ЧУТКИЕ СТРЕЛКИ ПАМЯТИ
Пути-дороги наши
Под белым куполом небес, словно в перевёрнутой чаше мироздания, царит умиротворённый покой. Величавое лоно вод холодеет в лучистых отсветах искрящихся струй, и порывы неуёмного ветра уносят рябиновое тепло куда-то за неоглядные долинные дали.
Удивительно, но на берегу реки – ни души. Оттого, наверное, земной простор ещё более светел и щедр в своих красотах. Статные красавицы-берёзы шелестят своим вековечным говором о былом и будущем свершении судеб, и я тихо бреду по набережной. По какому-то необъяснимо-редкостному наитию в услужливой памяти восстают давние-давние куплеты из репертуара Эдиты Пьехи: «…Нам рано жить воспоминаньями, дорог так много впереди!..»
Чреда дум теряется в грустной усмешке: это какие же такие дороги могут быть у нас – седовласых владетелей трудных судеб послевоенных пятилеток? Все наши жизненные и житейские пути-дороги остались позади, за чертой веков. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что «годкам» моим с верхушки прожитого остаётся только с тёплой грустью оглядываться на даль времён, в которых всё ещё теплеют и счастливые зори жизни, и звучат ликующие гимны, и живут добрые наши дела и свершения. Но это всё – в прошлом, всё в былом… К счастью для нас, умалённых в телесном здравии, но не умалившихся в духе, остается ещё одна животворная дорога, по которой каждый устремляется в благом порыве, набирая по пути полные ладони былого жизненного жита. Это – единственна, не тронутая веянием времён и неистовых стихий дорога памяти и воспоминаний …
О том, как в молодости нас уму-разуму учили
Увлечённый грустными раздумьями в мятущемся непокое снова шагаю к нашему стародворью, утвердившемуся средь зеленокудрых многолетних лип. Там, в доме меня ждут старые фотоальбомы, хранящие историю нашей жизни.
Листаю страницы...
На отсвечивающем глянцем снимке – молодые парни, все, как один – в моднейших по тем временам белых нейлоновых рубахах. Это – мои друзья, студенты нашего института. Под фото подпись: «Первый курс, 1966 год». Бравые армейские ребята, по три-четыре года отслужившие под барабаном Родины – кто в джунглях Вьетнама под американскими бомбами, кто на острове свободы Куба или в Группе советских войск в ГДР, Польше, Венгрии, или в дальних походах по морям и океанам Земли. После службы все мы собрались у дверей приёмной комиссии института. Нас объединила мечта об учёбе и студенческой жизни. Отслуживших Родине по чести и совести приняли на учёбу вне конкурса.
Вот так и началась самая счастливая в жизни пора, наполненная не только энергией молодости, искромётной студенческой романтикой, но и неустанным рвением и трудами в постижении курсов знаний, выработанных человечеством. Бывали первые неудачи и тягучие разочарования. Наверное, это потому, что в армейской бытности лабиринты нашего интеллектуального достатка в той или иной мере оказались растраченными и опустевшими по причине бесконечной занятости делами службы.
Мне припоминается, что единственной литературой в кабинете замполита были несколько десятков Уставов по строевой службе, альманах «Подвиг советского народа» да подшивка газеты «Правда». Вот и всё. Багаж знаний пополнять не было возможным. Краткость и непритязательность армейского общения – «Есть!», «Так точно!», «Никак нет!», «Здравия желаю!» (если не считать многочисленных непечатных конструкций, заполнявших в разговоре лексические пустоты) – уровня грамотности и образованности никак не повышали.
Как бы там ни было, мы вернулись в гражданскую жизнь, которая удивляла и ошарашивала нас бесконечной свободой. Солдат и матросов запаса, ставших студентами, поселяли в отдельные комнаты общежития. Это было здорово! По первости по коридорам общаги, где было множество женских комнат, разгуливали гоголями. Каждый, с какой стороны не глянь – яблоко-парень да и только! Все как один – кудрявые, мордастые, розовощёкие! А если к тому добавить то, что у меня во рту был золотой зуб – куда там!
Однокурсников, пришедших со школьной скамьи, мы называли «сынками» и двери в их комнаты открывали ногой: «Ну, чё, как коридор помыли? Перемыть и доложить, вперёд!»
В комнате мы жили впятером. У Кольки-танкиста был баян и вечерами, по обыкновению, перед отбоем, мы все с прочувствованным страдальческим придыханием, во всю энергию молодых глоток распевали: «Зачем вы, девушки, красивых любите, одни страдания от той любви!...»
Для усиления эффекта певческого мероприятия дверь в коридор держали открытой. Студенческая общественность, состоящая в большинстве из глазастых да голосистых бойкух-однокурсниц и иных представителей коммунистического союза молодёжи, наш раскрепощённый настрой решительно отвергла и ещё решительнее взялась нас перевоспитывать и вживлять в культурную среду. Между тем, весенняя сессия приближалась и надо было готовиться к сдаче зачётов и экзаменов.
В один из погожих дней, после занятий по топографии, у кого-то из нас возникла мысль – сходить сообща в соседнюю кафушку и по случаю получения степёхи выпить по бутылочке пивка. Идея была одобрена единогласно, однако наше оживление было прервано робким стуком в двери комнаты.
Николай, статный, с шевелюрой, которая делала его похожим на бойца кубинской революции, притушил сигарету и шагнул в двери:
– Ну, кто это там ещё?
В ту же секунду, прошмыгнув у него под рукой, в комнате появились рыженькая, чёрненькая и беленькая наши одногруппницы.
– Мальчики, вы не знаете, что наша группа сегодня вечером идёт в филармонию на симфонический концерт?
– Какой концерт, с каких это рыжиков?
– По плану культурных мероприятий! Ждём вас за дверью, переодевайтесь!
На минуту мы даже растерялись.
– А может, не пойдём, а, парни? – поскрёб Николай свою кучерявую голову.
– Не-е… Надо идти! С нашими девками спорить – себе дороже!
За дверью снова уже нетерпеливо и бойко пискнули:
– С вас – по рублю! Поторапливайтесь и не опаздывайте. Билеты – у комсорга!
Что тут делать? Поворчали, поругали девок и стали собираться. Прифранчённые и орошённые «тройным» одеколоном, входим в зал… Концерт начался.
…Спустя много-много лет, мне снова вспоминаются те редкостные мгновения. Это была не просто музыка. Это было такое произведение, в котором духотворно и свободно обитал сам человеческий гений… Растерянно ужавшись, я заставлял себя превращаться в сплошное ухо, пытаясь обогатить свои мироощущения, однако, музыкальный образ, едва коснувшись закосневшего слуха, исчезал бесследно, не оставляя ни единой теплинки уму и сердцу.
Серёга, что сидел рядом, тыкает вдруг меня тихонько в бок:
– Слышь, ты это… Ты пенькаешь тут чё-нибудь, а?
– Не-а…
– Вот и я – тоже. Во, попали, а? Лучше бы в кино…
Между тем, я заметил, как всегда смешливая рыженькая Валюшка, которой наш Серёга давно уже «ставил глаз», трогает его за плечо.
– Слушай, Сергей, как ты думаешь, что это – Глинка или Гуно?
– Да вот я и сам гляжу и не могу понять: чё такое – то ли глина, то ли говно? – Он обеспокоенно возится в кресле и почему-то снова глядит на свои не очень чистые ботинки…
О том, сколько потом было развесёлой студенческой говорильни по поводу нашей попытки восхождения к театральным высотам, рассказывать, пожалуй, не стоит!
Вот так и начинались в наши молодые годы многотрудные дороги не только к постижению академических наук, но и интереснейшим сияющим открытиям в литературе, музыке, живописи.