л. Н., Лев Ник., Лев Ник – ч (Лев Николаевич) – как не вызывающие затруднений для расшифровки читателем.
Комментарии составлялись с опорой на комментарии из нескольких томов Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, а именно – т. 38, 47, 58, 82, 84, 89, Указатели, а также с опорой на справочные материалы двухтомного издания «Дневников» С. А. Толстой (М., 1978). Учитывались и последние своды сведений о жизни и творчестве Л. Н. Толстого, предпринятые в изданиях под редакцией Н. И. Бурнашевой: Л. Н. Толстой: Энциклопедия. М., 2009; Лев Толстой и его современники: Энциклопедия. М., 2008.
Составитель выражает искреннюю благодарность всем, кто помог в деле создания книги: старшему научному сотруднику Государственного мемориального и природного заповедника «Музей-усадьба Л. Н. Толстого „Ясная Поляна“» А. Н. Полосиной (Тула), сотрудникам Государственного музея Л. Н. Толстого, в частности зав. Отделом книжных фондов В. С. Бастрыкиной и зав. рукописным отделом С. Д. Новиковой (Москва), доктору филологических наук Н. И. Бурнашевой (Москва), кандидату филологических наук Е. В. Петровской (Санкт-Петербург). 26 июня Источники: Дневники. Т. 2. С. 119–124, 325; Абросимова, Краснов. С. 268; ПСС. Т. 56. С. 171–172; ПСС. Т. 58. С. 60–61; ПСС. Т. 58. С. 69; Маковицкий-2. С. 287; Толстая А. Л. С. 450.
26 июня. – В первой половине года С. А. Толстая не вела дневниковых записей, фиксируя основные факты в ежедневных записках. Запись, датированная 26 июня, была, во-первых, составлена по событиям двухнедельной давности, а во-вторых, не была сделана в течение одного только дня. Она свидетельствует о произошедшей перемене в понимании Софьей Андреевной сложившейся яснополянской ситуации.
… отдал все свои дневники с 1900 года Вл. Гр. Черткову… – Т. е. семь тетрадей дневников с 19 мая 1900 г. по 13 июня 1910 г.
… в гостях у Черткова … – Т. е. в имении Отрадное.
…«Хочу бороться с Соней добром и любовью». – Дневниковая запись Л. Н. Толстого от 20 июня 1910 г. (ПСС. Т. 58. С. 67).
Он всячески забрал в руки несчастного старика … – С. А. Толстая не была одинока в таком понимании роли В. Г. Черткова. Старшая дочь Толстых Т. Л. Сухотина обращает внимание на то, что «отец в своем дневнике не раз жалуется на упорное вмешательство Черткова в его самые интимные дела и на его упорную настойчивость в том, чтобы мой отец поступал так, как ему, Черткову, того хотелось. Не хочется приводить здесь эти места из дневников и писем отца; недавно уже, рядом с большой любовью и благодарностью отца к Черткову, он иногда тяготился его опёкой. Не раз мы с моей покойной сестрой Марией и Александрой говорили о том, как бы умерить деспотическое отношение Черткова к отцу, но, так как наряду с этой тяжелой стороной его характера Чертков давал отцу много радости, мы и не вмешивались в их отношения» (цит. по: Абросимова, Краснов. С. 267–268). См. также коммент. к Открытому письму в редакцию «Русского слова» Т. Л. Сухотиной (с. 331). Мария Львовна, средняя дочь Толстых, умершая в 1906 г., была предана интересам и взглядам своего отца. В отношениях с В. Г. Чертковым она занимала принципиальную позицию, не одобряя его повышенного интереса к толстовским рукописям, о чем свидетельствует ее письмо Черткову, написанное в конце июля 1890 г.: «Мне надо вам покаяться, простите меня, что у меня было против вас дурное чувство. Мне казалось, что вы слишком тянете вещи из-под пера папа́. И когда приезжал Чистяков [Матвей Николаевич (1854–1920) – управляющий у В. Г. Черткова на хуторе Ржевск Воронежской губернии. – Сост. ] за дневниками, мне стало досадно. Я уверена, что он не хочет, чтобы кто-либо читал эти дневники, пока он жив. Даже он это пишет в одном месте. И потому надо это оставить» (Л. Н. Толстой в письмах родных и близких // Яснополянский сборник. 1978. Тула, 1978. С. 99–100). Следует обратить внимание и на то, что в связи со сложившейся ситуацией С. А. Толстая называет своего мужа стариком.