Стартовая группировка вторжения северян не была особенно большой и насчитывала примерно 38 тыс. чел, которым противостояло около 50 тыс. южан, сконцентрированных вокруг Сеула и к северу от него. 25 июня 1950 г. Северная Корея мобилизовала менее половины своих войск[18].
Однако наступление северокорейской армии, оснащенной советскими танками и обученной советскими и китайскими инструкторами, развивалось более чем стремительно. В авангарде шли дивизии, состоящие из китайских корейцев[19]. Американские отчеты начала июля 1950 г. называли северокорейскую армию первоклассной, обращая особое внимание на действия командующего Пан Хо Сана.
Первый удар был блестящим - южнокорейскую армию застали врасплох. К тому же, по М. Гастингсу, у армии РК не только не было тяжелой артиллерии и танков, но треть транспортных средств была в ремонте, запчастей почти не было, а резервов боеприпасов хватало на 6 дней, а у 38 параллели дислоцировалась только треть южнокорейской армии[20]. Из-за того, что в воскресное утро большая часть солдат и офицеров получила увольнительные, реальное соотношение сил в этот день составляло 5:1.[21]
Вообще, если почитать описание первых месяцев войны у таких западных военных историков, как Гастингс или Блэр, перед глазами встает картина, более напоминающая отступление советских войск в первые месяцы Великой Отечественной в изложении авторов перестроечного Огонька: танковые колонны противника, потерянное управление, героические, но безуспешные попытки организовать оборону и закрепиться и т. п. Так как у южнокорейской армии практически не было противотанковых средств, южнокорейская пехота нередко повторяла подвиги советских солдат 1941 г., бросаясь под танк с взрывчаткой[22],а артиллеристы пытались героически бить из гаубиц прямой наводкой.
|
|
К тому же армия РК оказалась совершенно не готова к оборонительной войне. Не было даже колючей проволоки и шанцевого инструмента, необходимого для того, чтобы те части, которые не обратились в бегство, могли нормально окопаться[23].
Д. Макартур также отмечал, что армия РК «не сделала приготовлений к обороне в глубину, к эшелонированию снабжения или к системе снабжения. Не был составлен, а если и составлен, то не выполнялся план уничтожения припасов и материалов в случае отступления. В результате они либо утратили, либо оставили свои припасы и тяжелую боевую технику и совершенно не имеют системы связи»[24].
Он же отмечал, что южнокорейская армия «не развила какой-либо позиции в глубине. Всё, что между 38-й параллелью и Сеулом, было районом ее базирования». Почти все её боеприпасы размещались к северу от Сеула. Поэтому в первые же несколько дней боёв армия РК потеряла 70% военного снаряжения.
Вообще, дальнейший ход войны показывает, что обе стороны делали ставку на молниеносный удар и потому не уделяли особенного внимания обороне. Возможно, именно поэтому линия фронта менялась так резко [25].
Впрочем, удавалось не все. В начале войны южнокорейский корвет потопил северокорейское судно, перевозившее диверсантов, которые должны были уничтожить инфраструктуру порта Пусан[26]. Это был один из трех тактических десантов, целью которых были как окружение врага, так и стимуляцмия партизанского движения[27]..
Только глубокой ночью первого дня войны Ли Сын Ман пришел к выводу, что на этот раз речь идет не о рядовой стычке на границе и в 3 часа ночи 26 июня позвонил Макартуру. Адъютант отказался будить главкома и попросил перезвонить позже, на что Ли крикнул в трубку: «Находящиеся в Корее американские граждане будут по одному погибать, а генералу желаю приятных сновидений!» [28]. Таки поговорив с генералом, затем Ли перезвонил послу Южной Кореи в США Чан Мёну и приказал просить помощи. Утром он посетил штаб Сухопутных войск и дал соответствующие поручения армии. Но на заседании Кабинета министров РК министр обороны докладывал, что южнокорейская армия стойко отбивается и даже переходит в контрнаступление[29].
|
|
Хотя на самом деле северокорейские войска наступали на четырех направлениях, при этом основным был Сеул. В ночь на 27 июня в президентский дворец прибыл министр обороны, который уже настаивал на отъезде президента из столицы. Ли сперва наотрез отказывался, но после часа уговоров согласился, и в 11.40 минут утра 27 июня поезд с президентом РК прибыл в Тэгу. Когда поезд остановился, президент спросил, где они находятся. Получив ответ, он произнес: «В первый раз за всю жизнь я так ошибся в оценке ситуации. Никак я не должен был перебираться до такого места...». Супруга Ли написала, что никогда за 20 лет совместной жизни она не видела его таким кающимся и подавленным[30].
Правда, перед тем, как покинуть Сеул ранним утром 27 июня, Ли Сын Ман записал на магнитофон пламенную речь, в которой убеждал народ в том, что столица не будет сдана. Трансляция речи пошла в эфир, когда северяне были уже на подходе[31].
|
|
Управление южнокорейскими войсками рассыпалось мгновенно. К 30 июня южнокорейская армия потеряла около 60 процентов личного состава[32]. Генерал Чхэ Бён Док, командующий сухопутной армией и по совместительству начальник Генштаба, был, по его словам, насильно увезен штабными офицерами, но, как бы то ни было, его бегство очень сильно дезорганизовало армию РК.[33] Однако он успел отдать приказ разрушить три моста через Ханган раньше, чем остатки армии РК сумели эвакуироваться из Сеула. В результате южнокорейские войска и мирные жители были вынуждены перебираться через реку по их обломкам[34]. Вообще, даже западные историки отмечают, что в то время южнокорейское правительство наводняло эфир сообщениями о том, что южнокорейская армия успешно контратакует северян. Теоретически такие сообщения должны были поднять моральный дух населения и помочь избежать паники, однако именно они впоследствии были использованы северокорейскими пропагандистами как доказательства того, что войну начал Юг. [35]
Сеул был занят через три дня после начала войны. Особенных зверств при этом не было - северокорейские солдаты были достаточно дисциплинированы и вели себя адекватно[36]. Даже отчеты ЦРУ отмечали, что северяне управляли Сеулом достаточно жестко, но без излишнего кровопролития.
М. Гастингс подтверждает, что на улицах Сеула висели портреты Ким Ир Сена и Сталина[37]. Около 60-ти членов Национальной Ассамблеи (не говоря уже о чиновниках или деятелях культуры рангом ниже) остались в захваченном коммунистами городе и выказали им свою поддержку[38]. Дальнейшая их судьба не всегда известна, но в честь некоторых из них (Ким Гю Сик, Ан Чжэ Хон, Чо Со Ан и др.) установлены теперь памятные стелы на Кладбище патриотов в Пхеньяне[39].
После взятия Сеула армия Ким Ир Сена остановилась и начала новое наступление только 5 июля. Эта недельная пауза, которую тяжело объяснить со стратегической точки зрения (особенно в условиях блицкрига), по мнению Гастингса, была вызвана необходимостью перегруппироваться и решить вопросы логистики. Однако дальнейший темп наступления северокорейцев такие паузы не имел, несмотря на гораздо бόльшие проблемы с логистикой[40].
Потому более приемлемая версия сводится к тому, что существовавший план нападения на Юг не предусматривал масштабных боевых действий после падения Сеула. Захватив столицу страны и разбив армию «марионеточного правительства», в Пхеньяне ожидали, когда же начнется всеобщее восстание, с расчетом на которое там планировали кампанию. Но, хотя партизаны оказывали какую-то помощь, революция не произошла. М. С. Капица открыто говорит, что расчеты Пак Хон Ёна не оправдались[41].
Не произошло и ожидаемого массового перехода воинских частей на сторону Севера. Наоборот, в армию РК начался постепенный приток добровольцев, в первую очередь молодых[42].
Между тем наблюдающий за ситуацией Сталин знает цену промедлению. В телеграмме Штыкову от 1 июля он настаивает на продолжении наступления: «Вы ничего не сообщаете о том, какие планы у корейского командования. Думает ли оно продвигаться вперёд? Или решило приостановить продвижение? По нашему мнению, наступление надо продолжать безусловно, и чем скорее будет освобождена Южная Корея, тем меньше шансов для интервенции»[43].
В результате наступление продолжилось, но драгоценное время было потеряно. Более того, начали проявляться слабые стороны армии КНДР. Партизанским командирам было тяжело планировать сложные и крупномасштабные военные операции, и неудивительно, что к затяжной войне северокорейское военное руководство оказалось в целом не готово.
Уже 26 июня в докладной записке Т.Ф Штыков отмечает, что «с началом боевых действий и продвижением частей и соединений вперёд была потеряна связь штабов сверху донизу. Генеральный штаб Народной армии уже в первый день войны не управлял боем, так как ни с одной дивизией устойчивой связи не имел. Командиры частей и соединений не ищут связи с вышестоящими штабами, командные пункты от комбата и выше меняют без разрешения вышестоящего штаба, Генштаб до сих пор не установил связь с бригадой, действующей вдоль восточного побережья…. Командный состав КНА в боевом отношении неопытен, после ухода советских военных советников плохо организует управление боем, плохо использует артиллерию и танки в бою и теряет связь»[44]. Ким Ир Сен тоже производил впечатление человека, не контролировавшего ситуацию полностью и недостаточно опытного как руководителя[45].
Такие недостатки, замечу, отмечались и позднее в докладных генерала В. Разуваева, который советским военным атташе в Пхеньяне с 18 ноября 1950 г. по 29 сентября 1953 г. и отвечал за реорганизацию и восстановление КНА после ее разгрома на второй фазе войны. там подробно разбираются уроки войны, где критике подвергаются обе стороны. Южане – за неумение воевать ночью, северяне – за неумение организовать взаимодействие разных родов войск и слабое умение использовать открывающиеся возможности[46].
Причины этого, на мой взгляд, лежат на поверхности, - ни среди бывших партизан, ни среди воевавших под знамёнами Мао, не было людей, способных осуществлять операции такого размаха.
Руководство КНДР пыталось решить эту проблему за счет привлечения советских военных советников к непосредственному руководству операциями, но Сталин был против: «Мы не хотим, чтобы появились данные для обвинения нас в том, что мы участвуем в этом деле. Это дело Ким Ир Сена».[47] То, что ни один советский военный советник не сопровождал северокорейские войска к югу от 38 параллели, подтверждает и А. Милллет[48].
Как вели себя коммунисты на захваченной территории? Понятно, что на освобожденной территории быстро развернули преследование инакомыслящих и проведение аграрной реформы. Ким Ир Сен сообщал в Москву, что «в Сеуле полтора миллиона населения, много безработных, а заводы они пока пустить не в состоянии. В связи с этим он намерен принять решение правительства о вербовке сеульских рабочих для работы в промышленности на севере Кореи, а часть переселить в деревню»[49].
6 июля 1950 г. правительство Ким Ир Сена издало декрет о всеобщей воинской мобилизации на занятой северянами территории Юга. В короткий срок, по данным южнокорейского историка Ким Ман Гиля, было призвано принудительно около 400 тыс. молодых южнокорейцев[50]. То, что большое число солдат было рекрутировано фактически насильно, сыграло свою роль на завершающем этапе войны, когда основной проблемой на переговорах оказалась проблема обмена пленными.
Под данным углом интересно мнение представителя РК, которого цитирует М. Гастингс: «Если бы Ким действительно хотел захватить Юг, его лучшей политикой было бы ничего не делать. Его самая большая ошибка была в нападении на нас». Имелось в виду, что продолжение линии на подрыв режима изнутри могло быть более успешным, в то время как открытое вторжение в определенной мере дало Ли Сын Ману карты в руки и выставило его жертвой в глазах международного сообщества и усилило патриотические/антикоммунистические тенденции в самой РК[51].
Вообще, М. Гастингс полагает, что период оккупации северянами части территории Юга сыграл очень важную роль, так как население познакомилось с ужасами коммунизма на практике. Все, кто критиковал режим Ли Сын Мана за несправедливость и коррупцию и слышал о достоинствах режима на Севере, плохо представляли себе негативные стороны северокорейского режима[52].
Как отмечалось в справке МИД СССР «О корейской войне 1950-1953 годов и переговорах о перемирии», представленной в ЦК КПСС 10.08.1966 г.,, «Ким Ир Сен и другие корейские руководители взяли твердый курс на объединение страны вооруженным путем, не уделяя должного внимания изучению имевшихся в то время возможностей мирного воссоединения в условиях широкого развития демократического движения в Южной Корее».